Ильгет. Три имени судьбы Григоренко Александр
— Не ври, — пискнул Печень.
— Я не вру!
Паук обоими руками схватил головы братьев и столкнул их лбами.
— Росомахи, слушайте меня. Когда волки будут вот здесь, — он указал на тропу, которой они шли еще недавно, — тогда нам конец.
Мы не отобьемся, даже если перестреляем половину.
Лица братьев вытянулись.
— Что делать, Хэтанзи? — прошептал Оленегонка.
— Надо бежать туда, откуда пришли, к Сорожьему озеру.
— А следы? — спросил Печень. Голос его дрожал, как перед наступлением слез. — Ведь он там… Нохо.
— Если мы доберемся до озера, по следу пойдут все — так сказал Хунгаль. Тогда ему не уйти. Думай, глупый твой нос… А теперь молитесь своим ногам.
Они оставляли долину, держа луки готовыми к стрельбе. Паук бежал последним, часто оглядываясь назад, чтобы видеть стаю. Волки двигались все той же петлей — справа, слева и сзади бегущих.
— Обходят! — крикнул Печень. Он дышал тяжело.
— Не обойдут. Терпи, скоро будет легче.
Паук знал, о чем говорил: долина постепенно сужалась и переходила в ущелье, по которому можно идти только по одному. Тогда стая вытянется в линию и напасть на людей станет намного труднее. Паук уже убедился в чудесном общем разуме стаи и понимал: если волки захотят напасть и получить легкую добычу, то сделают это скоро, до того, как долина уйдет в ущелье.
Но стая бежала мерно и не показывала явного желания напасть.
— Смени меня.
Оленегонка встал на место Паука и бежал спиной вперед — в этом умении ему не было равных.
До ущелья оставалось совсем немного, когда стая прекратила погоню.
— Они уходят, — крикнул Оленегонка. — Уходят волки!
— Не останавливаться.
Паук почувствовал, как тяжесть сползает с души. Видимо, то же чувствовали братья. Они остановились у реки, над которой нависали лесистые бока гор. Пока бежали, Паук вспомнил о Рукавичке — она исчезла, как только появилась стая. Он не держал на нее зла, — путь всякой собаки заканчивается там, где начинается путь волка. Храбрый дурак Маут не понимал этого.
Но участь собаки тут же прояснилась, когда Паук увидел ровную цепь изрытых маленьких следов. Рукавичка бежала к Сорожьему озеру, чтобы привести подмогу людям, окруженным волками.
Длинноногий Паук Хэтанзи чуть не заплакал от нежности.
Они шли, пока тьма не рухнула в ущелье.
Все трое добрались до озера едва живыми. Ночь они провели на ветвях старой коренастой сосны и почти не спали. Пока радовались удаче, гнали по следу, уходили от волков, забыли о голоде и усталости, но с рассветом каждый из них чувствовал себя стариком или больным. Холод крепчал и высасывал силы. Сушеное мясо не вернуло прежней бодрости, но все же не дало совсем ослабнуть.
Таким же было и все войско, собравшееся у озера Сороги. Воины Передней Лапы крепились, но мысли их были мрачны, — никто не нашел даже малого следа. Юколы оставалось совсем немного, чтобы есть сырое мясо требовалось мужество, и холод — враг, перед которым бессильны даже самые храбрые, — подбирался все ближе.
Отряд Длинноногого Паука пришел одним из последних. Но прежде появилась собака. Приплясывая на тонких лапах, она бегала между людьми, скулила и пыталась заглянуть в лицо каждому. Некоторые разговаривали с ней, но многие отгоняли. Люди понимали, что собака, вернувшаяся из тайги без хозяина, никогда не принесет доброй вести. Если бы в этот поход они могли взять хоть пригоршню тепла и хорошей еды, то, не раздумывая, бросились бы по следу. Но сейчас души размякли, и в ногах не было прежней упругости. И потому Передняя Лапа велел ждать, чтобы дать время прийти оставшимся отрядам. Это была лишь отговорка. Когда пришли все, кроме тех троих, никто не двинулся с места, не подал голоса, и Хунгаль молчал. Каждый думал о своем…
Пещера
Весть, которую принес Длинноногий Паук и его братья, подарила воинам новые тела. Люди собрались вокруг Передней Лапы и братьев, они кричали, будто видели перед собой легкую войну с богатой добычей, и даже известие о волках не смутило их.
— Что может стая против четырех десятков луков?! — кричали они.
С этими криками воинство выдохнуло тоскливые мысли о неудаче, подступающем холоде и двинулось по становому пути. Они шли, срываясь на бег, некоторые жевали на ходу — ремни сушеного мяса свисали изо ртов. Дорога через ущелье в долину заняла совсем немного времени. День обещал победу и избавление. Солнце прошло только треть пути, и небо было по-прежнему чистым.
В долине Паук показал вожаку двойной след — даже уходя от волков, он велел братьям не наступать на него.
— Женщину себе нашел, — сказал он Передней Лапе, показывая на отпечатки ног, вдвое меньше тех, что, по его мысли, принадлежали Нохо.
На изрытом лице Хунгаля мелькнуло что-то, напоминающее улыбку.
— Крепкий парень…
Другие воины смотрели и дивились, но никто не сомневался, что следы принадлежат человеку, который разрешит проклятие Матери Огня.
Они не ошибались.
В середине дня войско прошло долину и оказалось среди гор с плоскими вершинами. Следы вели к одной из них — почти голой — и терялись в каменной осыпи. Хунгаль остановил людей. Он долго смотрел вверх и вдыхал медленно, будто надеялся отыскать в воздухе запах жилья.
— Он прячется в этой горе, — наконец сказал вожак негромко и спокойно, будто видел перед собой Нохо.
Длинноногий Паук стоял рядом.
— Поговори со своей умной рыжей сучкой. Может, она покажет нам путь?
Рукавичка держалась в отдалении от прочих собак, сильных разномастных псов, немного притихших после пути через долину, покрытую широким узором волчьих следов. Паук обнял ее за шею, что-то сказал на ухо, и Рукавичка побежала вверх. Ее тонкие, упругие лапы легко находили опору между камней. Вскоре она исчезла из виду и спустя немного времени подала голос с высоты.
— Там, — сказал Передняя Лапа, не отрывая взгляда от вершины.
Он обернулся к Пауку и несильно ударил его кулаком в середину груди.
— Ты пойдешь со мной.
Паук улыбнулся. Внезапно из-за спины вожака показался Оленегонка.
— Мы втроем нашли след, а вся честь Хэтанзи?
— Хорошо, иди с нами.
— А наш брат?
Печень, будто зная о чем разговор, подошел ближе, чтобы попасть на глаза вожаку. Передняя Лапа увидел щекастого парня, который глядел на него, как попрошайка.
— Слишком тяжел. Останется здесь.
Сказав это, вожак повернулся к воинам и приказал окружить гору.
Втроем они двинулись к вершине.
Они без труда нашли убежище внутри горы.
Передняя Лапа выстрелил в глубину — стрела отозвалась гулким щелчком — и первым исчез в пещере. Следом вошли Оленегонка и Паук.
Свет проливался в жилище беглецов, и глазам не понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к темноте. Кругом были следы человеческой жизни — кости, перья, заячьи шкуры. Передняя Лапа спустился в самый низ и, разглядывая влажные, местами заиндевелые стены, понял, что укрытие не столь велико и дальше пути нет.
— Эй…
Паук спустился к вожаку, поднес к его лицу руку, дунул на нее и произнес глухим подрагивающим голосом:
— Он теплый… совсем теплый.
— Кто?
— Пепел… Там был очаг, я опустил руку в пепел, он совсем теплый, как будто жгли сегодня ночью.
Вожак рывком поднялся наверх. Там, в неглубоком провале, он различил следы костра — головни и разбросанные сучья. Спускаясь, он не разглядел очага. Оленегонка неподвижно сидел на корточках, опустив руку в середину черного круга. Хунгаль взял горсть пепла — забытое тепло растекалось по пальцам.
— Как же так? — спросил Оленегонка.
В голубой линии света вожак поймал его потерянный взгляд.
— Как же так…
Передняя Лапа не знал, что сказать. Он потерялся сам.
— Значит, у него есть огонь, — промолвил Паук. — У него есть, а у нас нет… Почему, вожак?
Ответа не было, и молчание длилось долго.
Передняя Лапа прожил вдвое больше, чем эти мальчишки.
Он сам имел троих сыновей, старший из которых совсем скоро сделает семь шагов своего отца; он не впервые водил людей в набег, бывал на краю гибели, видел такое, что не в силах постичь разум. Одно лишь он знал точно — чтобы водить людей, нужно чувствовать приближение мига, когда единая воля войска может рассыпаться, как стадо, у которого отняли вожака. Тогда нельзя молчать, даже если сам не видишь выхода. Передняя Лапа сказал.
— Это не Нохо.
— Кто же? — спросили оба.
— По тайге шатается много бродяг…
Длинноногий Паук вынул что-то из мешочка на поясе и подал вожаку. Это был узкий наконечник стрелы с обломанным острием.
— Я нашел его здесь. Хотел оставить себе… Видишь насечку? Нохо метил свои стрелы. Я знаю его столько же, сколько знаю себя. Однажды… давно… он говорил мне, что у него с братом есть свой чум, о котором никто не знает. Мы в этом чуме. Это Нохо, и больше никто.
Вожак встал. Он говорил тихо и грозно.
— Если у Нохо есть огонь, а у нас нет, значит, так захотела Мать. Теперь слушайте внимательно. Хотите вернуться живыми — молчите о пепле. Нохо ушел. Но он где-то здесь, и надо его найти.
Вожак развернулся и быстро пошел к выходу.
Первое, что увидел Передняя Лапа, было небо, изливавшее на землю бесконечный белый поток.
Хэно
Старик Хэно лежал в своем чуме на подстилке из лапника, мха и меха, укрытый тремя шкурами.
В чуме был только он и девушка — его внучка.
Чтобы сохранить призрачные остатки тепла, дымовое отверстие было закрыто шкурой.
— Убери шкуру, — попросил старик.
— Зачем? Засыплет тебя.
— Убери и иди к кому-нибудь.
Девушка взяла лесину, молча убрала шкуру. Столб бледно-голубого света вырос посреди чума. Клубы пара перекатывались в нем.
Девушка поставила перед стариком деревянное блюдо с сушеным мясом.
— Ешь.
— Возьми себе.
— Не могу, — сказала девушка и всхлипнула. — Меня тошнит… Дедушка, долго нам ждать?
— Нет, не долго. Мужчины наберутся сил и снова уйдут искать его. Теперь уж точно найдут. Если уже не нашли наши родичи. Потерпи. Не плачь.
Девушка стояла в столбе света, и Хэно видел, как она вытирает ладошками мокрые щеки.
— Разве может быть так, чтобы все страдали из-за одного?
— Может, — тихо сказал старик. — Боги не любят шуток.
— А людей?
— Хороших — любят.
— Значит, мы… нехорошие?
— Послушай, милая, — Хэно пытался говорить как можно ласковее, — Скоро ты будешь греть руки над огнем и плакать от того, что похлебка — кипящая, прямо из котла — жжет горло и грудь. А потом, немного позже, ты будешь опять плакать — от счастья, когда я, как обещал, найду тебе князя, самого статного человека тайги, и выдам за него. У тебя впереди радость, моя девочка, — для нее ты и родилась такой красивой. Потерпи немного… Иди, я хочу поспать. Иди…
Девушка тоненько вздохнула, как вздыхают дети, провожая плач, нагнулась, поцеловала старика и вышла.
Воины вернулись вчера на закате. Снегопад не только засыпал следы, но и отобрал силы — передвигаться без лыж стало тяжело. Весть о том, что сын Тусяды был совсем близко и ушел, вызвала у людей досаду и ропот. Но была и другая весть — Нохо жив, и в нем еще течет кровь, которой хочет мстительная Мать. Эта весть оказалась сильнее, она давала людям надежду.
Воины отлежатся под шкурами, отогреются телами своих жен, потом встанут, возьмут лыжи, нарты, запасутся стрелами, опротивевшей юколой и пойдут по новому снегу, на котором Нохо обязательно оставит следы. Сейчас ему намного труднее, чем его бывшим родственникам. Против него поднялось много людей, у него, наверное, нет хороших лыж, теплой одежды — если не украл у кого-нибудь. А женщину он несомненно украл, чтобы отгонять тоску и, главное, греться — он так же боится холода, тем более что путь в его тайный чум внутри горы теперь отрезан.
Так думали люди, так думал и Хэно — после того, как вернулись воины, его прежний страх стал утихать. Только Передняя Лапа, водивший мужчин, рассказывал мало и неохотно, но таким он был почти всегда…
Старик глядел на блекнущий столб света. Он думал о том, что Мать истязает людей до последнего, чтобы они сами запомнили и передали потомкам этот урок. Он согласен терпеть до конца. Эта мысль успокаивала. Старик не заметил, как уснул — крепко, будто в молодости.
Он проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его колено.
— Девочка, ты? — спросил Хэно, не открывая глаз.
— Я.
Старик вздрогнул и поднял голову. Исчезнувший столб в середине чума возник вновь — он был белым, как бивень земляного оленя, и прозрачным, как вода.
В середине столба Хэно увидел высокого густоволосого мужчину с длинной пальмой в руке.
— Здравствуй, отец наш, — сказал Нохо.
Снег ускорил решение идти и мстить.
Мы понимали, что теперь земля откроет наши следы врагам. Я торопил Нохо: «Хочу видеть тех, кто убил брата». — «Увидишь», — отвечал Нохо.
Неподалеку от нас появилась стая — та, что выгнала Паука и его братьев. Нохо решил, что прежние угодья волки оставили кому-то более сильному, чем голод.
Мы уже не спускались в долину привычным путем, но уходили в тайгу через вершину на другую сторону горы.
Страх перед волками избавил от худшего. Возвращаясь с охоты, мы остановились на возвышенности и увидели фигурки, рассыпанные у подножья горы, — то были воины Передней Лапы.
Участь сама подала знак, что теперь остался только один путь — в стойбище Хэно. Мы верили, что та же участь, которая свела нас с Нохо, решит дело.
К большому стойбищу мы подошли, никем не замеченные.
Люди лежали в чумах, обнявшись под многими шкурами, и даже сотрясение земли не выгнало бы их наружу.
И вот Нохо стоял перед стариком.
— Ты пришел…
Хэно не слышал, не понимал своей речи. Душа старика остановилась и замерла, как замирает охотник, которого знакомый путь привел в неведомый чужой край.
— Спишь в такой холод?
Нохо стоял неподвижно. Хэно долго смотрел и не распознавал в нем человека, предпринявшего губительный ночной набег. Он видел знакомого парня. Сам не понимая почему, старик сказал:
— Я рад.
Нохо сел, подогнув ноги, и положил пальму перед собой. Он улыбался.
— И я рад.
Старик привстал.
— Зачем ты здесь?
— Скучал по родне.
На лице сына Тусяды была все та же улыбка. Хэно вдруг понял, что почти не знает его. Он крепкий парень, хороший охотник — таких немало. Но слева от Песца он увидел безумного отца и беспутную мать, навлекших проклятье на всю семью, а справа был брат Сэрхасава, безропотно вставший под нож, чтобы спасти людей. Хэно не знал, чьей крови в нем больше.
— Твоя родня погибает, — глухо сказал старик, — ты сам это знаешь. Послушай, я не маленький зверек, не играй со мной. Сам видишь — я стар, и если смерть пришла, открою ей полог, как доброму гостю.
Он продолжил, немного помолчав:
— Здесь сорок молодых мужчин и еще десяток старых — сам знаешь об этом. Пока они спят. Но если ты убьешь одного или даже нескольких, то остальные…
— А ведь ты боишься, старик.
— Замолчи!
Морок прошел. Теперь Хэно слышал себя, узнавал себя и говорил напористо.
— Вспомни своего брата — он достоин песни, потому что достойно принял участь. Мы забудем твое малодушие, простим свои мучения, если ты пришел прославиться так же, как твой брат. Можно бегать от людей, но скрываться от богов станет только сумасшедший.
Нохо не отвечал — он неподвижно смотрел на старика.
— Подумай, — устало продолжил Хэно, — не отягощай свою участь. Ведь ты все-таки пришел… Что толку, если ты убьешь меня и снова уйдешь в тайгу? Чтобы умереть той же смертью, которая грозит нам? Но там, — старик ткнул крючковатым пальцем в землю, — там мы встретимся. Подумай, сколько греха будет на тебе, сам представь, какая…
Старик не договорил — он почувствовал присутствие третьего за своей спиной. Когда он еще спал, я проник в чум прежде Нохо, сел в темной дальней части, приготовив лук, чтобы выстрелить, если откинется полог.
— Женщина? — усмехнулся Хэно. — Та самая, про которую говорили мои люди? Хочешь утащить ее за собой… Где ты ее украл?
— Подойди, брат.
Вместо женщины старик увидел рядом с Нохо узколицего человека малого роста.
— Это Вэнга, — сказал Песец. — Сначала он был сыном, потом рабом Ябто, которого ты знаешь. Длинноногий Паук, Оленегонка и Печень убили его брата Лара. Зашибли, забавляясь, если ты не забыл. Вэнга пришел со мной.
— Это ничего не меняет, — после некоторого молчания промолвил старик. Он немного смутился.
— Ты прав, ничего не меняет.
Нохо снял с плеча ровдужий мешочек и что-то достал из него. Это была береста.
— Смотри.
Их рук его выскочила искра, потом еще одна, и у ног сына Тусяды заплясало маленькое пламя. Он взял горящую бересту и поднес к своему лицу — лицо светилось торжеством.
— Хочешь погреть руки?
Нохо протягивал бересту Хэно и говорил почти ласково. Он видел, как всем телом затрясся старик и потянулся к огню. Коснувшись его рук, огонь зашипел и погас.
Была тишина, и ее было достаточно, чтобы старик все понял.
Первым заговорил Нохо.
— Ты наставлял нас: люди страдают оттого, что неправильно живут. Но сам ты жил правильно. И мы вместе с тобой. Так?
— Да, мне себя упрекнуть не в чем. Разве в каких-нибудь мелочах.
— Ты всегда кормил духов, чтил богов и господину нашему Нга никогда не приносил нестоящих жертв. И поэтому тебя и твою семью обходили напасти, от которых страдали и даже погибали другие семьи. Ты говорил: будьте честными, не лгите бесплотным, и тогда с вами не случится ничего скверного. Так?
— Ты хорошо помнишь мои слова.
Старик вскинул голову, и Нохо отпрянул, увидев его опустошающий взгляд.
— Зачем ты спрашиваешь? Чего тебе нужно от меня? — проговорил Хэно.
— По-прежнему веришь в это? Подумай и скажи — до рассвета много времени.
Хэно долго молчал. Непосильная мысль отягощала его душу.
— Ты многого хочешь, — наконец промолвил он. — Чтобы вспомнить то, чего я сделал не так, я должен перебрать, как крапивную сеть, ячейку за ячейкой всю мою жизнь. А она была длинной. Вряд ли я управлюсь до утра.
Он попробовал улыбнуться, но вместо улыбки лицо скорчилось, как от удара.
— Одно знаю — во всем виноваты твои отец и мать. Отец — прежде всего… Мало найдется людей вовсе неспособных совершать глупости, но Тусяда совершил то, чего боятся совершить даже неразумные дети. Гнев Матери слишком силен.
— Если твою мудрость, которая хранила семью и никогда тебе не изменяла, смог победить один беспутный человек, то чего она стоит, твоя мудрость? Чего стоят твои жертвы?
— Не богохульствуй. Ты знаешь, какой жертвы требует Мать.
Нохо запрокинул голову. Он хохотал, как тонущий человек, со свистом хватая воздух.
— Хочет? Ты точно знаешь, чего хочет Мать? Ты видел, как огонь горит в моих руках и гаснет, едва ты прикоснешься к нему. Подумай, кого из нас она наказала? Кто проклят, дедушка?
Старик молчал и вдруг вскинулся.
— Мать бережет тебя, чтобы проучить нас. Проучить, а потом спасти. Об этом ты думал? Когда бы не Тусяда, то не найдешь таких людей, которые так бы чтили огонь, как мы. Запомни, мальчик, люди, постоянные в своих добрых поступках, могут заслужить наказание, но никак не проклятие. Даже сейчас мы чисты перед огнем, потому что отдали ему все, что могли отдать. Твои мать и отец умерли, посаженные на оголенные деревья. И теперь ты здесь — сам пришел…
— Умерли? — переспросил Нохо. Он говорил так, будто услышал от старика что-то вполне ожидаемое. — Вот ведь загадка… Чем же теперь недовольна Мать?
— Не богохульствуй, — повторил Хэно.
— Знаешь, иногда беременной бабе вдруг захочется чего-то такого… Рыбьего пузыря, свежего мха или сорочьих яиц. Все это понимают — такова бабья суть. Может быть, Матери захотелось, что бы вы все сдохли? Просто так, без всякого урока. Такая мысль приходила тебе, старик?
— Запомни, сопляк, ничего не бывает без причины. Причиной могут быть боги, духи, мертвецы, люди, звери или какая иная тварь… но просто так не возникнет даже песчинка, даже колючка на стебле. И гнев Матери…
Он остановился, увидев, как Нохо взял пальму и положил широкое лезвие у его ног.
— Чтобы проткнуть тебя, мне достаточно одного движения, — сказал Песец. — В этом какая причина?
Он говорил беззлобно, почти смеясь. Но тут засмеялся Хэно.
— Я же тебе говорил — ты глуп, если пугаешь старика смертью. Тебе нужна причина? Четыре десятка молодых мужчин, все спят в оружии… А еще десяток старых, а еще есть мальчики, женщины, многие из которых сильны. Даже старухи сильны от злости на тебя: у них нет зубов, зато на пальцах когти, как у совы…
Взглядом Нохо приказал мне занять прежнее место за спиной старика. Хэно ничего не видел, хохот накатывал на него и закрывал глаза.
— Даже если ты убьешь меня и уйдешь, тебя и твоего мальчика отыщут в тот же день. Ты же знаешь, как Передняя Лапа умеет водить людей по следу врага… А ты… ты хочешь обойти, глупый мальчишка…. все пути пересекаются… у людей, у духов… А ты хочешь… Слова летели брызгами — внутри Хэно был котел, в котором водоворотом ходит кипящий мясной вар. Одной рукой он закрыл лицо, другой махал, как подбитый ворон, хохот подбрасывал старика, выскакивал из него толчками и — прервался…
Хэно застыл, ладонь упала с лица, рука-крыло несильно и хлестко ударила по шкуре. Старик уставился на Нохо, выпучив глаза и открыв рот, и высохшим ломким деревом повалился набок.
Сын Тусяды, на мгновение оторопевший, поднялся, подошел к Хэно и поднес ладонь к его ноздрям. Ладонь не чувствовала тепла.
— Вот тебе и причина, — сказал он и подмигнул названому брату.
Два демона
Мы вышли из чума и начали дело.
Полная луна распирала небо, и предутренний холод обжигал лица. Жилища великого стойбища Хэно располагались кругами, как узор на нагруднике.
Не сговариваясь, мы разошлись по разным сторонам. Каждый подходил к чуму, откидывал полог и пускал две-три стрелы туда, где обычно спят мужчины, и бежал к следующему. Когда опустели колчаны, мы успели обойти почти все жилища.
Стойбище содрогнулось единым телом и взвыло. Из пораженных чумов выскакивали, выползали, вываливались люди со стрелами в ногах, спинах, плечах… Их мы добивали пальмами. Выбегали уцелевшие мужчины с оружием, но многие даже не успевали поднять его.
Свирепый демон вселился в Нохо — он летал, едва касаясь земли, и воинов покидало мужество.
— Покажи тех, кто убил Лара! — кричал я.
— Найдем среди мертвых. Иди по чумам — добивай всех!
— Мне не нужны женщины.
— Всех! — взревел Нохо. — Все семя, как жир со скребка…
Он грохотал ледяным ветром — так насыщалась, пировала его изголодавшаяся душа. Некоторые из мужчин бросали оружие, ложились лицом в снег, ожидая пощады, но получали смерть. Было ясно: Нохо не остановится до тех пор, пока в стойбище не останутся только голоса победителей.
Я глянул в страшное лицо луны, и необъяснимая тоска объяла меня. Бросившись навстречу Нохо, я закричал что было сил:
— Стой!
Крик остановил его. Он отвернулся от кровавого дела и поглядел на названого брата так, как глядит человек, которого позвали на пир и решили прогнать в самом начале. С клинка пальмы сыто стекала кровь.
— Покажи мне тех, кто убил брата. Живы они или мертвы — покажи.
Вместо речи из чрева Нохо выходил рык, сквозь который послышалось:
— Ты — чей… ты — кто…
Читать бесплатно другие книги:
