Воды любви (сборник) Лорченков Владимир

вы не повиновались, как должно, и таким образом

испортили то, что я принес с собой и из чего собирался сотворить людей

поняли вы провокаторы

животные загрустили

а Создатель помуштровал их еще немного и распустил по домам,

после чего обратился к Койоту

а вас Койот, я попрошу остаться

хотя простите, то был Шакал

итак, Шакал, вас попрошу остаться

тебе, Шакал, предстоит стать во главе всех

живых тварей, ты обретаешь большую силу, подобную моей, и я

помогу тебе выполнить твое предназначение, ведь вскоре

все существа, которых я создал, начнут вести себя неподобающим образом, они

станут охотиться друг за другом и пожирать своих собратьев

тебе же надлежит всеми силами поддерживать мир между ними.

почему я, почему я, Господи, почему я

завопил Шакал, и стал кататься по земле, срыгивая

я недостоин, у меня нет сил, я жалок и не могу, а

Создатель, глядя на Шакала с презрением, думал, что все они

одинаковы

человек ли, животное ли:

только дашь ему шанс попасть в сборную, так он сразу

начинает жевать сопли – «господи, достоин ли я…»

Создатель вздохнул, улыбнулся и потрепал Шакала по плечу,

тем самым без слов намекая на прекращение гнусной комедии, и продолжил —

когда ты выполнишь свой долг, мы снова встретимся в месте на восток отсюда, и если ты сумеешь сделать все правильно,

повиноваться мне и говорить правду,

тебе будет дано

право поймать в реке

Бобра и создать из него людей

если же ты нарушишь условия,

созданием людей займется кто-нибудь другой…

и Шакал удалился

а дальше предание индейцев

города Бельцы

говорит нам совсем уже увлекательные вещи…

Сашка откашлялась, но на это никто не обратил внимания. Зал желал слушать дальше. Уроды, подумала с обидой Сашка. Почему-то цикл моих стихов «Элегии на аллюзии о пребывании Пушкина в Бессарабии» они слушать не захотели! Озорной молдаванчик читал дальше.

…после того, как Шакал ушел, Создатель позвал Сойку

в койку…

Многие девочки покраснели и потупились. Кажется, сегодня я расстанусь с девственностью, подумал ученик 8 класса Володя Лоринков, и набрался смелости взглянуть в глаза поэтессе десятикласснице Леночке Шмулерман, которая, – хоть и покраснела, – набралась в себе смелости встретить Володин взгляд и выдержать его. Кажется, сегодня ты и впрямь расстанешься с девственностью, говорил взгляд Леночки Шмулерман талантливому Володе Лоринкову. А ведь поэзия, оказывается, здорово, подумал он и продолжил:

…и после, утирая пот со лба, сказал:

тебе, Сойка, предстоит стать во главе всех

живых тварей, ты обретаешь большую силу, подобную моей, и я

помогу тебе выполнить твое предназначение, ведь вскоре

все существа, которых я создал, начнут вести себя…

ну, дальше вы знаетес той лишь разницей, что Сойка не ломала недостойную комедию

после чего улетела по своим делам в чащу, позвав

только медведя по просьбе Бога

и надо ли говорить,

повторять, что именно Бог сказал косолапому

ну, ладно, да-да, он сказал:

тебе, Медведь, прдстоит стать во главе всех

живых тварей, ты обретаешь большую силу, подобную моей, и я

помогу тебе выполнить твое предназначение, ведь вскоре

все существа, которых я создал, начнут вести себя…

ну, дальше вы знаетес той лишь разницей, что Косолапый ни соглашался, ни отказывал

ему было все равно, он старый служака

как скажут, так и

задерет…

Заслушавшуюся Сашку толкнула плечом подруга. Показала листочек. Там карандашом была сделана пометка «Намек на МВД МССР». Сашка кивнула. Стала слушать дальше.

…затем Создатель подобным же образом сделал

эти непристойные предложения

Койоту, Белке, Бизону, Зубру

Ястребу Средней Полосы, Мыши-полевке,

и многим другим представителям

фауны

и, о дьяволфлоры Молдавии в результате чего

каждый из них возомнил себя

наместником Бога

в результате за те несколько миллионов лет, что предшествовали

возникновению цивилизации

на наших землях, братцы животные так все рассорились

что Бог понял, место под ним не шатается

кресло устоит

птицы поют и пора заняться

собственно делом

сотворением мира в поэме,

что он и сделал, перепоручив это дело

мне…

Это был грандиозный успех. Даже вечно пьяный внештатный журналист газеты «Голос завода Мезон», который – завод, – владел на паях Домом Пионеров, где проводились собрания, проснулся и что-то стал записывать. Сука, Лоринков еще какой-то нарисовался, подумала с грустью и вечной своей кривой улыбкой Юля. Почему талант не раздают, как колбасу в распределителе, подумала она. Так было бы справедливо и по совести, ведь раздают ее тем, кто действительно много сделал для страны и народа… Ну ничего, подумала она. Когда-нибудь падет Совок, и талант будут выдавать в обществе «Джойнт», которое я обязательно возглавлю, подумала она. Глубоко вздохнула. Встала. Сказала:

– Жаль, что упомянув ряд современников в своей нетленке, Лоринков автоматически лишил их права голоса, – сказала она.

– Скажешь о поэме века хорошо – как бы кукушка хвалит петуха – увековечил он кукушку, – сказала она.

– Скажешь плохо – прогрессивная общественность уличит в мстительности и зависти, – сказала она.

–… Все же попробую, – сказала она.

– Не вышло из Лоринкова Данте, увековечившего своих современников. Как и Гоголя…, – сказала она.

– Несомненно, он умеет складывать словесные комбинации и со стилистикой у него все в порядке… вот, пожалуй, и все, – сказала она.

– Потому что за пазухой пустота, – сказала она и почесала за пазухой.

– Самооценка Лоринкова, увы, гораздо выше его не скажу таланта, но реализации этого таланта, – сказала она.

– Но если ему хочется увековечивать нас, ну что же, – сказала она.

Пусть только денег за рекламу не просит, – сказала она.

Вот такая муйня, пионеры, – сказала она.

Села. С неудовольствием услышала перешептывания.… «завидует, завидует», шептались где-то. Козлы, подумала с грустью и злобой Юля. Ужо вам, подумала она. Стала собирать опусы членов кружка для, – как они с Сашкой объясняли, – рассмотрения

текстов комитетом по безопас… то есть, тьфу, советом по творчеству.

К вечеру дело кружка «Орбита» сшили.

* * *

…После того, как процесс литературного кружка «Орбита» отшумел на всю МССР, и даже на Союз – приезжали корреспонденты из центральной «Комсомолки», и напивались, как водится, в усрачку, – настало время подводить итоги. Потом считать мы стали раны, как подумала про себя куратор кружка Сашка, и потянулась было записать строку в блокнотик. Вспомнила, что нечто подобное писал этот пидарас проклятый, Лермонтов. Сплюнула. Закурила «Беломорину» и сощурилась. Вести ей себя надо было как диссидентке.

– Ты ведь и есть диссидентка, – сказал товарищ майор.

– Претерпела от режима, – сказал он.

– Так веди себя как диссидентка и не выеживайся, – сказал он.…

Сашка и Юлька правда претерпели. Ведь литературный кружок «Орбита» разгромили основательно. Страна подтягивала гайки и процесс сделали показательным. За пьесу «Мелкие недочеты на БАМЕ, благодаря которым строители социализма лишь крепнут» студент Никита Хорват получил 20 лет колонии и выбросился из окна, когда его вели на допрос. Поэтесса Ирина Золотайко за стишок «Слуги народа лучше хозяев живут», отправилась на 15 лет в колонию. За басню «Назойливый шмель», в которой в иносказательной форме говорилось о нехватке хозяйственного мыла на прилавках, лучший выпускник лучшей математической школы Изя Сольцман попал в дурку, откуда вышел придурком, а его научную работу быстро переоформили на дурака от природы, сына сотрудника отдела идеологии при ЦК, Сашку Копански.

Хуже всех пришлось самому младшему.

Восьмиклассник Володя Лоринков за свой сумасшедший, бредовый, омерзительный и антисоветский пасквиль получил 25 лет строгого режима. Избежал расстрела лишь благодаря несовершеннолетию. Его возлюбленная, Леночка Шмулерман, – исключенная за месяц до выпускного из школы, и пошедшая на завод уборщицей, – в зале суда плакала и обещала ждать. Хотя, конечно, не дождалась, восемь лет терпела, а на девятый год уехала в Израиль, маланка гребанная, думала потом, – в 2006—м году, – глава Общества молдавско-еврейской дружбы Юля Иудович.

Сам Лоринков на суде вел себя достойно, – да, губы кривил, но не заплакал, – а когда вели к машине, все норовил задрать голову, и поглядеть в небо. Позже он стал выдающимся автором блатных стихов. Особенно прославилось то, которое положили на музыку, и стала петь вся страна. «Молдавский мля централ, ветер северный». Умер птенец гнезда кружка «Орбита» Володя Лоринков рано, сердце, – из-за чифиря и спиртного, – не выдержало к сорока пяти годам.

Леночка пережила его на год, тоже пила, но это из-за проблем со вторым мужем. А Катенька с тонким и нервным лицом уехала то ли в Штаты, то ли в Москву, и изредка Юля и Сашка искали о ней упоминания в прессе. Это чтобы, – если вдруг Катенька станет знаменитой, – можно было сразу же написать большую статью о том, как две выдающиеся кишиневские поэтессы расправили крылья деформированному таланту уродливого подростка…

Как писали в прессе независимой уже Молдовы журналистки Сашка Юнат и Юлька Иудович, – диссидентки Сашка Юнат и Юля Иудович тоже страшно пострадали от режима. К примеру, Сашка получила строгий выговор без занесения в личное дело, а Юлю Иудович за неимением улик оправдали, но зато сколько нервов потрепали! Девчонки, хоть и испытывали друг к другу неприязнь всю оставшуюся – долгую и счастливую, вопреки сраной Библии с ее сраным нытьем про возмездие, – жизнь, но держались вместе. Ничего личного, симбиоз.

– Ведь чем хорош комсомол и диссидентское движение, которые есть две стороны одной медали? – спросил товарищ майор, ставший господином генералом.

– Они хороши крепкой спайкой, и дружбой на всю жизнь! – сказал он.

– Да такой спайкой, что покрепче, чем в межне! – сказал он и ласково погрозил ребятам и девчатам пальцем.

После чего состарившиеся девчонки, поправляя чулки, разбрелись с ребятами, – сменившись спортивные ГДР-овские костюмы на «Найки», – по кустам. Все так же бесстыже жалась ляжкой к куратору Юлька… А Сашка, потея и отдуваясь, садилась на пенек и глядела в начинающее чернеть небо. Вспыхивали там звезды, падали метеориты, неслась за несчастной Ио безумная собака Стрельца, и алел над Венериным поясом страшный, непонятный и неприятный, – как поэзия Лоринкова, – таинственный Альдебаран. Иногда казалось, что одна из звезд по небу словно несется. Но то были, – знала подкованная бывший лектор антирелигиозного кружка Сашка, – не звезды, а космические корабли и спутники. Неслись они прямо. После чего застывали, и навсегда занимали свое место на карте звездного неба.

Каждый – на своей орбите.

Залечь на дно в Тихуане

Официантка, шаркая, убрала пустые тарелки на том самом подносе, на котором принесла две большие чашки кофе. Старая, толстая негритянка. Чулки у нее сползали на пятки, а накрахмаленный фартук был потрепанным. Когда она подошла к столу, то молча посмотрела на них, и покачала гловой. Старая добрая мамми. Они проводили официантку взглядами, потом уставились друг на друга, и фыркнули, оба. Стали пить кофе. Он ласково потрогал под столом ее ножку своей ножищей. Она млела. Ах.

– Знаешь эту старую историю про девчонку, к которой приходил отец? – сказал он.

– Что-то такое припоминаю… он заглядывает под кровать, а оттуда в лицо ему нож? – сказала она.

– Нет, совсем другое, – сказал он.

– Она растет и он приходит к ней в 12 лет и просить раздеться, – сказал он.

– Чтобы посмотреть, как она растет, – сказал он.

– В каком-то фильме что-то такое… – сказала она.

– Да в каждом втором, – сказал он.

– Сначала он просит ее об этом, потом залезает на нее, а мать делает вид, что не верит дочери, – сказал он.

– Нет, меня Бог миловал, папа любил маму, – сказала она.

– В один день, – терпеливо сказал он.

– Она узнает, что беременна и хочет сделать аборт, – сказал он.

– Но папаша приходит в бешенство, он хочет, чтобы она родила, он хочет дочку, – сказал он.

–… – с негодованием ничего не сказала она.

– У нее уже огромный живот и соседям приходится наплести про парня, танцы, и секс в машине, – сказал он.

– Но в одно прекрасное утро соседи стригут газон и не видят никого в доме, – сказал он.

– Они стучат.. потом видят что дверь открыта… проходят, – сказал он.

– И тут их глазам предстает невероятная, потрясающая, ужасающая картина, – сказал он.

– Доскажу чуть позже, кассу открыли, – сказал он.

Они встали, он вытащил из-под пиджака пистолет и закричал:

– Всем на месте стоять, на ха! – крикнул он.

– Рот ваш и ноги, кто дернется, стреляю, – крикнул он.

Посетители неловко – как ваза, которая покачалась перед тем, как упасть, – хлопались на пол. Кто-то лез под стол. Попробовала заверещать официантка, но Мини звезданула ей ногой в толстую жопу, и помахала перед лицом своим пистолетом. Официантка заткнулась. Прыщ за кассой – лет двадцати пяти, не больше – трясся, молча, когда Мини выгребала банкноты, а потом и мелочь. Пару монет она сунула в передник официантки.

– На, момми, – сказала она.

– Мы не злые люди и видим, как ты горбатишься тут, – сказала она.

– О да возблагодарит Вас Бог, мэм, – сказала негритянка.

– А ну всем уткнуться рожами в пол, – крикнул Микки.

Подошел к Мини и негриянке. Сказал тихонечко:

– Хочешь, пристрели этого урода за кассой, – сказал он.

– Свалишь потом на нас, все равно никто не смотрит, – сказал он.

– Что Вы, мистер, он хороший мальчик и дал мне работу, – сказала негритянка.

– Я знаю его маму, еще моя мама убиралась у них в доме, – сказала она.

– Генри хороший, воспитанный мальчик, – сказала она.

– Правда, платит мало, и я еще и мыть полы после закрытия должна, – сказала она.

– Пару раз назвал черной жопой, – сказала она.

– А однажды черной дырой, – сказала она.

– Дайте-ка Ваш пистолет, мистер, – сказала она.

…у заправки, что была напротив кафе, Мини завела машину, пока Мики набивал карманы чипсами и жевательными резинками. Валялся в углу пристреленный владелец заправки, с дробовиком в неумелых старческих руках. Выбежала, роняя тапки, негритянка из кафе. Крикнула.

– Мистер, – крикнула она.

– А еще патрончиков у вас не найдется? – крикнула она.

Мини отсыпала, негритянка вернулась в кафе. Потом снова вышла, вернула пистолет, как обещала. Сказала:

– Мистер и мисис, да наградит Вас Господь, – сказала она.

– Я сразу признала, что вы те самые мистер и мисис Мики и Мини, – сказала она.

– Про Вас пишут в газетах, – сказала она.

– Мисс Мини, дай Бог Вам счастья да младенчика, – сказала она.

– Большого толстенького черного младенчика, да благослови его Бог, – сказала она.

– Ты что болтаешь, коза старая, – сказал Мики.

– Простите, мистер! – сказала негритянка.

– Скажите еще, не надоело Вам колесить по стране с этими масками на головах? – сказала она.

– Жарко, поди, небось, – сказала она.

– А ты потрогай, старушка, – сказала Мини.

Негритянка протянула руку, пощупала шерсть, складки кожи, морду.

– Черный Иисус, – сказала она.

– Да это же настоящие мыши… – сказала она.

Упала в обморок, слетели тапки. Мики и Мини переглянулись, рассмеялись. Поехали по пустынным улицам городка, стреляя в столбы и редких прохожих. Потирали мрдочки руками, грызли сырные сэндвичи…

…следующим был банк. Мики встал в очередь, прикрывая морду шляпой, а Мини вдруг встала посреди зала, и забилась в падучей. Когда к ней бросились, Мики одним прыжком преодолел конторку, и дал рукояткой пистолета кассиру по зубам. Выстрелил вверх.

– Ограбление! – крикнул он.

Люди оборачивались. «да это же… Мини и Мики… сами… невероя… ” – шептали люди, поднимая руки.

– Мини, привет! – кричали из толпы.

– Мики, здорово, – кричали они.

Мики и Мини отшучивались, давали автографы. Мики собирал деньги в мешок. Отбирал взносы у вкладчиков. Одному – мужчине средних лет, в рабочем камбинезоне, сказал:

– Оставь свои деньги себе приятель, – сказал он.

– Мы грабим пауков и кровососов, а не простых людей, – сказал он.

– О, Мики, – сказал простой человек.

– Можно я тебе за это отсосу? – сказал он.

– Конечно, приятель, – сказал Мики.

Расстегнулся, вынул. Мужчина встал на колени, прикрылся шляпой – стесняется, подумал Мики, – и стал сосать. Мини в это время залезла на конторку и сказала:

– Хотите я почитаю вам свои стихи? – сказала она.

Толпа зааплодировала. Мини стала декламировать:

…Слушай страна, я хочу дать поэзии, на:

Мики и Мини не воры и не злодеи, не тати

У Мини и Мики простые мечты, кстати

Домик на берегу реки, детишек куча-мала

Все бы, все бы я отдала

За возможность пройти босиком

По берегу той реки, присесть на веранде того дома

Где я никогда не была но словно тыщу лет знакомы

Я бы глядела на то, как сгущается над речкой туман

А самый младшенький наш мышонок, забияка и хулиган