Здесь мертвецы под сводом спят Брэдли Алан
– Полагаю, вы хотите задать мне вопрос о том мужчине, которого убили на вокзале.
– Убили? – повторил инспектор. Он чуть – но все же нет – не подавился этим словом.
– Кто-то сказал, что его толкнули. Не знаю, кто.
– Толкнули? Вот как говорили?
– На самом деле сказали «столкнули». Кто-то его столкнул. Я не видела говорившего и не узнала голос. Удивлена, что никто вам об этом не сказал.
– Что ж, ладно. Нам надо допросить еще много свидетелей. Уверен, что один или несколько из них смогут подкрепить твое заявление.
Если бы я отвечала за полицейское расследование, я бы в первую очередь искала человека, сказавшего: «Кто-то его столкнул», а не тех, кто мог просто услышать эти слова, – подумала я.
Но я ничего не сказала. Не хотела раздражать инспектора.
– Говорят, ты первая оказалась рядом с жертвой.
– Я была не первой, – возразила я. – Там были люди до меня.
Инспектор Хьюитт извлек записную книжку из кармана и сделал запись своей ручкой «Биро».
– Начни с того момента, когда поезд неожиданно затормозил.
Однако нет нужды пересказывать ему слова, произнесенные незнакомцем: нет нужды говорить ему, что Егерь – кто бы он ни был – в серьезной опасности.
– Поезд затормозил, – начала я. – Кто-то закричал. Я подумала, что могу помочь. Подбежала к краю платформы, но было уже поздно. Мужчина был мертв.
– Как ты это поняла? – поинтересовался инспектор, уставив на меня внимательный взгляд.
– Ни с чем не спутаешь эту полную неподвижность, – ответила я. – Ее нельзя подделать. Шевелились только волоски на его предплечье.
– Ясно, – сказал инспектор Хьюитт и сделал еще одну заметку.
– Они были золотистые, – добавила я.
– Благодарю тебя, Флавия, – сказал он. – Ты очень полезна.
Обычно подобный комплимент из уст инспектора Хьюитта заставлял мою голову кружиться от радости, но не в этот раз.
Был ли он «ироничен», как это называет Даффи? Она однажды сказала мне, что это слово означает завуалированный сарказм: клинок, прикрытый шелком.
«Улыбающийся человек с ножом!» – прошипела она жутким голосом.
Я печально улыбнулась инспектору Хьюитту, что показалось мне соответствующим ситуации, а затем повернулась и пошла назад по тропинке. Я подняла «Глэдис», и мы двинулись домой через поля.
Когда я была уже достаточно далеко, под предлогом того, что мне надо поправить косички, я бросила быстрый взгляд назад.
Инспектор Хьюитт стоял на том же самом месте, где я его покинула.
Ундина встретила меня у кухонной двери.
– Тебя везде искали, – объявила она. – Они в ярости, могу тебе сказать. Ибу хочет видеть тебя немедленно.
В привычных обстоятельствах я бы ответила на такой приказ словами, от которых волосы матери Ундины встали бы дыбом навечно, но я сдержалась.
В доме достаточно давящая атмосфера и без моей помощи.
Так что, как идеальная маленькая леди, я повернулась и грациозно двинулась по ступенькам.
Сама не могу в это поверить.
Доггер расквартировал корнуольских де Люсов в спальне над северным фасадом, в пахнущей плесенью комнате с кремово-зелеными обоями, из-за которых она выглядела как пещера, в которой дозревает сыр рокфор.
Я постучала и вошла до того, как Лена мне разрешила.
– Где ты была? – требовательно спросила она.
– Снаружи, – ответила я, не собираясь облегчать ей дело.
– Тебя все искали, – продолжила она. – Твой отец потерял сознание у гроба твоей матери. Это было ужасно. Ужасно!
– Что? – Я не могла поверить своим ушам. – Его вахта только вечером.
– Бедняга практически не отлучался от нее с тех пор, как сегодня утром ее принесли домой. Тетушка Фелисити была рядом с ним. Ее бдение заканчивается в шесть сорок восемь, и они хотят, чтобы ты сменила ее – вместо отца.
– Благодарю, кузина Лена, – сказала я. – Так и сделаю.
Я вышла из комнаты и тихо прикрыла дверь, оставляя ее на волю рокфора.
Оставшись одна в вестибюле, я прислонилась к стене и сделала глубокий вдох.
Я не беспокоилась об отце: Доггер наверняка уложил его в кровать, и даже не сомневалась, что в его ведомстве все под контролем.
Лена ни слова не сказала о вызове доктора, так что я была вполне уверена, что дело просто в истощении, обычной усталости.
Отец почти не отдыхал с тех пор, как пришла новость о смерти Харриет, и теперь, когда ее привезли домой в Букшоу, он спал еще меньше.
Что меня беспокоило, так это то, что до моего дежурства остается лишь пара часов и у меня мало времени на подготовку. Добрая судьба увеличила время, которое я смогу провести с Харриет, в три раза: вместо четырех часов сорока восьми минут у меня теперь есть больше четырнадцати часов, хотя в три приема, – отцовская вахта, Фели и моя (с перерывом на бдение Даффи, конечно), – чтобы вернуть Харриет к жизни.
Будет только один шанс – один-единственный, – чтобы убедить семью в том, что я чего-то стою. Если я потерплю неудачу, то навеки останусь отверженной.
Нельзя терять ни секунды.
Отныне все зависит от Флавии де Люс.
16
Оставшись в одиночестве в своей лаборатории за крепко запертой дверью, я приступила к последним приготовлениям.
Эсмеральда без всякого любопытства взглянула на меня со своего насеста.
Первый шаг – разложить необходимые инструменты: отвертку, ножницы для резки металла, оцинкованное ведерко для угля и фонарик.
Первый инструмент предназначался для того, чтобы открыть гроб Харриет; второй – разрезать металлическую обшивку; третий и четвертый – извлечь остатки сухого льда, в котором, по моим предположениям, хранилось ее тело; и пятый – добавить света месту действия, освещаемому лишь неверным мерцанием свечей.
Потом потребуются иглы для подкожных инъекций – два прочных и несколько подозрительных образчика из поистине впечатляющей коллекции лабораторных инструментов дядюшки Тара.
Я достала из кармана носовой платок и развернула его: там лежали два флакончика с аденозинтрифосфатом, великодушно подаренные мне доктором Дарби, и бутылочка тиамина, переданная мне Аннабеллой Крюикшенк в знак открытого неповиновения ее брату Ланселоту.
Если Ундина или Лена и заметили что-то выпирающее под моим свитером, то ничего не сказали.
Затем, готовясь к делу, я освежила в памяти соответствующие страницы из дневника дядюшки Тара, касающиеся воскрешения мертвых.
Воскрешения Харриет де Люс.
Я подтащила высокий стул и начала перечитывать строчки, написанные паучьим почерком.
Даже самому невнимательному читателю было очевидно, что дядюшка Тар экспериментировал на кроликах. Страница за страницей были заполнены нарисованными от руки таблицами и графиками, фиксирующими время, дозы и результаты его попыток по воскрешению двадцати четырех кроликов, которые именовались Альфа, Бета, Гамма, Дельта и так далее вплоть до Омеги.
Все они, за исключением Ипсилона, у которого, как подозревал дядюшка Тар, было слабое сердце, успешно вышли из состояния клинической смерти и дожили до следующего дня, чтобы подвергнуться новым экспериментам.
Я читала, и мои глаза слипались, и этому еще больше способствовал микроскопический почерк дядюшки. Раз-другой я клюнула носом, начала читать сначала, несколько раз глубоко зевнула и…
Я проснулась совершенно дезориентированная. Моя щека лежала на лабораторной скамье в лужице слюны.
Я вяло покачала головой и покрутила шеей, пытаясь стряхнуть тупую боль, которая всегда приходит, когда спишь днем.
Открыла дверь и торопливо вошла в спальню проверить, который час.
Шесть часов сорок четыре минуты!
Я проспала остаток дня, и у меня остается лишь четыре минуты, чтобы дойти до будуара Харриет и занять свой пост. Мне придется вернуться за своими инструментами и ингредиентами позже.
Со скоростью артиста-трансформатора из мюзик-холла я стащила мятую одежду и натянула мой лучший черный сарафан и чистую белую блузку. Длинные черные колготки и пара ненавистных черных пристойных туфель завершили мой наряд.
Пригладив волосы пальцами вместо расчески, я расправила косички.
Слишком поздно толком приводить себя в порядок, так что я просто протерла сонные глаза, слюной смыла полосу грязи с подбородка и поспешила в западное крыло.
– Ты опоздала на две с половиной минуты, – заявила тетушка Фелисити, бросив взгляд на наручные часы.
– Меня задержала толпа снаружи, – сказала я, и в моих словах была крупица правды. Толпа безмолвных плакальщиков простиралась через весь коридор второго этажа, вниз по лестнице, по вестибюлю наружу во двор и, насколько я знала, дальше всю дорогу до деревни.
Я попросила женщину во главе очереди – незнакомую, поспешу сказать, – подождать чуть-чуть подольше, перед тем как входить: надо решить срочный семейный вопрос, перед тем как возобновить посещения публики. Она напряженно посмотрела на меня обиженными голубиными глазами. Честно говоря, она сильно меня беспокоила.
Мне хотелось закричать ей в лицо: «Опермент». Это короче, чем произносить «желтая мышьяковая обманка» – непрофессиональный термин для As2S3, или трисульфида мышьяка.
Не успела тетушка Фелисити что-то сказать, как я сменила тему.
– Я беспокоюсь за отца, – заговорила я. – Что с ним случилось? Я не думала, что он должен был дежурить до настоящего времени.
– Он не мог держаться в стороне, – ответила тетушка Фелисити. – Поднялся по лестнице вместе с ней и оставался рядом, пока не обессилел. Очень хорошо, что я оказалась рядом и позвала на помощь.
– Доггера? – спросила я.
– Доггера, – подтвердила она. И у меня не было вопросов, пока она не добавила: – Кого еще я могла позвать?
– Ну, доктора Дарби. Мне следовало догадаться…
– Фи! – чуть не плюнула тетушка Фелисити. – Доггер обладает более высокой квалификацией, чем половина медиков в королевстве.
– Доггер?
– О, не надо делать такой удивленный вид, девочка. И закрой рот, это не сработает. Я думала, ты давно уже обо всем догадалась.
– Ну, я всегда знала, что он обладает обширными познаниями в области медицины, но казалось…
– Чепуха! Ты знаешь много стряпчих, трактирщиков, жокеев или епископов, которые могут правильно сложить сломанную бедренную кость или вырезать воспаленные миндалины?
– Ни одного, – признала я.
– Именно, – подтвердила тетушка Фелисити. – И так было всегда, верно? Совершенно очевидно.
Она так наслаждалась моим неведением, что я на миг подумала, что она сейчас закукарекает от радости.
Но неожиданно все встало на свои места. Сколько раз в прошлом Доггер точно описывал мне клиническую картину различных медицинских состояний? Я даже не могу сосчитать. Почему, подумала я, мы так часто не замечаем то, что у нас под самым носом?
Ну я и балда. Хотя я всегда гордилась своей способностью сложить два и два, в результате-то я получала три. Унизительно!
– Он был вместе с отцом в лагере военнопленных, верно? В тюрьме «Чанги» в Сингапуре?
Этот эпизод семейной истории я вытащила из миссис Мюллет и ее мужа Альфа по крупицам, слишком маленьким, чтобы они привлекали внимание по отдельности.
– Доггер не раз спасал жизнь твоему отцу, – с неожиданной мягкостью произнесла она. – И поплатился за это.
Мерцающий свет свечей искажал лицо тетушки Фелисити шевелящимися тенями, и казалось, будто эту историю рассказывает незнакомка.
– Японцы приговорили твоего отца к смерти. За какое преступление? За отказ назвать людей под его командованием, которые участвовали в планировании побега. Я не стану рассказывать тебе, Флавия, что они с ним делали, это неприлично.
Она помолчала, давая мне возможность переварить ее слова.
– Несмотря на примитивные условия и имея в распоряжении немногим большее, чем столовые приборы, Доггер каким-то образом сумел помочь твоему отцу не истечь кровью.
Мое горло вмиг пересохло и окаменело. Я не могла сглотнуть.
– За это вмешательство Доггера отправили работать на Дорогу смерти.
Дорога смерти! Железная дорога протяженностью в двести с лишним миль, построенная военнопленными через недоступные холмы и джунгли из Таиланда в Бирму. Я с ужасом смотрела на жуткие фотографии в старых журналах: рабочие-скелеты с изможденными лицами, грубые могилы вдоль обочины. Сто тысяч погибших. И хуже, намного хуже, читать об этом было слишком тошно.
– Что касается Доггера, – продолжила тетушка Фелисити, – это было только начало. Его отправили работать на Перевал адского огня – печально известный отрезок дороги, где его и других заключенных заставляли продалбливать скалу примитивными орудиями и голыми руками.
– Какой ужас, – произнесла я и тут же осознала, как банальны мои слова.
– Разразилась эпидемия холеры, как часто бывает в таких ужасающих условиях. Потом дизентерия, за ней голод, а потом… Несмотря на то, что он сам был в ужасном физическом состоянии, Доггер пытался уменьшить потери.
Она внезапно замолчала.
– Я думаю, что на этом лучше опустить занавес над сценой, Флавия. Некоторые вещи слишком ужасны, чтобы описывать их простыми словами.
Мой разум понимал, что она имеет в виду, хотя я не могла это осознать.
– Твой отец и Доггер снова встретились только в конце войны, случайно оказавшись в госпитале Британского Красного Креста. Они не узнали друг друга, пока их не представил капеллан. Потом падре сказал, что при виде их воссоединения даже Господь заплакал…
– Пожалуйста, тетушка Фелисити, – попросила я. – Больше ничего не хочу слышать.
– Ты разумное дитя, – заметила она. – Я не хочу больше ничего тебе рассказывать.
Мы еще несколько минут постояли в молчании. Потом, не сказав ни слова, тетушка Фелисити развернулась и покинула комнату, оставив меня наедине с Харриет.
17
Я прислушалась к тихому гулу голосов по ту сторону двери.
Сделав глубокий вдох и повернув ручку, я торжественно выступила в коридор.
– Леди и джентльмены, – объявила я. – Друзья… соседи…
Я отчаянно пыталась вспомнить, как это формулировал отец.
– Я знаю, что вы терпеливо и очень долго ждали, и не могу выразить, как наша семья это ценит. Но, к сожалению, мы должны закрыть дом до конца дня. Вы представляете, как много вещей нужно сделать перед похоронами моей матери, и я…
Призыв к их воображению пришелся очень кстати, но все равно послышался гул разочарования.
– Все в порядке, голубушка, – сказала женщина с голубиными глазами, и я чуть не зашлась в приступе истерического смеха из-за шутки, понятной только мне. – Мы все знаем, через что тебе пришлось пройти, так что не надо повторять дважды, когда нам надо очистить помещение.
– Вы очень добры, – сказала я. – Спасибо за понимание. Мы продолжим утром в четверть девятого.
К этому времени дежурство Даффи подойдет к концу, и к добру или нет, я закончу большую часть своей работы.
Если, как я надеюсь, ночью свершится история, рано утром скорбящие обнаружат, что склеп, так сказать, опустел.
День обещает быть интересным.
Женщина с голубиными глазами уже собралась было уходить, но обернулась и обратилась ко мне почти с отчаянием:
– Мисс Харриет однажды присматривала за мной и моей сестрой. Нашу маму неожиданно увезли с приступом аппендицита, и мисс Харриет, благослови ее Господи, приготовила нам сладкие сэндвичи.
Я грустно улыбнулась ей: грустно, потому что возненавидела ее, нет, не возненавидела, – позавидовала ей из-за этого внезапного воспоминания о Харриет, которая никогда не делала мне сладких сэндвичей – и никаких других, если уж на то пошло, насколько я могу вспомнить.
Мое объявление передавалось из уст в уста по очереди; люди начали неохотно разворачиваться, и через несколько минут коридор опустел.
Когда несколько последних человек ушли по западной лестнице, я тихо проскользнула сквозь обитую сукном дверь, открывавшуюся в северо-западный угол дома, и кружным путем пробралась в восточное крыло. Опять-таки, если не считать Лены и Ундины, тут мало шансов кого-то встретить.
Через несколько минут я уже возвращалась из лаборатории, мысленно перечисляя список инструментов, которые я аккуратно приготовила: ножницы для резки металла, фонарик, перчатки, отвертку и ведерко, не говоря уже об АТФ и тиамине, которые лежали у меня в кармане, предусмотрительно завернутые в носовые платки. В ведерке стоял медный будильник, отсутствие которого могло бы поставить под угрозу всю операцию.
Вернувшись в будуар Харриет, я благодарно прислонилась к двери и испустила вздох облегчения. Меня никто не застукал.
Замок приятно щелкнул, когда я повернула ключ и затем убрала его в карман.
Вот так, – подумала я, бросая взгляд на часы. – Пора показать, из чего ты сделана, Флавия.
Семь часов двадцать две минуты.
Пора снять черную пелену, покрывающую гроб Харриет.
Но перед тем как приняться за работу, я заменила и снова зажгла все свечи в изголовье и изножье катафалка, которые уже начали угасать.
Мне потребуется весь свет и все тепло, которое они смогут предоставить.
Dare Lucem.
Шурупы в гробу были простой частью задачи. Поскольку они были новыми и не успели покрыться плесенью и заржаветь на каком-нибудь старом сыром кладбище, вытащить их до нелепости легко. Удивительно быстро я их ослабила.
Теперь наступил момент истины.
– Святой Танкред, помоги мне, – прошептала я. – Харриет, прости меня.
С этими словами я подняла крышку гроба.
Все было так, как я ожидала: под деревянной крышкой находился внутренний цинковый гроб. Цинк, хоть он немного тяжелее свинца, так же легко разрезать специальными ножницами, как и масло.
А под цинком должна быть моя мать. Как она выглядит?
Я начала мысленно готовиться к этому. Заставила думать себя как ученого.
Если ее тело изуродовано, я не стану продолжать. Нет смысла.
Но если же она чудом сохранилась в леднике, я сразу же приступлю к попыткам вернуть ей жизнь.
Я проковыряла маленькую дырочку в цинке кончиком отвертки и воткнула в нее лезвие ножниц для резки металла.
Щелк!
Это труднее, чем я предполагала.
Щелк!
Большой и указательный пальцы уже начинали болеть.
Легкий порыв воздуха – или это мое воображение? – вырвался из гроба. Я сморщила нос от специфического запаха земли, льда и чего-то еще.
Это легчайший запах духов Харриет, «Миратрикс»?
Наверное, мне лишь хочется, чтобы это было так.
Щелк!
Мои пальцы заболели, но я продолжала резать.
После того, что показалось вечностью, я вырезала треугольник со сторонами по футу каждая. Если мои расчеты верны, я тружусь прямо над лицом Харриет.
Осторожно, – подумала я. – Не порань ее.
В этот самый момент я осознала, что забыла паяльник. Если мне понадобится запечатать внутренний гроб, надо будет заварить разрезы, которые я сделала в цинке.
Для этого мне потребуется не только паяльник и изрядное количество мягкого припоя, но и достаточный объем флюса. Первые две вещи найти несложно: дядюшка Тар прекрасно укомплектовал свою лабораторию разными инструментами, чтобы ему никогда не понадобилось приглашать слишком любопытных мастеровых для ремонта водопровода. Флюс, однако, – совсем другое дело. Я планировала приготовить его самостоятельно, «убив» водный раствор серной кислоты кусочками цинка.
Чтобы это сделать, придется еще раз сбегать в лабораторию и снова отложить процесс.
Щелк!
И вот еще что: хотя я не боюсь трупов, этот случай совсем другой. Что, если зрелище моей замороженной матери повергнет меня в совершенно непредвиденный шок?
Есть только один способ это узнать.
Я воткнула отвертку в верхнюю часть разреза и пальцами отогнула цинк.
Меня охватил приступ слабости. Я чуть не потеряла сознание.
Там, в нескольких дюймах от моих жадных глаз, покоясь в щупальцах клубящегося газа, показалось лицо моей матери, давно утраченной Харриет.
Если не считать легкого почернения на кончике носа, она выглядела в точности так же, как на всех ее фотографиях, которые мне довелось видеть.
К счастью, ее глаза были закрыты.
Она легко улыбалась – это первое, что я заметила, и ее кожа была бледной, как у сказочной ледяной принцессы.
Это все равно что оказаться лицом к лицу с более взрослой версией себя в ледяном зеркале.
Меня сотрясла дрожь.
– Мама, – прошептала я, – это Флавия.
Она, конечно, не ответила, но мне все равно было необходимо поговорить с ней.
Что-то скользнуло рядом с ее шеей: кусочек отвержденной двуокиси углерода. Я была права. Перед долгой дорогой домой ее упаковали в сухой лед.
Из гроба поднимались пары, они извивались в огне мерцающих свечей, а затем медленно опускались на пол и образовывали слой тумана, охвативший мои лодыжки.
Я коснулась ее лица указательным пальцем. Холодная.
Как легко это говорить и как сложно сделать.
Я осознала, что во мне шевелятся чувства, будто змеи в яме.
Какая-то часть меня, которую я не могла контролировать, заставила меня наклониться и поцеловать ее в губы.
Твердые и сухие, словно пергамент.
– Давай же, Флавия, – говорила я себе. – У тебя мало времени.
Мне надо изначально знать, сохранилось ли хоть какое-то тепло, хоть какое-то движение сердца. Конечно, ничего такого быть не должно, но надо убедиться. Каждый эксперимент должен начинаться с определенных основ.
Харриет была все еще одета в альпинистский костюм, в котором ее обнаружили, – куртку из габардина цвета загара, которая уже начинала разлагаться или по крайней мере смягчаться от тепла свечей.
Я расстегнула жесткую пуговицу на ее груди и просунула руку внутрь, нащупывая ее сердце.
Как обычно, меня охватил иррациональный страх, который мне всегда внушают трупы: ощущение, что мертвец вот-вот вскочит, закричит «Бу!» и вцепится в твою руку ледяной хваткой.
Конечно же, ничего такого не случилось.
Что действительно случилось, так это то, что пальцами я нащупала среди того, что ощущалось как слои шерсти, шелка и хлопка, нечто более твердое, чем ткань.
Я как можно осторожнее просунула руку дальше. Что бы ни было спрятано в одежде Харриет, оно было немного влажным от сухого льда и хрупким.
Я ухватила это большим и указательным пальцами и медленно извлекла на свет: большой бумажник из промасленной ткани. Твердый, как замороженная рыба.
С величайшей осторожностью я его открыла, но все равно от него отвалились несколько чешуек, упав на грудь Харриет.
Внутри обнаружился листок сероватой, пахнущей плесенью бумаги, покрытый пятнами от воды и сложенный в четыре раза.
Когда я его разворачивала и читала написанные карандашом слова, мои руки дрожали:
Это последняя воля и завещание Харриет де Люс.
Сим я передаю и завещаю…
Бум!
У меня сердце в пятки упало.
В дверь с грохотом заколотили: Бум! Бум! Бум! Бум!
Первой моей мыслью было то, что этот шум разбудит отца, спальня которого находится рядом с будуаром Харриет. Или, быть может, Доггер дал отцу что-нибудь снотворное?
– Кто там? – спросила я дрожащим голосом в неожиданной тишине.
– Это Лена, – донесся шипящий ответ, заглушаемый толстыми панелями. – Открой дверь и впусти меня.
Читать бесплатно другие книги:
