Дальше живите сами Троппер Джонатан

Глава 19

— Я так тебе сочувствую, твой отец был чудным человеком.

Мы остались в столовой вдвоем, и Джен тянется меня обнять, но я шарахаюсь от нее, как от прокаженной. Она опускает руки и печально кивает. На ней темно-синее платье, широкое и короткое, до середины бедра. Запах ее духов сразу напоминает мне нашу спальню. Как же я хочу домой!

— Почему ты ничего не сказал?

— Ты всерьез? Не понимаешь?

— Нет, наверно, понимаю, — говорит она. — Тебе сейчас тяжело.

— Ну, смерть его не была такой уж неожиданной. Я справлюсь.

— А домой когда собираешься?

— У меня больше нет дома.

— Домой — в смысле в Кингстон.

— Примерно через неделю.

Она смотрит на меня с иронией:

— Ты намерен провести здесь целую неделю? Когда мы приезжали сюда вместе, ты был готов хлопнуть дверью уже через час.

— Мы сидим шиву.

— Боже! Вот не думала.

— Представь. Отец так захотел.

На миг ее внимание привлекает полуразоренное блюдо с копченым лососем.

— Почему так воняет?

— Это рыба. Вообще-то рыба всегда пахнет.

— Может, выйдем на улицу? Я не переношу запах рыбы… ну сейчас… сам понимаешь.

— Мне он не мешает. А ты ведь ненадолго.

— Джад, пожалуйста. Я понимаю, сейчас не лучшее время, но мне правда очень надо с тобой поговорить.

— Говори. Что ты там еще припасла, чего я не знаю? Вы с Уэйдом намерены пожениться?

— Нет. Вовсе нет. — Она оглядывает стол с остатками еды, надкусанными бубликами и булочками, разбросанными помидорами, огурцами и перцами, разлитым кленовым сиропом и крошками от вафель — там, где сидели Райан с Коулом.

— Уже неплохо. Поскольку измена не лучший фундамент для нового брака.

— Фу, черт…

— Что такое?

Она смотрит на меня беспомощно и, зажав рот рукой, выбегает из комнаты.

Ее отчаянно рвет в уборной. Я жду. Наконец она спускает воду и, сев на пол, спиной к стене, вытирает рот куском туалетной бумаги.

— Мерзкий токсикоз, — говорит она, переведя дух.

Она смотрит на меня, и что-то в ее взгляде меня настораживает. Когда люди женаты много лет, случаются моменты ясновидения или чтения мыслей — короче, называйте это как угодно, но я точно знаю, что она сейчас скажет, хотя она еще не произнесла ни слова. Только это невероятно. Этого просто не может быть.

Насколько я помню, в последний раз мы занимались сексом месяца три назад. Такой заурядный, ничем не выдающийся акт, который случался у нас все чаще, хотя когда-то мы клялись и божились, что до рутины ни за что не докатимся. Технически в нем не было никаких изъянов, член встал, влагалище повлажнело и впустило его, партнеры получили по памятному сувениру в виде оргазма. Беда в том, что после стольких лет семейной жизни незабываемый секс случается все реже и реже, не то что в былые времена. Причин тут много. Во-первых, оба партнера в этом деле поднаторели и уже знают, что сработает, а что нет, поэтому от прелюдии до оргазма можно добраться за пять-семь минут. А у хорошего секса много составляющих, и техника — далеко не главная.

Во-вторых, когда партнеры решают по жизни множество общих бытовых проблем, постоянно накапливается взаимное недовольство, вроде саднящей боли, вроде нарыва — тикает где-то на периферии сознания, не отпуская ни на минуту, даже когда супруги целуются, нежничают или самозабвенно трахаются. То есть даже когда Джен тяжело дышала мне в ухо и прижималась ко мне всем телом, в закоулках ее сознания свербила мысль о лампочке в подвале, которая перегорела неделю назад, а я никак не вкручу новую… а еще я никогда не задвигаю до конца ящики комода… ну и что, спрашивается?.. ну, не задвигаю… но, похоже, эти недозадвинутые ящики покушались на основы ее хрупкого мироздания… а еще она совершенно не выносила, когда я споласкивал миску из-под хлопьев горячей водой и, оставив в мойке, уверял, что она вымыта… к тому же я вечно забывал сказать, кто из ее друзей звонил, пока ее не было дома… А я — прямо в тот момент, когда входил в нее, когда чувствовал, как бьются подо мной ее длинные гладкие бедра, тоже мог думать о другом… о том, что жена моя стервозна и злопамятна, и порой — не далее как сегодня вечером! — склонна реагировать на какую-нибудь ерунду совершенно неадекватно, как завзятая сука, и проблемы наши от этого не решаются, а только усугубляются. Еще я могу во время секса думать о последнем отчете по кредитной карте, который прислали из «Америкэн экспресс»: Джен снова выбилась из бюджета на тысячу долларов… но об этом и заикаться не стоит, потому что на каждую покупку у нее найдется тысяча объяснений, да еще выяснится, что за эти покупки положены бонусы и в следующем месяце мы окажемся в плюсе. Поскольку это происходило не впервые, я прекрасно знал, что грядущие бонусы — полная фикция и надеяться на них смешно, а если они вдруг чудесным образом появятся на карте, Джен использует их в оправдание лишних трат в следующем месяце и за доказательствами в карман не полезет. Моя жена — большая умелица потратить деньги, и ее дьявольская бухгалтерия всегда сходится волевым решением, даром что при этом нарушаются все законы математики… Даже сотрясаясь в оргазме, Джен вполне может с досадой думать о том, что я не способен бросить грязные трусы в корзину для белья, а коплю их кучками на полу спальни… и как нелюбезен я был, когда на днях позвонила ее мама… а я, кончив — надо отдать мне должное — после нее, вполне могу внутренне поворчать на то, что она бесконечно висит на телефоне по вечерам, треплется то с матерью, то с подружками, и паста у нее падает со щетки и изо рта и остается засыхать в раковине жирными белыми слизняками, которые потом не отскрести. Джен не выносит приоткрытые ящики, зато загаженная пастой раковина — это нормально, это в порядке вещей.

Ничего серьезного, просто мелкие издержки брака, живого брака, который развивается своим чередом. Но случались и настоящие ссоры, по более значительным поводам. Вот тогда мы орали, лили слезы, а заодно выплескивали все до поры затаенные взаимные претензии, подробно излагали обиды, и секс после этого становился ярче, богаче, играл свежими красками, а потом все возвращалось на круги своя…

Так было и три месяца назад: мы трахались, механически терлись друг о друга, стремясь урвать немного тепла, близости или просто сексуального удовлетворения, а мысли наши роились отдельно — бессвязные, обрывочные, мелочные, исполненные раздражения и недовольства. И каждый был слишком погружен в себя, чтобы осознавать, что партнеру так же тягостно. А когда мы кончали, тела наши не излучали блаженного свечения, не оставались сплетенными, пока на них медленно, восхитительно высыхал пот нашей страсти. Мы испражнялись, принимали душ, надевали пижамы и — засыпали под тихое бессмысленное журчанье телевизора.

Глава 20

— Ты станешь отцом, — осторожно повторяет Джен.

— Каким образом?

Мы стоим во дворе у бассейна, который вышел из берегов из-за недавних дождей. Сегодня небо расчистилось, и солнце жарко полыхает сквозь остатки утреннего тумана.

— Срок — почти двенадцать недель. Сам посуди.

— Но ты не можешь знать наверняка, что ребенок мой.

— Могу. Уж поверь.

— Тебе? Было доверие, да все вышло.

— Это твой ребенок, Джад.

— Ерунда.

— Ребенок твой.

— Можешь повторять это сколько влезет, а я буду повторять, что это полная ерунда, так что лучше придумай что-нибудь новенькое.

Она смотрит на меня долгим взглядом, а потом, тряхнув головой, произносит:

— Как выяснилось, Уэйд бесплоден. У него не может быть детей.

Я смеюсь. Сам себе удивляюсь, но смеюсь. Хотя ничего даже мало-мальски смешного во всем этом нет: жена, которая мне изменила, которая мне вообще больше не жена, с которой одного ребенка мы уже похоронили, сообщает мне — после того как наш брак разбился вдребезги, — что носит под сердцем моего ребенка. В сущности, это очень и очень серьезно, это будет иметь далеко идущие последствия, но сейчас я способен думать только об одном: знаменитый Уэйд Буланже, великий трахальщик Уэйд Буланже на самом деле — пустышка. Он спал с моей женой, он выжал меня из моего собственного дома, а я, совершенно непреднамеренно, поставил на него капкан, и он попался, как последний лох. Я хохочу. Громко, в голос.

— Я знала, что тебе это понравится, — замечает Джен с кривой усмешкой.

— Согласись, в этом есть некая карма. Даже поэзия.

— Соглашусь, если ты перестанешь ржать.

Но я не перестаю. Я смеюсь впервые за последние несколько месяцев, и ощущения странные, но остановиться не могу. Вскоре Джен начинает смеяться вместе со мной, а в это время клетки внутри нее яростно множатся и превращаются в плод нашей непредусмотрительности. В человека.

— Уэйд, надо понимать, не очень-то счастлив по этому поводу.

— Это оказался серьезный удар. Но мы все обсудили. Он не против. Он меня поддерживает.

— Радость моя безмерна.

На миг она зажмуривается, а потом смотрит на меня в упор:

— Давай это будет твой последний выпад в мой адрес? Все и без того слишком запутано. Хватит бесконечно меня наказывать.

— Как же, интересно, я тебя наказываю? У тебя есть дом, Уэйд, а теперь еще и ребенок, о котором ты так мечтала. Что-то не вижу, где тебя погладили против шерсти.

— На меня люди пялятся. Я теперь городская шлюха.

— Этот костюмчик тебе впору.

— А теперь эта шлюха еще и беременна. Думаешь, мне легко?

— Думаю, что мне намного тяжелее.

На мгновение она останавливает на мне взгляд, а потом отворачивается, накручивая на палец прядь волос.

— Слышу тебя.

У Джен аллергия на словосочетания типа «прости меня» или «извини, пожалуйста». Язык у нее отсохнет такое произнести. Она довольствуется небрежными «ясно», «понятно», «слышу тебя» или, того лучше: «Ладно, оставим этот разговор». Последнюю фразочку я особенно люблю. Но я знаю Джен и знаю, что ей жаль нас всех — меня, себя и этот несчастный плод, который по случайности появится на осколках нашей разбитой жизни.

— Скажи, о чем ты сейчас думаешь, — просит она. — Пожалуйста.

Абсурдная просьба. Наши отредактированные, не приглаженные чувством вины или стыда мысли не отличаются приличием или любовью к ближнему, они совершенно не предназначены для озвучивания, поскольку могут либо кого-то больно ранить, либо выявить, какие мы на самом деле себялюбцы и подонки. В сущности, мы никогда и ни с кем не делимся своими мыслями, мы делимся лишь отфильтрованными, обеззараженными, разбавленными водицей растворами этих мыслей, их сладенькими голливудскими экранизациями, предназначенными для детей от тринадцати и старше.

О чем я думаю?

Я думаю, что стану отцом, и меня это не греет. Я понимаю, что должен радоваться, возможно, я даже буду радоваться, совсем скоро, когда соберусь с силами, но пока я пребываю в каком-то оцепенении, а под кожурой оцепенения есть еще толстый желеобразный слой страха. Если взрезать это слизистое желе, обнаружится пульсирующий сгусток ярости и сожалений. Мы договаривались быть семьей, мы любили друг друга, наши родители пожимали друг другу руки, мы заказывали оркестр и угощение для гостей, мы произносили брачные клятвы, но теперь Джен будет жить в одном месте, я в другом, а наш ребенок, этот непонятно откуда взявшийся плод неудавшегося брака, будет жить в доме без сестер и братьев — за что отдельное спасибо его никчемному бесплодному отчиму, — и будет летать от одного родителя к другому, точно пинг-понговый шарик, завися не от своих желаний, а от наших расписаний. Он вырастет неуверенным в себе тихоней, которому трудно будет найти свое место в жизни. Лет в тринадцать он заведет себе черный прикид, попробует наркоту и пристрастится к журналам, посвященным огнестрельному оружию. Из нас двоих он всегда будет любить Джен больше, чем меня, и мне это будет обидно — учитывая привходящие обстоятельства. Раньше я так хотел быть отцом, но не сейчас, не при нынешнем раскладе, не при подтасованных против меня картах. Если мне суждено еще раз жениться, тогда, конечно, есть смысл заводить ребенка, но ребенок, который растет сейчас внутри Джен, моя плоть и кровь, не даст мне освободиться от Джен и Уэйда, не даст начать новую жизнь. А если все-таки у меня еще будут дети — в другом браке, с другой женщиной, — этот ребенок будет ревновать, будет чувствовать себя обделенным отцовским вниманием, и это подтолкнет его к отчиму, к этому никчемному человечишке, который уже украл у меня дом и жену, и будь я проклят, если отдам ему еще и этого нерожденного ребенка — так, за здорово живешь! Да, но в суде у него будет преимущество: совместное проживание. Зато все мои мечты о том, чтобы переехать куда-то в другое место и начать жизнь заново, придется похоронить, потому что я буду отцом, каким-никаким, уж не знаю, хорошим или плохим, но точно не из тех, кто сваливает на другой конец страны и посылает ребенку конвертики с тремя строчками и десятидолларовой бумажкой внутри. Так, а ведь теперь, помимо алиментов для Джен, мне придется еще и за ребенка платить… ничего себе нагрузочка, особенно учитывая мое нынешнее финансовое положение, но тут уж никуда не денешься, поскольку я стану отцом, я скоро стану отцом, я неизбежно стану отцом… Я должен радоваться, сиять, прыгать от счастья, считать, что это подарок судьбы… должен объявить о своем счастье во всеуслышание, обниматься, целоваться, выставить угощенье, выложить сигары, придумывать имена, но жена у меня оказалась шлюхой, и никакой радости в душе нет, момент омрачен, я в полном отчаянии, и это нечестно, несправедливо, ни я, ни мой ребенок этого не заслужили, и, как только он подрастет, я посажу его рядышком и объясню, что ни в чем не виноват, что это она, только она устроила нам с ним такую жизнь.

Пока я прокручиваю все это в уме, другая часть моего сознания невольно любуется Джен, потому что она чудо как хороша в этом синем платье и знает, как ей идет это платье, и я не могу поверить, что она больше не моя, что я не могу до нее дотронуться, не могу обнять, а ведь больше всего на свете я сейчас хочу задрать подол этого платья, войти в нее и оставаться там, покуда все не переменится, не вернется на круги своя, покуда мы снова не станем одной семьей…

Ее вкус… ее запах… ее кожа… Я думаю обо всем этом и одновременно пытаюсь вычислить, чего хочет она сама. Быть может, ребенок заставил ее пересмотреть свои планы? Может, она хочет расстаться с Уэйдом и вернуть меня? Может, она и приехала, чтобы прощупать, как я отнесусь к такому предложению?.. Когда мы потеряли первого ребенка и выяснилось, что у Джен мало шансов на повторную беременность, из наших отношений что-то ушло, наступила пустота… Но вот теперь будет еще ребенок… Это шанс?.. Увы, сделанного не воротишь, Уэйд был в моей постели, Уэйд был в Джен… Шансов у нас нет.

Такие-то мысли меня обуревали. Точнее, мыслей и обрывков мыслей было куда больше, в миллион раз больше, и это лишь краткое их изложение.

— Жаль, что это произошло сейчас, а не раньше… до того как вы с Уэйдом… — говорю я, и это, в сущности, и есть ответ на ее вопрос.

Джен начинает плакать. Беззвучно, как статуи Девы Марии, которые вечно льют слезы в деревушках Южной Америки.

— Я знаю, — тихонько, дрожащими губами произносит она. — Мне тоже жаль.

Я смотрю на Джен, Джен — на меня, воздух наэлектризован. Потом, вспоминая, я буду думать, что, возможно, это все-таки был наш последний шанс… но нерешительность и отчуждение пересилили, и мы этот шанс упустили. К тому же Трейси выбирает именно этот момент для занятий йогой. Она выходит во двор с ковриком на плече, в леггинсах и маечке на тонких лямках. Ее волосы забраны в задорный хвостик, и мне кажется, что после вчерашнего визита филипповых подружек Трейси жуть как хочется помолодеть — хотя, возможно, я все это придумал.

— Привет, народ, — окликает она нас по-юному беспечно и подходит к Джен. — Нас вчера не представили. Я — Трейси.

— Джен, — отвечает Джен и пожимает протянутую руку.

— Не обращайте на меня внимания. — Трейси выбирает на земле местечко поровнее, расстилает коврик и принимается делать зарядку.

— А кто это? — спрашивает Джен.

— Трейси.

— Да, имя я запомнила. И руку жмет неслабо.

— Она с Филиппом.

— А-а… ну тогда можно особо не вникать.

— Перестань.

— Ты о чем?

— Перестань вести себя так, будто ты по-прежнему член семьи.

Джен морщится, словно ужаленная. И поделом.

— Справедливо, — произносит она.

Мы наблюдаем, как Трейси поднимает и опускает задницу. Поза называется «собака мордой вниз». Темы для разговора исчерпаны. Мы станем родителями. Я стану отцом. Интересно, будет ли Уэйд присутствовать на родах, держать Джен за руку? Мне-то придется сидеть в сторонке и просто ждать, когда из этого лона, которое, собственно, и ввергло нас всех в этот сюр, вылезет мой ребенок.

Вскоре на пороге появляется Филипп в майке и шортах и вприскочку направляется к Трейси.

— Намасте! — Он бросает нам йоговское приветствие, легонько кланяется и подмигивает.

— Привет, Филипп, — говорит Джен.

— Джен. — Филипп разглядывает ее, одновременно раскатывая свой коврик подле Трейси. — Я всегда подозревал, что в душе ты — бессердечная сука.

— Свояк свояка видит издалека, — парирует она.

— Ты права. — Кивнув, Филипп опускается на колени и пытается воспроизвести позу Трейси. — Но знай, о моя бывшая невестка: ты разочаровала меня до глубины души. Красота твоя пока неоспорима, но не забывай, что лучшие твои годы уже позади. Ты скоро выйдешь в тираж. А я, как только мы досидим эту шиву, лично позабочусь о том, чтобы моего любимого брата еженощно окучивали юные красотки моложе тебя лет на десять, сочные, как ягодки. Он будет каждое утро возносить хвалу Богу за то, что ты слила ваш брак.

Прежде чем Джен успевает ответить, Трейси вскакивает и, лягнув Филиппа со всей силы под колени, отправляет его в нокаут. Он со всего маху плюхается на копчик.

— Чччерт!

Трейси рывком подхватывает свой коврик и с перекошенным лицом убегает в дом.

— Что случилось, дорогая? — кричит ей вслед распростертый на земле Филипп. — Не понимаю, что на нее сегодня нашло, — смущенно говорит он нам. — Обычно она ведет себя вполне цивилизованно.

— Твой текст про юных красоток, — поясняет Джен. — Она приняла его близко к сердцу.

— М-м-м… — задумчиво мычит Филипп. — Н-да, похоже, я дал маху.

— Сколько ей лет-то? Пятьдесят?

— Ей сорок три года. Ты уж не хами, Джен. Измена мужу еще не дает тебе такого права. — Филипп группируется и встает. — Зато сегодня не будет йоги. Во всем есть свои плюсы. — Он извлекает из носка сигарету и зажигалку.

— Ты что, не пойдешь к ней? — спрашиваю я.

— Пойду. Собираюсь с силами. — Он ловко подхватывает губами сигарету. — Так о чем вы тут базарили, люди?