Книга судьбы Сание Паринуш

Вернулась надежда, что горести остались позади, я смогу жить нормально и более-менее спокойно растить детей.

Так прошло несколько месяцев. Продолжались расправы с оппозицией, со всеми несогласными. Убийства, казни повсюду. Политические активисты уходили в подполье, руководители организаций бежали, война продолжалась, и опять поднялось беспокойство за сыновей, за их будущее. Я старалась повнимательнее присматривать за ними.

Мне казалось, что мои разговоры и последние события повлияли на Сиамака и он перестал общаться со своими приятелями-моджахедами. Так мне казалось. С приближением весны мои тревоги поулеглись. Мальчики усердно готовились к экзаменам, я прикидывала, не пора ли им подумать и об экзаменах в университет. Хотелось с головой окунуть их в занятия, чтобы ни о чем, кроме школы, им думать было некогда.

Однажды весенней ночью я печатала отредактированный мной документ. Сиамак спал, но свет в комнате мальчиков еще горел. И вдруг – звонок в дверь и громкий стук. Я застыла. Сиамак выскочил из своей комнаты, мы в страхе уставились друг на друга. Вышел и заспанный Масуд. Звонок не унимался. Мы все втроем пошли к двери. Я оттолкнула мальчиков себе за спину и осторожно приоткрыла щелку. Дверь толчком распахнули, мне в лицо сунули какую-то бумагу и отпихнули меня с дороги. Ворвались стражи революции. Сиамак выскочил из дома и кинулся к дому своей бабушки. Двое стражей погнались за ним, схватили, швырнули наземь.

– Не трогайте его! – крикнула я.

Я бросилась к ним, но чья-то рука затащила меня в дом. Я все кричала:

– Что вы делаете? В чем он виноват?

Один из стражей, с виду постарше других, велел Масуду:

– Надень на свою мать чадру.

Я не могла успокоиться. Я видела Сиамака – вернее, его тень, – его оставили сидеть в саду. Господи, что же они сделают с ним? Мне представилось, как Сиамака пытают, – я вскрикнула и лишилась чувств. Пришла в себя оттого, что Масуд брызгал водой мне в лицо. Те люди уводили Сиамака.

– Я не дам вам увести мое дитя! – завопила я.

Я побежала за ними.

– Куда вы его ведете? Ответьте мне!

Немолодой страж посмотрел на меня с сочувствием, и, дождавшись, чтобы остальные отошли и не могли нас слышать, шепнул:

– Мы отведем его в тюрьму Эвин. Не тревожьтесь, его не будут пытать. На следующей неделе приходите и спросите Эзатоллу Хадж-Хоссейни. Я сам расскажу вам, что с ним и как.

– Возьмите мою жизнь, только не мучайте мое дитя, – молила я. – Ради любви к Богу, ради любви к вашим детям!

Он сочувственно покачал головой и ушел. Масуд и я бежали за ними до угла. Из-за сдвинутых штор за нами следили соседи. Когда машина стражей революции свернула за угол, я рухнула посреди улицы. Масуд оттащил меня в дом. Все, что виделось мне, – бледное лицо и напуганные глаза Сиамака, я слышала его дрожащий голос: “Мама, мама, ради Аллаха, сделай что-нибудь!” Всю ночь меня били судороги. Нет, этого я не переживу. Ему всего семнадцать. Самое худшее, что он мог сделать – продавал на улице газету моджахедов. Он давно уже перестал участвовать в их собраниях. Почему же за ним пришли?

На следующее утро я все же вытащила себя из постели. Не к кому было взывать о помощи, но и сидеть праздно и ждать, пока мое дитя уничтожат, я не могла.

Моя жизнь – словно повтор одного и того же фильма по телевизору. Вот только с каждым разом все страшнее, а я с каждым разом все меньше могу перенести. Я оделась. Масуд так и уснул на диване, полностью одетый. Я тихонько его разбудила и сказала:

– Не ходи сегодня в школу. Дождись госпожи Парвин, она посидит с Ширин. Позвони тете Фаати и расскажи ей, что случилось.

Плохо соображая спросонок, он спросил:

– Куда ты так рано? Который час?

– Пять. Я пойду к Махмуду: надо застать его, пока он не ушел на работу.

– Нет, мама! Не ходи к нему!

– У меня нет выбора. Жизнь моего сына в опасности, а Махмуд знает многих людей. Так или иначе я добьюсь, чтобы он отвел меня к дяде Этерам-Садат.

– Нет, мама! Ради Аллаха, не ходи! Он не поможет. Или ты забыла?

– Дорогой мой, я ничего не забыла. Но это другое дело: Хамид был ему чужим человеком, а Сиамак – племянник, родная кровь.

– Ты не все знаешь, мама.

– Чего я не знаю?

– Я не хотел тебе говорить. Вчера я видел на углу одного из стражей революции.

– И что же?

– Он был не один. Он говорил с дядей Махмудом – и они оба смотрели на наш дом.

Все поплыло перед глазами. Неужели Махмуд выдал им Сиамака? Родного племянника? Немыслимо. Я выбежала из дому. Не помню, как я доехала до его дома. Я стучала кулаками в дверь, словно помешанная. Голам-Али и Махмуд открыли дверь – оба перепугались при виде меня. Голам-Али уже записался добровольцем и побывал на фронте. Махмуд выскочил в домашней одежде.

– Подонок, это ты, ты навел стражей революции на мой дом? – завизжала я. – Ты послал их арестовать моего сына?

Он холодно глянул на меня. Я ждала, что он будет все отрицать, рассердится, оскорбится несправедливым обвинением. Но он все так же холодно возразил:

– Так ведь твой сын – моджахед, разве не так?

– Нет! Мой сын еще слишком молод, чтобы разбираться в политике. Он никогда не входил ни в какую организацию.

– Это ты так думаешь, сестра… ты прячешь голову в песок. Я своими глазами видел, как он продавал газету на углу.

– И за это ты отправил его в тюрьму?

– Таков мой религиозный долг, – заявил он. – Ты разве не знаешь, какую измену, какие преступления творят эти люди? Я не готов жертвовать верой и будущностью ради твоего сына. Я бы и родного сына не пощадил.

– Но Сиамак невиновен! Он не состоит в моджахедах.

– Это меня не касается. Мой долг был уведомить власти. Остальное решает Исламский суд справедливости. Если он невиновен, его отпустят.

– Так все просто? А если они ошибутся? Мой ребенок погибнет из-за чьей-то ошибки! Твоя совесть примирится с этим?

– Какое мне дело? Если они допустят ошибку, это будет на их совести, не на моей. И ничего страшного: он станет мучеником, попадет на небеса, и его дух будет мне вовеки благодарен за то, что я избавил его от участи, которая постигла его отца. Эти люди – предатели родины и веры.

Только гнев давал мне силы еще держаться на ногах.

– Изменник родины и веры – это ты! – крикнула я. – Такие, как ты, губят ислам. Когда ж это аятолла издал подобную фетву? Ты на любую подлость пойдешь ради собственной выгоды и прикроешься верой и религией.

Я плюнула ему в лицо и вышла. Голова отчаянно разболелась. Дважды мне пришлось останавливать машину на обочине: меня рвало желчью. Кое-как я добралась до матери. Али собирался на работу. Я схватила его за руки и просила помочь, найти влиятельных знакомых, обратиться за помощью к его тестю. Он покачал головой:

– Сестра, клянусь, я скорблю с тобой. Сиамак вырос у меня на глазах. Я любил его…

– Любил? – крикнула я. – Ты говоришь о нем, словно о покойнике!

– Я не это хотел сказать. Но никто ничем не поможет, никто не в состоянии помочь. Раз его объявили моджахедом – все от него отвернутся. Эти неверные слишком многих убили. Понимаешь меня?

Я вошла в комнату матери, рухнула на пол и стала биться головой о стену, приговаривая:

– Вот они, твои замечательные сыновья – они отдали на смерть своего племянника, семнадцатилетнего мальчика. А ты учила меня не ссориться с ними и верить, что мы все одна семья.

Как раз в этот момент приехали Фаати и Садег-ага со своим малышом. Они подняли меня с пола и отвезли домой. Фаати не осушала глаз, Садег-ага мрачно грыз усы.

– По правде говоря, я боюсь и за Садега, – шепнула мне Фаати. – Его тоже могут причислить к моджахедам. Он не раз вступал с Махмудом и Али в споры из-за политики.

Я могла только плакать.

– Садег-ага, проводите меня в Эвин, – взмолилась я. – Может быть, нам там что-нибудь скажут.

Мы съездили в тюрьму Эвин – понапрасну. Я искала Эзатоллу Хадж-Хоссейни, но мне сказали, что у него выходной. В растерянности, не зная, что делать дальше, мы вернулись домой. Фаати и госпожа Парвин пытались накормить меня, но кусок не лез в горло, я все думала: поест ли сегодня хоть что-нибудь мой Сиамак? И я плакала и гадала, что же мне делать и к кому обратиться.

Вдруг Фаати сказала:

– Махбубэ.

– Махбубэ?

– Да, наша кузина Махбубэ. Ее свекор – мулла. Говорят, он важный человек, а тетушка всегда твердит, какой он внимательный и добрый.

– Да, ты права.

Я, словно утопающая, хваталась за обломок доски, за проблеск надежды в сердце. Я быстро поднялась.

– Куда ты? – спросила Фаати.

– Поеду в Кум.

– Погоди. Садег и я поедем с тобой. Завтра же поедем вместе.

– Завтра будет поздно. Я поеду сейчас.

– Невозможно! – вскричала она.

– Почему же? Я знаю, где живет тетя. Ведь ее адрес не изменился?

– Но ты не можешь ехать одна.

Масуд быстро оделся и сказал:

– Она поедет не одна. Я с ней.

– У тебя школа… Ты сегодня уже пропустил.

– Кому сейчас дело до школы? Одну я тебя не отпущу, вот и все. Теперь я – единственный мужчина в семье.

Мы оставили Ширин с госпожой Парвин и уехали. Масуд заботился обо мне, словно о ребенке. В автобусе он подставлял мне плечо, чтобы я пристроила голову и поспала. Он заставил меня съесть несколько печений и выпить воды. Когда мы доехали, он нашел такси. К тете в дом мы приехали уже с наступлением темноты. Испугавшись при виде нас, тетя пристально глянула на меня и спросила:

– Помилуй, Аллах! Что случилось?

Я расплакалась и сказала:

– Тетя, помогите мне! Иначе я потеряю и сына.

Через полчаса приехала кузина Махбубэ вместе со своим мужем Мохсеном. Махбубэ оказалась все такой же бодрой, хотя располнела и выглядела намного старше. Ее муж был не только красивым, но и умным, добрым человеком. Нетрудно было заметить, как они любят друг друга. Не в силах сдержать слезы, я, как могла, рассказала им все, что произошло. Муж Махбубэ попытался меня утешить.

– Его не должны были арестовать из-за столь незначительного обвинения, – сказал он и обещал на следующий же день отвести меня к отцу и всячески мне помочь. Постепенно мне удалось успокоиться. Тетя уговорила меня съесть небольшой ужин, Махбубэ дала мне успокоительное, и впервые за сутки я уснула – тяжелым, беспокойным сном.

Свекор Махбубэ тоже оказался человеком добрым и сострадательным. Он был тронут моим горем и старался помочь. Он кому-то позвонил, записал несколько имен, вручил Мохсену несколько писем и велел ехать со мной обратно в Тегеран. По пути я непрерывно молилась и просила Бога помочь. Как только мы добрались до дома, Мохсен стал обзванивать знакомых своего отца и сумел договориться о встрече в тюрьме Эвин на следующий день.

В Эвине начальник приветливо поздоровался с Мохсеном и сказал:

– Он, несомненно, приверженец моджахедов, но пока против него не найдено надежных улик. Мы его отпустим, как только закончим все юридические процедуры.

И он просил Мохсена передать привет отцу.

На этом обещании я продержалась десять месяцев. Десять темных, мучительных месяцев. Каждую ночь я представляла себе, как они связали Сиамаку ноги и бьют его по подошвам, как его плоть прилипает к хлысту и отрывается от костей. Каждую ночь я просыпалась с отчаянным криком.

Примерно через неделю после ареста Сиамака я случайно поймала свое отражение в зеркале: старая, измученная, тощая, желтая. Больше всего меня удивила седая прядь справа от пробора. После казни Хамида я порой находила у себя седые волосы, но не так много.

Махбубэ все это время помогала мне, ее муж и свекор продолжали хлопотать о Сиамаке. В тюрьме Эвин провели встречу для родителей заключенных. Я спросила о моем сыне. Тюремщик хорошо его помнил и сказал:

– Не беспокойтесь, его освободят.

Я обрадовалась – а потом припомнила, как одна из пришедших на собрание матерей говорила: “Если они скажут: ‘Его освободят’ – значит, освободят от жизни”.

Ужас и упование разрывали меня надвое. Я старалась работать как можно больше, чтобы не оставалось времени задумываться.

Прошел слух, что университеты вновь откроют, а потом их в самом деле открыли. Я пошла, чтобы записаться на немногие остававшиеся мне курсы, получить наконец диплом – достичь той цели, ради которой так долго и упорно трудилась. Нахмурившись, администратор ледяным тоном заявил мне:

– Вы не будете допущены к занятиям.

– Но ведь я училась! – заспорила я. – Мне осталось зачесть только эти предметы, и я получу диплом. Я даже уже проходила эти курсы, мне бы только экзамены сдать.

– Нет, – повторил он. – Вы отчислены из университета и не подлежите восстановлению.

– Как это?

– Можно подумать, вы не знали! – усмехнулся он. – Вдова казненного коммуниста, мать арестованного изменника!

– И я горжусь ими обоими! – вспылила я.

– Гордитесь сколько вам угодно! Но учиться в исламском университете, получать здесь диплом вы не вправе.

– Знаете, как я работала ради этого диплома? Если бы университеты не закрылись, я бы давно уже была бакалавром.

Он только плечами пожал.

Я поговорила с другими администраторами, но все тщетно. Так с пустыми руками я ушла из университета – и на том моя учеба закончилась.

Светило мягкое февральское солнце. Суровые зимние морозы остались позади, в воздухе тянуло свежим ароматом ранней весны. Садег-хан отвел мой автомобиль в ремонт, и в журнал я добиралась пешком. Как всегда, я пребывала в унынии и тревоге и старалась загрузить себя работой. Но в два часа позвонила Фаати и сказала:

– Приезжай сегодня к нам. Садег забрал машину из ремонта, он привезет детей…

– Нет настроения, – сказала я. – Я лучше побуду дома.

– Приезжай обязательно, – настаивала Фаати. – Нам нужно поговорить.

– Что-то случилось?

– Нет. Но звонила Махбубэ, они сейчас в Тегеране. Их я тоже пригласила. Возможно, у них есть новости.

Я положила трубку. Как-то Фаати странно разговаривала. Меня заколотило. Тут мне на стол приземлилась срочная работа, и я уткнулась в нее, но сосредоточиться не могла. Я позвонила домой и попросила госпожу Парвин:

– Соберите Ширин. За ней приедет Садег-ага.

Она рассмеялась и сказала:

– Он уже здесь. Ждал только Масуда – вот он только что вошел. Они едут к Фаати. А ты когда к ней поедешь?

– Как только закончу работу, – сказала я. И попросила: – Скажите мне правду: что-то случилось?

– Ничего не знаю! Но если бы случилось, Садег-ага мне бы сказал. Дорогая моя, не волнуйся так по пустякам. Ты вся извелась.

Сдав срочную работу, я сразу же вышла и поехала к Фаати на такси. Когда она открыла дверь, я внимательно всмотрелась в ее лицо.

– Здравствуй, сестра, – сказала она. – Что ты на меня так смотришь?

– Скажи мне правду, Фаати. Что случилось?

– Что? Разве что-то должно случиться, иначе ты к нам и не заглянешь?

Фирузе, приплясывая, выбежала навстречу и бросилась мне на шею. Следом прибежала и Ширин. Я оглянулась на Масуда: он стоял рядом с девочками, спокойный, задумчивый. Я тихонько спросила его:

– Что происходит?

– Не пойму, – ответил он. – Мы сами только что приехали. Они как-то странно себя ведут, все время шепчутся.

– Фаати! – вскрикнула я. – Что это значит? Скажи наконец! Я с ума сойду!

– Ради Аллаха, успокойся, – попросила она. – Новости хорошие.

– О Сиамаке?

– Да. Я слыхала, его освободят еще до Нового года.

– Или даже раньше, – вставил Садег-ага.

– Кто это сказал? Где ты это слышала?

– Успокойся, – повторила Фаати. – Сядь, я принесу чаю.

Масуд схватил меня за руку. Садег-ага, смеясь, принялся играть с малышами.

– Садег-ага, ради Аллаха, перескажите мне слово в слово, что вы слышали?

– По правде говоря, я мало что знаю. Фаати и то знает больше.

– Откуда она знает? От Махбубэ?

– Да, она, кажется, говорила с Махбубэ.

Фаати вошла с подносом, а за ней Фирузе со сладким к чаю.

– Фаати, любовью к твоим детям заклинаю: сядь и повтори мне в точности, что говорила Махбубэ.

– Она сказала, что все решено. Сиамака вот-вот выпустят.

– Когда? – уточнила я.

– Вероятно, еще на этой неделе.

– О Аллах! – задохнулась я. – Неужели сбудется?

Я откинулась к спинке дивана. Фаати была наготове. Она тут же протянула мне пузырек с таблетками нитроглицерина и стакан воды. Я приняла лекарство, подождала, чтобы мне стало лучше. Тогда я собралась уходить.

– Куда ты? – удивилась Фаати.

– Нужно прибрать в его комнате. Если мой сын завтра вернется, в его комнате должно быть опрятно и чисто. Нужно тысячу дел переделать.

– Сядь, – тихо попросила она. – Почему ты не можешь хоть минуту посидеть спокойно? По правде говоря, Махбубэ говорила, что его могут выпустить прямо сегодня.

Я снова рухнула на диван.

– Так что же?..

– Махбубэ и Мохсен поехали в Эвин, проверить, не удастся ли забрать его. Держи себя в руках. Они приедут с минуты на минуту. Ты должна быть спокойнее.

Какое там спокойнее! Каждые две минуты я нетерпеливо переспрашивала:

– Что там? Когда же они вернутся?

А потом я услышала крик Масуда:

– Сиамак!

И мой сын вошел.

Как сердцу выдержать столь великую радость? Мне казалось – расширившись, оно разорвет грудь. Обеими руками я прижала к себе Сиамака. Он стал выше – он стал совсем худой. Дыхание во мне пресеклось.

Кто-то плеснул воды мне в лицо. Вновь я держала в объятиях старшего сына. Дотрагивалась до его лица, его глаз, его рук. Неужели это он, любимый Сиамак?

Масуд тоже обнял Сиамака, заплакал и долго не мог успокоиться. Сколько же слез накопилось в его сердце – добрый и ласковый мальчик, так мужественно принявший на себя бремя взрослой ответственности и не дававший мне утратить надежду, он ни разу за это долгое время не позволил себе заплакать.

Ширин сначала держалась чуть в стороне, но вот уже, возбужденная общим волнением, и она со смехом бросилась на шею брату.

Та ночь была ночью неописуемого счастья, радостного торжества, почти безумия.

– Покажи мне стопы, – потребовала я.

– Перестань, мама! – рассмеялся Сиамак. – Не глупи!

Первым делом я позвонила свекру Махбубэ. Со слезами я благодарила его, не знала уж, какие и слова подобрать.

– Моя заслуга тут невелика, – отнекивался он.

– Очень велика! Вы вернули мне сына.

Два дня – нескончаемая череда родственных визитов. Мансуре и Манижэ с тревогой присматривались к своей матери, которая стала совсем старой, забывчивой, путалась – Сиамак теперь был для нее Хамидом. А я за время его отсутствия столько надавала обетов Господу, что не знала, с какого начать. Бросила все дела, и мы вчетвером совершили паломничество к гробнице имама Резы в Мешхед. Оттуда мы поехали в Кум поблагодарить тетю Махбубэ, ее мужа и моего ангела-хранителя – ее свекра.

Сиамаку вот-вот должно было сравняться восемнадцать. Он пропустил школьный год, но в первый класс я записала его с опережением на год, так что теперь он не отставал от сверстников. Нужно было только подыскать ему школу – но после тюрьмы его никуда не брали. Я всегда мечтала о том, как мои дети получат высшее образование, а теперь вынуждена была мириться с тем, что у старшего сына не будет даже школьного аттестата.

Для Сиамака это было тяжелым ударом. Он опять сделался беспокойным и нервным. Ничего не делать, сидеть дома, не знать чем себя занять – это никуда не годилось. Тем более что вновь появился кое-кто из прежних дружков. Хотя Сиамак не проявлял к ним особого интереса, зато я начала изрядно тревожиться.

Вскоре Сиамак занялся поисками работы. Он видел, как я тружусь, как нелегко нам сводить концы с концами, и хотел помочь. Но какую работу он мог получить? Денег на то, чтобы открыть собственный магазинчик, у него не имелось, не было и образования. А война с Ираком все еще продолжалась – и придвигалась все ближе к нам. Такие мысли – вернее сказать, страхи – одолевали меня, и однажды, когда Мансуре навестила нас, я всем этим поделилась с ней.

– Кстати говоря, по этому поводу я и пришла к тебе, – ответила она. – Сиамак должен учиться дальше. Среди молодого поколения нашей семьи нет никого, кто бы не поступил в университет. Недопустимо, чтобы Сиамак остался даже без школьного аттестата.

– Я узнавала, – сказала я. – Он мог бы записаться в вечернюю школу и сдать экзамены за полный курс среднего образования. Но он хочет работать. Он говорит, раз его все равно не примут в университет, то и в аттестате он не видит пользы – с ним или без него, ему предстоит работать, и почему бы не начать прямо сейчас.

– Что ж, Масум, – сказала она, – я пришла предложить тебе другой план. Не знаю, как ты его примешь, но в любом случае прошу тебя: пусть это останется между нами.

– Разумеется! – сказала я, гадая, о чем пойдет речь. – Какой план?

– Как ты знаешь, мой Ардешир в прошлом году закончил школу. Ему предстоит служба в армии – а война, похоже, никогда не кончится. Я не допущу, чтобы моего сына отправили воевать. К тому же, как ты знаешь, он всегда был трусоват, а теперь напуган так, что страх прикончит его раньше, чем пуля. Мы решили вывезти его из страны.

– Вывезти из страны? Но как? Мужчинам, которые подлежат призыву, запрещено покидать Иран.

– В том-то и дело, – кивнула Мансуре. – Придется ему перейти границу нелегально. Мы нашли проводника – он берет четверть миллиона туманов и переводит мальчиков через границу. Я подумала, не отправить ли их вместе. Пусть присматривают друг за другом. Что скажешь?

– Вроде бы неплохая идея, – ответила я. – Но где бы мне найти деньги!

– Об этом не беспокойся, – сказала она. – Если у тебя не хватит, мы поможем. Главное, чтобы они были вместе. Сиамак еще может постоять за себя, но Ардешир нуждается в защите. Если пообещать ему, что он будет не один, он скорее решится. И нам тоже будет спокойнее.

– Но куда же потом? – спросила я.

– Куда угодно. Многие страны принимают беженцев. Им даже пособие будут платить, они смогут учиться, – уверяла она меня. – Скажи, что тебя смущает? Деньги?

– Нет. Ради блага моего ребенка я продам все, что имею, и возьму в долг. Но я должна убедиться, что так для него будет лучше. Предоставь мне неделю все обдумать и обсудить с ним.

Два дня я пыталась разобраться, как правильнее поступить. Разумно ли доверять такого юного мальчика попечению контрабандиста? Насколько опасен тайный переход границы? И ему придется жить одному, где-то очень далеко от нас. Если ему нужна будет помощь – к кому он сможет обратиться? Я поняла, что без совета не обойтись.

По секрету я рассказала все Садегу-аге.

– Откровенно говоря, не знаю, – признался он. – Во всем есть свой риск, а эта затея очень опасна. И я не имею представления о жизни на Западе, но знаю многих людей, которые в последнее время искали там убежище, – некоторые из них вернулись.

На следующий день господин Заргар занес мне очередную порцию корректуры. Он учился в университете на Западе и мог кое-что мне разъяснить.

– Разумеется, у меня нет опыта нелегального перехода границы, и я не могу судить, насколько это опасно, – сказал он. – Однако все больше и больше людей отваживается на такой риск. Если Сиамак получит статус беженца – а как бывший политический заключенный он имеет все основания претендовать на такой статус, – у него не будет финансовых проблем, и он сможет получить самое лучшее образование, хватило бы только усердия и воли. Основная проблема – одиночество и тяготы жизни на чужбине. У молодых людей его возраста часто развивается депрессия, появляются серьезные эмоциональные расстройства, и они не только бросают учебу, но и жить нормально не могут. Не хочу вас пугать, но среди них высок уровень самоубийств. Отправлять его на Запад имеет смысл только в том случае, если у вас там есть близкий человек, который мог бы хотя бы отчасти заменить вас и присматривать за мальчиком.

Единственным человеком, которого я знала в тех краях и кому могла доверять, была Парванэ. Я позвонила ей от Мансуре – я опасалась, не прослушивается ли наш домашний телефон. Как только я все объяснила, Парванэ сказала:

– Обязательно вытащи его из страны. Ты себе представить не можешь, как я за него переживала. Любым способом отправь его сюда – и я обещаю заботиться о нем, словно о родном сыне.

Ее отзывчивость и горячее желание помочь смягчили мою тревогу, и я решилась поговорить с Сиамаком. Как-то еще он воспримет этот план? Ширин спала. Я осторожно приоткрыла дверь в комнату мальчиков и вошла к ним. Сиамак лежал на кровати и смотрел в потолок. Масуд сидел за столом, делал уроки. Я села на кровать Масуда и сказала:

– Мне нужно поговорить с вами обоими.

Сиамак подскочил, Масуд резко обернулся ко мне:

– Что случилось?

– Ничего. Я думала о будущем Сиамака: нам пора что-то решать.

– Решать? – насмешливо переспросил Сиамак. – У нас появилось право решать? По-моему, нам остается лишь смириться с тем, что нам укажут.

– Нет, дорогой, это не всегда так. Всю неделю я думала о том, как переправить тебя в Европу.

– Ха! Пустые мечты! – отозвался он. – Где мы возьмем деньги? Ты хоть знаешь, сколько это стоит? По меньшей мере двести тысяч туманов проводнику и еще столько же, чтобы продержаться, пока не получишь статус беженца.

– Какая точность! Браво! – сказала я. – Откуда тебе это известно?

– О, я подробно изучил вопрос. Знаешь, сколько ребят уже уехало из страны?

– Не знаю. И ты мне ничего не говорил почему-то.

– О чем тут говорить? Нам это не карману. К чему тебя зря расстраивать?

– Деньги не проблема, – сказала я. – Если так для тебя будет лучше, деньги мы найдем. Ты только скажи, хочешь ли ты уехать.

– Конечно, хочу!

– И чем ты предполагаешь там заняться?

– Я хочу учиться. Здесь меня не примут в университет. В этой стране у меня нет будущего.

– А ты не будешь скучать без нас? – спросила я.

Страницы: «« ... 1415161718192021 »»

Читать бесплатно другие книги:

Никогда ранее не издававшиеся рассказы, эссе и дневники Василия Аксенова из американского архива пис...
Журналистке Линде 31 год, и все считают, что ее благополучию можно лишь позавидовать: она живет в Шв...
Софи ван дер Стап родилась в Амстердаме в 1983 году и была самой обычной девочкой – училась, развлек...
Я, Виола Тараканова, неожиданно для себя оказалась в миленьком коттедже, который любезно снял для ме...
После масштабной катастрофы, которая унесла жизни миллиардов людей, жизнь на Земле превратилась в на...
Всё, что ты узнаешь из этой книги, существует в действительности рядом с тобой, и это не сказка. Но ...