Убийственное совершенство Джеймс Питер

25

Джон вздрогнул и проснулся. Голова кружилась, и он с трудом соображал, что происходит.

6.47 — горели цифры на будильнике.

Рядом зашевелилась Наоми:

— Что… такое…

Кто может звонить в такой час, черт его раздери? Может, Швеция? Они жили в Америке уже восемь лет, но мать все время забывала о разнице во времени. Несколько раз, после того как они переехали в Лос-Анджелес, она звонила в два или три часа ночи. Еще три звонка, и включился автоответчик.

Джон закрыл глаза и мгновенно уснул.

В пять минут восьмого телефон снова ожил.

— Господи, мама, мы хотим спать! — завопил Джон.

— Может быть, что-то важное, — пробормотала Наоми.

— Мне плевать.

Опять включился автоответчик. Это действительно мать? Может, что-то случилось? Не сейчас, ради бога, не сейчас. Все подождет. В девять утра Джону предстояло собрание преподавательского состава, и он отчаянно нуждался в сне. Хотя бы еще несколько минут. Будильник был поставлен на семь пятнадцать. Джон снова закрыл глаза.

И снова телефонный звонок. Комнату заливал яркий утренний свет. Не открывая глаз, Джон почувствовал движение рядом — встала Наоми. Телефон замолчал.

— Я посмотрю, кто звонил, — сказала Наоми.

— Оставь, милая. Не обращай внимания.

Она вышла из комнаты и через пару секунд вернулась.

— KTTV. Три сообщения от женщины по имени Бобби.

— Бобби? Я не знаю никаких Бобби. Что она хотела?

— Она не сказала. Просто просила перезвонить как можно скорее. Сказала, это срочно.

Канал KTTV принадлежал телекомпании Fox. Несколько месяцев назад Джон принимал участие в ток-шоу, посвященном эволюции.

— Почему они звонят в такое время? — Теперь он совсем проснулся, хотя голова по-прежнему была тяжелой от недостатка сна и от таблеток.

Телефон зазвонил снова.

— Это невероятно! — Джон схватил с тумбочки трубку.

— Здравствуйте, это Дэн Вагнер из KCAL. Я говорю с доктором Клаэссоном?

— Вы знаете, который час? — рявкнул Джон.

— Ну… э… сейчас немного рановато, конечно, но я просто хотел узнать, не согласитесь ли вы дать краткое интервью для нашего утреннего шоу.

Джон нажал отбой и сел на кровати.

— Что происходит, черт возьми? Они что, с ума посходили?

Наоми, обернутая полотенцем, посмотрела на него с удивлением:

— Видимо, какая-то сенсация. Может быть, невероятное открытие в твоей области и они хотят, чтобы ты его прокомментировал? Может оказаться хорошей рекламой для тебя. Глупо упускать такой шанс, ты что?

Джон поднялся и побрел в ванную. Кое-как стащив с себя халат, он уставился в зеркало. Бледное, изможденное, какое-то безумное лицо, темные круги под глазами, взъерошенные, дыбом стоящие волосы. У него был примерно час на то, чтобы привести себя в порядок, принять душ, побриться и влить в себя немного кофе. Потом надо погрузиться в автомобиль и доехать до кампуса.

Проклятый телефон зазвонил опять.

— НЕ БЕРИ ТРУБКУ! — заорал он.

— Джон…

— Не бери трубку, я сказал!

— Джон! Да что с тобой…

— Я не выспался, вот что со мной! Я не выспался, у меня уже три месяца не было секса, и моя жена носит непонятно какого ребенка! Ясно? Хватит этого или назвать еще причины?

Звонки прекратились, но почти тут же начались снова. Не обращая внимания на Джона, Наоми сняла трубку.

— Это Джоди Паркер из новостей KNBC. Это резиденция Клаэссонов?

— Да. Чем я могу вам помочь?

— Я бы хотела поговорить с профессором Джоном Клаэссоном.

— Могу я узнать, по какому поводу?

— Конечно. Мы пришлем за ним машину, чтобы добраться до студии. Нам нужно всего лишь небольшое интервью.

— Сейчас я позову его.

Джон сделал отрицательный жест. Наоми прикрыла трубку ладонью.

— Возьми трубку, — прошипела она.

Он покачал головой.

— Джон, ради бога…

Он выхватил трубку у нее из рук и нажал на отбой.

— Что ты делаешь, скажи на милость? Что с тобой происходит?

Джон бросил на нее раздраженный взгляд:

— Я устал, понимаешь? Я очень устал. В девять часов у меня собрание преподавательского состава, и я должен там присутствовать, compos mentis.[3] Там будут по крайней мере два члена совета, у которых большие сомнения по поводу того, давать мне место в штате или не давать. А если я не получу места в штате, то через год окажусь на улице и стану играть на банджо или протирать стекла автомобилей на светофоре, чтобы заработать на детское питание нашему ребенку. Теперь тебе понятно или объяснить подробнее?

Вместо ответа, Наоми обняла его. Ее горло саднило от рвоты, она тоже вымоталась, и тоже почти не спала этой ночью, и тоже измучилась от беспокойства.

Болезненные уколы, тяжелые решения, непростой выбор, унижение, душевная боль, все эти затраты, смерть доктора Детторе… Наоми была напугана, как никогда в жизни.

Все менялось. Их жизнь с Джоном, их маленький уютный дом, мир, который они создали вокруг себя, их любовь друг к другу — все вдруг стало другим.

И Джон казался ей почти незнакомцем.

Ее дитя, это крохотное создание, что росло у нее под сердцем, с маленькими ручками и ножками, такое хрупкое, жизнь которого целиком и полностью зависела от нее, — неужели и эта девочка когда-нибудь станет для нее чужой? Я видела тебя, видела твое изображение на экране, как ты шевелишь своими ручками и ножками. Мне не важно, что ты девочка, а не мальчик. Совсем не важно. Главное, чтобы ты была здорова.

Наоми почувствовала легчайшее движение внутри, как будто ребенок показал, что слышит и понимает ее. Хотя конечно же это было только ее воображение.

— Джон, — прошептала она. — Не позволяй всему этому взять над нами верх. Разрушить нас. Наш ребенок…

Зазвонил телефон.

Джон прижал ее к себе.

— Мы должны быть сильными, милая. Ты и я. Построить стену, помнишь? Вокруг того, что нам дорого. Я люблю тебя больше всего на свете. Пожалуйста, не обращай внимания на телефон. Я тебя очень прошу. Выключи эту чертову штуку, всего на десять минут. Мне никак нельзя опаздывать на собрание. Сейчас это самое важное, важнее, чем любое интервью.

Наоми выключила телефон. Джон принял душ, побрился, поцеловал жену в щеку, схватил ключи от машины и сумку с ноутбуком и выскочил из дома.

Утренняя газета лежала там, где бросил ее почтальон, — на мокрой от росы лужайке. Джон поднял ее, развернул и взглянул на первую полосу. Прямо на него смотрела фотография женщины. Очень знакомое лицо. Очень. Красивая женщина, крупный план, в поднятых на лоб солнечных очках. Уверенное лицо — этакая богатая стерва, у которой есть абсолютно все в жизни. Внезапно он понял, почему она кажется ему такой знакомой.

Это была Наоми.

Над ее снимком располагалась его собственная фотография, в два раза больше. Лицо на фоне спирали ДНК.

Эту газету он получал каждое утро. USA Today. Заголовок на той же полосе гласил:

«У НАС БУДЕТ РЕБЕНОК НА ЗАКАЗ», — УТВЕРЖДАЕТ ПРОФЕССОР ИЗ ЛОС-АНДЖЕЛЕСА.

26

У входа в университет были припаркованы четыре фургона с символикой крупнейших телевизионных каналов. Джон подошел ближе. Он уже почти опаздывал на собрание. Рядом с фургонами толпились журналисты — некоторые с камерами, некоторые держали в руках микрофоны. Он услышал, как кто-то назвал его имя. Потом еще раз, уже громче.

— Доктор Клаэссон?

— Это точно он? — произнес другой голос.

— Это доктор Клаэссон!

Невысокая темноволосая женщина с симпатичным, но жестким лицом, показавшаяся Джону смутно знакомой, протянула в его сторону микрофон. Он тут же понял, где ее видел — в новостях на каком-то канале.

— Доктор Клаэссон, скажите, пожалуйста, почему вы с женой решились на «ребенка на заказ»?

В лицо ему уткнулся другой микрофон.

— Доктор Клаэссон, когда должен родиться ваш малыш?

Третий микрофон.

— Доктор Клаэссон, вы подтверждаете, что вы и ваша жена выбрали пол ребенка заранее?

Джон протиснулся между репортерами. Внутри у него все клокотало, но ответил он неожиданно вежливо:

— Прошу прощения, это личное дело. Боюсь, мне нечего сказать.

Когда закрылись двери лифта, он ощутил мгновенное облегчение. Тело тут же начала бить дрожь.

Мы все еще сохраняем большинство примитивных инстинктов, взбудораженно подумал Джон, с десятиминутным опозданием входя в зал. Прежде чем человек научился говорить, он полагался на свои глаза, изучал язык тела. Позы людей, то, как они сидят, положение рук и ног, движение глаз могут рассказать буквально обо всем.

Джону показалось, что в комнате как будто что-то не в порядке. Десять его коллег, рядом с которыми он проработал два с половиной года и которых хорошо знал — или думал, что знает, — этим утром вели себя несколько странно. Джон почувствовал себя незваным гостем, проникшим на вечеринку в закрытый клуб.

Он пробормотал извинения, уселся за стол, достал из сумки ноутбук, а из кармана «блэкберри» и положил их перед собой. Все остальные молча ждали, когда он устроится. Меньше всего на свете Джону хотелось сейчас быть на этом собрании. Он мечтал добраться до кабинета, закрыть дверь и дозвониться до журналистки.

Салли Кимберли.

Я обязательно ей позвоню. Мы должны непременно встретиться и пообедать вместе.

Он был просто вне себя от гнева.

Не для записи. Это было не для записи, черт ее раздери! Она не имела права публиковать то, что он ей рассказал. Ни единого слова!

— Джон, с тобой все в порядке? — спросил Сол Харанчек. Как все южане, он говорил немного в нос. Сол был родом из Филадельфии.

Джон молча кивнул.

Девять пар глаз с сомнением уставились на него, но никаких комментариев, однако, не последовало. Собрание пошло своим ходом. Начали с обсуждения учебного плана, потом, что стало уже нормой за последние несколько месяцев, разговор перешел к более насущным проблемам. Волновало всех одно: судьба отдела вообще и судьба каждого из них в частности. Что будет в конце следующего года? В штате состоял один только Сол Харанчек. Будущее остальных представлялось туманным. Ни правительство, ни научно-исследовательские институты, ни благотворительные фонды, ни другие университеты, в которые они обращались, пока не высказали заинтересованности в проекте.

Джон в беседе не участвовал. Учитывая заголовки сегодняшних газет и выражение лиц его коллег, он вообще сомневался, что сможет остаться в науке.

Будущее его семьи было, кажется, еще более неопределенным.

В половине десятого Джон не выдержал. Он сунул в карман телефон, схватил ноутбук, сумку и встал:

— Прошу меня извинить. Я… у меня…

Не закончив фразу, он вылетел из конференц-зала.

Джон шел по коридору. Слезы вскипали на глазах, и он сдерживался изо всех сил. Оставалось только надеяться, что ему не встретится кто-нибудь из студентов. Дойдя, наконец, до кабинета, он открыл дверь, вошел и захлопнул ее за собой.

На столе лежала куча непрочитанных писем. На автоответчике было тридцать одно новое сообщение.

Господи.

И пятьдесят семь новых электронных писем.

Зазвонил телефон. Наоми. Голос ее дрожал от ярости.

— Меня уже затерроризировали звонками. Твоя новая любовница постаралась — раздала номер моего офиса всем, кому только можно.

— Господи, Наоми, она мне не любовница! Ты что, с ума сошла? — завопил Джон, но тут же опомнился. Наоми ни в чем не виновата. Она не заслужила этого. Во всем виноват он, только он. — Прости меня, милая. Я…

Она бросила трубку.

Черт.

Джон набрал ее прямой номер, но линия была занята.

Он с отчаянием взглянул на телефон, на экран компьютера, на голые стены кабинета. Секретарша сложила всю почту на край стола; сверху лежал пакет с надписанным от руки адресом. Внутри прощупывалось что-то твердое. Заинтересовавшись, Джон вскрыл пакет серебряным ножом для разрезания бумаги — подарок Наоми на Рождество — и вытащил два толстых листа картона, скрепленные резинками.

Между ними оказалась фотография Наоми — та самая, что стояла у него на столе. Сделанная в Турции. Та самая, что красовалась теперь на первой полосе USA Today.

Туда же была вложена записка. Маленький листок бумаги.

Привет, Джон! Спасибо, что одолжили мне это! Всего самого наилучшего. Салли Кимберли.

Сука! Господи, какая же сука!

Дверь кабинета открылась. Вошел Сол Харанчек.

— Джон. Могу я… м-м-м… поговорить с тобой?

Сол нервно потирал руки и покачивался на мысках. Вид у него был такой, словно он пришел сообщить о конце света.

Джон молча посмотрел на него.

— Ты темная лошадка, однако, — начал Сол. — Я… то есть мы… то есть никто из нас и понятия не имел, что ты и… м-м-м… — Он хрустнул пальцами. — Это, конечно, твое личное дело, но сегодня я… кто-то показал мне эту статью в USA Today… — Сол тряхнул головой. — Если ты не хочешь об этом говорить, то все нормально, просто скажи мне.

— Я не хочу об этом говорить, — кивнул Джон.

Сол закивал и повернулся к двери.

— Ну ладно, хорошо…

— Сол, — перебил его Джон. — Послушай, я… скажи мне, пожалуйста, я потерял шанс быть зачисленным в штат, так ведь?

Зазвонил телефон.

— Ответишь? — спросил Сол.

Джон поднял трубку — на случай, если это Салли Кимберли. Однако звонила женщина по имени Барбара Стрэттон. Она хотела узнать, не согласится ли Джон дать подробное интервью на радио. Джон вежливо — опять более вежливо, чем намеревался, — сказал, что он не сможет, и повесил трубку.

— Я идиот, Сол, — сообщил он Харанчеку.

— Это правда? То, что написано в статье? Вы с Наоми в самом деле обращались к Детторе?

Телефон зазвонил опять. Джон не стал отвечать.

— Правда.

— О господи. — Сол ухватился руками за спинку стула.

— Ты о нем что-нибудь знаешь?

— Он провел пару лет в этом университете в восьмидесятых. Но нет, я ничего о нем не знаю, кроме того, что прочитал — и что теперь он погиб, так?

— Да. Что ты думаешь о его работе?

— Он был умным парнем — его IQ просто зашкаливал. Но высокий интеллект не означает, что ты великий человек… или хотя бы хороший. Это значит, что ты можешь придумывать всякую хрень, которую другие люди придумать не способны. И не более того.

Джон промолчал.

— Послушай, это не мое дело. Очень бестактно с моей стороны вообще расспрашивать тебя… Но вот в чем дело, Джон. Эта статья не делает тебе чести как ученому. И соответственно, подрывает доверие к нашему отделу в целом.

— Но в газете все представлено не так, Сол. Ты же знаешь, как они могут искажать факты. Пресса любит выставлять науку более продвинутой, чем она есть на самом деле.

Харанчек посмотрел на него с сомнением.

— Ты хочешь, чтобы я уволился? Ты это пытаешься мне сказать?

Сол уверенно помотал головой:

— Нет, конечно. Об этом не может быть и речи. Сейчас неподходящее время для обсуждения — давай отложим разговор на потом.

— Мне очень жаль, что так вышло, Сол. Я могу что-нибудь сделать, чтобы сохранить возможность попасть в штат?

Харанчек взглянул на часы:

— Мне нужно вернуться на собрание.

— Извинись за меня, ладно?

— Разумеется. — Он закрыл за собой дверь.

Джон посмотрел на записку от Салли Кимберли. Да, он злился на нее, но еще больше его бесила собственная глупость. Рассыпался перед ней, откровенничал, думал, что она напишет хорошую статью про отдел… Вот идиот! Как он мог забыть, что мир устроен совсем по другим законам?

Он налил себе кофе и вернулся за стол. Почти тут же снова раздалась телефонная трель. Это была Наоми.

— Джон, ты смотрел новости? Последний выпуск? — тонким, дрожащим голосом спросила она.

— Нет. А что? Что такое?

— Доктор Детторе. Его убили какие-то сектанты. Они взяли на себя ответственность за взрыв. Сказали, что Детторе был пособником Сатаны. Они называют себя «Апостолы третьего тысячелетия». Это они подложили бомбу в вертолет. И они говорят, что любой, кто играет в игры с человеческими генами, отныне является их целью. Я очень боюсь, Джон. Очень.

27

Наоми посидела в монтажной, просмотрела черновой вариант первой серии документального фильма о людях, выживших при стихийных бедствиях, но по-настоящему сосредоточиться не смогла и решила поехать домой.

Нужно собраться. Сконцентрироваться на работе. Постараться выбросить из головы все лишнее — смерть доктора Детторе, беспокойство о ребенке, подозрения, что Джон переспал с этой сучкой Салли Кимберли.

И не обращать внимания на любопытные взгляды коллег. Кто из них читал статью или слышал о ней? Наоми была уверена, что большинство, но ни один не обмолвился ни словом, и это было еще хуже. Лори оказалась единственной из всех друзей, кто позвонил.

— Дорогая, какие замечательные новости! — Голос у Лори был оживленный, как всегда, но все-таки не такой. Слишком оживленный. Неестественно оживленный. Как будто она изо всех сил старалась скрыть неприязнь, но это не слишком получалось. — Ты нам ничего не говорила!

Казалось, за последние два дня весь мир Наоми перевернулся. У нее будет девочка, а не мальчик. Детторе мертв. Ей угрожают религиозные фанатики. И она больше не верит своему мужу.

Ей отчаянно захотелось оказаться в Англии. Рядом с матерью и сестрой. Джон всегда говорил, что брак — это стена, защищающая от всех невзгод, от окружающего мира, только это полный вздор. Только твои родные, твоя плоть и кровь, — вот настоящая стена. Только им можно доверять. Больше никому. Даже собственному мужу.

Она вспомнила стихотворение, которое прочитала давным-давно. О том, что дом — это такое место, где тебя обязательно примут, если больше некуда деться.

Вот где она хотела быть сейчас. Дома.

Дома. В Англии.

В своем настоящем доме.

— Черт! — Она резко затормозила, едва не врезавшись в мусорный бак. Старенькая «тойота» со скрежетом остановилась. Наоми в ужасе уставилась в окно. Обе стороны улицы заполонили машины, микроавтобусы и автобусы с журналистами. Небольшая толпа людей с камерами и микрофонами наперевес собралась на лужайке перед домом.

К ее удивлению, «вольво» Джона стоял возле дома. Было двадцать минут седьмого, а он никогда не появлялся дома раньше восьми. Заметив ее машину, толпа колыхнулась в сторону Наоми. Она припарковалась рядом с машиной Джона, и журналисты тут же окружили ее, словно стая животных. Наоми открыла дверцу, и крики буквально оглушили ее.

— Миссис Клаэссон!

— Эй, Наоми! Посмотрите сюда!

— Что вы чувствуете? Каково это — вынашивать первого в мире «ребенка на заказ»?

— Что вы думаете о гибели доктора Детторе, миссис Клаэссон?

— Как смерть Детторе повлияет на…

Наоми протиснулась мимо них, плотно сжав губы, с каменным лицом. Она поднялась на крыльцо, откинула противомоскитную сетку, и дверь отворилась — Джон поджидал ее. На нем были шорты и майка. Наоми проскользнула внутрь, и он сразу же запер дверь.

— Избавься от них как-нибудь! — раздраженно сказала она.

— Извини меня. — Он попытался поцеловать ее, но Наоми так резко отдернула голову, что его губы едва коснулись ее щеки.

Дождь прекратился, небо расчистилось, и на улице становилось жарко. Сводки погоды обещали, что к выходным жара усилится. Джон включил кондиционер, и в доме было прохладно. Хоть что-то приятное. Из колонок лилась музыка — Пятая симфония Малера. Джон всегда слушал музыку, когда у него были неприятности.

— Просто не обращай внимания на этих уродов. Скоро им станет скучно, и они уберутся. Мы не должны поддаваться.