Последнее письмо от твоего любимого Мойес Джоджо

Мужчины беспрекословно подчинились. Дон совершенно не умел играть, и Энтони решил, что хозяева просто не смогли придумать другого мужского занятия, которое не ассоциировалось бы с выпивкой. В беседе Дон ни разу не упомянул Дженнифер, но все еще заметно волновался за друга: все время повторял, что Энтони уже практически в норме, хотя тот не до конца понимал, что босс понимает под нормой. Ни за обедом, ни за ужином вина на столе не было.

— Так какие у нас планы? — спросил Энтони, отдыхая на диване после обеда. Из кухни доносился плеск воды — Вив мыла посуду и слушала радио, подпевая во весь голос.

— Завтра на работу, — ответил Дон, почесывая живот.

На работу. На какую работу, хотел спросить Энтони, но не решился. Однажды он уже подвел «Нэйшн» и сейчас не знал, как начальство отреагирует на повторение.

— Я говорил со Спекмен, — начал Дон, и Энтони внутренне напрягся, готовясь к худшему. — Тони, она ничего не знает. Никто из руководства не в курсе. Знаем только мы: я, Блонди и еще пара человек. Когда тебя положили в больницу, мне пришлось позвонить им и сказать, что я не приду в офис, но все они обещали держать рот на замке.

— Дон… даже не знаю, что и сказать…

— Да какая разница. В общем, слушай сюда, — прикуривая и выдыхая длинную струю дыма, заявил Дон и почти виновато взглянул на Энтони. — Она согласилась послать тебя обратно.

— В Конго?! — не поверил своим ушам Энтони.

— Лучше тебя кандидата не найти. Но мне надо знать… — Дон неловко замялся, стряхивая пепел в пепельницу.

— Все в порядке.

— Не перебивай. Мне надо знать, что ты будешь беречь себя. Я не могу все время волноваться за тебя.

— Никакого алкоголя. Никаких безрассудных поступков. Просто… мне нужна эта работа.

— Я так и знал, — отведя взгляд, произнес Дон, и Энтони понял, что босс ему не верит. — Энтони, если с тобой что-то случится, я буду чувствовать себя виновным.

— Я знаю…

В уме Дону не откажешь… но как разубедить его? Энтони сомневался, переживет ли очередные полчаса, чего уж там говорить о нескольких месяцах в сердце Африки.

— Сейчас футбол начнется, — избавил его от необходимости отвечать Дон, туша сигарету. — «Челси» против «Арсенала», посмотрим? — предложил он, с трудом вставая с кресла и включая телевизор с корпусом из красного дерева. — Кстати, есть и хорошие новости. Этой чертовой лихорадкой ты уже не заболеешь. Тяжело переболел — заработал иммунитет.

Энтони уставился невидящим взглядом на черно-белый экран и подумал: а как приобрести иммунитет на все остальное?

Они сидели в кабинете редактора иностранного отдела. Поль де Сент — высокий аристократ с зачесанными назад волосами, всем своим видом больше напоминавший поэта эпохи романтизма, — изучал лежащую на столе карту.

— Жарче всего в Стэнливиле. Как минимум восемьсот иностранцев взяты в заложники, многих держат в отеле «Виктория», и, наверное, еще около тысячи — где-то в окрестностях. Все дипломатические переговоры с треском провалились. Повстанцы постоянно дерутся между собой, поэтому ситуация меняется с каждым часом и получить четкое представление о том, что там происходит, практически невозможно. Там сплошная неразбериха, О’Хара. Месяцев шесть назад я сказал бы, что белым гарантируется полная неприкосновенность, вне зависимости от того, что происходит у местных. Боюсь, теперь они переключились на колонизаторов. Жуткие истории рассказывают — такое в газете не напечатаешь. Изнасилования — это так, цветочки…

— Как мне туда попасть?

— Это наша первая проблема. Я поговорил с Николсом, он считает, что лучше всего ехать через Родезию, или Замбию, как они теперь называют северную часть страны. Наш человек на месте пытается составить тебе маршрут, но множество дорог уничтожено, поэтому поездка займет не один день.

Пока Поль и Дон обсуждали логистику, Энтони прислушался к себе и с благодарностью отметил, что не просто не думает о ней уже полчаса, но еще и захвачен рассказами Поля. Он чувствовал предвкушение, под ложечкой слегка засосало. Да, пробраться через вражеские территории — задача непростая. Но страшно ему не было — терять нечего…

Энтони бегло просмотрел материалы, переданные ему заместителем Поля де Сента: политическая история страны, коммунисты помогают повстанцам, это приводит американцев в ярость, казнь американского миссионера Пола Карлсона. Прочитав краткий отчет о действиях повстанцев, О’Хара напрягся: ситуация очень напоминала 1960 год и беспорядки во время недолгого правления Лумумбы. Журналист словно увидел те давние события со стороны. Как будто мужчины, которого настолько поразили увиденные тогда в Конго ужасы, уже не существовало.

— Ладно, значит, мы бронируем билет в Кению на завтра. Наш человек из «Сабены»[33] сообщит, есть ли внутренние рейсы в Конго. Если нет, то ты выходишь из аэропорта Солсбери[34] и переходишь через границу с Родезией. Ясно?

— Мы знаем, кому из корреспондентов удалось добраться туда?

— Желающих, если честно, не много. Там проблемы с дорогами. Но в «Дейли мейл» сегодня опубликовали заметку Оливера, ходят слухи, что завтра большая статья появится в «Телеграф».

— Шерил, мы еще не закончили. — Дон раздраженно посмотрел на секретаршу, с тревожным видом заглянувшую в кабинет.

— Я прошу прощения, но пришел твой сын.

— Мой сын?! — после долгого молчания переспросил Энтони, наконец осознав, что она обращается к нему.

— Я отвела его в кабинет к Дону.

— Прошу прощения, я ненадолго, — совершенно не понимая, что происходит, извинился Энтони и пошел за Шерил.

При редких встречах с сыном Энтони всегда испытывал одно и то же странное ощущение: словно удар молнии, своего рода шок от того, как сильно Филлип изменился с их последней встречи, как будто взросление сына постоянно напоминало о том, что отца нет рядом.

За полгода он вырос на несколько дюймов и почти превратился в подростка. Филлип сильно сутулился, напоминая вопросительный знак. Он поднял голову, и Энтони поразился его бледности и красным глазам.

Энтони пытался понять, чем вызвано такое страдание на лице сына: «Неужели опять во всем виноват я? Неужели он узнал, что со мной произошло? И теперь считает меня спившимся неудачником?»

— Мама скоро умрет, — прошептал Филлип, отчаянно моргая и шмыгая носом.

Энтони подошел к сыну, и тот вдруг бросился к нему на шею, вцепился в рубашку, как будто ни за что на свете не собирался отпускать его. Энтони ласково гладил мальчика по голове, пока худенькое тело сотрясалось от рыданий.

Дождь с такой силой барабанил по крыше машины Дона, что думать было практически невозможно. Вернее, возможно, но сложно. Уже двадцать минут они стояли в пробке на Кенсингтон-хай-стрит. За всю поездку мужчины не произнесли ни слова. Дон нервно курил очередную сигарету.

— Авария, — сообщил Дон, глядя на вереницу красных стоп-сигналов. — Судя по всему, немаленькая. Надо позвонить в отдел новостей, — заметил он, но даже не попытался выйти из машины и дойти до телефонной будки.

Энтони промолчал. Дон стал крутить ручку радио, пока помехи окончательно не вывели его из себя. Он раздраженно посмотрел на едва дымящуюся сигарету и затянулся посильнее, чтобы она получше разгорелась.

— Де Сент считает, что завтра — наш последний шанс. Следующий рейс — только через четыре дня. — Он говорил так, словно обсуждал принятие какого-то решения. — Можешь ехать, а мы вытащим тебя оттуда, если ей станет хуже.

— Ей уже стало хуже, — ответил Энтони, поражаясь тому, как быстро рак расправился с Клариссой. — Протянет не больше пары недель.

— Чертов автобус. Ты глянь, вообще дорогу перегородил! — возмутился Дон, открыл окно, выкинул окурок на мокрый асфальт и, стряхнув капли с рукава, закрыл окно. — А что у нее за муж? Так себе?

— Я видел его всего один раз.

«Я не могу остаться с ним. Пожалуйста, папочка, забери меня от него».

Филлип хватался за его ремень, как за спасательный круг. После того как Энтони в конце концов отвез сына в дом у Парсонс-Грин, он еще долго чувствовал тяжесть его тела.

— Примите мои соболезнования, — сказал он Эдгару, но торговец занавесками, оказавшийся куда старше, чем Энтони ожидал, лишь подозрительно посмотрел на него, как будто эти слова таили в себе оскорбление.

— Я не могу уехать, — произнес Энтони, испытав некоторое облегчение.

Как будто ему после долгих лет бесконечного рассмотрения дела наконец-то огласили смертный приговор. Дон вздохнул и ответил то ли с грустью, то ли с облегчением:

— Он твой сын…

— Да, он мой сын.

Энтони пообещал Филлипу: «Конечно, ты будешь жить со мной. Конечно. Все будет хорошо». Говоря это, он не до конца понимал, чего лишается.

Машины наконец тронулись, сначала по-черепашьи медленно, а потом все быстрее и быстрее. Проехав Чисвик, Дон заговорил снова:

— Знаешь, О’Хара, а может, оно и к лучшему. Может, это тебя Бог отвел. Кто знает, что бы там с тобой стало. Поживем — увидим. Пусть мальчик немного успокоится, привыкнет, глядишь, ты снова в бой ринешься. Вив с удовольствием присмотрит за ним. Ему у нас понравится, а она так скучает по детям. Слушай, тебе же срочно надо искать дом. Больше никаких гостиниц!

Энтони слушал, как Дон вдохновенно рассуждает о его мифической новой жизни, словно рассказывает задумку для новой статьи: он станет семейным человеком и благодаря этому сможет пережить потерю, заглушить тревожную барабанную дробь, доносившуюся из темных уголков души.

Энтони дали двухнедельный отпуск по семейным обстоятельствам, чтобы он мог найти жилье и помочь сыну пережить смерть матери и мрачную атмосферу, царившую на похоронах. Филлип больше ни разу не плакал у него на глазах. Ему понравился небольшой домик с верандой в юго-западной части Лондона, недалеко от его школы, а также от Дона и Вив, которая с головой окунулась в образ потенциальной тетушки. И вот сын приехал к нему с жалким чемоданчиком в руках, ожидая дальнейших инструкций. Эдгар даже не удосужился позвонить и спросить, как мальчик себя чувствует.

Поначалу они жили будто два чужих человека. Филлип все время старался угодить ему, словно боялся, что отец отошлет его обратно. Энтони не решался сказать сыну, как он рад, что они теперь живут вместе, хотя иногда ему казалось, что он не заслуживает такого подарка. Он совершенно не понимал, что делать с ребенком в состоянии глубокого горя, стараясь с грехом пополам справляться с собственным.

Энтони пришлось пройти экспресс-курс по обучению всем практическим навыкам: как относить белье в прачечную, как водить Филлипа к парикмахеру. Его кулинарные таланты ограничивались яичницей, поэтому сначала они каждый вечер ужинали в соседнем кафе, где подавали огромные порции стейка, фасолевую запеканку, переваренные овощи и слегка пригоревший пудинг в луже ванильного соуса. Отец с сыном уныло ковырялись в тарелках, а потом Филлип говорил: «Спасибо, все было очень вкусно», как будто они ели какие-то неимоверные деликатесы. После ужина они возвращались домой, и Энтони подолгу стоял под дверью спальни сына, не решаясь зайти и признаться, что ему тоже грустно. А вдруг от этого станет еще хуже?

По воскресеньям Дон и Вив приглашали их в гости на жареное мясо со всевозможными гарнирами, а потом Вив убирала со стола и обязательно усаживала всех играть в какую-нибудь настольную игру. Энтони до слез трогало то, как Филлип улыбается в ответ на ее поддразнивания, а она все время настаивает, чтобы он тоже играл. Вив принимала его как родного.

Когда они садились в машину, Энтони увидел, что Филлип машет Вив рукой и посылает ей воздушные поцелуи, и по щеке его неожиданно скатилась одинокая слезинка. Он вцепился в руль, вдруг осознав огромный груз ответственности. Как же поговорить с ним? Что Энтони может сказать Филлипу? Ведь он регулярно жалел о том, что в живых остался он сам, а не Кларисса.

Вечером он сидел у камина и смотрел первый выпуск новостей об освобождении заложников в Стэнливиле. Нечеткие силуэты людей, выходящих из военного самолета и сбивавшихся в кучу на взлетной полосе.

— В течение нескольких часов бельгийские войска взяли город под свой контроль. Пока что рано оценивать потери, но, по первым данным, во время штурма погибло не менее ста европейцев. Многие все еще числятся пропавшими без вести.

Энтони выключил телевизор и словно под гипнозом смотрел на экран еще долго после того, как исчезла белая точка. Очнувшись, он поднялся наверх, немного постоял перед дверью сына, прислушиваясь к доносящимся из комнаты приглушенным рыданиям. Часы показывали четверть одиннадцатого. Энтони на секунду прикрыл глаза, а потом решительно открыл дверь. Сын вздрогнул и быстро спрятал что-то под покрывало.

— Сынок, — окликнул его Энтони, включая свет, но ответа не последовало. — Что случилось?

— Ничего, — взяв себя в руки, ответил мальчик, украдкой вытирая глаза. — Все в порядке.

— Что это у тебя там? — ласково спросил Энтони, присаживаясь на краешек кровати и разглядывая разгоряченное, влажное лицо мальчика. Похоже, он плакал не один час, подумал Энтони, ужасаясь собственному неумению быть родителем.

— Ничего.

— Покажи, ну пожалуйста…

Энтони осторожно откинул одеяло и увидел маленькую фотографию Клариссы в серебряной рамке. Она улыбалась, гордо обнимая за плечи сына. Филлипа затрясло. Энтони взял фотографию и стер слезы со стекла. «Надеюсь, что, глядя на Эдгара, ты так же искренне улыбалась», — молча сказал он бывшей жене.

— Прекрасная фотография. Хочешь, поставим ее в гостиной? Например, на камин? Чтобы она всегда была у тебя перед глазами?

Филлип растерянно взглянул на него. Наверное, он ожидал какого-то язвительного комментария, остатков старой вражды, но Энтони пристально смотрел на улыбающуюся ему с фотографии женщину, совершенно не видя ее. Вместо нее он видел Дженнифер. Он видел ее повсюду, и так будет всегда.

«Держи себя в руках, О’Хара».

— Знаешь, в грусти нет ничего плохого, — произнес Энтони, отдавая сыну фотографию. — Когда теряешь любимого человека, можно и погрустить, — тщательно подбирая слова, объяснил он. — Вообще-то, — начал он, но голос подвел его, сердце защемило, и ему потребовались все силы, чтобы собраться, — вообще-то, мне тоже грустно. Очень грустно. Невыносимо потерять любимого человека, так что я тебя прекрасно понимаю… — прошептал Энтони, прижимая к себе мальчика. — Но я очень рад, что ты теперь со мной, потому что… потому что я думаю, вместе мы с этим справимся. Что скажешь?

Филлип уткнулся отцу в плечо и обнял его своими худыми ручонками. Постепенно его дыхание стало равномерным, но отец с сыном еще долго сидели обнявшись и думая каждый о своем.

Энтони даже не заметил, как отпуск подошел к концу. Вив, не раздумывая, предложила на конец недели взять Филлипа к себе, но до среды она собиралась гостить у сестры, поэтому на первые два дня Энтони нужно было придумать что-нибудь другое.

— Возьми его с собой в офис, — предложил Дон. — Пусть займется чем-нибудь полезным, чай может разносить, например.

Энтони прекрасно знал, как Дон относится к тому, когда сотрудники начинают мешать личную жизнь с рабочей, поэтому был вдвойне благодарен ему за предложение. Ему не терпелось с головой окунуться в работу и хотя бы отчасти вернуться к нормальной жизни. Филлип трогательно обрадовался, узнав, что папа возьмет его с собой на работу.

Энтони сидел на своем новом рабочем месте и просматривал утренние газеты. В отделе внутренних новостей свободных должностей не было, поэтому ему присвоили почетное звание «корреспондент широкого профиля», видимо, в надежде, что он оправдает оказанное ему доверие. Сделав глоток офисного кофе, Энтони привычно поморщился — все та же гадость. Филлип ходил между столами в ослепительно-белой рубашке, которую сегодня утром отгладил ему отец, и спрашивал, не хочет ли кто-нибудь чая. Внезапно Энтони с благодарностью ощутил себя дома. Это начало новой жизни, все будет хорошо, подумал он, стараясь не смотреть в сторону международного отдела. Пока ему лучше не знать, кого послали в Стэнливиль вместо него.

— Держи. — Дон кинул ему «Таймс» с обведенной красным статьей. — Сделай по-быстрому из этого материала конфетку: насчет запуска космического корабля в США. От властей пока свежих новостей не дождешься, но потянет на небольшую колонку на восьмой странице.

— Сколько слов?

— Двести пятьдесят, — извиняющимся тоном ответил Дон. — В следующий раз постараюсь найти что-нибудь поинтереснее.

— Да не волнуйся, все в порядке.

Все действительно было в порядке: сынишка, довольно улыбаясь, ходил по редакции, с преувеличенной осторожностью держа в руках поднос с чаем. Мальчик обернулся и взглянул на отца. Энтони одобрительно кивнул. Он гордился сыном, гордился его смелостью. Какое же все-таки счастье, когда есть кого любить.

Энтони придвинул к себе печатную машинку, проложил листы бумаги копиркой, чтобы получилось три экземпляра: один — для редактора, второй — для типографии и третий — для себя. Привычные действия доставляли ему поразительное удовольствие. Он напечатал наверху страницы свое имя, довольно прислушиваясь к резким щелчкам, с которыми стальные литеры ударялись о бумагу.

Он прочитал статью в «Таймс», потом еще раз и сделал несколько пометок в блокноте. Сходил вниз в библиотеку, взял материалы о запусках космических кораблей и просмотрел последние сообщения по теме. Сделал еще несколько пометок в блокноте и наконец положил руки на клавиши печатной машинки.

Ничего.

Руки отказывались двигаться.

С трудом Энтони напечатал первое предложение. Оно вышло сухим и скучным. Перепечатал заново, пытаясь причесать фразу, но слова отказывались подчиняться ему. Да, фраза была совершенно грамотная, но слишком банальная для такой газеты, как «Нэйшн». Энтони припомнил правило пирамиды: самое важное в первом предложении, а далее — по убывающей, ведь редкий читатель дочитывает статью до конца.

Безрезультатно.

— Ну как, закончил? — спросил Дон, подойдя к его столу в четверть первого, но Энтони не поднимал глаз и, потирая челюсть, глядел на кучу скомканной бумаги на полу. — О’Хара, статья готова?

— У меня не получается, Дон, — растерянно, хриплым голосом произнес Энтони.

— Что?!

— Не получается. Я не могу писать. Как будто все пропало.

— Не смеши меня. Это что еще за штучки? Творческий кризис? Фрэнсисом Скоттом Фицджеральдом себя возомнил? — рассмеялся Дон, поднял один из скомканных листов, разгладил его и прочитал. Потом пробежал глазами по другому листу. — Тебе нелегко пришлось в последнее время, — наконец признал он. — Наверное, тебе просто нужно отдохнуть. Не волнуйся, все получится. И ничего мне не говори: все пройдет. Я попрошу Смита переписать эту статейку. А ты сегодня отдыхай. Все получится! — успокоил Дон, кладя руку ему на плечо.

Энтони посмотрел на сына, который увлеченно точил карандаши для кого-то из раздела некрологов. Впервые в жизни он нес ответственность за другого человека. Впервые в жизни он обязан был обеспечивать не только себя. Рука Дона вдруг показалась ему налитой свинцом.

— Дон, а что же я буду делать, если не получится?

25

Для ирландского парня ухлестывать за девушкой из Сан-Диего — это то же самое, что пытаться поймать волну одной рукой… то есть невозможно… иногда нужно просто отойти в сторону и подумать.

Мужчина — женщине, в эсэмэске

Элли ложится спать только в четыре утра. Дело не в том, что она разволновалась и не может заснуть, наоборот, впервые за последние месяцы ей все предельно ясно. Сначала она долго разговаривает по телефону, зажав трубку между ухом и плечом и одновременно глядя в монитор. Потом посылает сообщения, просит об услуге, упрашивает, уговаривает и не принимает отрицательного ответа. Получив все, что нужно, она садится за стол прямо в пижаме, убирает волосы наверх и начинает работать. Она печатает с умопомрачительной скоростью, слова будто сами появляются на экране. В конто веки она точно знает, что хочет сказать. Элли долго работает над каждым предложением, доводя текст до совершенства, меняя местами абзацы, добиваясь наибольшего воздействия на читателя. Перечитывая написанное, она то плачет, то смеется. Теперь она узнает себя — ту Элли, которая в последнее время затерялась. Поставив точку, она распечатывает два экземпляра и засыпает мертвым сном.

Мертвым, но недолгим. Через два часа звенит будильник. Элли собирается на работу к половине восьмого. Она хочет поговорить с Мелиссой наедине. Стоя под душем, Элли смывает усталость, выпивает два двойных эспрессо, делает укладку. В ней бурлит энергия, кровь несется по венам с бешеной скоростью. Когда Мелисса с дорогущей кожаной сумкой через плечо заходит в офис, Элли уже на месте. Начальница садится в кресло, и Элли замечает, что та украдкой бросает на нее удивленный взгляд, обнаружив, что пришла не первая.

Элли допивает кофе, заходит на секунду в туалет, чтобы взглянуть на себя в зеркало: на ней накрахмаленная белая блузка, самые хорошие брюки и туфли на высоком каблуке. Друзья сказали бы, что она выглядит «совсем как взрослая».

— Мелисса…

— Да, Элли, — удивленно, но строго кивает Мелисса, но Элли игнорирует ее взгляд.

— Можно тебя на пару слов?

— Ну разве что на пару, — соглашается Мелисса, взглянув на часы, — у меня через пять минут доклад в отделе Китая.

Элли садится напротив и оглядывается: кабинет Мелиссы почти пуст, за исключением нескольких папок, которые нужны для подготовки завтрашнего номера, и фотографии дочери.

— Хотела поговорить насчет той статьи.

— Только не говори, что не сможешь ее написать.

— Именно так.

— Ну что ж, Элли, — незамедлительно реагирует Мелисса, как будто бы это ее совершенно не удивило, — такого я от тебя не ожидала. У нас на носу самые трудные выходные за всю историю существования газеты. У тебя же было несколько недель на работу. А на что ты, собственно, рассчитываешь? Приходишь ко мне в последний момент…

— Мелисса, подожди. Я выяснила, кто этот мужчина.

— Ну и? — профессионально хмурится Мелисса.

— Он работает здесь. Мы не можем использовать этот материал, потому что он работает в нашей газете.

Мимо кабинета проходит уборщица с пылесосом, гудение заглушает последние слова Элли.

— Не поняла? — переспрашивает Мелисса, когда уборщица отходит.

— Автор этих любовных писем — Энтони О’Хара. — провозглашает Элли, но по лицу Мелиссы со стыдом понимает, что редактор понятия не имеет, кто это такой. — Заведующий библиотекой, который работает, точнее, раньше работал внизу, в архиве.

— Такой седой?

— Да.

— Та-а-ак… — Мелисса ошарашена, на секунду она даже забывает, что должна сердиться на Элли. — Ничего себе! Кто бы мог подумать?

— Да, звучит удивительно, я понимаю.

Они молчат и почти дружелюбно смотрят друг на друга, но потом Мелисса приходит в себя и, шурша бумагами на столе, заявляет:

— Это все, конечно, просто потрясающе, Элли, но не решает нашу проблему. Большую проблему, которая состоит в следующем: у нас на носу юбилейный выпуск, его отправят в печать сегодня вечером, и в нем вместо главной статьи будет огромная дырка, примерно на две тысячи слов.

— Дырки не будет, — отвечает Элли.

— Тот бред про язык любви? Нет. Я не позволю опубликовать компиляцию из уже печатавшихся ранее…

— Нет. Я все написала сама. Две тысячи совершенно оригинальных слов, вот, — протягивает она Мелиссе статью. — Дай знать, если надо будет что-то подправить. Можно, я уйду ненадолго? Вернусь через час.

Элли удалось удивить Мелиссу второй раз за пять минут. Редактор пробегает взглядом по странице, в глазах зажигается огонек интереса, и она, не глядя на Элли, бормочет:

— Что? Да, конечно, раз надо. Только на собрание не опаздывай.

Элли выбегает из офиса, словно на крыльях. Ей и вправду приходится время от времени взмахивать руками, чтобы удержаться на высоченных каблуках.

Она написала Джону накануне, и он не стал возражать, хотя по доброй воле в такие места обычно не заходит, предпочитая гурманские, малоизвестные рестораны. А бистро «У Джорджио» через дорогу от «Нэйшн» — обычная забегаловка, где подают яичницу, жареную картошку и бекон неизвестного происхождения всего за два фунта девяносто девять пенсов.

Когда Элли заходит в кафе, он уже ждет ее за столиком. Среди строителей в оранжевых комбинезонах Джон в своем пиджаке от Пола Смита и тонкой, пастельного цвета рубашке выглядит по меньшей мере странно.

— Прости, — говорит он, едва завидев ее. — Прости, пожалуйста. Она взяла мой телефон, а я думал, что потерял. Потом прочитала пару электронных писем, которые я не успел удалить, узнала, как тебя зовут, ну и… дальше ты знаешь.

— Из нее вышла бы отличная журналистка.

Джон на секунду отворачивается, машет официантке, заказывает еще один кофе и рассеянно отвечает:

— Да, пожалуй.

Элли пристально разглядывает мужчину, который преследовал ее во сне и наяву почти год. Загар не скрывает кругов под глазами, и она думает: интересно, что произошло между ними вчера вечером?

— Элли, я думаю, что нам стоит залечь на дно. Хотя бы на пару месяцев.

— Нет.

— В смысле?

— Все кончено, Джон.

Он удивлен, но не так сильно, как она ожидала. Немного подумав, он спрашивает:

— То есть… ты хочешь, чтобы мы расстались?

— Слушай, давай посмотрим правде в глаза: между нами не то чтобы большая любовь, правда?

— Ты мне небезразлична, Элли, — вяло протестует он, и Элли разочарованно смотрит ему в глаза.

— Возможно. Но этого недостаточно: тебя не интересую я, тебя не интересует моя жизнь. Наша совместная жизнь. Ты вообще мало что обо мне знаешь.

— Я знаю все, что нужно, чтобы…

— Как звали мое первое домашнее животное?

— Что?

— Альф. Моего хомяка звали Альф. В каком городе я выросла?

— Зачем ты задаешь мне все эти вопросы?

— Что тебе от меня нужно, кроме секса?

Джон нервно озирается. Строители за соседним столиком подозрительно притихли.

— Как звали моего первого парня? Что я люблю из еды?

— Элли, это смешно. — Он поджимает губы с кислым выражением лица, какого раньше она никогда не видела.

— Ты ничего не знаешь, потому что тебя интересует только то, насколько быстро я умею раздеваться.

— Ты правда так думаешь?

— Тебе нет дела до моих чувств. Знаешь, как мне было тяжело?

— Господи, Элли, только не надо строить из себя невинную жертву! — возмущенно поднимает руку Джон. — И не надо делать из меня коварного соблазнителя. Да ты хоть раз говорила со мной о своих чувствах? Ты хоть раз намекнула мне, что тебе хотелось бы других отношений? Ты же всегда хотела казаться современной женщиной. Секс по запросу, карьера — прежде всего. Ты казалась просто… — Он запинается, подбирая верное слово. — Просто непробиваемой.

— Я защищалась, — оправдывается Элли, пытаясь не показать, что его слова причиняют ей боль.

— А я как должен был о твоих чувствах узнать? Телепатически? — потрясенно переспрашивает Джон. Похоже, он искренне удивлен.

— Я просто хотела быть с тобой.

— Нет, ты хотела отношений.

— Ну да.

— Ты надеялась, что я уйду от жены, — произносит он, внимательно посмотрев на нее.

— Ну конечно. Рано или поздно. Я думала, что если расскажу тебе о своих чувствах, то ты меня бросишь.

За соседним столиком строители снова разговорились, но по тому, как они поглядывают на них, Элли догадывается, что речь идет о них с Джоном.

— Элли, прости меня, — произносит он, приглаживая выгоревшие на солнце волосы. — Если бы я знал, что тебе так тяжело, то вообще не стал бы в это ввязываться.

Наконец-то он говорит правду — правду, на которую она старательно закрывала глаза целый год.

— Ну вот и все. Видишь, как просто?

Элли встает из-за столика. Мир рушится, но ей каким-то чудом удается выйти из-под града обломков целой и невредимой.

— Ирония судьбы. Учитывая наши с тобой профессии, мы могли хотя бы иногда разговаривать друг с другом, — говорит она на прощание.

Выйдя из кафе, Элли чувствует, как от морозного воздуха стягивает кожу. В ноздри ударяют запахи большого города, она задерживает дыхание, достает из сумочки мобильный, набирает вопрос, отправляет его и, не дожидаясь ответа, не оборачиваясь, переходит через дорогу.

Мелисса идет через холл, бодро стуча каблучками по полированному мрамору. Она говорит с ответственным редактором, но, увидев Элли, на секунду отвлекается и кивает:

— Мне понравилось.

Элли вдруг замечает, что стоит, затаив дыхание, и с облегчением делает выдох.

— Да, очень понравилось. Обложка, воскресенье-понедельник. Еще что-нибудь такое, пожалуйста, — сообщает Мелисса, заходя в лифт и поворачиваясь обратно к собеседнику.

В библиотеке пусто. Элли толкает дверь и замирает на пороге, глядя на два одиноких пыльных стеллажа: ни газет, ни журналов, ни потрепанных томов парламентских отчетов. Она слушает, как по трубам под потолком журчит вода, а потом перелезает через стойку, бросив сумку на пол.

Если не считать двух картонных коробок, приютившихся в углу, первая комната, где хранились переплетенные выпуски «Нэйшн» почти за сто лет, совершенно пуста и напоминает пещеру. Элли выходит на середину комнаты, и эхо шагов разносится по помещению, отражаясь от кафельного пола.

Там, где хранились газетные вырезки от «А» до «М», тоже пусто — остались только стеллажи. В лучах света, проникающих сквозь окна, размещенные на высоте шести футов от пола, танцуют блестящие пылинки. Газеты уже увезли, но в воздухе до сих пор стоит сладковатый запах старой бумаги. Элли прикрывает глаза, и ей кажется, что вот-вот зазвучат голоса, рассказывающие истории былых лет, сотни тысяч голосов, умолкших навеки. Множество жизней идут своим чередом, пропадают за очередным поворотом судьбы — скрытые в этих документах истории, они, возможно, увидят свет лишь через сотни лет. Интересно, сколько еще историй об Энтони и Дженнифер таят в себе эти страницы, с нетерпением ожидая своего часа, необходимого стечения обстоятельств. В углу стоит мягкое кресло на колесиках с запиской «Цифровой архив». Элли подходит к нему и катает туда-сюда.

Внезапно она ощущает поразительную усталость, как будто адреналин, бушевавший у нее в крови последние несколько часов, улетучился за одну секунду. Она тяжело опускается в теплое кресло, прислушиваясь к тишине, и наконец-то замирает. Все внутри ее останавливается, и она делает долгий выдох.

Элли резко просыпается от звука открывающейся двери, вскакивает на ноги, голова немного кружится, но постепенно она вспоминает, где находится. Сколько же она проспала?

— Это ваше? — спрашивает Энтони О’Хара, протягивая ей сумку.

— О господи… простите, — потирая виски, бормочет она.

— Вы здесь вряд ли что-то найдете, — качает головой он, разглядывая ее заспанные глаза и взъерошенные волосы. — Все уже в новом здании. Я вернулся за чашками. И вот еще за креслом.

— Да, оно такое удобное… жаль оставлять. Господи, а сколько сейчас времени?

— Без пятнадцати одиннадцать.

— Собрание в одиннадцать. Все в порядке, собрание в одиннадцать, — бормочет она, пытаясь понять, не забыла ли чего-нибудь, но вдруг вспоминает, зачем пришла.

Элли пытается собраться с мыслями, но не знает, как рассказать обо всем этому мужчине. Украдкой взглянув на него, она видит не только седые волосы, но и его слегка печальные глаза. Теперь она смотрит на него через его слова. «Рори наверняка подскажет, как лучше поступить», — думает Элли.

— А Рори здесь? — спрашивает она, надевая на плечо сумку.

— Боюсь, что нет, — отвечает Энтони и улыбается, словно прося у нее прощения за плохие новости. — Наверное, он сейчас дома, собирается.

— Собирается?

— Ну, в это его великое путешествие. Вы же знаете, что он уезжает?

— Если честно, надеялась, что он передумает. Или уедет не так скоро. А у вас, случайно… случайно, нет его адреса?

— Если вы зайдете ко мне на развалины кабинета, то я постараюсь его найти. По-моему, он уезжает через неделю или что-то в этом роде, — отвечает Энтони и поворачивается к выходу.

— Мистер О’Хара… Вообще-то, я пришла не только повидаться с Рори, — набравшись духу, произносит Элли.

— Неужели? — удивленно вздрагивает он, когда она называет его по имени.

— Я нашла кое-что, что принадлежит вам, — сообщает Элли, доставая из сумки папку. — Нашла несколько недель назад. Я бы раньше вам отдала, но я тогда еще не знала, что они — ваши, — объясняет она, напряженно наблюдая за тем, как он открывает папку и меняется в лице, узнав свой почерк.

— Где вы их нашли?!

— Здесь, — осторожно отвечает она, не желая слишком сильно волновать его.

— Здесь?!

— Да, в вашем архиве, — повторяет Элли, а библиотекарь оглядывается по сторонам, беспомощно смотря на пустые стеллажи, словно ожидая, что ее слова подтвердятся. — Простите, я знаю, что это очень личное.

— Но как вы узнали, что это мои письма?

Страницы: «« ... 1617181920212223 »»

Читать бесплатно другие книги:

Найти, влюбиться и отомстить… Всего за месяц жизнь моя сделала крутой поворот, и мне предстояло все ...
Лучшее учебное заведение, блестящее будущее, и ты наслаждаешься жизнью, полной головокружительных пр...
Почему никто и никогда не видел, чтобы французский ребенок закатил истерику в людном месте или чего-...
Стоило мне, Евлампии Романовой, отвести приемную дочку Кису на утренник в костюме белки, как тут же ...
«Страна, которую мы называем Древней Русью, так сильно отличалась от России послемонгольской эпохи, ...