Воды любви (сборник) Лорченков Владимир

Сарынь на кичку

Взлетело над Русью воронье.

Мерным, неумолимым шагом, надвигалась на русской войско темная масса кнехтов. Ржали за ними рыцарские кони, отсвечивал доспехами главный тевтонец проклятый. Мрачным предзнаменованием сложила над ним крыла свои сова свинцовая, которой оружейники литовские шелом поганый украсили. Звенели тетивы арбалетные, туча стрел в небо поднялась.

Приподнялись над валом, что рать русскую защищает, две головы с очами ясными – как у Финиста Ясна Сокола, – с бородами да усами русыми. Глядят на вражеское войско пристально. Та голова, что постарше, сказала:

– Ну что, княже? – сказал воевода Бобок.

– Пора на лютую сечу дружину выставлять, – сказал он.

– Али не время еще ясным соколам русским взлетать, – сказал он.

– Над полями да равнинами русскими, – сказал он.

– Нет, – сказал князь Александр.

– Не время еще соколам над равниною русской подняться, – сказал он.

– Окороти ратей своих дабы не али, – сказал он.

– Да и не споди на абы знатну сечу подо ли, – сказал он.

Скрылись головы за валом, от стрел звенящих укрываясь. Присели на корточки князь Александр да верный воевода его. Оглядели рать свою, к бою готовую.

– Курить есть? – князь Александр спросил.

– А как же, – воевода Бобок сказал.

– Извольте, товарищ Петрус, «Казбек», – сказал, сигарету протягивая.

– Между прочим, бают, что Сам их курит, – сказал, спичку зажигая.

– Это все чушь, товарищ Соломонов, я вам ответственно заверяю, – сказал княже Александр.

– Насколько я знаю из достоверных источников, – сказал он.

– Товарищ Сталин курит «Герцоговину-Флор», – сказал он.

– Вам виднее, товарищ Петрус, – сказал воевода Бобок.

Крикнул:

– А ну не курить там в массовке, гребаный ваш рот! – крикнул.

– Пленки потом пересмотрим, кто будет с сигаретой, – крикнул он.

– Хрен у меня получит на клык, а не тройной оклад за работу в выходные, – крикнул он.

– Все ясно? – крикнул он.

… – яростно закивала массовка, туша прикуренные было сигареты.

В павильоне режиссер Эзейштейн, довольный, кивнул. Кино немое было, озвучка потом предстояла, а сейчас получалось так, будто воевода Бобок рать русскую наперед битвы с немчурой поганой подбадривает. Жилы напряглись, суровое лицо, рукой машет. Так, так работает товарищ Соломонов. Будет, значит, доволен сам товарищ Сталин, закуривая папиросу «Герцоговина Флор», думает товарищ Эйзенштейн.

– Как со стенгазетой у вас в отделе, – князь Александр воеводу Бобка спрашиват.

– Трудно сказать, – говорит тот, дым в рукав кольчуги пуская.

– Запоздаете со сроками, лишим права на участие в выборном собрании, – говорит князь.

–… делегации киностудии на съезд народных, – говорит он.

– Товарищ князь, да это все ярл Биргер, – говорит воевода Бобок.

– В смысле, товарищ исполнитель роли биргера, Куприянов, – уточняет князь.

– Он самый, третью неделю пьет, на съемки мертвый является, – говорит воевода Бобок.

– Да сами взгляните, вон он, сука, на коне, привязанный, тащится, – говорит воевода.

Снова выглянули из-за бруствера княже да Бобок.

– Да, постоим мы за землю русскую! – кричит князь.

Старается. Микрофоны аккурат перед бруствером поставлены. Покачал головой сурово. Будет, будет зритель понимать – недоволен княже ордой тевтонской, что на наши земли пошла, радуется режиссер Энзейштейн. А супротив монгольских орд он ничего иметь пока не будет, так как с Японией мы еще не воюем. И вообще, угнетенные товарищи монголы, они намного передовее отсталой Германии были в 13 веке.

– Да, пьяный в усмерть, тварь, – говорит князь воеводе Бобку.

– Как же он, гной, мне вечерний доклад делать будет, – говорит князь.

– Не сокрушайтесь Вы так, Александр Ярославович, – Бобок отвечает.

– Говорят, вообще за ним скоро того… Придут, – говорит он.

– Хм, – уклончиво князь отвечает.

– Так что подыскивайте уже человека своего… в партком, – воевода интимно шепчет.

– Только вы этих, по пятой графе, не очень-то… – говорит он, шелом снимая.

– Что еще за антисемитизм? – говорит князь, меч из ножен вынимая.

– В дни, когда мы боремся с гитлеровской Герма… – говорит он, пока техники «братцы луки свои изготовьте» на звуковую дорожку накладывают.

– Да нет, княже, – воевода Бобок досадливо рукой машет.

– Я про русских, – говорит он.

– Русских вы не очень-то… – говорит.

– Время смутное, место в парткоме бронь дает, – говорит он.

– Пусть на фронт, на фронт все идут! – говорит он.

Прилетела стрела, в носок сафьяновый воеводе Бобку впилась.

– Черт, какой мудозвон там в массовке шведской в Робин Гуда играет?! – воевода кричит.

– Извините, товарищ Соломонов, заигрались, – кричат со шведской стороны.

– Чукча какой-то, демобилизованный, – кричат.

– Так я его завтра же на фронт пошлю! – воевода Бобок кричит.

Тишина. Лязгание доспехов. Стена тевтонская все ближа да ближе. Уж и лицо ярла Бигрера, до усрачки нажравшегося, в камеру попадает. Мертвенное лицо, бледное. Все, как надо, радуется товарищ Эйзенштейн. Будет рад вождь. Скажет:

– Правильна таварищ Эзинштейн снял буржуазного захватчика, – скажет он.

– Как абасравшегося ат страха за свае будущее в будущей стране саветав, – скажет он.

Ласково глянет на товарища Эйзенштейна и предложит папироску «Герцоговина Флор». Товарищ Эйзенштайн не курит, не пьет, от фронта косит, но заради такого дела пренебрежет своим здоровьем – возьмет сигарету, закурит. Дым горячий со слюнями тошнотными сглотнет. От этого еще тошнотней станет. А Вождь… От него ничего не укроется. Скажет ласково:

– Да вы стравите, товарищ Эйзенштейн, – скажет

Блеванет товарищ Эйзеншейн, вождь ему кивнет ласково. Скажет:

– Кушайте, теперь.

…потеплело в груди у товарища Эйзенштейна. Скорее бы к вождю с материалом отснятым, думает. Кричит в рупор:

– Атаку начинаем, – кричит.

Ринулись на бруствер полки иноземные, на пленке монтажерами утроенные. Кричат:

– В рот вас и в ноги, – кричат.

– Капитализм не пройдет, – кричат.

– Электрификация и урбанизация в три года, – кричат.

– Еж, труд, в сраку май, – кричат.

– На кой кобыле хвост, – кричат.

Режиссер на стульчаке своем режиссерском сидит, записывает. Спрашивает помощника:

– А вот про кобылу, это как? – говорит.

– Ну, в смысле кобыла пялится ж все время, – говорит помощник.

– Так что ей и манду прикрывать хвостом неча, – говорит.

Радуется народный режисср Эйзенштейн, смеется. Любит он фольклор собирать, чтобы вечерами на даче в Переделкино – от служения народу уставший, – с женой своей, Марусенькой, поделиться сокровищами народного юмора и сатиры. Маруся, сама с Поволжья, слушает да хмыкает недоверчиво. Сдается ей, что все перлы народные, что массовка выкрикивает, для режиссера Эйзенштейна помощники его сочинили. Такие же на ха Эйзенштейны, думает Маруся зло, подгадывая – кто из них мужа ейного подсиживать собрался и как козла умучить, чтоб от него никакой угрозы ее Самуил Яковлевичу дорогому не было…

А тевтонцы в это время ломятся…

– Сарынь на кичку, – кричат.

– Товарищи, когда паек давать будут? – кричат.

– Сколько можно одну сцену снимать, – кричат.

– Это расточительство, в дни, когда страна, – кричат.

– Так, русские, русские пошли, – режиссер командует.

Выскочили Александр Невский да воевода Бобок из-за бруствера. Машут мечами картонными да булавами папье-машенными. Кричат:

– Значит, товарищ Соломонов, я предлагаю, – князь кричит.

– Те стулья, что в подсобке комитета стояли, – кричит.

– По распределению в дом отдыха союзов творчества, – кричит он.

– А восемнадцать ведер и та работающая еще машинка, – кричит.

– Что от прошлого комитета осталась, – кричит.

– Который в полном составе как врагов народа разоблачили, – кричит.

– Ее предлагаю подшефным, в отделе механиков, – кричит.

– А как же с трудоднями быть? – кричит воевода Бобок, мечом от кнехта поганого отмахиваясь.

– Провентелируем вопрос, быть посему, – княже отвечает.

– А… ммм… уэммммм… – тут и ярл поганый очнулся.

– Постыдились бы, товарищ Куприянов, – зычно князь кричит, сквозь кнехтов пробиваясь.

– Пьете, как лощаль едучая, сил на вас нету, – кричит.

– Мы… я… не… товарищи… – мямлит ярл, да снова вырубается.

Хмурит гневно княже очи, радуется режиссер, оператор крупный план берет.

В самом разгаре побоище. Уж статисты в раж вошли и по настоящему друг друга ножнами пустыми бьют, подножки дают, да в толчее на ногу наступить норовят.

Глядишь, и рыцыри иноземные младшего воеводу Аз Есмь Еремия Потаповича поймали и в рот да сзади приходуют. Уж даже ярл Биргер пару стаканчиков беленькой под брюхом лошади цирковой пропустил, да в схатке участие принял. И воевода Бобок, из-за срыва выпуска стенгазеты партячейки осерчавший, пару раз рыцаря какого-то кулаком причастил. Вдруг под небом студии глос звучит. Говорит он:

– Стоп кадр, – говорит.

Застыли все. А голос говорит:

– Товарищи, посколько все вы по Положению «О приравнивании игры в советском кино в минуты когда наша родина подвергается опасности к фронту» являетесь военнослужащими с тремя окладами и бронью, – голос говорит.

– То все считаетесь на передовой, – говорит голос.

– И раз так, к вам приехал знаменитый клоун Карандаш подбодрить Вас фактически, так сказать, в окопах, – голос говорит.

Зааплодировал народ. Сняли шлемы, собрались все перед сценой импровизированной. Закурили устало.

– Эх, да тут так тяжко, – княже говорит.

– Что лучше б на фронт послали, – говорит.

На сцену Карандаш выходит. Любимец народный, любимец солдатский. Гитлер за его голову награду дал в 100 тыщ рейхсмарок. Только Гитлер на то и Гитлер, что обманул, сука. В первую же ночь, как он награду объявил, солдаты Карандаша поймали и связанного к немцам потащили. Но денег там никто не дал. Пришлось Карандашу бежать из немецкого плена, и с тех пор его никто больше не ловил да не выдавал. Кули толку, как говорится.

…вышел товарищ Карандаш, пошатываясь, сел на сцену… уснул, пьяный… помощник его будит, а Карандаш руками всплескивает да кричит:

– Я на ха Артист, – кричит.

– В рот я вас всех манал, – кричит.

Потешный, пьяный. Солдаты смеются, цигарку по кругу пускают. Карандаш, студию мутным взглядом обведя, встает. Говорит:

– А сейчас фокус, – говорит.

Садится, прямо на сцене, и нужду большую справлять начинает. Онемели от такого бойцы. Ай да представление. А облегчившийся Карандаш, штанов не одевая, достает из кармана фотокарточку Гитлера и начинает ее мять. Мнет-мнет-мнет-мнет… Наконец, окончательно ее измягчивши, протирает задницу. Застегивается. Поднимает фотокарточку. Говорит бабьим голосом:

– Миниатюра «Гитлер в говне» – говорит.

Зал аплодисментами взрывается. От смеха все чуть животики не надорвали. Тем более, товарищ воевода Бобок на карандаш берет тех, которые не смеются, чтобы их на настоящий фронт отправить. Отсмеялись, а Карандаш говорит:

– А теперь прошу на сцену подняться кого-то из руководства, – говорит.

– Ну или передовика производства, – говорит.

Жмутся бойцы, робеют – это же не в кино удаль показывать, успехами своими торговать советскому ратнику не к лицу. Наконец, выталкивают на сцену воеводу Бобока. Товарищ воевода смеется, отнекивается. Да что делать, коллектив предложил!

– Как вас звать величать? – говорит товарищ советский клоун Карандаш.

– Воевода Бобок ну или просто Георгий Никанорович Соломонов, – говорит солидно воевода.

– Жид, что ли?! – кричит Карандаш.

– Почему сразу «жид» – воевода обижается.

– Уж больно имя да отчество слишком русские, – Карандаш кричит.

Подскакивает к воеводе, штаны с него снимает. Ахает зал. Ай, что учудил советский клоун Карандаш. Слетают штаны флагом немецким с бастионов, взятых нашими войсками. А под штанами у воеводы… один срам!

– Ваххабит, что ли? – кричит Карандаш.

– Аха-ха, – зал смеется.

– Дефицит ситца… не с чего трусы шить! – смущенно на шутку воевода Бобок не обижается.

– Смотрите, смотрите, товарищи, – кричит Карандаш.

– Залупа обрезана, как же не жид! – кричит он.

– Это просто-напросто гигиенично! – воевода кричит.

– Почему как только, так сразу жид?! – воевода кричит.

– Смотрим, смотрим, товарищи, – клоун Карандаш кричит, смехом заливаясь.

Смотрит зал. И правда залупа у воевобы Бобка обрезана… Клоун Карандаш, времени не теряя, на лицо себе фотографию Гитлера в говне лепит. Кричит глухо из-под нее.

– А сейчас миниатюра «Гитлер в говне и отсосал» – кричит он.

Становится на колени, пальцем в фотографии дырку делает, и начинает у воеводы Бобка сосать! Зал в шоке. Режиссер Эйзенштейн строчит в блокнот. То-то Марусенька нового вечером узнает. В это время вдруг ярл просыпается, с перепоя ни хера не соображающий. И, моментально оценив обстановку, кричит командным голосм.

– Братья, немцы, за мной, – кричит!

– Атакуй их, – кричит.

– Русские, а вы переходите к нам, – кричит.

– Воевода ваш мало того, что не русский, так еще и гомосятина, – кричит.

Заколебалась масса темная, неразумная. Из вчерашних раненных да недавно мобилизованных набрали. Стали они один за другим к тевтонцам подтягиваться. Вот уже и товарищ князь Александр он же товарищ Петрус Игнат свет Николаевич, начальник ячейки, подумав, к немцам перебежал и комиссаров да евреев выдает. Вот кто-то, разухабившись, на копье всамоделишное воеводу Бобка поднял и забился тот на острие, вниз Карандашом влекомый. Клоун, он ведь хер изо рта не выпустил, все унижал да унижал Гитлера в говне… Пролилась кровь настоящая, полетел оземь чей-то глаз выбитый…

…просмотрев отснятые пленки, товарищ Сталин вздохнул. Закурил. Сказал:

– Палучилась канешна никуда не годная риминсцэнция, – сказал он.

– Тевтонские рыцари при пасредничестве русских калабрацианистав, – сказал он.

– Ловят и вэшают древнерусских воеэвод и камисаров, – сказал он.

– После чего пьют водку и пачэму-та, трахают советского клоуна товарища Карандаша, – сказал он.

– И это в 13 вэке, – сказал он.

– Ну а советский клоун-то аткуда в тыринадцатам веки взялса? – сказал он.

Товарищ Эйзенштейн молчал, виновато под ноги глядя. Марусенька ему вчера все объяснила. И про не русских, Росию не знающих, и про то, от кого на самом деле их средненький, Вася, и про экзистенциальное отчаяние Кафки. Маруся умела, когда входила в раж. Но она же его к Вождю и отправила. Сказала что, мол, повинную голову меч не сечет – есть мол такая русская поговорка. Молчал режисер. Ждал. Кашлянул издалека вождь.

– Бэрите, товарищ Эйзейштейн, – сказал он.

Простил, понял товарищ режиссер. Ноги ватными от счастья сделались. На кураже сказал:

– Простите, товарищ Сталин, но я «Герцоговину Флор» не курю, – сказал.

– Я «Казбек» курю, – соврал.

– А сигарэт Вам никто и не пиридлагает, – сказал товарищ Сталин, затянувшись.

– В рот берите, – сказал он.