Претерпевшие до конца. Судьбы царских слуг, оставшихся верными долгу и присяге Жук Юрий
• Дмитриев Алексей Николаевич;
• Иванов Сергей Иванович – лакей П. Жильяра;
• Живая Екатерина – прислуга Е. А. Шнейдер;
• Кулакова Мария – прислуга Е. А. Шнейдер;
• Харитонов Иван Михайлович – Старший повар;
• Кокичев Владимир Никитович – Повар 1-го разряда;
• Седнев Леонид Иванович – Младший поваренный ученик;
• Терехов Василий – Кухонный чернорабочий;
• Кирпичников Александр Петрович – Писец Канцелярии Камер-Фурьера Министерства Императорского Двора и Уделов.
• Всех перечисленных здесь лиц препровождали два «уральских эмиссара»: П. Д. Хохряков и Н. Родионов. Первый – как Уполномоченный ВЦИК и Председатель Тобольского Совдепа, а второй – как «Комендант охраны семьи бывшего царя» и «Начальник уральских отрядов, находящихся в г. Тобольске», совмещавший обе эти должности. В подчинении указанных «эмиссаров» находился и конвой – красногвардейский отряд общей численностью в 72 человека под командованием некоего Шидтеня. (Большинство личного состава этого отряда представляли этнические латыши, ранее проходившие службу в одном из Латышских Стрелковых полков.)
В связи с этим обстоятельством весьма примечательным выглядит следующий факт. Будучи допрошенным Судебным Следователем Н. А. Соколовым, Камердинер А. А. Волков показал, что в одном из этих красногвардейцев Лакей А. Е. Трупп признал своего племянника – жителя его родной деревни Яниса Иковниекса.
А. А. Волков также пояснил на следствии, как в разговоре с Графом И. Л. Татищевым последний вспоминал, что комиссар Н. Родионов однажды сказал ему: «Я Вас знаю».
«Тогда Татищев спросил его: “Где же Вы могли меня видеть? Ведь я же жил в Берлине”. Тогда Родионов ему ответил: “И я был в Берлине”. Татищев попытался подробнее узнать, где же именно в Берлине видел его Родионов, но он уклонился от вопроса, и разговор остался у них неоконченным. Буксгевден мне говорила, что она видела Родионова несколько раз жандармом на станции Вержболово. Между прочим, Родионов почему-то выделил Татищева и приказал наклеить только на его вещи ярлыки с отметкой, что это вещи Татищева». [322]
А вот о том, как происходил этот переезд, наиболее подробно описывает в своей книге воспоминаний Баронесса С. К. Буксгевден:
«Родионов, Хохряков и подчинённые им солдаты образовали наш конвой. Забрали всё, что принадлежало императорской семье и прежним владельцам, – и даже лошадь с экипажем, специально присланные архиепископом, чтобы отвезти детей на пристань. Всё это солдаты поделили между собой в Екатеринбурге, а кое-что было отправлено (я видела это собственными глазами) в местный Совет.
Великим княжнам не разрешили запирать двери их кают. Везде были расставлены часовые, причём из гардеробных комнат мы смогли выставить их с большим трудом. Когда мы находились на палубе, неподалеку от нас обязательно пристраивался кто-нибудь из солдат, и мы должны были громко разговаривать по-русски, чтобы охрана могла следить за содержанием беседы. Дни стояли солнечные, и цесаревича часто вывозили на палубу в специальном кресле. По ночам Родионов запирал мальчика в каюте – к большому неудовольствию Нагорного, который постоянно конфликтовал по этому поводу с Родионовым.
Когда пароход отошёл от пристани, солдаты по какой-то неведомой причине открыли стрельбу из пулемётов, но Хохряков (более внимательный по отношению к другим, чем Родионов) спустился в каюту к больному мальчику и объяснил ему, что пугаться нечего. В Тюмени, куда пароход прибыл на следующий день, произошла небольшая задержка, поскольку местные власти решили арестовать всех прибывших из Тобольска. После долгих переговоров удалось прийти к какому-то соглашению, и нам разрешили покинуть пароход 22 мая.
Тем временем по городу распространились слухи о прибытии императорских детей, и вскоре вокруг нас собралась целая толпа народа. Некоторые дамы бросали детям цветы, но тут в дело вмешались солдаты, которые грубо отогнали этих дам прочь. Когда был подан поезд, цесаревича и его сестёр, генерала Татищева, графиню Гендрикову, госпожу Шнейдер, меня, а также доктора Деревенко, служанку и Нагорного поместили в вагон второго класса. Каждого из нас вооруженные солдаты заводили туда по отдельности. Наставников цесаревича поместили вместе со слугами в вагон четвертого класса, который не имел никакого сообщения с нашим. К счастью, в самый последний момент к нам подбежал камердинер императрицы Волков, который передал нам бутылку молока и немного холодной телятины. В противном случае, нам пришлось бы голодать в течение двух дней нашего путешествия. Молоко было как нельзя кстати для больного цесаревича, и все мы единодушно решили отдать эту бутылку мальчику.
Вагон, в котором мы ехали, был чрезвычайно грязен. Подобную грязь даже невозможно описать словами, а солдаты, видя наше отвращение, намеренно делали всё, чтобы привести его в ещё худшее состояние. Двери купе необходимо было держать открытыми, а внутри вагонов разместили вооружённых часовых. В таких условиях мы могли обмениваться лишь краткими, ничего не значащими замечаниями. Цесаревич очень скучал по господину Жильяру. Он чувствовал себя по-прежнему плохо, и было очень трудно отвлечь его внимание от угнетающей обстановки. Цесаревич остро чувствовал унизительность того положения, в котором мы все очутились, и всё, что мы могли сделать с великой княжной Татьяной, – это сосредоточить его внимание на разных карточных играх, которыми мы забавляли его целый день». [323]
Около 2-х часов ночи на 23 мая 1918 года поезд с августейшими Детьми и их слугами прибыл в Екатеринбург и остановился невдалеке от здания вокзала. Однако всем находившимся в нём лицам было запрещено покидать вагоны.
Утром, около 9 часов, к поезду подъехали несколько извозчиков и встали вдоль вагонов. Вместе с ними появились и представители местной власти: «комиссары» П. Д. Хохряков, Н. Родионов и С. В. Мрачковский – последнему было поручено, что называется, «рассортировать» приехавших, отправив, кого в тюрьму, а кого восвояси.
Первым из вагона разрешили выйти К. Г. Нагорному, который вынес на руках больного Наследника Цесаревича. Посадив его в пролётку, он вернулся назад, чтобы помочь Великим Княжнам поднести до экипажей их вещи. Но ему это запретили, грубо оттолкнув, посему бедным девушкам пришлось самим нести собственные чемоданы и трёх собак.
Из воспоминаний П. Жильяра:
«Я вернулся к окну. Татьяна Николаевна шла последней, неся свою собачку, и с большим трудом тащила тяжёлый коричневый чемодан. Шёл дождь, и я видел, как она при каждом шаге вязла в грязи. Нагорный хотел прийти ей на помощь – его с силой оттолкнул один из комиссаров… Несколько мгновений спустя извозчики отъехали, увозя детей по направлению к городу». [324]
В один из поданных экипажей села Великая Княжна Ольга Николаевна и Родионов, в другой – С. В. Мрачковский с Наследником Цесаревичем, а в третий – Великие Княжны Татьяна и Анастасия Николаевна.
Приблизительно через полчаса извозчики вернулись, и комиссар Н. Родионов вызвал из одного вагона Графа И. Л. Татищева, Графиню Гендрикову, Е. А. Шнейдер, а из другого: А. А. Волкова, И. М. Харитонова, А. Е. Труппа и мальчика Леонида Седнева.
Однако прежде чем продолжить наше повествование, следует сказать о том, как происходила та самая «сортировка» прибывших, порученная М. С. Мрачковскому.
Читатель наверняка помнит, что постановление об аресте Князя В. А. Долгорукова было написано лично Председателем Президиума Исполкома Уральского Областного Совета А. Г. Белобородовым, можно сказать, на ходу. Теперь же вожди «Красного Урала» (исходя из ранее принятого решения центральной власти считать арестованными находившихся в Тобольске Графа И. Л. Татищева и Графиню А. В. Гендрикову) решили подготовиться к «приёму» прибывших в Екатеринбург добровольных пленников более основательно, заранее заготовив несколько постановлений об аресте, в которые оставалось только лишь вписать фамилии не-счастных.
Как и следовало ожидать, к предварительно намеченным кандидатурам на предстоящий арест (разумеется, «в целях охраны общественной безопасности», а на самом деле – как «классово чуждых элементов») относились уже упомянутые Граф И. Л. Татищев и Графиня А. В. Гендрикова. А вот А. А. Волков и Е. А. Шнейдер, видимо, пострадали из-за своей «должностной близости» к Царской Семье.
Но если на первых двух лиц данные постановления были оформлены соответствующим образом, то при оформлении такового в отношении Е. А. Шнейдер, она была вписана в него… как мужчина. Ибо в постановлении об её аресте предписывалось: «В целях общественной безопасности Областной Совет Р.К. и С.Д. Урала постановляет: арестовать прибывшего с семьёй бывш. Царя из Тобольска гражданина Е. А. Шнейдер». На А. А. Волкова же постановление и вовсе не было оформлено.
Зато Личную Фрейлину Государыни Баронессу С. К. Буксгевден, как это ни странно, не арестовали. И дело здесь, видимо, совсем не в том, что просто взяли и пожалели. Да этого и быть не могло при царящей в то время в Екатеринбурге кровавой вакханалии, имевшей целью повсеместное истребление контрреволюционного и «классово чуждого элемента». А не арестовали Софию Карловну, скорее всего, потому, что информация о заранее намеченных к аресту лицах была взята членами Президиума Исполкома Уральского Облсовета из документа, озаглавленного «Список лиц, живущих в доме № 1 (“Свободы”)», который был составлен непосредственно по указанию Чрезвычайного Комиссара ВЦИК В. В. Яковлева. И, к счастью для баронессы С. К. Буксгевден, её имя в таковом просто не значилось, поскольку она при его составлении проживала отдельно от всех остальных слуг на съёмной квартире.
Спустя годы А. А. Волков вспоминал, что Н. Родионов «выделил из одного вагона Гендрикову, Шнейдер и Татищева, а из другого – меня, Харитонова и Седнева Леонида». Всех «выделенных» повели к зданию вокзала, где их уже поджидали извозчики. Подъехав к дому Ипатьева, ссадили И. М. Харитонова и мальчика Седнева, после чего тронулись далее. На вопросы А. А. Волкова «Куда везут?», возница хранил молчание. Интрига длилась недолго. Всё стало ясным, когда они подъехали к зданию Тюрьмы № 2.
В конторе, когда комиссар С. В. Мрачковский сдавал арестованных Начальнику Арестного дома (Тюрьмы № 2) М. Г. Кабанову (старшему), выяснилось, что на А. А. Волкова не оказалось заранее заготовленного ордера. Махнув рукой, С. В. Мрачковский сказал: «Потом пришлю».
Переписав всех прибывших в Тюрьму № 2 арестованных, хотели было приступить к осмотру их личных вещей, однако производить его не стали, изъяв всё и заявив, что вернут их позже. Но, по понятным причинам, этого не случилось, ибо в лучших большевистских традициях они были попросту разворованы.
А затем новые узники были разведены по камерам.
Графиня А. В. Гендрикова и Е. А. Шнейдер попали в общую больничную камеру, а Граф И. Л. Татищев и А. А. Волков – в расположенную наверху отдельную, находившуюся в той части тюрьмы, где содержались политические заключённые или, проще говоря, заложники.
Некоторое время остававшиеся на свободе слуги жили в доставивших их вагонах. Но с началом, так называемого, «мятежа Чехословацкого корпуса», их дальнейшее пребывание в городе стало для уральских властителей крайне нежелательным. Тем более, что в числе слуг были два иностранца: П. Жильяр и С. Гиббс.
Посему, 29 мая 1918 года шестнадцати остававшимся на свободе царским слугам было вручено распоряжение Президиума Исполкома Уральского Областного Совета за подписью его председателя А. Г. Белобородова, в которой всем им предписывалось незамедлительно покинуть пределы Пермской губернии. А для того, чтобы уральским большевикам было удобнее следить за их дальнейшим продвижением в сторону пункта назначения – Тобольска, таковое было выдано одно на всех, то есть в единственном экземпляре.
Так кто же они были на самом деле, – те самые царские слуги, брошенные в тюрьму по приказу властителей «Красного Урала»? И в чём, собственно, состояла их вина перед «властью трудящихся»?
Глава 2
Генерал-Адъютант, Генерал-Лейтенант Граф Илья Леонидович Татищев
Граф Илья Леонидович Татищев родился 11 (24) ноября 1859 года в Санкт-Петербурге.
Славный род Татищевых уходит своими корнями к Рюриковичам и до 1981 года насчитывал шестеро святых: Владимира Первого, Ольгу, Анну (дочь Ярослава Мудрого, в монашестве – Ирина), Князя Смоленского Мстислава Владимировича, Ростислава Мстиславовича и Мстислава Ростиславовича Храброго.
До 1917 года род Татищевых был внесен в 6-ю и 5-ю части Дворянских Родословных Книг Костромской, Московской, Пензенской, Санкт-Петербургской, Тверской и Тульской губерний.
Сам же И. Л. Татищев относился к так называемой «Алексеевской» ветви дворян Татищевых, первым графом в которой стал Командир Лейб-Гвардии Преображенского полка Николай Алексеевич Татищев (1739–1823), получивший этот титул в дни Священного Коронования Императора Александра I Павловича.
Отцом И. Л. Татищева был Граф Леонид Алексеевич Татищев (1827–1881), сочетавшийся браком в 1855 году с Екатериной Ильиничной Бибиковой (1836–1916), от которой имел нескольких детей: сыновей Александра (1856–1881), Илью (1859–1918) и дочь Елену (р. 1861).
В сентябре 1877 года Илья Татищев сдаёт экзамены в Пажеский Е.И.В. Корпус, по окончании которого в августе 1879 года получает свой первый офицерский чин Корнета и направляется для дальнейшего продолжения службы в Лейб-Гвардии Гусарский полк Его Величества полк.
До 1895 года он прослужил в этом полку, постепенно продвигаясь по службе по должности и в чинах: 8.08.1879 – Корнет, 17.04.1883 – Поручик, 3.04.1886 – Штаб-Ротмистр, 19.04.1889 – Ротмистр.
9 мая 1885 года Поручик Граф И. Л. Татищев повышается по службе и назначается на должность Адъютанта Командира 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии, входящей в состав Гвардейского Корпуса под командованием Генерал-Лейтенанта В. Ф. Винберга. Проходя службу в этой должности, он 3 апреля 1886 года производится в чин Штаб-Ротмистра, а ещё через три года (19.04.1889) – в следующий за ним чин Ротмистра.
10 апреля 1890 года Ротмистр Граф И. Л. Татищев назначается на должность Адъютанта Главнокомандующего войсками Гвардии и Санкт-Петербургского Военного округа Великого Князя Владимира Александровича – третьего сына Императора Александра II.
Прослужив на этой должности более пяти лет, Граф И. Л. Татищев 6 декабря 1895 года получает чин Полковника, а в 1903 году награждается Орденом Св. Владимира III степени.
Начиная с 11 ноября 1905 года, Полковник Граф И. Л. Татищев состоит в должности Личного Адъютанта Великого Князя. И вполне возможно, что военная карьера Графа И. Л. Татищева так бы и закончилась на этой, не столько престижной, сколько ответственной, должности, требующей некоего дара дипломата (Великий Князь Владимир Александрович обладал весьма сложным и противоречивым характером), если бы не одно но…
В 1905 году сын Великого Князя – Великий Князь Кирилл Владимирович – без благословения на то Государя сочетался браком с Герцогиней Гессенской Викторией Мелитой, ранее состоявшей в браке с родным братом Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Великим Герцогом Гессенским и Рейнским Эрнстом-Людвигом.
Оскорблённый решением о высылке своего сына за границу и лишением его прав Члена Императорского Дома, Великий Князь Владимир Александрович, состоявший и без того натянутых отношениях как с бывшим Императором Александром III, так и со сменившим Его Государем Императором Николаем II, высказал Ему свои обиды. А после непонимания последним таковых, подал в отставку. На его место был сразу же назначен Великий Князь Николай Николаевич (младший), который, в силу своей чрезмерной заносчивости, не нашёл возможности оставить в прежних должностях офицеров, состоявших при бывшем Главнокомандующем, в числе которых оказался и Полковник Граф И. Л. Татищев, уволенный с должности 6 декабря 1905 года.
Однако судьба оказалась к Графу И. Л. Татищеву на редкость благосклонной – в тот же день Высочайшим Повелением он был произведён в Генерал-Майоры и назначен в Свиту Его Величества.
Но полученный чин и ко многому обязывал. Ибо с его получением Граф И. Л. Татищев был вынужден выехать в Германию в качестве личного представителя Государя Императора Николая II Александровича при особе германского Кайзера Вильгельма II. Находясь при германском Императорско-Королевском Дворе, Граф И. Л. Татищев раскрывает в себе недюжинные способности не только царедворца, но и дипломата. Но, помимо этого, он, как опытный кадровый военный, негласно собирает необходимые разведывательные сведения о германских вооружённых силах.
Такая важнейшая работа не могла быть не отмечена Государем, который в 1910 году удостаивает его Орденом Св. Анны I степени, а также должностью Генерал-Адъютанта, после чего в 1913 году награждает его Орденом Св. Владимира II степени.
В Германии граф И. Л. Татищев находился до 15 апреля 1914 года, после чего по собственной просьбе был отозван в Санкт-Петербург, где вышел в отставку, продолжая, тем не менее, оставаться при Особе Государя Императора Николая II.
В годы Первой мировой войны Граф И. Л. Татищев состоял при Верховном Начальнике Санитарной и Эвакуационной части Российского Общества Красного Креста, а с началом Февральской Смуты явился в Царское Село, чтобы быть ближе к находящемуся под арестом Государю.
По своей натуре, Граф И. Л. Татищев был добрым и обаятельным человеком. А посещавший в Царском Селе Августейшую Семью незадолго до Её отъезда в Тобольск Министр-Председатель А. Ф. Керенский даже отметил этот факт во время его допроса в Париже следователем Н. А. Соколовым:
«Царю не делалось никаких стеснений в выборе тех лиц, которых он хотел видеть около себя в Тобольске. Я хорошо помню, что первое лицо, которое Он выбрал, не пожелало быть с Ним и отказалось. Я положительно это удостоверяю. Кажется, таким лицом был Флигель-Адъютант Нарышкин. Тогда царь выбрал Татищева. Татищев согласился. Я нахожу нужным, чтобы было Вами, г. [-н] Следователь, отмечено следующее: Татищев держал себя вообще с достоинством, вообще, как должно, что тогда в среде придворных было редким исключением». [325]
Однако показания А. Ф. Керенского всё же требуют некоторого пояснения.
Дело в том, что когда выяснилось, что Обер Гоф-Маршал Императорского Двора Граф П. К. Бенкендорф не сможет поехать в тобольскую ссылку из-за болезни жены, Государь предложил сопровождать Его Своему другу детства «Кире» (бывш. Помощнику Начальника Военно-Полевой Канцелярии Императора Николая II и Начальнику Главной Квартиры Императорского Двора Флигель-Адъютанту Генерал-Майору К. А. Нарышкину), на что последний попросил дать ему на обдумывание 24 часа. Услышав это, Государь отказался от его дальнейших услуг и сделал аналогичное предложение графу И. Л. Татищеву, на которое тот охотно согласился.
Из сказанного становится понятным, что, не принадлежавший к числу придворных, граф И. Л. Татищев попал в число сопровождающих Государя лиц, что называется, волею случая.
Позднее, будучи арестованным и находясь в камере Екатеринбургского Исправительного Дома, он, рассказывая об этом случае, содержавшимся вместе с ним нескольким офицерам, пояснял:
«На такое Монаршее благоволение могла ли у кого-либо позволить совесть дерзнуть отказать Государю в такую тяжкую минуту? Было бы не человечески чёрной неблагодарностью за все благодеяния идеально доброго Государя даже думать над таким предложением; нужно было считать его за счастье». [326]
Не менее интересные детали назначения графа И. Л. Татищева в качестве сопровождающего Государя лица в чине Флигель-Адъютанта описывает в своей книге и М. К. Дитерихс:
«…Керенский предложил бывшему Царю выбрать одного из следующих лиц: Воейкова, или Нилова, или Нарышкина, или Татищева, о чём Керенский послал уведомить последнего помощника комиссара Министерства Двора Павла Михайловича Макарова. Макаров приехал к Татищеву, объявил Илье Леонидовичу, что он назначен сопровождать Государя в Тобольск. На это заявление Татищев спросил:
– Что, это распоряжение Правительства или приказ Государя?
– Желание Государя, – ответил Макаров.
– Раз Государь желает этого, мой долг исполнить волю моего Государя, – сказал Татищев, и в тот же день присоединился к свите, уже состоявшей при Царской Семье». [327]
Описанную М. К. Дитерихсом картину дополняют воспоминания дочери Е. С. Боткина, Татьяны, которая так рассказывает об этой встрече:
«Кроме Кобылинского, был назначен комиссар по гражданской части Макаров, пробывший два года на каторге и говоривший что он социал-революционер, и это заявление повергло всех, в особенности Илью Леонидовича Татищева, в величайшее недоумение. Высокого роста, с тонкими чертами красивого лица, прекрасно одетый, гладко причёсанный, с полированными ногтями, он с первого взгляда производил впечатление человека из хорошей семьи и отнюдь не заражённого новыми идеями. Не знаю, за что он был на каторге. (…)
Татищев до войны состоял при Императоре Вильгельме, а после жил в Петрограде, изредка неся дежурства в Царском Селе. Макаров был послан к нему Керенским, объявить желание Государя Императора. Макаров сразу произвёл на Татищева чрезвычайно приятное впечатление и заинтересовал его вниманием знатока, с которым рассматривал старинные вещи.
– Какой Вы партии? – спросил Татищев.
– Социал-революционер.
На это Татищев рассмеялся и сказал:
– Вы такой же социалист-революционер, как и я». [328]
После того как Государь подтвердил, что будет очень счастлив, если генерал И. Л. Татищев пожелает разделить с Ним заточение, у того оставались, буквально, считанные часы для обустройства личных дел. Посему он успел в Царское Село как раз к отходу поезда.
Выбор Государя оказался очень удачным, поскольку Граф Татищев, как отмечал всё тот же М. К. Дитерихс, был человеком «с христианской душой и кротким характером», [329]которого все за время его пребывания в Тобольске искренне полюбили.
«С большим внутренним запасом духовных сил, – писал М. К. Дитерихс далее, – он умел быть всегда спокойным, ровным, внося бодрость в окружающих и стараясь различными рассказами и воспоминаниями сокращать долгие досуги томительных дней заключения в Тобольске». [330]
Ещё один, весьма, характерный штрих к портрету графа И. Л. Татищева описывает Пьер Жильяр в своём дневнике, размещённом на страницах его книги воспоминаний:
« Пятница 15 февраля.
(…) За вечерним чаем у их Величеств генерал Татищев выразил своё удивление при виде того, насколько тесно сплочена и проникнута любовью семейная жизнь Государя, Государыни и их детей. Государь, улыбаясь, взглянул на Государыню:
– Ты слышишь, что сказал только что Татищев?
Затем, с обычной своей добротой, в которой проскакивала лёгкая ирония, он добавил:
– Если Вы, Татищев, который были моим генерал-адъютантом и имели столько случаев составить себе верное суждение о нас, так мало нас знали, как вы хотите, чтобы мы с государыней могли обижаться тем, что говорят о нас в газетах». [331]
Глядя на живущую в мире и согласии Царскую Семью, все те, кто разделил с Нею добровольное заточение, старались, как могли, подражать Ей в этом. Но девять месяцев неволи, неизвестное будущее и бесконечная «зелёная тоска» периодически приводили ко всякого рода спорам, трениям и просто открытым ссорам. Наблюдая всё это, Граф И. Л. Татищев неоднократно брал на себя роль некоего миротворца, призывая ссорившихся: «Не надо мельчать, не надо мельчать», [332]а затем, чтобы разрядить атмосферу, принимался рассказывать какую-нибудь историю из своей личной жизни. Его всякий раз слушали с благодарностью, однако, не сдерживая улыбок на лице, так как истории эти всякий раз им повторялись и давно уже были всем хорошо известны. И, тем не менее, у слушавших его, хотя и в который раз, нервный накал страстей потихоньку спадал, и в «Доме Свободы» вновь воцарялся мир и порядок.
Для проживания в этом доме Графа И. Л. Татищева разместили в одной комнате с Князем В. А. Долгоруковым, что доставляло обоим определённое неудобство, поскольку первый был проникнут духом христианского милосердия, а второй, наоборот, очень резко осуждал всех и вся.
«Долгоруков рассуждал о политике не очень умно, – вспоминала Т. Е. Боткина, – делал всевозможные умозаключения, выводившие Татищева из себя». [333]
Однако, будучи беззаветно преданными Царской Семье, оба эти человека, как могли, старались облегчить дни Её пребывания в Тобольске.
Так, к примеру, они не раз в тайне от Августейших Узников выдавали за своей подписью расписки в получении денег, которые брали в долг у именитых тобольчан с целью приобретения продуктов питания, в дополнение к отпускаемым Царской Семье по солдатскому пайку, на который та была переведена после Октябрьского переворота.
Приезд Графа И. Л. Татищева в Екатеринбург был для него, помимо всего прочего, и в какой-то мере знаковым событием, ибо город этот по указу Императора Петра I был основан в 1721 году его знаменитым предком Василием Никитичем Татищевым.
Но властители «Красного Урала» не посчитались с этим обстоятельством и, как нам уже известно, прямо с поезда доставили его в Тюрьму № 2, где поместили в одну камеру с А. А. Волковым.
Стараясь хоть как-то облегчить условия их содержания, заместитель Начальника тюрьмы, бывший Ротмистр Пермского ГЖУ П. П. Шечеков (занимавший эту должность ещё до 1917 года), разрешил им приобретать пищу за свой счёт. Но оба заключённых от этого отказались, так как своих денег у них не было. А те, принадлежавшие Царской Семье, которые Граф И. Л. Татищев для удобства разделил вместе с Князем В. А. Долгоруковым, им не принадлежали, а, значит, были неприкосновенны.
Ещё в Тобольске Граф И. Л. Татищев в разговоре с П. Жильяром сказал ему: «Я знаю, что не выйду из этого живым. Я молю только об одном – чтобы меня не разлучали с Государем и дали мне умереть вместе с ним…» [334]
И надо сказать, что, произнося эти слова, Илья Леонидович, что называется, точно в воду смотрел…
Из книги воспоминаний А. А. Волкова «Около Царской Семьи»:
«Около 25 мая старого стиля в камеру вошли два надзирателя и попросили Татищева в контору, сказав, что в конторе его ожидает вооружённая стража. Татищев побледнел. Надзиратели показали ему бумагу, в которой было написано: “Высылается из пределов Уральской области”. Мы попрощались с Татищевым, и его увели. Он оставил прекрасное меховое пальто, просил меня отослать его тетке, которую он очень любил. Я подумал, как трудно мне будет сохранить это пальто. Затем мне пришло в голову, что это пальто будет нужно самому высылаемому Татищеву. Пальто это я возвратил ему, уже находившемуся в конторе.
На другой день жена надзирателя говорила, что Татищев расстрелян. Расстрелян возле самой тюрьмы. Опознали его по английскому пальто. Желая навести точные справки, мы обратились к начальнику тюрьмы, который поговорил об этом с доктором, обещавшим удостовериться лично. Осмотрев расстрелянного, доктор не признал в нём Татищева. С той поры о Татищеве я не имею никаких сведений. Убит он в Перми или же где-либо в другом месте – я не знаю». [335]
Зато читатель, благодаря оставленным Г. П. Никулиным воспоминаниям, прекрасно знает, как трагически оборвалась жизнь Ильи Леонидовича.
Прошли годы. Но память о Верном Сыне Отечества И. Л. Татищеве не стёрлась из людской памяти.
Решением Священного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей Граф Илья Леонидович Татищев был причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших и наречён именем Святого Мученика Воина Илия.
Чин прославления был совершён в Синодальном Соборе Знамения Божьей Матери РПЦЗ в Нью-Йорке 19 октября (1 ноября) 1981 года.
Граф И. Л. Татищев в материалах Предварительного Следствия 1918–1920 г.г
«(…) Татищев был лет 60, высокий, худощавый, но выглядел моложе всё же своих лет. Волосы на голове седые, кажется, пробором, усы и борода седые, подстриженные. Нос прямой, уши небольшие, лоб прямой, невысокий. Уехал он или в синей или в серой тройке». [336]
Литература о Генерал-Майоре Свиты Е.И.В. Графе И. Л. Татищеве
1. Волков С. В. Офицеры Российской Гвардии. М., Издательство «Русский путь», 2002.
2. Егоров Н. Д. Русский генералитет накануне Гражданской войны (Материалы к библиографическому справочнику), М., 2004.
3. Ковалевская О. Т. С Царём и за Царя. Мученический венец Царских слуг. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2008.
4. Румянцева Е. Л. Мученические венцы принявшие. (К 90-летию убийства Царских слуг на Урале.) Екатеринбург, Издательский дом «Стягъ», 2008.
5. Чернова О. В. Верные до смерти. СПб., Издательство «Сатисъ», 2007.
6. Чернова О. В. Верные. О тех, кто не предал Царственных Мучеников. М., Издательство «Русскiй Хронографъ», 2010.
Глава 3
Личная Фрейлина Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова
Ещё одним преданным до гробовой доски слугой и другом Царской Семьи была Личная Фрейлина Государыни Императрицы Александры Фёдоровны Графиня А. В. Гендрикова.
Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова родилась 23 июня (6 июля) 1888 года в городе Волочанске Харьковской губернии.
До 1917 года род Графов Гендриковых был внесён в 5-ю часть Дворянской Родословной Книги Харьковской губернии.
Родоначальником этого графского рода был Симон Леонтьевич (Симон-Гейнрих) Гендриков (1672–1728), женившийся на родственнице Императрицы Елизаветы I Петровны Христине Самуиловне Скавронской (1687–1729), за что их дети: Андрей (1715–1748), Иван (1719–1778), Марфа (1727–1754) и Мария (1723–1756) – в 1742 году Высочайшим Повелением Государыни Императрицы Елизаветы I Петровны были произведены в графское Российской Империи достоинство.
По своему генеалогическому древу Графиня А. В. Гендрикова восходит к Графу Александру Ивановичу Гендрикову (1807–1881) – Обер-Шенку Высочайшего Двора, который имел в браке двух сыновей: Степана (Стефана) (1832–1901) – Обер-Форшнейдера Высочайшего Двора и Василия.
Получив военное образование, Граф Василий Александрович Гендриков (1857–1912), проходил службу в кавалерии. Но военная карьера не сложилась по состоянию здоровья, и в 1884 году он вышел в отставку в чине Штаб-Ротмистра.
Уехав в уездный Волочанск Харьковской губернии, Граф В. А. Гендриков поселяется там в своём родовом имении, которое досталось ему от покойного отца. Будучи человеком кристальной честности, он довольно быстро завоёвывает авторитет среди местного дворянства, которое уже в 1885 году избирает его Предводителем Волочанского Уездного Дворянства.
В 1886 году Граф В. А. Гендриков знакомится с Княжной Софьей Петровной Гагариной, в браке с которой у них рождаются четверо детей: сын Пётр (1883), дочь Александра (1885), сын Александр (1886) и дочь Анастасия (1888).
В 1900 году Граф В. А. Гендриков приглашается ко Двору Е.И.В., где получает место Обер-Церемониймейстера.
Перебравшись на жительство в Санкт-Петербург и Царское Село, Графу А. В. Гендрикову, благодаря занимаемой должности, без труда удаётся получить рекомендации, необходимые для поступления его дочери Анастасии в Смольный Институт Благородных Девиц.
Окончив это учебное заведение, Графиня А. В. Гендрикова несколько лет живёт при Высочайшем Дворе вместе с родителями. А её мать – Графиня Софья Петровна – вскоре становится близкой подругой Императрицы Александры Фёдоровны, дружба с которой продолжалась до самой её смерти, последовавшей в 1916 году от какой-то неизлечимой болезни, приносившей ей глубокие страдания.
С самого раннего детства Графиня А. В. Гендрикова отличалась необычайно добрым и сердечным характером, который унаследовала от своей матери и который с самых первых дней проживания семьи Гендриковых рядом с Царской Семьёй просто не могла не заметить Государыня Императрица Александра Фёдоровна.
И поэтому нет ничего удивительного в том, что в 1910 году Она приглашает 22-летнюю Настеньку (так Государыня звала свою любимицу) занять место Её Личной Фрейлины. Ежедневные общения Настеньки с Государыней ещё больше убеждают Её в правильности Своего выбора, а кроткий нрав Графини и её глубокая Вера в Господа сближают этих двух женщин ещё больше, вследствие чего между ними завязывается самая нежная дружба, постепенно перешедшая во взаимное обожание друг друга в самом чистом и прекрасном смысле этого слова.
Вспоминая о Графине А. В. Гендриковой, бывший Председатель Совета Министров Российской Империи граф В. Н. Коковцев писал:
«… едва ли кто-либо из непосредственного окружения Императрицы был ей так глубоко предан, как это кроткое, и в полном смысле слова прекрасное существо. Она мало выдвигалась на внешнюю близость к Императрице, но она была одной из самых близких Императрице и её детям…» [337]
В марте 1912 года семью Гендриковых посещает несчастье: от сердечного приступа умирает её глава – 58-летний Граф Василий Александрович.
Пытаясь хоть как-то утешить Гендриковых в постигшем их горе, находившаяся в то время в Ливадии Государыня напишет своей любимице Настеньке небольшое письмо, каждая строчка которого дышит любовью к её семье и сопереживанием по поводу постигшего их горя:
«Христос Воскресе!
Милая крошка, Настенька, моё сердце переполнено состраданием и любовью ко всем Вам. Не могу не написать Вам, хотя [бы] несколько строк. Не смею беспокоить Вашу бедную Мама, мои молитвы и мысли с нею. Ужасно думать о всём Вами переживаемом.
Я так чувствую Ваш горе, испытав ужас потери возлюбленного отца. И такой внезапный удар, как у Вас. (…)
Не могу себе представить, как устроится теперь Ваша жизнь без отца советника и руководителя, но всемогущий Бог Вас не оставит: Он даст Вам силы и мужества достойно продолжать Вашу жизнь полную самоотречения и благословит Вас за всю Вашу любовь.
Бедная милая Мама, поцелуйте её нежно от меня. Я посылаю её маленький пасхальный образок. Надеюсь, что она примет его в память того, кого мы так любили в продолжении 17 лет. Мы его никогда не забудем. А Вам с сестрой [338]Вашей – цветы, собранные моими детьми в саду. Поставьте несколько из них в баночку возле постели Вашей Мама. Они так сладко пахнут весной и говорят о Воскресении. (…)
Прощайте, дорогая моя девочка. Благослови, защити и утеши Вас Бог. Я всех Вас целую со всею нежностью.
Любящая Вас Александра. (…)». [339] [340]
Но на этом испытания, выпавшие на долю молодой графини, не закончились. Прекрасная светлая жизнь в семье, костюмированные балы и счастливая семейная жизнь отошли в далёкое прошлое. И постепенно Настенька научилась принимать, как должное, преследующую её почти непрерывную цепь испытаний и потерь, каждое из которых (начиная со смерти родителей) стало своеобразной ступенькой её восхождению к подвигу Мученичества.
Вскоре после смерти отца ей на протяжении нескольких лет пришлось ухаживать за разбитой параличом больной матерью, которая не смогла пережить смерть своего супруга. Болезнь Софьи Петровны протекала в крайне тяжёлой форме – она постепенно умирала на глазах у дочери.
В эти дни, движимая к ней фактически материнской любовью, Государыня писала:
« Ливадия. 11 Апреля.
Моя милая Настенька!
Нежно благодарю Вас за милое письмо. Рада была получить его, хотя в нём нет утешительных известий. Как я опасалась, таки и случилось.
Господь с Вами, милое дитя. Держитесь ради неё. Она так страшно страдала все эти годы. Нельзя желать продолжения. Но Вашу скорбь при мысли, что она уже недолго останется с Вами, – тяжело переносить. Невыносимо больно убеждаться в том, что любимое существо ускользает из рук. Но Вы будьте храбры и помогайте ей силой Вашей веры до конца. Когда наступит тяжёлый час – утешайте её, будьте веселы, улыбайтесь. (…)». [341]
В одном из писем Государю Императрица описала Свою последнюю встречу с умирающей Графиней Софьей Петровной:
«(…) Была в городе, чтобы навестить гр. Гендрикову, – она при смерти, – совершенно без сознания, – она просила прийти к ней, когда будет умирать. Иночка [342]только что приехала из деревни и тоже выглядит совсем больной; Настенька очень бодрится, она расплакалась лишь в момент моего отъезда…» [343]
Развязка трагедии наступила через несколько дней. Ближе к середине сентября 1916 года Софья Петровна умерла, и Настенька осталась круглой сиротой.
«Я почувствовала, что надо держаться, что надо улыбнуться, а не плакать, – писала она после смерти матери в своём дневнике, – чтобы не препятствовать душе её вернуться туда, куда она давно стремилась…» [344]
Теперь, пожалуй, её единственной опорой стала Вера Господня и Государыня Александра Фёдоровна, которая никогда не забывала о своей любимице. «Пригласи как-нибудь Настеньку, ей так одиноко…» –писала Государыня Дочери, Великой Княжне Марии Николаевне. [345] «Настенька завтракала у нас, так как сегодня день её рождения…» [346]
Верная своему служебному долгу, Графиня А. В. Гендрикова продолжала нести свою службу при Высочайшем Дворе. Но теперь, когда светская жизнь потеряла для неё всякий смысл, она всё более и более задумывалась над вечными ценностями, находя в них выход из душевного тупика, передавая себя Господу «с полным доверием, что Он лучше знает, кому и когда надо».
Весьма яркую нравственную характеристику Графини А. В. Гендриковой приводит в своей книге Генерал М. К. Дитерихс:
«Анастасия Васильевна Гендрикова, как глубоко религиозный человек, не боялась смерти и была готова к ней. Оставленные ею дневники, письма свидетельствуют о полном смирении перед волей Божьей и о готовности принять предназначенный Всевышним Творцом венец, как бы тяжёл он ни был. Она убеждённо верила в светлую загробную жизнь и в Воскресение в последний день, и в этой силе веры черпала жизненную бодрость, спокойствие духа и веселость нрава для других.
Она любила Царскую Семью и была любима Ею, почти как родная дочь и сестра. После смерти её матери, и особенно после ареста в Царском Селе, единственною сердечною и глубокою привязанностью Анастасии Васильевны на земле оставалась Государыня Императрица и Великие Княжны. Все письма Государыни к Настеньке, как звала графиню Гендрикову Её Величество, полны материнской нежностью и заботливостью. Необходимо отметить, что мать Анастасии Васильевны, графиня София Петровна Гендрикова, была наибольшим и любимейшим другом Государыни Императрицы Александры Фёдоровны в течение всей её жизни. Обеих связывала глубокая религиозность и преданность учению Православной Церкви о беспредельной любви к ближнему и бесконечном милосердии и терпимости к людям. Последние 3–4 года своей жизни графиня София Петровна страшно страдала физически вследствие какой-то очень сложной болезни и медленно, мучительно, долго умирала на руках своей страстно любимой дочери. Поразительно, что единственное, что облегчало страдания умиравшей, было присутствие Государыни Императрицы и молчаливая, сосредоточенная молитва последней. Государыня, веря Сама в силу молитвы, приходила к графине почти ежедневно; брала руки страшно страдавшей больной в Свои руки и, закрыв глаза, не произнося ни слова, уходила в напряжённое молитвенное состояние. Больной постепенно становилось всё легче, легче, боль затихала, и обе женщины, в слезах и обнимаясь, горячо благодарили Бога за Его бесконечную милость. Об этих минутах молитвенного исцеления полны письма графини-матери к дочери и письма Государыни к графине Софии Петровне. О них же часто упоминает в своём дневнике и Анастасия Васильевна.
Письма Великих Княжон к графине Гендриковой, и особенно письма Великой Княжны Ольги Николаевны, дышат доверием, любовью, простотой отношений и непринуждённой весёлостью. Княжны делились с Настенькой всеми своими впечатлениями, советовались в своих общественных делах и видели в ней как бы свою старшую сестру. Царская Семья была очень сдержанна в осуждении вообще людей и даже своих близких. Очень редко в письмах проскальзывает какое-нибудь недоброжелательное чувство к кому-нибудь. Чаще всего это выражается только в какой-нибудь юмористической форме. Но более рельефно выражаются Их симпатии. Так, видно, что наибольшей симпатией членов Императорской Фамилии пользовался Великий Князь Дмитрий Павлович, отношения к которому были как к любимому брату.
Анастасия Васильевна далеко не была человеком, которому были бы чужды земные желания, колебания, сомнения, раздражения и иные душевные и духовные побуждения, присущие существу мыслящему, живущему среди людей, ищущему у них любви для себя, для своей жизни, ищущему ответов на вопросы обыденной, окружающей обстановки, жизни. Она не чужда была слабостей, временных разочарований в окружающих, временных ошибок и искушений. В своём дневнике, посвящённом покойной матери, она пишет:
“Боже мой! Когда же кончится моя бесцельная, одинокая жизнь? Она меня тяготит, и теперь постепенно блекнут все утешения; больное, измученное, жаждущее любви сердце нигде не находит ответа и тепла…” [347]
“Пришлось спуститься с высоты, где царят утешение и мир, в самую тину житейскую, в самый центр житейских дрязг, суеты, забот; вникнуть и окунуться в окружающую жизнь, полную сложностей, интриги, пошлости и лжи людской…” [348]
“Мне казалось, что я найду просвет единственно в одном прежнем, сильном чувстве любви… но и здесь нашла только полное и окончательное разочарование…” [349]
“Я чувствую, что я начинаю черстветь, холодеть и на меня находят апатия и равнодушие ко всему, кроме душевной боли…” [350]
Разве в приведённых словах дышит не сама жизнь земная? Разве это мысли и чувства не земного существа? А между тем многие считали Анастасию Васильевну мистически больной, стоящей вне жизни, вне её реальных сторон и объясняли это близостью Гендриковой к Государыне, влиянием Последней в религиозно-мистическом отношении и больной экзальтацией. Совершенно верно, что молодая Анастасия Васильевна была требовательна к людям, что её не удовлетворяли ни люди, ни жизнь, её окружавшая, так как блистали они только внешней мишурной оболочкой, а она искала души в человеке, глубины и идеальности в жизни. Люди, не способные понимать духовных обликов Государыни Императрицы или Анастасии Васильевны Гендриковой, обвиняли их в страдании больной экзальтацией мистицизма, формальном исповедании религии и чуть ли не в кощунственном отношении к духу веры, заменяя его учениями старцев, различных кликуш и истеричек и чуть ли не оккультическими экспериментами в личной и государственной жизни.
Анастасия Васильевна, как и Государыня Императрица Александра Фёдоровна, была по вере истинной Православной христианкой, верующей силою разума и чистотою сердца. Для неё вера в Бога, в догматы Православной Церкви была той действительной, естественной силой, которая одна только может управлять в высшем значении этого понятия миром, людьми, их помыслами и чувствами, для приближения всего живущего к высокому идеалу человеческих взаимоотношений на земле, зиждущихся на законе Христовой любви. Отсюда в этой силе веры черпала она ответы и решения возникавшим в ней сомнениям и колебаниям; искала укрепления и возвышения своих духовных сил для правильного разрешения житейских проблем, требований долга, совести и морали. В ней же она удовлетворяла неутолённое на земле чувство сердца горящей ищущей души.
В этой здоровой и сильной религии Бога и вере во Христа Анастасия Васильевна была наставлена с юношеского возраста двумя наиболее ей близкими женщинами. Это были её покойная мать и Государыня Императрица Александра Фёдоровна.
Анастасия Васильевна любила свою мать необычайно большой, глубокой, преданной и сильной любовью. Тянувшаяся несколько лет тяжёлая, мучительная болезнь Софии Петровны и затем сама смерть создали в жизни любящей дочери неизлечимое горе, неослабное страдание. Но, с другой стороны, самоотверженный уход дочери за больной матерью, требовавший громадных сил и большого напряжения, воспитали в Анастасии Васильевне великую способность жить для другого, жертвовать другому всем и для облегчения состояния любимой и любившей матери находить в себе силы быть не только спокойной, но даже весёлой, дабы не возбуждать в матери сомнения, что болезнь её тяжела для дочери. Дочь находила истинное удовлетворение в самоотречении для матери, и действительно не чувствовала тяжести ухода за больной, но она страдала невероятно за любимую мать и заставляла себя быть весёлой, чтобы скрыть это страдание от матери и не увеличивать ещё более её мук.
Государыня, видя всю силу отчаяния и беспредельного горя, охвативших Анастасию Васильевну после смерти Софии Петровны, будучи исключительно чуткой в понимании душевных настроений близких людей и бесконечно верующей в благость Промысла Божия, одной высказанной, глубокой мыслью пробудила в Анастасии Васильевне сознание настоящего смысла, цели и назначения, предуказанных ей Богом для всей её дальнейшей жизни. Вот как говорит об этом моменте жизни и воспринятой идее сама Анастасия Васильевна в своём дневнике, посвящённом матери:
“Во всем, Ангел мой, я чувствую действие Твоих молитв обо мне. Опять нашла свою прежнюю Царицу, опять тем Ангелом Утешителем, которым Она была для Тебя в первые годы после смерти Папы. Ты тогда говорила, что Папа послал Её Тебе в утешение, а теперь Ты мне Её опять вернула такой, какой Она была тогда, и это мне такое утешение. Мне в душу запала мысль, которую Она мне сегодня сказала: «чтобы тот опыт страдания, который Господь мне послал в тебе и через тебя, я бы употребила на радость и утешение другим». Может быть, в этом должна быть цель, назначенная мне Богом”. [351]
Это было высказано Государыней в 1916 году. И действительно, вся последующая жизнь Анастасии Васильевны озарилась высоким светом самоотверженной работы и деятельности для других людей. Она пошла по пути мысли, заложенной в её духовном миросознании Государыней, не по чувству долга или обязанности, а потому, что уже иначе она не могла и мыслить. Всё более и более в ней стало крепнуть душевное спокойствие, равновесие чувств, ясность мысли и добровольная покорность перед волей Божьей. Она стала на истинный путь служения любви во Христе, который привёл её к мученическому, но желанному ею венцу за Тех, Кому она окончательно отдала свою душу на земле.
Расставаясь накануне переезда из Царского Села в Тобольск с комнатой своей матери и со всем, что было собрано в ней как память о матери, Анастасия Васильевна записала в своём дневнике последнее обращение к матери, воспитавшееся и развившееся в ней из завета, данного Государыней и поддерживавшегося Ею в “Настеньке” всею силою глубокого духовного влияния.
“Последний раз сижу я в уютном уголке, устроенном около Твоей образницы, окружённая твоими книжками, образами, и все мне говорит о Тебе. Завтра уже опять (третий раз после Твоей смерти) придётся разорить этот единственный уголок моего home (дома – англ.) и опять всё укладывать, и Бог знает, придётся ли когда его собрать? Впереди неведомый далёкий путь, а дальше полная неизвестность, но хотя сейчас мне тяжело и грустно и такая безумная жажда Твоей ласки незаменимой, так хочется положить голову к Тебе на плечо и отдохнуть (я так устала), но на душе всё же спокойно; я чувствую, что Ты со мной и слышишь меня, и я не могу не вылить душу Тебе, не выразить хоть отчасти всё пережитое, хотя я и знаю, что Ты видишь, понимаешь и знаешь каждое движение моей души, даже ещё легче, ещё яснее, чем раньше.
Я не могу уехать отсюда, не возблагодаривши вместе с Тобой Бога за тот чудный мир и силу, которую Он посылал мне за все эти почти 5 месяцев ареста.
И я знаю, что эти неземные чувства слишком хороши и высоки для меня. Не я их заслужила, а Ты мне их вымолила у Бога своими страданиями.
Ты всю жизнь жаждала и стремилась к миру душевному, как к высшему лучшему Божьему дару, и когда Ты, наконец, достигла его и наслаждаешься им в полном блаженстве, Ты делишься им со мной (как мы делили и страдания). Ты видишь, что я без этого не могла бы продолжать жизнь, и чем труднее и тяжелее делается моя жизнь, тем больше делается душевный мир.
Я поняла теперь, как и Ты, что это лучшее, самое большое счастье, которое может быть, что с этим чувством всё можно перенести, и я благословляю Бога и Тебя, Ангел мой, за это, потому что я уверена, что это мне послано по Твоим молитвам. Какое чудное спокойствие на душе, когда можешь всё и всех дорогих отдать всецело в руки Божий, с полным доверием, что Он лучше знает, что кому и когда надо. Будущее больше не страшит, не беспокоит. Я так чувствую и так доверяюсь тому (и так это испытала на себе), что по мере умножения в нас «страданий Христовых, умножается Христом и утешение наше» (2 Коринфянам, 1, 5) (…)
Я знаю, что Ты везде будешь со мной, будешь вести меня по тому пути, по которому я должна идти, и я закрываю глаза, отдаюсь всецело, без сомнения и вопросов, или ропота в руки Божии, с доверием и любовью, и знаю, что ты умолишь Бога поддержать меня и в минуту смерти, или если мне ещё будут испытания в жизни“.
На этом кончается дневник Анастасии Васильевны, посвящённый матери». [352] [353]
События Февральской Смуты застали Графиню А. В. Гендрикову по пути в Ялту, куда она срочно выехала, чтобы навестить свою заболевшую сестру Александру (Иночку). Но, прибыв в Севастополь, она узнаёт о произошедших в Петрограде событиях и, так и не повидав сестру, возвращается обратно в Царское Село.
И, надо сказать, её возвращение было, что называется, ко времени.
8(21) марта 1917 года, за два часа до того, как Александровский Дворец по приказу Генерал-Лейтенанта Л. Г. Корнилова стал тюрьмой для всех тех, кто пожелал в нём остаться, Графиня А. В. Гендрикова вновь приступила к своим служебным обязанностям, записав в дневнике: «Слава Богу, я успела приехать вовремя, чтобы быть с Ними».
И воистину: благодарить Господа за возможность быть арестованной – редкое встречаемое чувство, не говоря уж о том, сколь редкое это человеческое качество.
А когда по постановлению Временного Правительства Августейшая Семья должна была последовать в далёкий Тобольск, она без колебаний последовала за Ней, даже не предполагая, что всего через каких-то десять месяцев именно из этого сибирского города начнётся её скорбный путь на Уральскую Голгофу.
По прошествии лет брат Настеньки Граф А. В. Гендриков [354]вспоминал:
«Как живой стоит в памяти образ покойной сестры, когда накануне отъезда в Тобольск, уходя, она махнула мне рукой на прощание. Сердце подсказывало, что больше мы с ней в этом мире не встретимся». [355]
Как в Царском Селе, так и в Тобольске Государыня из-за невозможности личных встреч зачастую обменивалась с находящейся около Царской Семьи Настенькой письмами в виде записочек. А Графиня А. В. Гендрикова, движимая бесконечной любовью к Государыне, всегда была Её верным утешителем.
Но и «тобольский период» не принёс в душу Настеньки желанного успокоения.
Первые для неё неприятности были связаны с неожиданным приездом в Тобольск бывшей Личной Фрейлины Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны – Маргариты Хитрово. Явившись в город 15 августа, без какого-либо на то разрешения властей, М. С. Хитрово в тот же день была арестована. С самой первой минуты своего пребывания на тобольской земле всё поведение М. С. Хитрово выдавало в ней неумелую заговорщицу, что, в свою очередь, послужило причиной для допроса всех лиц, с кем она успела, что называется, обмолвиться словом. А её кратковременное пребывание в комнате, занимаемой Графиней А. В. Гендриковой в доме Корнилова, и вовсе послужило причиной для обыска, после проведения которого Настенька была лишена права на свободное передвижение по го-роду.
Но едва закончился её домашний арест, как Анастасию Васильевну ждало новое испытание.
Приехав в Тобольск, дочь Е. С. Боткина, Татьяна, попросила солдата, препровождавшего её на квартиру Полковника Е. С. Кобылинского, показать ей дом, где помещаются арестованные. Оказавшись рядом с Корниловским домом, где проживала свита, Т. Е. Боткина сразу же чуть ли не столкнулась с Графиней А. В. Гендриковой. Памятуя случай с М. С. Хитрово, та отскочила от неё с возгласом: «“Не подходите ко мне, не подходите”, – и, справившись, благополучно ли я доехала, не прошла к двери до тех пор, пока я не ушла». [356]
Ситуация с предосторожностями порой граничила с анекдотической. Так, в конце 1917 года, едва оправившись после операции аппендицита, в Тобольск прибыла Личная Фрейлина Государыни Императрицы Александры Фёдоровны и подруга Графини А. В. Гендриковой – Баронесса София Карловна Буксгевден.
При этом курьёзность ситуации, как таковой, заключалась в том, что и у Баронессы С. К. Буксгевден, и у Графини А. В. Гендриковой были совершенно одинаковые шубы, пошитые ими в лучшие времена. Так вот, абсолютно не сговариваясь между собой, обе дамы явили эти шубы на обозрение караула. И причём, фактически, в одном месте. София Карловна явилась в ней в корниловский дом, а Анастасия Васильевна, минутой ранее вышла из него, чтобы направиться в «Дом Свободы». Ничего не подозревавшие солдаты охраны, как говорится, ни сном ни духом не ведавшие о существовании в одном городе шуб-близнецов, изловили Настеньку, искренне считая, что поймали баронессу, пытавшуюся проникнуть к Царской Семье вопреки всеобщему запрету, так сказать, по собственной инициативе. И хотя Баронесса С. К. Буксгевден приехала в Тобольск с личного разрешения А. Ф. Керенского, об этом охране пока что не было известно. Да и выполнять распоряжение «временных» после случившегося в Петрограде и Москве Октябрьского переворота они не особо стремились… Чуть ли не с торжеством изловив «ослушницу», они уже надеялись её примерно наказать, как вдруг пред их очи предстало «содержимое» шубы – Графиня А. В. Гендрикова. Теперь караульные вообще ничего не понимали – если графиня здесь, то кого в таком случае пропустил в дом часовой? В общем, примерного наказания не состоялось, хотя шума и гвалта среди охраны, по словам очевидцев, было много.
Чтобы быть ближе к Царской Семье, Графиня А. В. Гендрикова, с разрешения комиссара В. С. Панкратова, некоторое время выступает в роли учительницы, обучая Русской истории младших Великих Княжон.
Все основные события, происходившие в Тобольске, Анастасия Васильевна заносила в свой личный дневник, привычка вести который у неё завелась в 1906 года. Её последний дневник за 1918 год был впоследствии приобщён к материалам дела в качестве одного из вещественных доказательств. [357]А его содержание – бесценная живая хроника событий тех далёких дней:
«1-го Янв. [аря] Были у обедни в 3 ч. утра все, кроме О. Н. [358]и Т. Н. [359](у них краснуха). Служил другой священник. [360]
3-го Янв. [аря] Изу [361]всё не пускают в дом [№]1; [362]солдаты даже поднимали вопрос о её выселении из дома Корнилова. [363]Она ищет квартиру.
5-го Янв. [аря] В 3 часа была вечерня с водосвятием. У М. Н. [364]тоже краснуха. У Алексея Ник. [олаевича] была очень лёгкая; уже прошла.
6-го Янв. [аря] Были утром в церкви. Государь был в пальто без погон. Солдаты все эти дни скандалят по этому поводу, требуя, чтобы все сняли их. Служил тот же священник. О. Алексей вернулся из Оболана, [365]но служить ещё не может. (!)
11-го [Января]. По требованию солдатского комитета Иза должна была выехать из дома Корнилова и переехать в две комнаты на Рождественской улице.
14-го [Января]. В церкви не были. Солдаты постановили пускать в церковь только по двунадесятым праздникам. Была обедница дома в 11. Вечером “Les Deux Timides”. [366]
18-го [Января]. На днях приехала первая партия солдат (11 человек в 4-й полк [367]) на смену. Последние дни много разговоров относительно постановления охраны спирта (обещано по 400 р. каждому солдату).
21-го [Января]. Вчера и сегодня служба дома. Вечером “A la Porte” (Т. Н. и Mr. Gilliard [368]).
27-го [Января]. По постановлению солдатского комитета Панкратову [369]и Никольскому [370]предложено покинуть дом Корнилова и сдать должность. Комендант и офицеры утверждены. Относительно охраны спирта ничего ещё не решено, по-видимому, ничего не будет.
Читать бесплатно другие книги:
