Убийственное совершенство Джеймс Питер

85

Может быть, я поступаю неправильно, постоянно сравнивая Л. и Ф. с Галлеем? Мой бедный, милый, славный, маленький Галлей. Ну хорошо, все знают, что дети иногда говорят странные вещи, и мама отнеслась ко всему с юмором. Но… слава богу, ни она, ни Харриет не заметили, что клетка с морскими свинками исчезла. Просто поразительно, до чего наблюдательная у меня семья!

Галлей, дорогой мой, я так по тебе скучаю. Это полное безумие, конечно, но знаешь, о чем я думала, когда мы отправлялись в клинику Детторе? Я надеялась, что ты вернешься к нам, но здоровым. Что наш малыш будет как бы тобой, но без этой ужасной болезни. Но Люк и Фиби совершенно не похожи на тебя, ничего общего. Во всяком случае, я не вижу. Ты был таким нежным, таким любящим, таким невинным. Иногда ты здорово смешил нас, но я просто не могу себе представить, чтобы ты сказал что-нибудь вроде того, что Люк сказал сегодня маме за завтраком. Или чтобы ты убил кого-нибудь…

Возможно, это странно, но я часто чувствую тебя рядом. Мне кажется, что ты держишь меня за руку, успокаиваешь, говоришь, чтобы я не переживала. Без тебя я бы, наверное, точно сошла с ума. Джон намного сильнее меня. Я бы хотела быть такой же спокойной, как он, разделять его уверенность в том, что все будет хорошо.

Ты родился в воскресенье и умер в воскресенье. Многие люди любят воскресенье, но я нет. Иногда мне бывает так грустно. Вот как сегодня. Утро было такое замечательное, а потом случился этот ужас с Зефиром и Шоколадкой. Сейчас день, на улице сильный дождь и очень ветрено. Бабушка смотрит по телевизору какой-то детектив по Агате Кристи, а тетя Харриет уехала домой. Ф. сидит рядом со мной на полу и собирает трехмерный пазл, а Л. играет с Джоном в шахматы в гостиной. Всего четыре часа, а уже стемнело. В шесть тридцать в деревенской церкви начнется служба. Она бывает каждое воскресенье. Иногда — и сегодня тоже — меня очень тянет пойти. Это ты зовешь меня, мой хороший?

Или я в отчаянии хватаюсь за соломинку?

86

Джон с треском проиграл Люку в шахматы и никак не мог оправиться от потрясения.

— Но ведь ты, кажется, этого и хотел, Джон? — ядовито заметила Наоми. — Разве ты не этого добивался? Ты часами сидел в детской, без конца ставил им эту музыку, разговаривал с ними. Чувственное восприятие, все такое, помнишь? Ты хотел, чтобы они выросли умными, — ну, вот и получай, что хотел.

Был вечер воскресенья. Они вдвоем сидели в кухне. Мать Наоми, извинившись, легла спать пораньше — у нее началась мигрень. Обычно по воскресеньям ужин готовил Джон, как правило что-нибудь легкое и незамысловатое, и они ели перед телевизором. Сегодня он собирался сделать омлет с грибами и греческий салат.

— Да, но не совсем, — возразил он. — Такого я не хотел.

— Когда я возражала, ты поднимал меня на смех. А теперь злишься из-за того, что Люк обыграл тебя в шахматы.

Наоми заметила в углу пакет корма для морских свинок, подняла его и убрала в шкаф.

— Наоми, ему три года, господи помилуй! Многие дети в этом возрасте еще не умеют ходить на горшок. И он не просто обыграл меня, он размазал меня по стенке. А скорость, с которой он делал ходы… это просто немыслимо.

— Помнишь, несколько лет назад, когда был популярен кубик Рубика, был такой феномен: взрослые никак не могли собрать его, но маленькие дети делали это за минуты. Кто-то еще сказал — это потому, что детям никто не говорил, что это невозможно. Дети очень ловко справляются с головоломками, а потом, взрослея, теряют эту способность. Шахматы — это ведь в некотором роде головоломка?

Джон помешал в сковороде. Обычно он любил запах жареных грибов, но сегодня нервничал и аппетита совсем не было.

— Отчасти верно. Маленькие дети меньше размышляют, меньше задумываются. Они просто приступают к решению задачи и — решают ее.

— Может быть, с шахматами то же самое? Никто не сказал Люку, что победить тебя невозможно, поэтому он и выиграл? Ты же мне рассказывал, что, когда тебе было семь лет, ты сам однажды выиграл у своего деда, а тот был шахматист высокого класса.

— Я выиграл у него всего один раз. И до этого мы играли с ним несколько месяцев. И, кроме того… — Джон пожал плечами. — Может быть, в тот раз он нарочно мне поддался.

Он разделил омлет на две половинки, выложил их на тарелки, снял сковородку с плиты и выключил газ.

— Готово.

Они поставили тарелки на подносы и переместились в гостиную; Джон еще раз сходил в кухню и вернулся с двумя бокалами шираза. По телевизору двое ведущих путешествовали по городам и деревням Англии в поисках антикварных вещей.

— Ты делаешь самые лучшие омлеты в мире, — сказала Наоми. Почему-то она заметно повеселела. — Может, нам просто нужно чаще куда-нибудь ходить с детьми? Доктор Микаэлидис права, мы обращаемся с ними как с маленькими. Помнишь, им понравилось в зоопарке.

— Да уж, там они научились по-настоящему любить животных, правда?

Наоми ничего не ответила. Несколько минут они молча ели.

— Извини, милая, — сказал Джон. — Я не должен был так говорить.

Наоми пожала плечами. На экране бородатый, скромного вида мужчина демонстрировал набор старинных хирургических инструментов.

— Может, отвести их на экскурсию в морг? — предложил Джон. — Это будет гораздо веселее, чем фокусы мистера Ананаса. Или в анатомический театр при медицинском колледже.

— Не говори глупостей.

— В том-то и дело, что это не глупости. Им это может действительно понравиться. Мне кажется, их интересуют взрослые вещи.

— Ты же работаешь в одном из самых продвинутых научных институтов Британии. Устрой им экскурсию по Морли-Парк. Покажи ускоритель заряженных частиц, опыты по холодному ядерному синтезу.

Джон поставил поднос на пол.

— Что такое?

— Не хочу есть. Кусок в рот не лезет. Я… я не знаю, как мы со всем этим справимся. Не представляю, что делать.

Они уставились в экран. Ведущий рассказывал маленькой старушке в бархатной шляпке о стоимости инкрустированной шкатулки.

«Это превосходный образец шкатулки танбриджской работы, — сообщил ведущий, одетый в твидовый костюм. — Вы знаете что-нибудь о ее истории?»

— Ты заметил, — спросила Наоми, — что в этой программе они зациклены на «истории» предмета. И еще на его происхождении. Представь себе, что мы участвуем в передаче, — что бы мы сказали о происхождении Люка и Фиби?

— Скорее это они будут там участвовать и демонстрировать нас как антиквариат, — заметил Джон. — Вымирающий вид. Homo Sapiens начала двадцать первого века. Женская особь, красивая, в отличном состоянии. Мужская особь, швед, довольно изношенный, мозг атрофирован, нуждается в реставрации. Но с большим членом.

Наоми хихикнула и поцеловала его в щеку.

— Мы справимся. Обязательно. Мы найдем способ. Мы сделаем из них хороших людей, потому что мы сами хорошие люди. Ты — очень хороший человек. Мы узнаем, как можно воздействовать на них.

Джон грустно улыбнулся:

— Знаешь, Люк действительно напугал меня сегодня днем. Я серьезно — именно напугал. Это было как… не знаю, я играл не с ребенком… или даже вообще не с человеком, а с роботом. В какой-то момент я даже поймал себя на мысли, что продолжать матч бессмысленно, потому что это уже не игра.

Она сделала глоток вина.

— Может, стоит сделать заявку на участие в шахматном турнире? Посмотрим, что будет, когда у него появятся настоящие соперники.

— И попасть на первые полосы газет? Ты представляешь, какая это будет сенсация — гениальный трехлетний шахматист? Это все равно что самим позвонить Апостолам. Нет, это невозможно. А вот о чем нам в самом деле стоит подумать — так это о специализированной школе.

— Интересно, есть школы для роботов? — полушутя спросила Наоми.

Джон обнял ее за плечи и слегка сжал.

— Можешь себе представить, какими они будут через десять лет?

— Через десять лет? А как насчет через три года? Они уже выглядят как уменьшенные в размерах взрослые. Как ты думаешь, чем они сейчас занимаются? Ждут, когда все улягутся спать, чтобы опять тайком залезть в Сеть? Изобретают новый ракетный двигатель? Пишут новую конституцию Великобритании?

Она доела омлет.

— Надо рассказать доктору Микаэлидис об инциденте со свинками. Ты позвонишь ей утром? Хотелось бы знать, что она думает по этому поводу.

Джон кивнул и встал.

— Я иду в кабинет.

— Тебе обязательно сегодня работать? У тебя усталый вид.

— Нужно закончить редактуру книги. Она должна быть у издателя не позже следующей недели.

Джон уселся за письменный стол, зашел в Сеть и открыл журнал посещений в своем собственном компьютере. Он стал перелистывать страницы назад, начиная с дня, предшествующего дню рождения близнецов.

Сотни и сотни сайтов, на которые он никогда не заходил. Как и в компьютере детей, посвященных математике, физике и другим наукам. Иногда истории, антропологии, геологии, географии. Список был бесконечным.

Ничего развлекательного. Его трехлетних детей не интересовали детские сайты или чаты. Казалось, ими владела только неутолимая жажда знаний.

Три месяца назад Люк, или Люк и Фиби вместе, начал посещать шахматные сайты. Сначала те, что обучали основам игры, потом все более продвинутые.

Джон сел на пол и включил компьютер близнецов. Экран засветился. Появилась надпись:

ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ.

Он набрал ряд символов, пароль, созданный им утром, чтобы закрыть детям доступ к компьютеру на время наказания.

ПАРОЛЬ НЕВЕРНЫЙ, ПОПРОБУЙТЕ ЕЩЕ РАЗ.

Джон нарочно придумал сложный пароль, такой, чтобы его невозможно было угадать случайно. Может быть, он перепутал буквы? Он ввел пароль еще раз:

d*223*&65&*

ПАРОЛЬ НЕВЕРНЫЙ, ПОПРОБУЙТЕ ЕЩЕ РАЗ.

Он достал из кармана джинсов бумажку, на которой записал пароль, и проверил. Все правильно. Никакой ошибки. Сверяясь с запиской, Джон тщательно, одну за другой, набрал все буквы и цифры.

ПАРОЛЬ НЕВЕРНЫЙ, ПОПРОБУЙТЕ ЕЩЕ РАЗ.

Не веря своим глазам, он покачал головой. Потом сделал последнюю попытку. Снова неудача. Сомнений не осталось.

В кабинете побывали дети. Или один из них, не важно. Каким-то образом они сумели взломать его пароль и заменить его своим.

87

Комната была маленькая. Оконные рамы отсырели и разбухли, так что краска сильно облупилась, а замазка раскрошилась. Стекла дребезжали от ветра. Небо было серым и хмурым, то и дело накрапывал дождь, за линией волноломов бушевало темное зловещее море.

В номере стояли узкая одноместная кровать, телевизор, который он никогда не включал, стол, умывальник и пара стульев. На столе лежала его Библия. На стене, на месте репродукции «Воза сена» Констебла, висело распятие. Репродукцию он снял и засунул на шкаф.

Каждое утро он просыпался в этой холодной, неприветливой комнате, в чужой стране, читал утренние молитвы, потом садился за стол, включал ноутбук и с надеждой открывал почту. И испытывал острейшее разочарование. Спам, один спам, непрестанный поток спама. Каждый день он получал письма с советами, как заработать состояние, рекламные рассылки, предложения от женщин посетить их страницу. Он смотрел на этих женщин, о да, и они неимоверно злили его; он грустил и одновременно радовался.

Радовался тому, что скоро все кончится и он окажется далеко-далеко отсюда, в объятиях Лары, и они будут делать детей, делать так, как положено Богом, а не Сатаной.

Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе, ибо сего требует справедливость. Почитай отца твоего и мать, это первая заповедь с обетованием: да будет тебе благо, и будешь долголетен на земле (Еф., 6: 1–3).

Он не должен был держать это у себя, поскольку это был греховный предмет, но жить без этого он не мог. Единственное напоминание о ней. Лара дала ему это в то утро, когда они расстались. Маленькая цветная фотография. Лара, в простом летнем платье, стоит на веранде того самого дома в Калифорнии, где они познакомились. Она улыбается; длинные черные волосы падают ей на плечи, гладкие, словно шелк. Прошло уже больше трех лет. Но он помнил каждую мелочь, запах ее кожи, волос, каждое мимолетное прикосновение, каждое слово, каждое обещание, каждое ее дыхание. Я буду ждать тебя, Таймон, ангел мой, счастье мое, я буду ждать тебя до скончания веков.

Скоро, Лара! С Божьей помощью, я очень скоро вернусь к тебе!

Сегодня был понедельник. От единственной батареи исходило слабое тепло. Он бегло просмотрел входящие письма, очередную порцию электронного мусора, и вдруг его сердце учащенно забилось. Письмо без подписи, отправленное с незнакомого адреса.

Он превращает реки в пустыню и источники вод — в сушу, землю плодородную — в солончатую, за нечестие живущих на ней. Он превращает пустыню в озеро, и землю иссохшую — в источники вод; и поселяет там алчущих, и они строят город для обитания; засевают поля, насаждают виноградники, которые приносят им обильные плоды. Он благословляет их, и они весьма размножаются, и скота их не умаляет (Псалом 106).

Это было письмо, которого он ждал шесть долгих недель. Сигнал исполнить то, ради чего он прибыл, и возвращаться наконец домой!

Он закрыл почту и вышел из Интернета. Душа его пела. Так, теперь надо действовать быстро. Нужно многое сделать, но у него уже есть опыт. Это не займет много времени.

Он спустился позавтракать, занял отдельный столик, стараясь не встречаться ни с кем глазами и не вступать в контакт, прочитал про себя благодарственную молитву и приступил к еде. Мысленно он составлял список необходимых покупок. Кое-что он уже приобрел, заказал через Интернет. За остальным надо было отправляться в магазин. Его учили покупать все по отдельности, в разных магазинах, в разных городах. Он иностранец, и его запомнят гораздо легче, чем обычного покупателя. Американец в Суссексе, в январе. Диво дивное. Бельмо на глазу.

Но это не имеет значения. Он уедет раньше, чем они спохватятся.

88

Шейла Микаэлидис, с ледяным выражением лица, сидела за своим письменным столом из сосны. Был полдень вторника.

Наоми посмотрела в окно. За спиной Шейлы дождь заливал ярко-зеленую садовую лужайку. На газоне сидел дрозд; он раскрыл клюв и вытащил из земли извивающегося червяка.

— Почему ни вы, ни ваш муж не сказали мне правду о ваших детях? — начала Шейла.

— Прошу прощения, — произнесла в ответ Наоми. — Боюсь, я не понимаю, о чем вы.

— Вот как? Имя Детторе вам о чем-нибудь говорит? — Доктор Микаэлидис нахмурилась.

Джон и Наоми переглянулись.

— Да, мы обращались к нему в клинику, — признался Джон.

— Но совсем не затем, зачем вы могли бы подумать, — торопливо добавила Наоми.

— А что я могла бы подумать, миссис Клаэссон?

Наоми сцепила пальцы.

— Что мы… что… что мы хотели… — Ее голос оборвался.

— «Ребенка на заказ»? — подсказала Шейла.

— Нет, — возразила Наоми. — Это не так. Совсем не так.

— Да?

Наоми кивнула на фотографию на письменном столе:

— Это ваши сыновья?

— Да.

— Нормальные, здоровые ребятишки?

— Ну, не такие уж и ребятишки. Луису двадцать, а Филипу — двадцать два.

— Но они здоровы? С ними все в порядке? — настойчиво спросила Наоми.

— Давайте лучше вернемся к вашим детям, миссис Клаэссон, если вы не возражаете. Вы ведь здесь из-за них.

— Возражаю. Я возражаю.

— Милая, — вмешался Джон.

— Что «милая»? — Она резко обернулась. Потом снова обратилась к Шейле: — Мы поехали в клинику Детторе только потому, что он дал нам надежду. Он был единственным специалистом, который мог нам помочь.

— Помочь в чем?

— Родить нормального ребенка. Ребенка без этого ужасного гена, который есть и у Джона, и у меня.

— Детторе уговорил вас на близнецов?

— Нет, — ответил Джон. — Мы хотели одного ребенка. Сына. Мы не знали, что у нас будет двойня.

Все помолчали. Шейла нарушила тишину первой:

— Вы знаете что-нибудь о других родителях, обращавшихся к Детторе?

— Немного, — сказал Джон.

— Три семьи, все с детьми-близнецами, все из пациентов Детторе, были убиты за последние пару лет, — сообщила Наоми. — Это связано с какими-то религиозными фанатиками. С сектой.

— Поэтому мы никому не рассказываем о Детторе. Нам посоветовали быть как можно незаметнее, — добавил Джон.

— Непростая задача. Учитывая то, что о вас полно информации в Интернете.

— Вот мы и стараемся не высовываться.

— Какое значение это имеет для вас? — спросила Наоми. — По-вашему, Люк и Фиби — люди второго сорта? Из-за того, что они были зачаты не так, как все остальные? Вы это хотите сказать?

— Абсолютно нет. Но если помните, я просила вас рассказать о любых событиях, которые могли повлиять на поведение Люка и Фиби. Важна любая информация. Вы ни словом не обмолвились о том, что сами формировали их геном, а я полагаю, мне было бы очень полезно знать об этом с самого начала. Вы так не считаете?

— Нет… — начала Наоми, но Джон положил руку ей на плечо:

— Доктор Микаэлидис права, милая. Мы должны были ей рассказать.

Наоми уперлась взглядом в ковер. Она вдруг почувствовала себя школьницей, которую отчитывает строгая директриса.

— Доктор Микаэлидис, все не совсем так, как вам представляется. Мы просто хотели, чтобы доктор Детторе убрал гены болезней.

— И все?

— Более или менее.

— «Более или менее»? — повторила психолог.

Повисла еще одна пауза.

— Мы согласились на еще кое-какие изменения, — заговорил Джон. — Чтобы… помочь своим детям. В некоторых областях.

— Каких именно областях?

Джон тоже ощутил себя школьником, которого вызвали на ковер. Почему-то он почувствовал желание оправдаться.

— Например, чтобы они были менее восприимчивы к болезням. Мы улучшили их иммунитет.

— Когда мы говорим их, это… в общем, неправильно, — поправила Наоми. — Мы думали только об одном ребенке.

— Мальчике, — вставил Джон. — Сыне.

— А он убедил вас, что близнецы лучше?

— Он не сказал ни слова о близнецах, — терпеливо повторил Джон. — Мы узнали об этом намного позже, когда срок был уже довольно большой. И все изменения, которые мы решили внести в геном, были не очень существенны. Мы хотели, чтобы наш сын был высоким. Чтобы у него был хороший слух и хорошее зрение. И чтобы он меньше нуждался в сне, когда станет старше. И получал больше энергии из меньшего количества пищи.

— И еще мы решили улучшить его способность усваивать информацию.

— Меньше сна и повышенная способность усваивать информацию, — повторила психолог. — А теперь вы удивляетесь, что они не спят всю ночь и сидят за компьютером, пытаясь узнать как можно больше? Чего вы ожидали, спрашивается?

— Не этого, — возразила Наоми. — Мы хотели помочь им преуспеть в этой жизни. А не превратить в… — Она прикусила губу.

— Во фриков. В уродцев, — сказал Джон. — Вот слово, которое моя жена не решается произнести.

— Вот какими вы видите своих детей, доктор Клаэссон? Вы считаете их уродцами?

— Уродцы не в цирковом смысле слова. Я имею в виду, они отличаются от других детей. Как будто… сделаны из другого теста.

— Полагаю, они и сделаны из другого теста, — заметила Шейла.

Джон и Наоми ничего не ответили.

— Если вы хотите, чтобы я вам помогла, начиная с этой минуты должны быть абсолютно откровенны. — Психолог по очереди посмотрела на них обоих. — Я хочу, чтобы вы сказали мне прямо: когда вы были в клинике, доктор Детторе предлагал вам некий стандартный набор?

— В каком смысле? — не поняла Наоми.

— В смысле — предлагал ли он своим пациентам — клиентам — что-то вроде контракта? Возможно, там был прописан определенный уровень IQ, — она принялась загибать пальцы, — определенный рост, талант к определенным видам спорта? У вас не возникло ощущения, что все эти вещи взаимосвязаны? Что одно влечет за собой другое?

— Нет, — сказал Джон. — У нас был огромный выбор.

— Слишком огромный, — добавила Наоми. — Мы даже растерялись.

Они попытались припомнить как можно больше «опций» из списка, предложенного Детторе. Выслушав их, Шейла взглянула на экран компьютера, потом откинулась в кресле и задумчиво посмотрела на Джона и Наоми:

— У меня есть кое-какие новости. Последний раз мы встречались с вами в конце прошлой недели. С тех пор я получила ряд сообщений от детских психологов — от двадцати шести, если быть точным. Их пациенты — дети, зачатые в клинике доктора Детторе.

— Я думал, это конфиденциальная информация, — сказал Джон.

— Так и есть. Поэтому мои коллеги сначала поговорили с родителями этих детей и спросили, не возражают ли те против распространения сведений и не согласятся ли они побеседовать со мной.

Она снова взглянула на экран, положила ладони на стол и чуть подалась вперед.

— Все дети — близнецы. И во всех случаях это явилось сюрпризом для родителей. У всех детей очень высокий интеллект, они выглядят старше своих лет и имеют точно такие же отклонения в поведении, как Люк и Фиби.

89

Джон и Наоми молчали не меньше минуты, пытаясь переварить то, что сказала доктор Микаэлидис.

— Вы хотите сказать, что они клоны? — спросил Джон. Его горло вдруг сжалось от ужаса.

— Нет. Я попросила нескольких родителей прислать мне фотографии, потому что такая мысль тоже пришла мне в голову. Все дети разные. — Шейла неожиданно улыбнулась. — Кроме того, у меня большой опыт, я же наблюдаю родителей с детьми, поэтому могу вас уверить — между вами и вашими близнецами есть совершенно определенное сходство.

— Слава богу, — выдохнула Наоми.

— У всех высокий уровень интеллекта, все выглядят старше своих лет, те же проблемы с поведением, и все близнецы, — повторил Джон. — Но как это возможно? Мы выбрали только некоторые пункты из списка. Другие родители наверняка выбрали что-то иное, может быть более радикальное. Как так получилось, что все дети настолько похожи?

— Может быть, по той же самой причине, по которой вы хотели иметь только одного ребенка, а в результате получили двойню? — загадочно предположила психолог.

Наоми непонимающе посмотрела на нее:

— И что это значит?

— То, что у доктора Детторе были свои собственные планы. Вот на что намекает доктор Микаэлидис, — сказал Джон.

Наоми медленно кивнула:

— Вы знаете, в глубине души я подозревала то же самое. С тех самых пор, как Люк и Фиби появились на свет.

— У доктора Детторе не слишком хорошая репутация в научном мире, — заметила Шейла. — Достаточно почитать его интервью, и сразу становится понятно — это человек с крайне узкими взглядами, совершенно незнакомый с таким понятием, как медицинская этика. И при этом не воспринимающий критику.

— Вы думаете, он использовал Наоми — и десятки других женщин — как своего рода… суррогатных матерей для своих экспериментов?

— Боюсь, что это вполне вероятно.

Джон и Наоми беспомощно посмотрели друг на друга. Они не знали, что сказать.

— Но это не должно повлиять на ваше отношение к собственным детям, — продолжила психолог. — Даже если их генетическая «начинка» не совсем такая, как вам бы хотелось, они все равно ваши. Ваша плоть и кровь.

— И что теперь будет? — мрачно спросила Наоми. — Бесконечная череда социальных экспериментов? Такое ощущение, что Люк и Фиби — подопытные крысы для ненормальных ученых и психиатров со всего мира.

— Но что же все-таки важнее, наследственность или воспитание? — не выдержал Джон. — Доктор Детторе говорил, что, как бы мы ни влияли на гены своего ребенка — своих детей, — это все равно не будет иметь определяющего значения. Что то, каким он станет, зависит главным образом от нас. Может, наша любовь и забота смогут изменить их? Может, именно это станет главным, а не то, что сделал с ними Детторе?

— В обычных обстоятельствах я бы с вами согласилась. До известной степени. Помните, на прошлой неделе мы говорили об эпистемологическом пределе? О том, на что способен обычный человеческий мозг? То, как ведут себя ваши дети, заставляет предположить, что для них моральных ограничений не существует. И вообще их поведение характерно не для трехлетних детей, а для подростков раз в пять старше. — Шейла открыла бутылку с минеральной водой и наполнила стакан. — Самая важная вещь для родителей — связь со своими детьми. Контакт. Мне кажется, вам не хватает как раз этого. И вы от этого страдаете. Я правильно понимаю?

— Да, — сказала Наоми. — Абсолютно. Я всего лишь их служанка, не более. Я их мою, кормлю, убираю за ними — и это все. И более того, они, судя по всему, не хотят, чтобы я делала что-то помимо этого. На днях Люк порезал палец, но не прибежал ко мне пожаловаться. Он показал порез Фиби. А когда я заклеила ранку пластырем, даже не сказал мне спасибо.

— Я считаю, вам было бы полезно пообщаться с другими родителями, о которых я говорила. В случае, если они согласятся. Очень даже полезно.