Убийственное совершенство Джеймс Питер

33

Стены небольшой комнаты были выкрашены в белый цвет. Занавеска отгораживала ее от приемного покоя отделения экстренной медицинской помощи. Приборы негромко пикали. Ломаные линии на мониторе демонстрировали частоту сердечных сокращений и другие жизненно важные показатели.

Наоми лежала на обтянутом кожей смотровом столе. Джон стоял рядом и с тревогой вглядывался в экран, где отражались данные электроэнцефалограммы. Яркий флуоресцентный свет придавал ее бледному лицу мертвенный оттенок. Сейчас Джону, обезумевшему от волнения, было уже все равно, потеряют они ребенка или нет. Лишь бы с Наоми все было в порядке. Больше он ничего не просит. И он ничем, ничем не мог ей помочь!

Белые полки были уставлены пузырьками, бутылочками, шприцами в пластиковых упаковках. В воздухе витал запах дезинфицирующего средства. Медсестра в голубой пижаме устанавливала капельницу.

— Систолическое восемьдесят. Повышается, — произнесла вторая.

Наоми растерянно посмотрела на Джона. Боль то отпускала ее, то возвращалась снова, и она опять начинала кричать и корчиться в судорогах.

Пожалуйста, хоть бы с ней все было в порядке. Пожалуйста, пусть с ней ничего не случится. Пожалуйста…

В комнату вошла еще одна женщина в голубой пижаме.

— Доктор Клаэссон?

— Позовите врача! — крикнул Джон. — Моя жена теряет ребенка! Позовите дежурного акушера!

«Элисон Шипли, старшая медсестра», — было написано на беджике у вошедшей. В руках она держала планшет для записей.

— Доктор Клаэссон, могу я задать вам несколько вопросов?

— Позовите дежурного акушера, черт вас возьми!

Ничуть не смутившись, она терпеливо улыбнулась:

— Доктор Клаэссон, мистер Шарпус-Джонс был в операционной, но уже направляется сюда. Он придет через пару минут.

— Джон, — позвала Наоми. Ее голос был необычайно спокойным.

Он перевел взгляд на нее.

— Мне нужно записать ваши данные. Для учета. Таковы правила, — сказала медсестра.

— Джон, прошу тебя, успокойся, — выдохнула Наоми. Дышала она все еще тяжело. — Мне уже лучше. Правда. Уже хорошо.

Джон посмотрел на провода, подсоединенные к ее груди и запястью, и поцеловал ее влажный лоб. Ничто в мире не имеет значения. Ничто, кроме Наоми.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — прошептала она и чуть кивнула. Потом протянула ему руку. Джон сжал ее, и она сильно сжала его руку в ответ. — Все хорошо. Честное слово, все нормально.

Занавески резко раздвинулись, и в палату вошел высокий мужчина в хирургической пижаме. Сдвинутая с лица маска висела у него под подбородком.

— Здравствуйте. Миссис Клаэссон?

Наоми кивнула.

Он бросил быстрый взгляд на Джона, потом снова посмотрел на Наоми:

— Прошу прощения за то, что вам пришлось подождать. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — сказала Наоми.

Ничего не хорошо! — хотелось крикнуть Джону. Тебе только что было жутко больно, невыносимо больно! Скажи ему правду! Но он промолчал. Доктор Шарпус-Джонс внимательно осмотрел Наоми, ощупал живот, нажимая в разных местах, потом произвел внутренний осмотр. При этом он задавал Наоми вопросы. На некоторые она отвечала сама, ответы на другие подсказывал Джон.

Наконец доктор снял перчатки.

— Ну что ж, хорошая новость. Шейка матки не раскрыта, и кровотечения нет. Это означает, что никакого выкидыша…

Тело Наоми вдруг скрутила такая судорога, что доктор невольно отступил на шаг. Ее спина выгнулась, глаза закатились, и она испустила такой крик, что сердце Джона едва не разорвалось.

Несколько секунд спустя вокруг нее уже собралась целая толпа. В мгновение ока Наоми переложили на каталку, быстро вывезли из комнаты и покатили по коридору.

— Куда вы ее везете? — Джоном вдруг овладела дикая паника.

Никто ему не ответил.

Он рванул вслед за каталкой, но медсестра, Элисон Шипли, преградила ему путь.

— Пожалуйста, подождите здесь. — Она мягко взяла его за локоть.

— Ни за что!

Джон вырвал руку и побежал по коридору. На сей раз его задержал уже Шарпус-Джонс.

— Пожалуйста, доктор Клаэссон. Я понимаю, что вы волнуетесь, но вам туда нельзя.

Это была не просьба, а приказ. Приказ, который не обсуждается, несмотря на мягкий, сочувственный тон.

— Куда вы ее везете? — спросил Джон. — Что вы собираетесь делать?

— Мы сделаем ей ультразвук, и, может быть, тогда что-то станет понятно. Возможно, необходимо хирургическое вмешательство. Будет лучше для всех, если вы подождете здесь.

Джон пошел назад. Нужно позвонить матери Наоми и сообщить ей, что произошло. Это надо сделать в любом случае — они задерживаются, и следует предупредить об этом. Но он еще не мог не поделиться с кем-либо переживаниями.

Акушер появился примерно через час, по-прежнему в пижаме и с маской у подбородка. Лицо его было очень серьезным. Джон в ужасе уставился на него. Доктор присел рядом с ним.

— Что ж, опасность, кажется, миновала.

Джон молча смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова.

— У вас степень по медицине, доктор Клаэссон?

— Нет… я занимаюсь точными науками.

— Понятно. Нам пришлось произвести лапароскопию… — Он успокаивающе поднял ладонь. — Всего лишь небольшое сечение, называется разрез Пфанненштиля. Она в полном порядке, все хорошо. Боли вызывала киста в правом яичнике — произошел перекрут ножки, кровообращение в яичнике нарушилось, и началось омертвение тканей. У нее была дермоидная киста, возможно, очень давно, может, даже всю жизнь — удивительно, что ее до сих пор не обнаружили. И еще. Я не знаю, в курсе ли вы — у вашей жены врожденный порок матки.

— Порок? Какой порок?

— У нее двурогая матка.

— Двурогая матка? Что это… то есть… как это…

Информация не умещалась у Джона в голове. Почему доктор Детторе ничего не сказал? Он знал — не мог не знать. Может, он намеренно скрыл это? Почему Розенгартен тоже ничего не сказал? Ну, на это ответить легче. Он торопился, был невнимателен при осмотре и думал о чем-то другом.

— Это относительно распространенное отклонение — оно встречается у одной из пятисот женщин, но в случае с вашей супругой это было не так явно и обнаружилось не сразу. Но в любом случае сейчас с ней все в порядке и с детьми тоже все хорошо.

— С детьми? Что значит — с детьми?

— Ну да, один в левом роге матки, один в правом. — Глядя на недоумевающее лицо Джона, доктор уточнил: — У вас близнецы. Мальчик и девочка. Вы ведь знали об этом, верно?

34

Близнецы!

Мама и Харриет на седьмом небе от счастья. Я все еще в полном шоке. С меня уже достаточно сюрпризов, и я не знаю, рада этому или нет. Пытаюсь понять, как это — иметь близнецов. Я нашла один сайт, где в подробностях, неделя за неделей, описывается беременность и первый год после рождения малыша. Мне будет нелегко.

В прошлые выходные Харриет показала мне статью о том, что сейчас мир буквально захлестнула эпидемия рождения близнецов. Там сказано, это происходит оттого, что в клиниках по искусственному оплодотворению в матку подсаживают сразу несколько эмбрионов. Я пыталась ей объяснить, что в клинике Детторе все было совсем не так, что там предполагалась всего одна яйцеклетка и один ребенок соответственно. Но по-моему, она не слишком внимательно меня слушала.

Мне кажется, она слегка завидует. Самую капельку. Харриет тридцать два года, она суперуспешная деловая женщина, но при этом не замужем и у нее никого нет. Я знаю, что она не слишком хочет детей — мы говорили об этом миллионы раз; возможно, она надеется, что если я рожу двойню, то таким образом мама будет меньше давить на нее насчет семьи и детей.

Иногда ночью я не сплю и думаю о Галлее. О том, как он лежит в своей маленькой могилке на красивом кладбище неподалеку от Сансет. Совсем один. Лори обещала приносить ему цветы два раза в неделю. Но может быть, теперь, когда мы уехали так далеко, ему еще более одиноко?

Когда была беременна Галлеем, я наслаждалась этим состоянием. До самых родов. Роды — это ад, конечно. Но если не считать их, я чувствовала себя великолепно. Уверенно, радостно. Сейчас все абсолютно не так. Мне тяжело, неловко, все время тошнит, постоянно эта ужасная слабость. И мне очень страшно от того, что происходит сейчас внутри меня. Джон старается меня подбодрить, но я не могу расстаться с мыслью: а не скрывает ли он что-нибудь?

Я ведь всегда доверяла ему. Может, они с Детторе о чем-то договорились? Сначала он вроде бы был в таком же шоке, как и я, но потом мне показалось, что он рад и доволен.

Единственный человек, с которым я все это обсуждала, — Рози. Мы знакомы с десяти лет. Рози Миллер, теперь уже Уайтэкер. Она всегда была сообразительнее, мудрее меня. Если Джон узнает, что я ей рассказала, он будет в ярости — мы договорились хранить все в строгой тайне. Но мне обязательно нужно с кем-нибудь поделиться, иначе я сойду с ума! Надо сказать, реакция Рози меня удивила. Обычно она такая оптимистка и все воспринимает позитивно. Но сейчас я прочитала по ее лицу, что она действительно обеспокоена.

Почему близнецы, доктор Детторе? Вы совершили ошибку? Или сделали это намеренно?

Узнаю ли я правду хоть когда-нибудь?

35

— Главная спальня — настоящая сказка. Я вам точно говорю, такое не часто увидишь, — уверяла Сюзи Уокер.

Наоми, вслед за сестрой, матерью и агентом по недвижимости, вошла в огромную комнату с дубовыми балками на потолке. Окно выходило на юг, и из него лилось яркое послеполуденное солнце. Вид был прекрасный — просторные поля и мягкие зеленые склоны холмов.

— Виды тут просто невероятные, — снова заговорила Сюзи Уокер. — Можно искать дом еще лет тридцать — и все равно не встретить ничего подобного. Можете мне поверить.

— Как насчет ветров? — вмешалась Харриет. — Это место довольно открытое.

В детстве Наоми смотрела на старшую сестру снизу вверх. Харриет всегда была симпатичнее, а сегодня она выглядела сногсшибательно. Блестящие черные волосы, изящное каре, чудесный, нежный цвет лица. Кроме того, Харриет была мудра не по годам и обладала великолепным чувством такта и безупречным вкусом. И еще умением выглядеть уместно в любой ситуации. Жакет в стиле кантри, мягкий шарф от Корнелии Джеймс, джинсы, заправленные в зеленые резиновые сапоги, — со стороны могло показаться, что Харриет всю жизнь прожила в собственной усадьбе. Хотя на самом деле она крайне редко покидала Лондон и вообще была городской жительницей до мозга костей.

В отличие от сестры мать Наоми, Анна, выглядела немного не в своей тарелке и как будто бы потерянной. Совсем как в ту ужасную ночь, восемнадцать лет назад, когда она вошла в спальню Наоми и сказала ей, что папа больше не вернется домой, потому что теперь он в раю. Ее лицо еще сохранило привлекательность, но морщин было не по возрасту много, волосы совсем поседели, а прическа давно вышла из моды. По контрасту с Харриет, одежда которой идеально соответствовала обстоятельствам, мать выглядела слишком строго и формально — впрочем, как всегда. Сегодня на ней было элегантное черное пальто и классические лодочки. Такой наряд больше подошел бы для коктейля в Лондоне.

— Ну, если вы хотите иметь хороший вид из окна, то с ветром, конечно, придется смириться, — согласилась Сюзи Уокер. — Но это совсем неплохо. Ветер делает почву суше. И, кроме того, если дом расположен повыше, вам не грозят весенние наводнения.

Наоми дом очень понравился. Она с надеждой посмотрела на мать и сестру. Ей хотелось, чтобы дом понравился и им тоже. Страшно хотелось. Она была самой младшей в семье и до сих пор нуждалась в одобрении мамы и Харриет.

Риелтор Сюзи была небольшого роста, аккуратно одетая женщина с длинными светлыми волосами. Наоми показалось, что она похожа на фарфоровую куклу. Просмотрев за последние несколько недель восемь домов, каждый из которых был ужаснее предыдущего, Наоми пришла было в полное отчаяние, но три дня назад наткнулась на маленькое агентство Сюзи, расположенное неподалеку от развалин средневекового замка в городке Льюис в Восточном Суссексе.

Сюзи наклонилась вперед, заговорщически приложила палец к губам и сообщила, что, кажется, у нее есть нечто подходящее. Официально дом еще не выставлен на рынок, так что точных цифр и деталей у нее нет, но посмотреть его можно. И у нее такое ощущение, что это именно то, что нужно Наоми. И цена для такого сокровища необыкновенно низкая. Для Наоми это был потолок, она надеялась подыскать что-нибудь дешевле, но Сюзи убедила ее, что стоит ей увидеть дом — и она влюбится в него с первого взгляда.

Дин-Фарм-Барн — так называлась усадьба. К ней вела мощеная дорога полмили длиной, петлявшая между пшеничными полями Саут-Даунса. Дорога отходила от небольшого тихого шоссе в пяти милях к востоку от Льюиса. Усадьба состояла из старинного деревянного амбара, преобразованного в дом с четырьмя спальнями, и маленького каменного сарая, переоборудованного в гараж на две машины. Дом стоял на склоне холма, и из окон со всех четырех сторон открывался замечательный вид на поля. Населенный пункт — маленькая деревенька — находилась примерно в двух милях.

Уединенность Дин-Фарм-Барн была, конечно, недостатком. Но в этом были и свои плюсы. Ближайший дом располагался не меньше чем в полумиле. Наоми попыталась прикинуть, будет ли ей тут спокойно совсем одной. А каково это ночью? Но опять же соседей рядом нет. Никто не будет совать свой нос в их дела, никто не будет задавать неловкие вопросы про близнецов, если — или когда — всплывет та самая статья в газете. И это совершенно райское место для детей.

Ну и, наконец, самое главное — дом был необыкновенно красив. Потрясающе красив. Наоми уже представляла себе, как хорошо им тут будет. Как они будут жить. Растить детей. К дому примыкал сад в полтора акра, большей частью лужайка и кустарники, и еще молодой фруктовый сад с яблонями, грушами, сливами и вишнями. Она уже предвкушала барбекю с друзьями на вымощенной каменными плитами террасе. Горящий камин в гостиной. Снег за окнами, медленно укрывающий землю. Белые поля, простирающиеся далеко-далеко, до самого горизонта.

Здесь было так тихо и мирно.

Так безопасно.

Джону тоже все понравилось. Наоми послала ему факс со всеми деталями, а потом подробно описала все по телефону. Он должен был провести еще месяц в Лос-Анджелесе, доработать положенный срок в университете и организовать доставку их вещей в Англию. Удивительно, сколько барахла скопилось в доме за шесть лет, признался он Наоми. Она велела ему выбросить все, что не было ему особенно дорого.

— Так, значит, кто владелец? — спросила Харриет, оглядывая большую кровать из красного дерева, украшенную резьбой. Кровать была индийской работы, с балдахином.

— Я уже говорила вашей сестре в… да, в среду. Собственник усадьбы — тот самый человек, который и переоборудовал ее в жилой дом. Роджер Хаммонд. Он подписал контракт на работу в Саудовской Аравии и уезжает туда на три года. А после этого они подумывают перебраться на постоянное место жительства в Австралию. Что означает потенциальную возможность купить дом. Это замечательное вложение. Гараж можно переделать в отдельный дом. Такая собственность появляется на рынке не чаще чем раз в десять лет. А то и реже.

— Ванная прекрасная, — заметила Харриет. — Хорошо распланирована. Двойная раковина — это здорово.

Сюзи провела их дальше по коридору.

— А вот эта комната идеально подойдет вашим близнецам.

После того как они обошли все комнаты, Сюзи сказала, что теперь у них есть возможность осмотреть дом самостоятельно, и пошла к своей машине.

Они уселись за длинный антикварный дубовый стол на кухне.

— Итак? — Наоми выжидающе взглянула на мать и сестру.

— Тут много шкафчиков для хранения, — сказала мать. — Очень удобно.

— Что ты будешь делать, когда дорогу занесет снегом? — спросила Харриет.

— Ну… — Наоми улыбнулась. — Мы проведем пару дней в полном уединении. Мне кажется, это очень романтично.

— А если срочно понадобится врач?

— Подумай о школе, — вставила мать. — Вот что важно.

— Пусть лучше она подумает об изоляции, — возразила Харриет. — Джон весь день будет на работе. Как ты справишься со всем одна? Здесь даже говорить не с кем, кроме овец.

— Я люблю овец, — заявила Наоми.

— Тебе нужно будет завести собаку, милая, — заметила мать.

— От собак одна головная боль, — снова вмешалась Харриет. — Что, если вам понадобится уехать? Куда ее девать?

— Я люблю собак, — твердо сказала Наоми. — Собаки никого не осуждают.

36

Что-то застряло у Джона в горле. Какой-то комок, который он никак не мог проглотить. В животе тоже как будто что-то дергалось. Он не мог усидеть на месте. С одной стороны, ему хотелось, чтобы все поскорее закончилось, с другой — ему было по-настоящему страшно. Страшно за Наоми, за детей. За то, что ждало их впереди.

Рядом с операционным столом поставили стул специально для него, и теперь Джон сидел возле Наоми и нежно гладил ее лоб. Зеленая пеленка закрывала от него то, что происходило ниже.

Наоми сделали эпидуральную анестезию и теперь ждали, когда она подействует. Джон взглянул на большие круглые часы, висевшие на стене операционной. Прошло пять минут. Он улыбнулся Наоми:

— Как ты, милая?

В свободной больничной рубашке с пластиковым беджем на груди, с капельницей, закрепленной на руке, она казалась особенно хрупкой и беззащитной. Маленькая капелька слюны выступила в уголке ее губ, и Джон осторожно вытер ее краем носового платка.

— Нормально, — тихо произнесла Наоми. — Я буду рада, когда… — Она попыталась улыбнуться, но горло перехватило. Нервный спазм. Ее глаза были широко распахнуты. Иногда они были зелеными, иногда карими, сейчас Джону показалось, что они и карие, и зеленые одновременно. Вместо улыбки на ее лице появилось сомнение.

— Я тоже, — сказал Джон. — Я тоже буду рад, когда…

Когда — что? Когда закончится это невыносимое ожидание? Когда дети появятся на свет и мы наконец узнаем, что на самом деле сделал Детторе? Когда мы поймем, как мудро поступили?

— Что они теперь делают? — спросила Наоми.

— Ждут.

Джон поднялся. Операционная постепенно наполнилась людьми в зеленых пижамах и масках. Некоторые разговаривали и смеялись, как будто на вечеринке. Он попытался определить, кто из них кто. Главный акушер, второй акушер, педиатр, помощница акушера, анестезиолог, помощник анестезиолога, медсестры. Мощные бестеневые лампы освещали огромный голый живот Наоми. На многочисленных мониторах мигали какие-то линии и цифры.

Анестезиолог Эндрю Дейви, очень основательный, но всегда бодрый и веселый, дотронулся до живота Наоми кусочком ваты:

— Вы чувствуете это, Наоми?

Она покачала головой.

Он слегка кольнул ее каким-то маленьким заостренным инструментом:

— А это?

Она снова покачала головой.

Он взял распылитель и резко брызнул сначала на область желудка, потом по обе стороны от пупка. Наоми не пошевелилась.

— Прекрасно. — Анестезиолог обернулся к акушеру: — Все в порядке.

Главному акушеру больницы графства Десу Холбейну было лет сорок пять. Это был крупный серьезный мужчина в очках, с темными волосами и очень короткой стрижкой. Он напоминал скорее доброжелательного банковского клерка. Как и все остальные, Дес Холбейн ничего не знал о том, что Джон и Наоми побывали в клинике Детторе. Но последние семь месяцев он здорово поддерживал их и всячески старался поднять им настроение. Особенно Наоми.

Джону казалось, что за это время кабинеты врачей, клиники и больницы стали неотъемлемой частью их жизни.

Беременность Наоми протекала тяжело. Джон прочитал все, что только мог найти, о двойной матке. Они без конца задавали себе один и тот же вопрос, снова и снова возвращаясь к нему: почему доктор Детторе ничего не сказал им об этой аномалии? И почему он пересадил два эмбриона?

И почему доктор Розенгартен не разглядел, что у Наоми будут близнецы? Впрочем, ответ на этот вопрос был. Джон задал его Десу Холбейну, и тот сказал, что на маленьком сроке, если не знать при этом о двойной матке, такое вполне могло случиться. Кроме того, мальчик в тот момент мог повернуться, и его заслонила девочка, и к тому же доктор Розенгартен торопился.

Джон поддерживал постоянную связь с Калле Альмторпом. ФБР так и не узнали, кто убил доктора Детторе, и не обнаружили никаких следов «Розы удачи». Калле предположил, что Апостолы третьего тысячелетия — если они и вправду существуют — могли потопить корабль примерно тогда же, когда взорвали вертолет. И вероятно, убили при этом всех, кто находился на борту. В деле об убийстве Марти и Элейн Боровиц тоже не было никаких подвижек. Кроме заявления Апостолов, что это сделали они, информации у ФБР не было. Казалось, Апостолы третьего тысячелетия канули в небытие так же неожиданно, как и появились.

ФБР и Интерпол были сбиты с толку. Калле советовал Джону вести себя как можно тише, избегать любой публичности, никому ни о чем не рассказывать и все время быть начеку. Он одобрял решение Джона и Наоми уехать из Штатов и считал его самым разумным выходом при данных обстоятельствах.

Джон и Наоми посчитали, что в Англии об их пребывании в клинике Детторе не должен знать никто, кроме матери и сестры Наоми. Некоторые из коллег Джона и пара-тройка друзей Наоми видели кое-какую информацию в газетах, статью в USA Today упоминали многие издания по всему миру, но им удалось убедить всех, что журналисты, как всегда, многое переврали, стараясь получить сенсацию из ничего.

К восемнадцатой неделе беременности токсикоз у Наоми не только не прошел, как обещали врачи, но еще больше усилился. Ее постоянно рвало, она не могла удержать внутри никакую еду, кроме замороженного горошка или сэндвичей с мармайтом. Ее организм был страшно обезвожен, в крови не хватало железа, калия и натрия, и в последовавшие за этим два месяца ее четыре раза забирали в больницу.

На тридцатой неделе Наоми поставили диагноз pre-eclampsia toxaemia, поздний токсикоз беременности с повышенным кровяным давлением. В моче обнаружился белок, руки и ноги сильно отекали, вплоть до того, что она не могла обуть туфли.

В тридцать шесть с половиной недель доктор Холбейн посоветовал Наоми сделать кесарево сечение, не дожидаясь окончания срока беременности. Он опасался, что начнет отслаиваться плацента, что вызовет гибель плода. Наоми, как и Джона, долго убеждать не пришлось.

Разговоры в операционной вдруг стихли, и все медики собрались вокруг стола. Джон снова сел и взял Наоми за руку. Во рту у него пересохло, и его немного трясло.

— Начинается, — сказал он.

Слышалось негромкое позвякивание инструментов. Джон смотрел на фигуры в зеленых одеяниях, склонившиеся над столом. Глаза врачей были внимательными и сосредоточенными. Он вытянул шею и увидел, как доктор Холбейн сделал аккуратный разрез поперек живота Наоми, прямо под огромной выпуклостью. Джон торопливо отвел взгляд.

— Что ты видишь? — спросила Наоми.

Акушер вдруг поднял голову.

— Хотите увидеть, как ребенок появляется на свет? — бодро поинтересовался он.

Джон неуверенно посмотрел на Наоми:

— Как ты думаешь, милая?

— А ты? Ты сам хочешь?

— Я… я хочу, да.

— Я тоже хочу.

Анестезиолог быстро отцепил пеленку-ширму, чтобы им было видно происходящее.

— Можете поддержать голову жены, чтобы ей было лучше видно, — посоветовал он.

Джон осторожно приподнял голову Наоми. Теперь они видели зеленую ткань и руки в резиновых перчатках, которые делали что-то внизу живота Наоми.

Всего через несколько секунд, как им показалось, Фиби Анна Клаэссон, крохотная, вся в желтой смазке и крови, с пуповиной, тянущейся от ее живота, появилась на свет из материнской утробы. Она кричала, глаза ее были широко открыты. Руки в резиновых перчатках подняли ее вверх. В операционной было сравнительно холодно и странно тихо.

Джон, абсолютно завороженный, не мог отвести от нее взгляд. Прямо на его глазах девочка из голубовато-розовой превращалась в ярко-розовую.

Этот крик. Этот сладостный звук новой жизни, плач их ребенка, их творения! Он чувствовал радость и страх одновременно. В голове промелькнули воспоминания о рождении Галлея. О гордости и надеждах, которые он ощущал тогда. Пожалуйста, пусть у тебя все будет хорошо, Фиби. Все будет хорошо, я знаю. О господи, обязательно!

Акушер приподнял Фиби еще выше, другой врач зафиксировал пуповину двумя зажимами, а третий ловко перерезал ее.

Доктор Холбейн аккуратно завернул Фиби в стерильную зеленую пеленку, которую держала его помощница, и поднес поближе к Наоми.

— Ваша дочь — настоящая красавица!

Фиби громко заплакала.

— Слышите? — сказал Холбейн. — Это крик здорового ребенка.

Глаза Джона были мокрыми от слез.

— Молодец, моя милая, — прошептал он.

Но Наоми смотрела на свою дочь с таким восторгом и изумлением, что, кажется, даже не услышала его.

Акушер передал Фиби помощнице, та в свою очередь передала девочку врачу, который стоял возле комплекса реанимации новорожденных — небольшого столика на колесиках, оборудованного мощной лампой.

— Теперь следующий, — сказал акушер и снова повернулся к Наоми. — Второй плод расположен выше и дальше. Это будет не так просто. Тазовое предлежание, и головка согнута.

Джон снова встревожился. Он по-прежнему поддерживал голову Наоми. Акушер проделывал какие-то манипуляции над ее животом. На лбу его выступил пот, лицо было серьезным и сосредоточенным. Слишком серьезным. Что-то не так, понял Джон.

Атмосфера в операционной внезапно изменилась. Все напряженно следили за действиями Холбейна. Он что-то тихо сказал медсестре, но Джон не смог расслышать.

Капелька пота со лба скатилась на очки врача.

— У нас небольшая проблема, мистер Клаэссон, — вдруг произнес анестезиолог. — Я думаю, сейчас вам лучше покинуть операционную.

— Да, это будет разумно, — кивнул Холбейн.

— Что происходит? — Джон со страхом взглянул на Наоми. Она побледнела еще больше, если только это было вообще возможно.

— Положение действительно непростое, и частота сердцебиения плода снизилась. Будет лучше, если вы посидите в комнате ожидания.

— Я бы предпочел остаться, — сказал Джон.

Анестезиолог и акушер переглянулись. Джон бросил на Холбейна испуганный взгляд. Ребенок умирает?

Анестезиолог вновь прикрепил экран, так чтобы Джон и Наоми не видели происходящего. Джон поцеловал жену:

— Не волнуйся, дорогая. Все будет хорошо.

Она сжала его руку. Джон встал.

— Мне очень жаль, Наоми, — сказал Холбейн. — Я старался сделать так, чтобы разрез не выходил за так называемую линию бикини, но сейчас я вынужден произвести вертикальное сечение.

Она слабо кивнула.

— Эпидуральная анестезия не распространяется так высоко, — вмешался анестезиолог.

— Шестьдесят! — встревоженно заметил ассистент.

Атмосфера в операционной сгустилась еще больше. В воздухе запахло паникой.

— Я не могу ждать, — отрезал Холбейн.

— Нужно же дать ей наркоз! — почти выкрикнул анестезиолог. — Дайте мне хоть минуту!

Джон в ужасе переводил взгляд с одного на другого.

— Да черт возьми, ребенок уже задыхается!

Анестезиолог воткнул иглу в пузырек.

— Если мы хотим спасти ребенка, нужно начинать! — закричал Холбейн в полном отчаянии.

— Господи помилуй, но я должен обезболить и интубировать ее!

— Сколько это займет? — Со лба Холбейна градом катился пот. Он скомкал зеленую пеленку и отбросил ее в сторону, целиком обнажив живот Наоми.

— Пару минут.

— У нас нет ни минуты. — Он посмотрел на Наоми: — Если вы хотите спасти ребенка, боюсь, вам придется немного потерпеть. Будет больно. Справитесь?

— Пожалуйста, не причиняйте ей боли, — взмолился Джон. — Пожалуйста… это… гораздо важнее.

— Я справлюсь, — сказала Наоми. — Делайте все, что нужно, но спасите его. Я справлюсь.