Последнее письмо от твоего любимого Мойес Джоджо

— Да, но мое поколение никогда не выглядит так шикарно, как ваше, — возражает Элли, вспоминая макияж и идеальную прическу Дженнифер на фотографии сразу после родов.

— О, да у нас просто выбора не было, сплошная тирания. Лоренс — мой муж — не позволял мне фотографироваться, если я не выглядела на все сто.

Дженнифер сегодня в приподнятом настроении, воспоминания уже не так мучают ее. Она идет довольно быстро, как молодая девушка, и Элли иногда с трудом поспевает за ней.

— Со мной несколько недель назад приключилась забавная история: я пошла в ближайший магазинчик за газетой, а там стоит девушка в пижамных штанах и таких огромных сапогах из овечьей шкуры, как они там называются?

— Угги?

— Точно, — весело соглашается Дженнифер. — Жуткое зрелище. И вот эта совершенно непричесанная юная леди покупает пинту молока, а я стою и ужасно завидую ее свободе. Я смотрела на нее как на ненормальную, — смеется Дженнифер. — Данюшка, хозяйка магазина, даже спросила, что мне сделала бедная девочка. Да, оглядываясь назад, должна признать, что мы жили как в клетках.

— А можно задать вам один вопрос?

— Подозреваю, что вы его все равно зададите, — едва заметно улыбаясь, отвечает Дженнифер.

— Вы когда-нибудь жалели о произошедшем? О том, что у вас был роман на стороне?

— Вы хотите сказать: жалею ли я о том, что причинила боль мужу?

— Видимо, да.

— Элли, вы спрашиваете из любопытства или для успокоения собственной совести?

— Не знаю. Наверное, и то и другое, — грызя ноготь, признается Элли. — Я думаю, что мой… что Джон, возможно, уйдет от жены.

Молча женщины подходят ко входу в Примроуз-Хилл, Дженнифер останавливается и спрашивает:

— Дети есть?

— Да, — не глядя ей в глаза, отвечает Элли.

— Это огромная ответственность.

— Я знаю.

— Знаете и немного напуганы.

— Я хочу быть уверена, что поступаю правильно, — неожиданно для самой себя говорит Элли. — Что это стоит той боли, которую я причиню другим людям, — добавляет она, понимая: Дженнифер — единственный человек, кому она осмелилась сказать об этом.

Что же такого есть в этой женщине? От нее ничего не скроешь. Дженнифер внимательно смотрит на Элли, и та отчаянно желает, чтобы она вынесла ей оправдательный приговор. Элли вспоминает слова Бута: «Ради тебя мне хочется стать лучше». Ей тоже хочется стать лучше. И не думать о том, какие фрагменты этой беседы она включит в статью, а какие нет.

Благодаря многолетнему опыту работы консультантом Дженнифер приобрела своего рода мудрую беспристрастность. Когда она наконец заговаривает, Элли сразу чувствует, как тщательно Дженнифер подбирает слова:

— Я уверена, что вы со всем справитесь. Просто вам нужно честно поговорить друг с другом. Даже если это причинит боль. И возможно, вы получите не те ответы, которые вам хотелось бы услышать. Вот о чем я подумала, перечитывая на прошлой неделе письма Энтони, после того как вы ушли. Это не игрушки. Ни до него, ни после я ни разу не встречала мужчину, с которым могла бы говорить настолько искренне и честно, — вздыхает Дженнифер, заходя вместе с Элли в парк и начиная подниматься по тропинке, ведущей на вершину холма. — Но для таких, как мы, Элли, не существует оправдательного приговора. Возможно, в будущем вы обнаружите, что вина играет в вашей жизни куда большую роль, чем вам бы того хотелось. Говорят, страсть возникает не просто так, и что касается любовных треугольников, то боль испытывают не только протагонисты. Могу вам сказать, что до сих пор испытываю чувство вины перед Лоренсом. Я все время пытаюсь оправдать себя, но, с другой стороны, я прекрасно вижу, что вся эта история принесла боль всем нам. Но… самое большое чувство вины я испытываю перед Энтони.

— Вы собирались рассказать мне, чем все закончилось.

— Что ж, Элли, боюсь, хеппи-энда не будет, — грустно говорит Дженнифер.

Она рассказывает о безуспешной поездке в Африку, о долгих поисках, о полном отсутствии вестей от мужчины, который раньше все время рассказывал ей о том, что с ним происходит, и о новой, одинокой жизни в Лондоне.

— И это все?

— В двух словах.

— И за все это время у вас… у вас больше никого не было?

— Ну, Элли, — улыбается Дженнифер Стерлинг, — я ведь тоже человек. Но должна признаться, что такой эмоциональной близости у меня больше не было никогда. После Бута мне ни с кем не хотелось сближаться по-настоящему, для меня существовал только он, и я это прекрасно понимала. К тому же у меня была Эсме, — снова улыбается она. — Дети — удивительный источник утешения.

Они поднимаются на вершину, откуда открывается прекрасный вид на северную часть Лондона. Глубоко дыша, они смотрят на далекий горизонт, прислушиваются к едва доносящемуся шуму машин, крикам хозяев, выгуливающих собак, и возгласам расшалившихся детей.

— А можно еще один вопрос: почему вы так и не закрыли абонентский ящик?

— Думаю, вы сочтете это глупостью, — немного подумав, отвечает Дженнифер, облокачиваясь на железную скамейку, — но мы дважды потеряли друг друга — разошлись всего на несколько часов. Я чувствовала, что просто обязана использовать любой шанс. Думаю, закрыть этот абонентский ящик для меня было бы равносильно признанию того, что все и правда закончилось, — пожимает плечами она. — Каждый год я говорю себе — хватит. Время проходит мимо, а я даже не замечаю. Но я так и не смогла сделать это. Наверное, убедила себя, что это всего лишь невинная слабость.

— То есть на этом все и закончилось? На его последнем письме? — спрашивает Элли, показывая рукой куда-то в сторону Сент-Джонс-Вуд. — Он вам больше не писал? Но как же вы выдержали неизвестность? Вы же так точно и не узнали, что с ним стало.

— На мой взгляд, было два варианта: он мог умереть в Конго, но об этом я не хотела даже думать. Или, что более вероятно, он очень сильно обиделся на меня, решил, что я никогда не уйду от мужа, что мне наплевать на его чувства. Думаю, ему пришлось очень нелегко, когда он пытался вычеркнуть меня из своей жизни во второй раз. К сожалению, тогда я даже не понимала, насколько нелегко… а потом стало уже слишком поздно.

— Вы никогда не пытались найти его? Нанять частного детектива? Дать объявление в газету?

— Ну что вы, я бы не стала. Если бы он захотел, то сам бы узнал. Я должна была уважать его чувства, — отвечает Дженнифер, грустно взглянув на Элли. — Знаете, нельзя заставить человека снова полюбить тебя, как бы тебе этого ни хотелось. К сожалению, иногда для этого уже слишком… слишком поздно.

Здесь, наверху, довольно ветрено. Ветер находит любую щель, задувает за воротник, поэтому Элли поглубже засовывает руки в карманы и спрашивает:

— А что бы с вами случилось, если бы он снова нашел вас?

Впервые за весь разговор у Дженнифер Стерлинг на глаза наворачиваются слезы. Она смотрит вдаль и, едва заметно качая головой, отвечает:

— Знаете, сердца разбиваются не только по молодости, — а потом начинает медленно спускаться вниз, чтобы Элли не видела ее лица, но у нее все равно сердце кровью обливается. — Элли, я давно усвоила один важный урок: «если бы» — это очень опасная игра.

Давай встретимся. Цел. Д.

Может, позвонишь? Цел.

Мне нужно о многом тебе рассказать. Надо увидеться.

«Персивальс» на Дерри-стрит. Завтра в час. Цел. Д.

«Персивальс»? Это на тебя непохоже.

Ну и? Я последнее время сам себя удивляю. Цел. Д.

Элли сидит за столиком, покрытым льняной скатертью, просматривает записи, которые успела на скорую руку сделать в метро, в глубине души понимая, что не сможет написать об этой истории, а если не напишет, то ее карьере в «Нэйшн» — конец. Дважды за последние сутки ей приходило в голову отдаться на милость пожилой дамы, все ей объяснить и на коленях умолять дать разрешение написать о ее несчастной любви. Но оба раза у нее перед глазами вставало лицо Дженнифер Стерлинг, а в ушах звучали ее слова: «Знаете, сердца разбиваются не только по молодости».

Перед Элли стоит белая фарфоровая тарелка с блестящими оливками, но у нее совершенно нет аппетита. Если она не напишет эту статью, Мелисса ее уволит. Если напишет, то Элли не уверена, сможет ли она работать как раньше, да и вообще жить с чистой совестью. Ну почему же рядом нет Рори? Ей так надо поговорить с ним, он бы наверняка подсказал, что делать. Возможно, его вариант ей бы не понравился, но он был бы правильный. Мысли сменяют друг друга с бешеной скоростью, аргументы «за» — и тут же аргументы «против». «Возможно, Дженнифер Стерлинг даже не читает „Нэйшн“. Возможно, она никогда не узнает, что ты сделала. Мелисса ищет предлог убрать тебя из редакции. Вообще-то, у тебя просто нет выбора».

А потом она слышит язвительный голос Рори: «Нет выбора? Да ладно!»

У нее сводит живот. Хотя Элли уже и не помнит, когда она ощущала себя по-другому. И тут в голову приходит новая идея: а что, если она узнает, что случилось с Энтони О’Хара? Тогда Дженнифер наверняка простит ее. Сначала она будет расстроена, но потом, конечно же, поймет, какой подарок сделала ей Элли. Вот и ответ. Она найдет его! Даже если на поиски уйдет десять лет, она обязательно узнает, что с ним стало. Элли хватается за эту ненадежную соломинку, и ей становится немного лучше.

Буду через пять минут. Ты там? Цел. Д.

Да. Первый этаж. Вино остывает. Цел. Э.

Элли непроизвольно поправляет волосы. Она так и не поняла, почему Джон отказался просто приехать к ней домой. Раньше он всегда предпочитал этот вариант — как будто не мог нормально разговаривать с ней и смотреть в глаза, пока не избавится от накопившегося напряжения. Сначала такое внимание льстило ей, а потом стало раздражать. Элли сидит и думает о том, неужели это свидание в ресторане связано с тем, что больше они не станут скрывать свои отношения. Все так резко изменилось. Возможно, Джон таким образом хочет закрепить их новый статус. Дрожа от волнения, Элли разглядывает дорого одетых посетителей ресторана.

В семь утра Элли позвонила Ники, благодаря Бога за то, что у нее есть подруги, которые понимают: неотложная любовная помощь — достаточное оправдание для столь раннего звонка.

— К чему такая суета? — спросила Ники. — Ты же получила что хотела, разве нет?

— Ну да, я знаю… просто…

— Ты уже не уверена, что ты этого хочешь.

— Да нет! — крикнула Элли в трубку. — Конечно хочу. Просто все так быстро меняется, что у меня в голове не укладывается.

— А придется уложить. Вдруг он заявится в ресторан с двумя чемоданами и парочкой орущих детей под мышкой? — заявляет Ники и хохочет, довольная собственной шуткой.

Похоже, Ники так и не простила ее за то, что «она устроила» с Рори. Все время повторяет: «Этот твой Рори был ничего. С таким парнем я сходила бы в паб». Читай: Ники ни за какие коврижки не пойдет в паб с Джоном. Она никогда не простит ему, что он из того типа мужчин, которые могут изменить собственной жене.

Элли смотрит на часы, а потом просит официанта принести второй бокал вина. Джон опаздывает уже на двадцать минут. Раньше Элли пришла бы в тихое бешенство, но сейчас она безумно волнуется и боится, как бы ее не стошнило от одного его вида — вот такой нетривиальный способ сказать: «Здравствуй, любимый!» Подняв глаза, Элли обнаруживает, что к ней за столик подсела какая-то женщина.

Сначала Элли решает, что это официантка, и не может понять, где ее вино. Потом замечает, что на женщине темно-синее пальто, а не униформа ресторана, к тому же она смотрит на нее чересчур пристально, как будто собирается что-то сказать.

— Привет, Элли.

— Простите, — моргает она, быстро прокручивая в голове список недавних знакомых и не находя совпадений, — мы знакомы?

— В некотором роде. Меня зовут Джессика.

Джессика? Красивая стрижка. Изящные ноги. Немного усталый вид. Свежий загар. И тут до Элли доходит: ну конечно Джессика! Джесс…

— Я решила, что, возможно, ты слышала мое имя, — продолжает довольная произведенным впечатлением женщина. — А вот смотреть на меня тебе вряд ли хотелось, правда? Тебе вообще не хотелось обо мне думать. Полагаю, наличие у Джона жены доставляло некоторые неудобства.

Элли теряет дар речи. Краем глаза она замечает, как люди за соседними столиками начинают коситься на них, почувствовав, что за пятнадцатым столиком происходит что-то странное.

Джессика Армор листает сообщения на до боли знакомом Элли мобильном телефоне, а потом читает вслух:

— «Сегодня странно себя чувствую. Приезжай. Уж не знаю, что ты придумаешь, но приезжай — не пожалеешь. Обещаю». А, вот еще одно: «Надо писать интервью с женой члена парламента, а я не могу думать ни о чем, кроме вторника. Плохой мальчик!» А это мое любимое: «Заходила в „Агент-провокатор“. Фото прилагается», — произносит Джессика с плохо скрываемым гневом. — Да, с этим сложно соперничать, когда у тебя на руках двое больных детей, а дома постоянный ремонт. Но я помню этот день — вторник, двенадцатое число. Он принес мне букет цветов в качестве извинения за опоздание.

Элли открывает рот, но не может произнести ни слова. По спине бегут мурашки.

— Я прочитала вашу переписку, пока мы были в отпуске. Мне стало интересно, кому это он звонил из бара, и тут я увидела твое сообщение: Пожалуйста, позвони мне. Всего один раз. Нужно услышать твой голос. Цел. Как трогательно! — грустно смеется Джесс. — Джон думает, что телефон украли.

Элли хочется спрятаться под столом, исчезнуть, просто взять — и испариться.

— Надеюсь, ты останешься одна и будешь глубоко несчастна. Хотя нет, Элли Хоуорт, надеюсь, у тебя когда-нибудь будут дети. И тогда ты узнаешь, что такое уязвимость. Как это: постоянно сражаться и быть начеку, чтобы у твоих детей был отец. Подумай об этом, когда в следующий раз соберешься купить прозрачное нижнее белье, чтобы развлечь моего мужа! — почти кричит Джессика Армор, а потом встает, проходит между столиков и выходит на улицу.

По ресторану проносится шепоток, но у Элли так звенит в ушах, что она этого не замечает. Щеки горят, руки дрожат, но она все-таки подзывает официанта, несет какую-то ахинею насчет того, что ей придется срочно уйти, голос срывается, и наконец она в отчаянии коротко говорит:

— Счет, пожалуйста.

— Не нужно, мадам, — сочувственно улыбается ей официант и показывает на дверь. — Та леди за вас заплатила.

Элли возвращается в офис, не замечая ни машин на проезжей части, ни толкающихся на тротуаре прохожих, ни с укором смотрящих ей вслед продавцов «Биг исью».[30] Ей хочется поскорее оказаться дома и запереть за собой дверь, но ситуация на работе и так оставляет желать лучшего, поэтому домой ей нельзя. Элли идет через офис, ловя взгляды сотрудников и убеждаясь в том, что все видят ее позор, видят то, что увидела Джессика Армор, как будто вся эта история у нее на лбу написана.

— Ты в порядке, Элли? Такая бледная, — выглядывает из-за своего монитора Руперт, и Элли замечает, что к его монитору сзади приклеен стикер с надписью «Сжечь!»

— Голова болит, — сдавленно отвечает она.

— У Терри есть таблетки от всего, что можно. Спроси у нее, — советует он и снова скрывается за монитором.

Элли садится за стол, включает компьютер и проверяет почту. Ну конечно, вот:

Потерял телефон. Куплю новый в обед. Скину тебе новый номер. Цел. Д.

Письмо пришло, когда она брала интервью у Дженнифер Стерлинг. Элли прикрывает глаза и снова видит картинку, которая не дает ей покоя уже битый час: напряженное лицо Джессики Армор, ужасающий взгляд, волосы, колыхающиеся около лица, пока та говорила. Как будто они наэлектризовались от ее гнева и боли. «Если бы я увидела эту женщину при других обстоятельствах, она бы мне, наверное, понравилась, возможно, я бы даже захотела дружить с ней…» Элли открывает глаза и смотрит на экран. Ей неприятно видеть письмо Джона, неприятно видеть, кем она для него является. Она словно проснулась от очень похожего на реальность сна, который длился целый год, и прекрасно понимает масштабы совершенной ошибки. Не колеблясь, Элли удаляет письмо.

— Держи. — Руперт ставит на ее стол чашку чая. — Может, тебе станет получше.

Руперт никогда никому не приносит чай. Остальные журналисты всегда засекают, через какое время Руперт встанет, если его о чем-нибудь попросить, — и он никогда их не разочаровывал. Элли даже не знает: то ли она тронута, то ли боится, что он все поймет.

— Спасибо, — благодарит она и берет чашку.

Руперт уходит за свой стол, и тут она замечает еще одно новое письмо — от Филлипа О’Хара. Сердце замирает, и на секунду Элли забывает даже о перенесенном только что унижении. Она открывает письмо. Действительно, оно от того самого Филлипа О’Хара, который работает в «Таймс».

Привет! Немного удивлен Вашим письмом. Можете мне перезвонить?

Элли вытирает глаза. Работа, говорит она себе, — вот ответ на все вопросы. Теперь у нее осталась только работа. Она узнает, что случилось с любовником Дженнифер, и та простит ее за то, что она собирается сделать. Так надо.

Элли набирает указанный в письме номер, и после двух гудков к телефону подходит мужчина. На заднем фоне слышен знакомый, типичный для редакции шум.

— Здравствуйте, — уверенно произносит она. — Это Элли Хоуорт. Вы мне писали.

— Ах да, Элли Хоуорт. Подождите минутку.

Ему, наверное, лет сорок, по голосу похож на Джона. Нет-нет, а вот об этом думать нельзя, уговаривает себя Элли. На другом конце провода раздается приглушенный разговор, а потом Филлип убирает руку от трубки и извиняется:

— Простите, сроки поджимают. Спасибо, что перезвонили. Я просто хотел кое-что у вас уточнить: где вы работаете? В «Нэйшн»?

— Да, — хрипло отвечает она. — Но заверяю вас, что не буду использовать его имя в статье, над которой работаю. Я действительно хочу узнать, что с ним стало, потому что одна его знакомая…

— Вы правда работаете в «Нэйшн»?

— Да.

— И хотите узнать, что стало с моим отцом?

— Ну да, — обескураженно подтверждает она.

— А вы журналистка?

— Простите, я не совсем понимаю. Да, как и вы, я журналистка. Вы хотите сказать, что не можете предоставлять какую-либо информацию конкурентам? Я же сказала…

— Энтони О’Хара — мой отец.

— Да, и я как раз…

— А вы, случайно, не в отделе журналистских расследований работаете? — со смехом перебивает ее мужчина.

— Нет.

— Мисс Хоуорт, — отвечает он, наконец справившись с приступом хохота, — мой отец работает в «Нэйшн». В той же газете, что и вы. Причем последние лет сорок, а то и больше.

— Что… что вы сказали? — потрясенно переспрашивает Элли и выслушивает то же самое во второй раз. — Я не понимаю. Я же искала по именам авторов. Да как только я ни искала, но не нашла ничего, кроме вашего упоминания в «Таймс».

— А он не пишет.

— Не пишет?!

— Мой отец работает в библиотеке с… погодите… с тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.

24

…но факт остается фактом: невозможно продолжать спать с тобой, получив стипендию имени Сомерсета Моэма, — это совершенно несовместимо.

Мужчина — женщине, в письме

— И пожалуйста, передайте ему это, он поймет, — попросила Дженнифер Стерлинг и, быстро написав записку на вырванной из блокнота странице, положила ее в лежащую у заместителя редактора на столе папку.

— Конечно, — ответил Дон.

— Вы проследите, чтобы он получил ее? — спросила она, наклоняясь и беря его за руку. — Это действительно очень важно, крайне важно.

— Я понял. Леди, прошу меня простить, но мне надо работать — сейчас самое горячее время, у нас тут сплошные дедлайны,[31] — заявил Дон, не зная, что еще сделать, чтобы эта дамочка с ребенком поскорее убрались из офиса.

— Простите… Пожалуйста, не забудьте передать ему эти бумаги, прошу вас… — смущенно пробормотала Дженнифер.

«Господи, да уйдет она наконец?! Сил нет смотреть на нее».

— Еще раз простите за беспокойство, — прошептала Дженнифер, как будто только что осознала, что устроила в редакции настоящий спектакль.

Взяв дочку за руку, она медленно пошла к выходу, словно двигаясь против своей воли. Около стола замредактора собралась кучка любопытных, молча смотревших ей вслед.

— Конго, значит, — произнесла Шерил, когда дверь за дамой закрылась.

— Так, нам нужен четвертый разворот, срочно! — не поднимая глаз, заявил Дон. — Черт с ним, пусть будет танцующий священник.

— Зачем вы сказали ей, что он уехал в Конго? — буравя его взглядом, спросила Шерил.

— А ты хотела, чтобы я рассказал ей все как есть?! Что он допился до комы?

— Но она такая несчастная… — крутя в руках карандаш и поглядывая на дверь, возразила Шерил.

— Конечно несчастная. Так ей и надо. Все его проблемы — из-за нее!

— Но нельзя же…

— Нельзя допустить, чтобы она снова явилась к нему и все испортила! — рявкнул Дон. — Поняла? Я ради него стараюсь, между прочим. — Он вытащил из папки записку и, скомкав, выкинул в корзину для бумаг.

Шерил засунула карандаш за ухо, неодобрительно взглянула на босса и удалилась за свой стол.

— Вот и отлично, — выдохнул Дон. — А теперь отставить обсуждать чертову личную жизнь О’Хара, пора за работу. Что там с этим танцующим священником? Чтобы копия лежала у меня на столе через полчаса, а то завтра разносчикам газет придется выдать чистые страницы.

Мужчина на соседней койке зашелся в очередном приступе кашля. Он кашлял сдавленно и ритмично, как будто у него в горле что-то застряло. Ему не становилось легче даже во сне.

Энтони О’Хара наблюдал за тем, как кашель стихает, отдаляясь от его сознания вместе со всеми остальными звуками.

— К вам посетитель, мистер О’Хара.

Занавеску отдернули, и в глаза ударил яркий солнечный свет. Симпатичная медсестра-шотландка. Прохладные руки. Она всегда обращалась к нему таким торжественным тоном, как будто собиралась вручить подарок.

«Сейчас мы сделаем вам укольчик, мистер О’Хара. Помочь вам дойти до туалета, мистер О’Хара? К вам посетитель, мистер О’Хара».

Посетитель? На мгновение перед ним забрезжил робкий свет надежды, но тут из-за занавески донесся голос Дона, и Энтони немедленно вспомнил, где находится.

— Не обращай на меня внимания, милая.

— Разумеется, не стану, — чопорно ответила медсестра.

— А ты все валяешься, лежебока? — произнес голос, принадлежавший человеку, чье лицо показалось Энтони размером с луну.

— Очень смешно, — пробормотал он в подушку и с трудом приподнялся в постели, ощутив резкую боль во всем теле. — Мне надо выбраться отсюда.

Постепенно зрение прояснилось. В изножье кровати, сложив руки на животе, стоял Дон.

— Никуда ты отсюда не денешься, сынок.

— Я не могу здесь оставаться, — прохрипел Энтони, с трудом узнавая собственный голос. Казалось, что в груди поскрипывает старое деревянное колесо.

— Ты болен. Врачи, прежде чем выписывать, хотят проверить, все ли у тебя в порядке с печенью. Ты нас всех изрядно напугал.

— А что произошло? Я ничего не помню…

— Сначала ты не пришел на общее собрание к Марджори Спекмен, — не сразу ответил Дон, как будто пытался решить, что именно следует рассказать. — Когда от тебя не было ни слуху ни духу к шести вечера, я заволновался, оставил Микаэльса за старшего и поехал к тебе в отель. Ты лежал на полу не в лучшем виде. Выглядел еще хуже, чем сейчас. Думаю, подробности можно опустить.

Флэшбек:[32] бар отеля «Риджент»… подозрительный взгляд бармена… боль… громкие голоса… бесконечно долгий путь до номера, ноги подкашиваются, он хватается за стенки, ползет по лестнице… что-то разбивается… а потом — пустота.

— У меня все болит.

— Неудивительно. Одному Богу известно, что они с тобой сделали. Вчера ты выглядел как подушечка для иголок.

Иголки. Встревоженные голоса. Боль. О боже, какая ужасная боль…

— О’Хара, твою мать, что происходит?! — воскликнул Дон, и тут мужчина на соседней койке снова принялся кашлять. — Это все из-за той бабы? Она тебя бросила?

Дон не любил говорить о чувствах, поэтому у него дергалась нога и он то и дело проводил рукой по лысеющей голове. «Ни слова о ней. Пожалуйста, не заставляй меня вспоминать ее лицо».

— Все не так просто…

— Тогда какого черта? Ни одна баба того не стоит! — развел руками Дон.

— Я… я просто хотел забыться…

— Тогда иди и найди себе с кем поразвлечься. Кого-нибудь попроще. Все пройдет, вот увидишь, — заверил его Дон, но Энтони молчал, всем своим видом показывая, что придерживается другого мнения. — От некоторых баб одни неприятности, — добавил он.

«Прости меня. Мне нужно было убедиться, что это правда».

— А мы тянемся к ним, как мотыльки к огню. Это мы уже проходили.

«Прости меня».

— Нет, Дон… все не так… — покачал головой Энтони.

— Ну конечно. Когда речь идет о тебе, вечно «все не так».

— Она не может уйти от него, потому что тогда он заберет у нее ребенка, — неожиданно звонким голосом произнес Энтони, и его сосед за занавеской на секунду перестал кашлять.

— А-а-а… — протянул Дон и понимающе нахмурился. — Да… тяжело.

— Да.

— Но это совершенно не значит, что надо вусмерть напиваться! — повысил голос Дон, и у него снова предательски задергалась нога. — Ты же помнишь, что сказали врачи. Желтая лихорадка подорвала твою печень. Да у тебя ее считай, что нет, О’Хара. Еще одно такое выступление — и…

— Не волнуйся… — Энтони откинулся на подушки, вдруг ощутив бесконечную усталость. — Это больше не повторится.

Вернувшись из больницы, Дон на полчаса заперся у себя в кабинете. Редакция постепенно просыпалась. Так происходило каждый день, когда спящий великан с неохотой возвращался к жизни: журналисты беседовали по телефону, в рейтинге новостей появлялись и исчезали все новые истории, верстались и планировались развороты, макет первой страницы уже отправлен в печать.

В задумчивости Дон потер челюсть, подошел к двери кабинета и крикнул секретарше:

— Блонди! Узнай мне телефон этого Стерлинга, ну, который асбестом занимается.

Шерил молча достала справочник «Кто есть кто» и через пару минут вручила боссу листок бумаги с номером.

— Как он?

— А сама как думаешь? — Дон свирепо посмотрел на нее, и она вышла из кабинета.

Нервно постукивая ручкой по столу, Дон снял трубку и попросил телефонистку соединить его с Фицрой 2286. Откашлявшись, Дон мрачно спросил, спиной чувствуя взгляд секретарши:

— Я могу поговорить с Дженнифер Стерлинг? А вы не могли бы передать ей… Что? Не живет? Понятно… Нет-нет, неважно, простите за беспокойство, — извинился он и положил трубку.

— Что случилось? — Прямо перед его столом в новых туфлях на высоченных каблуках возвышалась Шерил. — Дон?

— Ничего, — выпрямился он. — Я тебе вообще ничего не говорил. Будь добра, принеси мне сэндвич с беконом. И не забудь кетчуп, без него есть не буду.

Дон скомкал бумажку с телефоном и бросил в стоявшую под столом корзину для бумаг.

Энтони горевал так, словно у него умер кто-то из близких. Беспощадное и поразительное по своей силе отчаяние волнами накатывало по ночам, словно выжигая его изнутри. Стоило ему закрыть глаза, как он видел ее лицо — она то улыбалась от наслаждения, то беспомощно смотрела на него виноватым взглядом, как тогда, в холле отеля. Ее лицо говорило, что все кончено и пути назад нет.

Дженнифер права. Сначала он ощутил гнев: зачем она дала ему надежду, не сказав правду?! Зачем столь бесцеремонно вторглась в его жизнь, если им не суждено быть вместе? А еще говорят, что надежда умирает последней.

Потом его чувства резко изменились: он простил ее. Да и что тут прощать? Она поступила так, потому что не могла по-другому, и он прекрасно понимал ее. Все, на что она могла надеяться, — получить хотя бы маленькую частичку его. «Надеюсь, это воспоминание помогает тебе, Дженнифер. Меня оно уничтожило».

Энтони никак не мог смириться с тем, что на этот раз у него действительно нет выбора. Физическая слабость, истощение, снижение умственных способностей, помутненное состояние — и все это на фоне постоянного ощущения потери. Точно так же, как в тот раз в Леопольдвиле.

Она никогда не будет принадлежать ему. Счастье было так близко, но в последний момент ускользнуло. Как жить дальше?

Мучаясь бессонницей, он до самого рассвета прокручивал в голове тысячи вариантов. Потребовать, чтобы Дженнифер подала на развод? Сделать все, что в его силах, чтобы она была счастлива, даже оставшись без ребенка, положиться на собственную силу воли? Нанять лучших адвокатов? Завести с ней детей? Самому разобраться с Лоренсом? В своих самых смелых мечтах он был готов вцепиться ему в горло.

Но Энтони был настоящим мужчиной, и даже в эти моменты он в некотором смысле по-мужски понимал Лоренса: каково это, знать, что твоя жена любит другого? А потом еще и отдать своего ребенка мужчине, который украл ее у тебя. С Энтони произошло нечто подобное, и это в буквальном смысле слова искалечило его, а ведь он никогда не любил Клариссу так, как Дженнифер. Он подумал о своем грустном, молчаливом сынишке, о его постоянно виноватом выражении лица и понял, что если он сделает такое с какой-нибудь семьей, то их счастье всегда будет затмевать темная тень горя. Он уже уничтожил одну семью и не может взять на себя такую ответственность еще раз.

Энтони позвонил в Нью-Йорк своей девушке и сообщил, что больше не приедет. Она с трудом сдерживала слезы и потрясенно умоляла его вернуться, но он практически не ощущал чувства вины. Он никогда туда не вернется. Сейчас просто невозможно погрузиться в четкий ритм жизни большого города, ездить каждый день в здание ООН и обратно, потому что сейчас в его жизни не осталось ничего, кроме Дженнифер. Все будет напоминать о ней, ее запахе, ее вкусе, напоминать о том, что где-то далеко она живет и дышит без него. Она хотела быть с ним так же сильно, как и он с ней, и от этого ему было еще тяжелее. Он даже не мог толком разозлиться на нее и наконец выкинуть ее из головы.

«Прости меня. Я должна была убедиться, что это правда».

Нужно срочно оказаться в месте, где можно будет не думать. Если он хочет выжить, то должен быть там, где нет времени думать о чем-то, кроме выживания.

Через два дня Дон наконец забрал Энтони из больницы. Врачи согласились выписать его. Функция печени более или менее восстановилась, но они в красках расписали все, что с ним произойдет, если он еще когда-нибудь выпьет.

— Куда мы едем? — спросил Энтони, глядя, как Дон кладет его небольшой чемодан в багажник. — Я чувствую себя будто какой-то беженец.

— Едем ко мне.

— Что?

— Вив сказала, что так будет лучше. Тебе нужен домашний уход, — пробурчал он, не глядя Энтони в глаза.

— Не думаю, что…

— Это не обсуждается! — отрезал Дон, садясь за руль. — Заранее прошу прощения за стряпню. Моя жена знает сто один способ, как испортить говядину, но упорно продолжает искать новые пути.

Энтони всегда смущался, попадая домой к коллегам. Здесь они казались совсем другими людьми. Они с Доном были знакомы уже много лет. Замредактора, казалось, в прямом смысле этого слова жил в редакции «Нэйшн». Он всегда был на месте. Кабинет, заваленный горами бумаг, чьи стены были увешаны какими-то записками и картами, стал его естественным ареалом обитания. Его жену Вив Энтони видел всего лишь один раз — рыжеволосая, яркая женщина, настолько же поражавшая своей жизнерадостностью, насколько Дон — своей мрачностью. Видеть Дона дома, в бархатных тапках, лежащим на диване, поправляющим скатерть или разливающим молоко — да это противоречит законам природы!

Однако пребывание в их доме пошло Энтони на пользу. Они жили в пригородном районе в стилизованном под эпоху Тюдоров коттедже. Дом оказался достаточно большим, чтобы Энтони не путался у хозяев под ногами. Дети давно выросли и разъехались. За исключением фотографий в рамках, ничто не напоминало ему о поражении, которое он потерпел как отец.

Вив расцеловала Энтони в обе щеки и, ни слова не сказав о том, где он был, весело предложила:

— Мальчики, а вы, случаем, не хотите в гольф поиграть?

Страницы: «« ... 1617181920212223 »»

Читать бесплатно другие книги:

Найти, влюбиться и отомстить… Всего за месяц жизнь моя сделала крутой поворот, и мне предстояло все ...
Лучшее учебное заведение, блестящее будущее, и ты наслаждаешься жизнью, полной головокружительных пр...
Почему никто и никогда не видел, чтобы французский ребенок закатил истерику в людном месте или чего-...
Стоило мне, Евлампии Романовой, отвести приемную дочку Кису на утренник в костюме белки, как тут же ...
«Страна, которую мы называем Древней Русью, так сильно отличалась от России послемонгольской эпохи, ...