Рождение Зоны Левицкий Андрей

Нас окатывало волнами относительно теплого воздуха, пахнущего травой, мхом, грибами и гнилью. Если присмотреться, казалось, что поверхность болота медленно вздымается и опадает, как грудь спящего великана. Вокруг стало тихо, гораздо тише, чем в лесу: где-то надрывно кричала одинокая птица, кричала равномерно, на одной ноте, как сирена воздушной тревоги, и в промежутке между воплями особенно отчетливо разливалась вязкая, вековечная тишина.

Ближний к лесу край Великой топи еще напоминал обычное болото: моховые кочки, на таких любят расти подберезовики – особые, болотные, с бледной упругой шляпкой размером с пятак и пестро-серой крепкой ножкой; еще такие кочки по осени усеяны клюквой, будто рассыпавшейся из ведра – глянцевой, круглой, бордовой. Кое-где виднелись чахлые кустики и деревца, еле держащиеся на нетвердой почве.

Но дальше начиналось невиданное.

Предполагаю, такие топи встречаются и в нашем мире, где-нибудь в Сибири, но для меня география родины ограничивается Зоной и ее окрестностями, а там природа разнообразием не блещет.

Здесь и там темнели прогалины, полные черной воды – бочаги, настоящая топь, подходить к ним опасно. Попадешь – не выберешься, на дне – метры ила, засасывающего не хуже зыбучих песков. Над омутами вился пар, застилавший обзор. Мне стало ясно, что горизонт куда ближе, чем кажется, – просто туманно. Ни кочек, ни холмов, ни леса – только мох и извивающиеся змеи ручейков.

Без проводника здесь сгинешь за десять минут…

– Нам туда, – Искра махнула вперед.

Ее более разговорчивый брат решил прочитать лекцию по технике безопасности.

– Я иду впереди, за мной – Пригоршня, потом – Химик, замыкает Искра. Повторять всякое движение, не спорить – ваша обязанность. Не отступать от пути, лучше всего двигаться след в след.

– Короче, – зевнул Никита, – ты не боись, это мы умеем.

– В воду палками не тыкать, дорогу перед собой прощупывать, – Май не обиделся на резкое замечание. – Если кто провалится, за ним не бежать, ближе не подходить, сунуть слегу. Если провалились, свой посох положить на воду, держаться за него. Протянут ветку – хвататься. За мох и траву держаться бесполезно. Если что-то увидели – движение, что-то странное, – говорите нам. Если что-то услышали – тоже. Вы в Великой топи новички, не бойтесь показаться дураками. Лучше спросить об очевидном, чем сгинуть. Здесь повсюду под водой – кости…

Вряд ли Великая топь образовалась после войны, скорее, была здесь издревле. Я мог представить себе первобытного человека, смотрящего на ее просторы из-под лохматых бровей, мог представить вооруженных копьями и луками воинов, ложащихся в темную воду в битве за давно сгинувшего царя. Мог представить навесные мосты – «экологическую тропу» – и туристов в облегающих комбинезонах. И вот история сделала виток: мы, почти первобытные, ступаем на пружинящую почву болота.

Первое время двигаться было легко: давала о себе знать привычка ступать след в след, полученная в Зоне. Я даже отдыхал: сейчас у нас был проводник, он отвечал за нас и принимал решения, мое дело маленькое – слушаться.

А вот Пригоршне роль ведомого пришлась не по душе. А может, он просто болота не любил. Напарник душераздирающе вздыхал, вторя влажным вздохам топи, с тоской озирался и, кажется, несколько раз готов был подсказать Маю путь. К счастью, сдержался.

Однообразный пейзаж вскоре начал утомлять. Здесь было слишком холодно для комаров и мошки, но я ловил себя на том, что то и дело почесываюсь, будто кусают. Птица замолкла, и кроме наших шагов ничего не было слышно. Стих ветер, преследовавший нас с момента попадания в этот мир. Ни цветов, ни грибов, ни ягод не попадалось. Сначала я внимательно смотрел под ноги, опасаясь змей, но, похоже, рептилии вымерли после ядерной зимы – холоднокровным организмам сложно при таких температурах.

Не за что было зацепиться, и я погрузился, сам того не заметив, в воспоминания и размышления.

Это близкое к медитации состояние прервал вопрос Никиты:

– Далеко нам?

– Ночевать будем в болотах, – ответил Май. – У нас есть заимка.

Но голос проводника звучал не столь уверенно, как хотелось бы. Я, очнувшись и вернувшись в реальность, понял почему: туман сгущался. Идущего в метре впереди Пригоршню я видел нечетко, Мая – совсем размыто. Мгла поглощала свет. Казалось, уже близится ночь, и плети тумана шевелятся щупальцами, норовят схватить.

А может, кто-то бродит неслышный в двух шагах, за завесой водяной пыли?

– Где ваша заимка? – требовательно спросил Никита.

– Кажется, прямо, – Май вяло махнул рукой, прекратил шагать и обернулся. – Наверное, нам нужно остановиться.

– Прямо здесь? – я не поверил своим ушам.

– Мы заблудимся в тумане, и карта бесполезна. Проще пересидеть, дождаться, пока он уйдет. Старики говорят, в тумане бродят души умерших…

– Ерунда, – возразил мой напарник, – ложь, трындеж и провокация! Мертвые лежат себе костями на дне, никакие призраки тут не бродят.

После знакомства с Душой Зоны я не был в этом столь уверен, но решил не возражать.

– Мы пойдем вперед, – продолжал Никита, – у вас же есть компас? Прибор, позволяющий держать направление на заставу Небесного города?

– Да, но…

– И безо всяких «но»! Застрянем здесь – минимум простудимся, а максимум – нас сожрут. Скажи, Искра, ночные звери на болотах есть?

– Есть, – чуть слышно вздохнула девушка, – ночевать в Великой топи без укрытия – безумие. Брат, Пригоршня прав.

– Вот, Май, видишь? Иногда следует признать, что облажался. Идем вперед. Не будет заимки – ищем укрытие.

– Да, но… Понимаешь, Пригоршня, если мы собьемся с пути – а двигаться по прямой здесь нереально – мы можем выйти к Столице топи.

– К Проклятому городу, – эхом отозвалась его сестра.

О чем они говорят, я понятия не имел. И потом, до темноты времени было предостаточно, а перспектива ночевки прямо посреди болота не радовала.

Плети тумана сильно затрудняли обзор, стелились под ногами, подобно змеям, и мы снизили темп, чтобы не попасть в промоину.

Кажется, темнело. И снова хотелось есть – верный признак того, что с тех пор, как мы ступили на Великую топь, прошел не один час.

– Мы заблудились, – убитым голосом констатировал Май, – направление верное, но ориентиры…

Не знаю, что он подразумевал под «ориентирами» – вокруг по-прежнему простиралось болото, и конца края ему не было видно. Даже Пригоршня приуныл. Искра, заметил я, жалась к напарнику, видимо, воспылав нежными чувствами. На моей памяти такое случилось впервые: обычно Никита втюхивался в барышню и сражал ее наповал напором чувств, как мама, явившаяся в гости к взрослому ребенку с кастрюлей борща, своими правилами и «я лучше знаю, что тебе нужно». Девушки в ужасе бежали. Чаще всего – ко мне, циничному и ироничному. Вот та же Энджи… Вспомнив о погибшей подруге, я не то чтобы загрустил, но насторожился – мы потеряли ее, не ожидая нападения, поддавшись эйфории. Будь мы хоть немного осторожней – натовцы не устроили бы засаду. Сейчас же внимание рассеялось, мы погрузились в мысли и забыли о том, что находимся во враждебном мире.

Аборигенам, может, и простительно, нам с Пригоршней – нет: только мы знали, что такое аномалии, и только мы умели их худо-бедно вычислять.

Я почувствовал странное и принялся разбрасывать гайки. Никита, верно истолковав мой порыв, замер в ожидании. Искра с Маем не мешали. Проводник все чаще останавливался, сверялся с аналогом компаса, делал несколько шагов в сторону, проверяя дорогу. Видно было, что он нервничает.

– Что такое? – спросил я.

Стремительно темнело. Неужели приближается ночь?

– Снежная буря близко, – сообщил Май, – нам нужно найти убежище.

– Бывалые охотники советуют пережидать снежные бури в очагах болота, – подхватила Искра, – температура воды выше, чем воздуха, и ты не так сильно замерзнешь. Тем более, попадаются горячие ключи… Но в воде водятся пиявки. Если буря затянется – они выпьют досуха. Не больно – не почувствуешь, когда они присасываются, но обидно умереть, облепленным водяными червяками.

Никогда не любил червяков.

– Вон – горячий ключ, – заметил Май.

До этого я предполагал, что брат с сестрой нас просто запугивают. Но теперь поверил в отчаянность нашего положения. Обидно сложить голову в шаге от цели.

Налетел ветер, прибив туман, и проступило небо: сизо-фиолетовое, в черных завихрениях туч. Кое-где сквозь низкие тучи пробивались беззвучные синие молнии. Я не сразу понял, что некоторые завихрения – вовсе не узор на снеговых облаках, а самые настоящие смерчи. Извиваясь, они шарили по болоту в поисках жертвы, к счастью, довольно далеко от нас.

– В воду, – прошептал Май. – Вон тот очаг – горячий.

Я с сомнением покосился на черное озерцо стоячей воды: над ним действительно поднимался пар.

– Думаешь? – удивился Пригоршня. – Я не хочу, чтобы меня пиявки сожрали. Ну, пойдет снег. Не сахарные, не замерзнем.

Искру передернуло – от головы до коленей.

– Ты не знаешь, о чем говоришь! – заговорила девушка. – Нас заморозит! Снежная буря – дыхание Зимы! Обычно бури случаются осенью, они замораживают Лес. Наш единственный шанс – спрятаться в горячей воде и надеяться, что буря пройдет раньше!

Отчаяние Искры передалось мне: я вспомнил ее рассказ о здешних Зимах. Налетевший ветер был не просто холодным – он был ледяным, вымораживающим кровь.

Я поверил Искре и скомандовал Пригоршне:

– Быстро в горячий источник!

К счастью, спорить напарник не стал. Он лучше смыслил в оружии и тактике боя, но хуже ориентировался в повседневной жизни.

Мы рванули (насколько это было возможно, если учесть, что путь прощупывали палками) к черному озерцу. Ледяные порывы ветра стали чаще, у Пригоршни сдуло за спину шляпу, и теперь она болталась на веревочке, пропущенной под подбородком, угрожая задушить.

На бегу Никита натягивал презерватив на ствол гаусс-пистолета. Закончив с этим, напарник достал вторую «резинку», чтобы обезопасить «Глок». Я поступил так же.

Небо над нами внезапно посинело, туман исчез, ветер прекратился. Ощутимо похолодало: прихваченный заморозками мох похрустывал под ногами.

– Глаз бури! – крикнул Май, ускоряя шаг.

Спасительная вода была близко, от нее так и веяло теплом и покоем. Я представил, как погружаюсь в горячую ванну, забывая обо всех невзгодах. Пусть ледяные вихри свищут над головой – источник спасет. Мы будем периодически нырять, чтобы согреть головы, и, хоть вещи наши промокнут, останемся живы… Тепло и покой. Покой и тепло. Ни о чем не думать, не сожалеть. Не строить планов на будущее. Не стремиться, не идти. Остаться здесь навсегда. Такое умиротворяющее болото, такое душевное болото: всего-то и надо – нырнуть в непрозрачно черную воду, даже синее небо не отражающую.

А вокруг, уже гораздо ближе, извивались смерчи, как пиявки, вцепившиеся в землю.

И морозный ветер пытался ободрать лицо.

Нет, только в воду, в спасительную воду, в торфяную, благодатную, глубину ее! Нырнуть и вернуться в родную стихию, из которой миллионы лет назад выползли предки, из которой вышли все мы. Покой материнских околоплодных вод. Покой родной стихии.

Не знаю, что заставило меня остановиться, дернуть за руку, валя на землю, бегущего рядом Пригоршню.

– Ловушка! – попытался крикнуть я, но получился жалкий шепот. – Аномалия!

Никита, к счастью, сориентировался. Он рванулся вперед, поймал за лодыжку Искру, перекатившись, повалил Мая. Несколько секунд все лежали, глядя в лазурное, без единого облачка, небо прямо над нами. И на периферии сгущались тучи.

– Ловушка, – повторил я.

Горячий источник по-прежнему манил, звал окунуться в тепло и безмятежность, но теперь я понимал: наваждение.

– Дурманящие испарения, – просипел Май. – Спасибо, мы бы там сгинули! Давайте помнить об этом.

– Но что же нам делать?! – в отчаянии воскликнула Искра.

– Искать укрытие, – Пригоршня завертел головой, ища подходящее место.

Очевидно было, что жить нам осталось считаные минуты. Око бури смещалось, клубящаяся кромка туч была уже не так далеко, как хотелось бы. В Зоне – выбросы, тут – снежные бури. Кроме дурманной черной воды, ничего не было видно…

– Там! – крикнул Никита и указал направление.

С новой силой налетел порыв ледяного ветра, у меня куртка примерзла к вспотевшей спине. Я посмотрел, куда показывал напарник.

Посреди Великой топи, стеная на ветру, сгибая ветви, высилась роща деревьев. Они отличались от тех, что росли в лесу: стволы казались стальными, даже редкие ветви, отходящие от них под прямым углом, тоже отливали металлом. В глубине рощи виднелось какое-то здание, но за мельтешением веток его было не разглядеть.

– Проклятый город! – простонала Искра.

– Плевать! – ощерился Никита. – Там можно переждать бурю!

Ближайший смерч прошел метрах в тридцати от нас. Видно и слышно было, как он засасывает мох и воду – гудя и вращаясь, разбрасывая мелкий мусор. И действительно, плевать, проклят этот город или нет – нам нужно укрытие.

Температура воздуха упала, око бури сместилось. Началась метель. Мы очутились во власти пурги: мелкие льдинки секли открытые участки кожи, выбивали слезы из глаз. Дыхание перехватывало, разговаривать было невозможно.

Пригоршня устремился к роще, мы рванули за ним. Ветер был настолько сильным, что сбивал с ног, метель не давала видеть дальше собственного носа.

Я понял, что мы на месте и не сбились с направления, только когда врезался в дерево. Обхватил ствол руками, прижался лицом, рассчитывая почувствовать благословенное тепло живой коры, помнящей здешнее неулыбчивое лето. Но под щекой была сталь, и я отпрянул, чтоб не примерзнуть.

Мороз был настолько сильным, что у меня онемели пальцы и лицо, да и под одежду уже пробирался неумолимый, мертвенный холод. Пригоршня прошел мимо, согнувшись, будто метель ударила его под дых. Одной рукой он держал Искру, волочил ее за собой, другой хватался за торчащие из земли конструкции – здесь был целый лес свай, каких-то ферм, столбов. Я нашел в себе силы оторваться от «дерева», которое все еще обнимал, и двинуться за другом. В шаге левее брел еще один силуэт – Май.

С тоской вспомнил, что у нас нет ни одного согревающего артефакта, правда, в рюкзаке болтается, завернутая в тельняшку, ополовиненная бутылка водки. Только бы с улицы уйти, а там и разотремся, и внутрь примем. Если повезет, даже найдем, из чего костер развести.

Думал ли я когда-нибудь, что нас с Никитой постигнет судьба покорителей крайнего севера или героев Джека Лондона? Да ни на секунду не мог себе этого представить! Будет, что внукам рассказать, если решу обзавестись семьей. И если навсегда не останемся в этом мире, околев от холода.

– За ВДВ! – донесся до меня сквозь завывание метели вопль Пригоршни.

Что это он?

Я с трудом сделал еще шаг, и понял, что метель стихла.

Нет, поправка, не стихла – просто мы стояли перед стеной, закрывающей от ветра. У Искры лицо было снежно-белым, и даже ресницы обметало инеем. Кажется, девушка еле держалась на ногах – стоило Пригоршне ее отпустить, она начала падать, и подоспевший Май едва успел подхватить сестру.

Пока что мы были живы и даже не заблудились. Стена, перед которой мы стояли, казалась пергаментной на вид, как и почти все вокруг. Я задрал голову, чтобы разглядеть все строение.

Наверняка это создали не люди. То есть, конечно, древние аборигены могли что-то такое учудить, но это сомнительно: слишком странные формы. Даже по сравнению с городом, виденным в холмах. Что-то мне напоминала эта архитектура… Фасад состоял из восьмигранных ячеек, каждая – метра в два высотой, отделена от соседних чуть выпуклым швом. Материал, похожий на пергамент или плотную, бежевую бумагу, тем не менее, был прочным и холодным, как металл.

Здание, кажется, было округлым, вытянутым наподобие груши.

– Да это ж улей! – воскликнул Пригоршня.

– Это – Проклятый город, – откликнулся Май, – здесь нельзя находиться.

– Бред, – отрезал Никита, – Искра совсем окоченела, ей нужно спрятаться от ветра. И всем нам не помешает.

Я осмотрел постройку. Ни окон, ни дверей. Правда, на верхушку вела лестница – тонкие на вид, пергаментные ступеньки. Пальцы уже практически не слушались, и спорить не было времени.

Кивнул Никите на лестницу, напарник понял.

– Кто вперед?

Жутко не хотелось выступать в роли благородного разведчика, но Май замялся – видно было, что он скорее замерзнет насмерть, чем сунется в улей. Мы с Пригоршней уставились друг на друга.

– Я, – вздохнул напарник, – Химик у нас умный, но чахлый, придется мне.

– Н-не ходи, – проговорила девушка, – п-пожалуйста, П-пригоршня! Оттуда н-не возвращаются!

– Я, Искорка, и не оттуда возвращался!

Пригоршня скинул рюкзак и принялся карабкаться на верхушку улья. Его мотало – видимо, там, наверху, ветер был сильнее. Мы с Искрой и Маем сжались в один клубок, подрагивая от холода. Девушка, оказавшись между нами, мелко тряслась и что-то бормотала, на ресницах ее замерзли слезы.

– Спускаюсь внутрь! – крикнул Пригоршня.

Потянулись бесконечные минуты ожидания. Через некоторое время я понял, что засыпаю – верный признак подступающей смерти от переохлаждения. Никиты все еще не было. Искра начала падать, Май подхватил ее, принялся растирать уши, руки…

– Пойду за ним, – решился я. – А лучше пойдем вместе. Выбирайте, что больше по нраву: замерзнуть здесь к чертям собачьим или сунуться внутрь?

Май прерывисто вздохнул:

– Давай вместе.

Подъем я запомнил смутно – череда изматывающих, монотонных движений далеко за пределами человеческих сил. Вещи мы тащили на себе, может, это и было глупо, но на умственные усилия не осталось ресурсов. Наконец, мы оказались на верхушке улья, и в лицо ударила метель. Почти ничего не было видно, я скорее нащупал, чем рассмотрел, круглую воронку лаза и подался внутрь, выставив руки в попытке ухватиться…

…Темнота. По счастью, я приземлился на рюкзак – в спину что-то врезалось, но, по крайней мере, не сломал позвоночник. В темноте я не мог разглядеть даже сводов помещения. В том, что это – именно помещение, не сомневался: воздух был затхлым и, к счастью, достаточно теплым. Звук дыхания отражался от стен. Где-то капала вода. Размеренно, гулко.

– Никита! – позвал я тихо. – Искра! Май!

Странное шелестящее эхо. Я выпутался из лямок рюкзака и аккуратно перекатился на четвереньки. Темно – не то слово, черно кругом, даже собственных рук не видно. Интересно, где же я оказался? Фонарик был в кармане. Я нащупал его и включил, направив вверх, чтобы свет рассеялся и не так резал глаза.

Все равно навернулись слезы – слишком долго я пролежал в абсолютной темноте. Постепенно проступили очертания тесной комнатки – шестиугольные стены, шестиугольный потолок… Высота помещения – метра два от силы, выпрямиться получается, но – давит. Хорошо, что у меня нет клаустрофобии.

Все поверхности гладкие, из напоминающего пергаментную бумагу материала. Ни следа двери.

– Пригоршня! – позвал я уже громче.

Снова – легкий шелест эха, будто таракан пробежал по листу фольги. Аж мурашки по коже. Никто не откликнулся.

– Не будем унывать, – отчетливо произнес я. – Главное, я здесь один. Никаких мутантов. И тепло. С остальным разберемся.

Поймал себя на том, что говорю вслух. Эхо усилилось. Я замолчал и занялся делом: ощупал все поверхности в поисках выхода. Тщетно. Стены были слегка теплыми и абсолютно глухими, только материал немного пружинил при нажатии. Ждать развития событий, сажая батарейку фонарика, было глупо, поэтому я вооружился ножом, взял фонарь в зубы и попытался взрезать стену. Неудачно. Обманчиво-бумажная, она не поддавалась, лезвие скользило, оставляя вмятину, которая, впрочем, тут же расправлялась.

– Без паники, – посоветовал я самому себе. – Пустяки, дело житейское. ПРИГОРШНЯ! МАЙ! ИСКРА!

Только вода капала. Откуда, интересно? И куда? Нет ни мокрого пятна, ни следа капели. Значит, звук проникает извне. Я прижался ухом к стене, силясь понять, откуда именно, но показалось, что отовсюду.

Чем хорошо застрять в лифте – знаешь, что вытащат. Может, через час, может, утром, но вытащат. Здесь надежды на помощь было мало, и я не понимал, где оказался. Внутри улья – точно, но почему в ячейке, почему один? Что произошло, пока валялся без сознания?

На этот раз эхо появилось, хотя я молчал. Топот мелких хитиновых лапок, снабженных цепкими ворсинками. Скрежет крыльев. Кажется, сверху. И со всех сторон. Я отпрыгнул на середину ячейки, луч фонаря заметался по стенам. Никого.

Интересно, сколько времени нужно, чтобы человек сошел с ума в одиночном заключении? Как по мне – не так уж и много.

Я сел на пол, поставив перед собой фонарик так, чтобы тот светил в потолок, и сунул руки в карманы. Пальцы сжали знакомый гладкий предмет… «миелофон»!

Долбаные соты! Долбаный улей! Какого черта? Разнесу! – Пригоршня.

Мамочка, мамочка, мамочка… Проклятый город, проклятый! – Искра.

Должен быть выход. Должен быть. Искра жива? Где все? – Май.

Значит, они живы! Радость захлестнула с такой силой, что я не сразу разобрал в мешанине дружеских голосов другие.

Шепот, скрежет, шелест. Медленно ворочаются сонные образы, проступающие, как лицо утопленника из-под воды, из моих собственных мыслей. Я провалился в них, будто в водоворот.

Тепло, безопасность. Рядом БОЛЬШОЕ. Придет и накормит. Сытость, тепло. Рядом ДРУГИЕ-Я. Большое смотрит и показывает: клубится серое – облака, вздымается дыханием болото. Там другой мир, мир больших. Мне рано. Другим-я тоже рано. Придет время – выйдем. Где Большое?! Другие-я рядом. Плохо. Голодно. Холод. Голодно. Больно другому-я. Всем больно. Холодно. Большое вернулось. Большому больно. Нам тепло. Нам сыто. Большому больно. Большому плохо. Большое слабеет. Нас становится меньше. Голодно. Рано выходить. Не можем выйти. Большое говорит: спите. Спите все. Спите долго, придет Большое, будет сыто и тепло.

С огромным трудом я выкарабкался из чужих ощущений – не мыслей, а образов, чувств, ощущений – личинки, впавшей в анабиоз, десятков спящих существ, жизнь в которых едва теплится, если это, конечно, можно назвать жизнью. Инкубатор манипуляторов – вот что такое – Проклятый город.

И я, значит, в одной из сот этого улья, к счастью, пустой.

Выпустил «миелофон». Одно утешает: Большое, видимо, матка, издохло и давно не приходило. А личинки, похоже, безопасны.

Только лучше бы не погружаться больше в их оцепенелое существование. Пора выбираться. Манипуляторы не разумны, они не могли создать межпространственных телепортов или подобного, а это значит, что соты открываются механически. И надо только понять, как. Личинки не помогут, они не обладают этим знанием. Друзья, запертые так же, как я, – тоже.

Думай, Андрюха, ты же умный. Напряги могучий интеллект.

Кто сказал, что дверь – в стене? Ты же падал? Падал. Значит, выход в потолке.

Я принялся ощупывать его, помогая себе ножом. Прошелся по граням – тщетно. И по наитию надавил в середину потолка, чувствуя себя атлантом, расправившим плечи.

Поверхность разошлась, и рука неожиданно провалилась, продавив ее. Края плотно обхватывали запястье, но я мог пошевелить пальцами. Воодушевленный успехом, я вцепился в края клапана и раздвинул их настолько, чтобы пролезть. Выглянул в образовавшуюся дыру: насколько мог судить, наверху была не такая же сота, а помещение побольше.

Отпустив клапан, я быстро напялил рюкзак и, держа фонарь в зубах, полез наверх. Подтягиваться, ухватившись за податливые края отверстия, было тяжело. Я почувствовал себя хлипким школьником, извивающимся на турнике, но все-таки победил силу притяжения и, взмокший, но крайне довольный собой, вскоре оказался в другой комнате. Это был длинный коридор шириной в одну ячейку. Судя по изгибу, он тянулся по периметру улья. И в отличие от места заключения, стены его пропускали звук.

Матерился где-то недалеко Пригоршня – громко и, можно сказать, поэтически. Всхлипывала Искра. Звал сестру Май. И капала вода.

Я пошел на звук и обнаружил струйку, стекавшую с потолка – наверное, улей протекал, снег, попадая внутрь, таял…

– Пригоршня! Май! Искра!

Нет, они меня не слышали. Наверное, поверхность пропускает звук только в одну сторону, чтобы нянька могла слышать детенышей, но не мешала их сну. Придется открывать соты снаружи.

С первой я промахнулся: был уверен, что именно здесь шумит и бузит Пригоршня, присел на корточки и открыл клапан – кстати, снаружи его было отлично видно. Внутри, против ожидания, было темно, я подсветил – и остолбенел. В густой маслянистой жидкости, свернувшись калачиком, плавала личинка, ничем не напоминающая взрослую особь манипулятора. Гусеница гусеницей. Скрюченная, с короткими лапками, заканчивающимися коготками. Почувствовав свет, личинка выгнулась, и коготки заскребли по стенке.

Я с отвращением отпрянул, отпустив края клапана.

Какая же мерзость!

Понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Если раньше я еще мог предположить, что манипуляторы разумны, теперь не сомневался – вся их «разумность» – лишь знания, заимствованные у людей. Манипуляторы – паразиты.

На второй раз я не промахнулся, открыл клапан и с непередаваемым удовольствием бросил сверху обалдевшему Пригоршне:

– Ку-ку, мой мальчик!

Никита оборвал поток ругани, подобрал отпавшую челюсть и полез ко мне. Вскоре мы высвободили Искру и Мая. Я хотел было поделиться своими наблюдениями, но раздумал рассказывать об ощущениях впавших в анабиоз личинок. Только про гусеницу упомянул. Искра скривилась:

– Спалить бы улей.

Не знаю, почему, но я воспротивился этой идее:

– А смысл? Он спас нам жизни. Думаю, и другим путникам может спасти.

– Проклятое место! – настаивала девушка. – Оно же поймало нас!

– Но мы выбрались, – парировал я.

– Мы – да. Но многие сгинули. Нам просто повезло. Или ты умный – считай как хочешь. Но его нужно сжечь. Мы даже не знаем, сколько здесь пробыли! Мне кажется, целую вечность.

– Ага, – подхватил Пригоршня, – я даже выспаться успел! Правда, снилась дрянь… будто я плаваю в вязкой жидкости и вынырнуть не могу. Но Андрюха прав, не надо жечь. Сжечь всегда успеем.

Искра в отчаянии обернулась к брату.

– У нас есть другие дела, – напомнил Май.

Найти выход не составило труда: коридор, закручиваясь по спирали, плавно вел наверх, с каждым шагом становилось светлее.

– Кажется, солнце вышло, – сообщил Май с непонятной для меня озабоченностью.

Это ведь хорошо – солнце в холодном и негостеприимном мире.

– Может, тебе показалось? – успокоила брата Искра.