Ветер сквозь замочную скважину Кинг Стивен
Но перестраховаться надо было в любом случае. После полуночи, когда ветер ослабел до легкого ночного ветерка, а Билл Стритер забылся усталым сном да таким крепким, что до него не добирались даже кошмары, мы с Джейми присоединились к шерифу Пиви на пустыре за тюрьмой. Там мы облили тело Олли Анга керосином. Держа в руках спичку, я спросил, хочет ли кто-нибудь забрать себе его часы в качестве сувенира. Каким-то чудом в борьбе они не пострадали, и секундная стрелка все еще двигалась.
Джейми покачал головой.
— Только не я, — сказал Пиви, — может, в них злой дух! Давай, Роланд. Если можно так тебя звать.
— Конечно можно, — сказал я, чиркнул спичкой и бросил её. Мы стояли и смотрели, пока от дебарийского оболочника не осталось ничего, кроме костяных головешек, да оплавившейся глыбки металла — некогда его наручных часов.
На следующее утро мы взяли нескольких человек (которые проявили недюжинное рвение) и пошли к железке. А там уже поставить Малыша Гуделку на рельсы было делом нескольких часов. Тревис, наш механ, руководил операцией. Я же завел кучу друзей, сказав, что в полдень все пообедают у Рейси за мой счет, а после забесплатно напьются в «Злосчастье».
Вечером намечались городские гулянья, на которых мы с Джейми будем почетными гостями. Я бы с удовольствием обошелся и без них — хотел поскорее вернуться домой, да и многолюдные компании меня не прельщают — но по большому счету это тоже часть работы. Одно хорошо: там будут женщины, и некоторые, без сомнения, будут симпатичными. От них я не откажусь, да и Джейми, думаю, понравится. Ему еще многое предстоит узнать о дамах, и Дебария для этого ничем не хуже других мест.
Мы стояли и наблюдали, как Малыш Гуделка пыхтя разворачивается в направлении Галаада.
— По пути в город заглянем в Благодать? — спросил Джейми. — Узнаем, хотят ли они принять мальчика?
— Ага. Настоятельница сказала, что у нее кое-что для меня есть.
— И ты знаешь, что?
Я покачал головой.
В Благодати Эверлинн, эта женщина-гора, ринулась к нам через весь двор, широко раскинув руки. Меня так и подмывало пуститься наутек: на нас словно бы мчался один из тех здоровенных грузовиков, которые когда-то ездили по нефтяным полям возле Куны.
Но она нас не смела, а заключила в свои грудастые объятия. От нее исходил сладкий аромат: смесь корицы, чабреца и выпечки. Она поцеловала Джейми в щеку — тот весь зарделся. А меня наградила смачным поцелуем в губы. Некоторое время мы видели вокруг себя только ее затейливые развевающиеся на ветру одеяния да ее шелковый капюшон. Наконец она отступила, лицо ее сияло.
— Какую же огромную услугу вы оказали городу! Мы все говорим спасибо!
Я улыбнулся:
— Сай Эверлинн, вы слишком добры.
— Глупости какие! Вы же пообедкаете с нами, да? И вина попьете, но только немножко — не сомневаюсь, что вечером выпивки будет вдосталь, — она проказливо подмигнула Джейми, — но поосторожнее там со всеми этими тостами. Выпив лишнего, мужчина уже не такой уж и мужчина, да и кое-какие минуты потом в памяти не останутся, — она запнулась, а затем на лице ее заиграла понимающая улыбка, которая не очень-то сочеталась с ее одеяниями. — Хотя… может, оно и к лучшему.
Джейми покраснел еще сильнее, но промолчал.
— Мы увидели, что вы идете к нам, — сказала Эверлинн, — и кое-кто еще здесь хочет вас поблагодарить.
Она отошла в сторону, и мы увидели миниатюрную сестру благодати по имени Фортуна. Она все еще была в бинтах, но уже не так походила на злого духа, как в прошлый раз, а незабинтованная сторона лица светилась радостью и облегчением. Сестра робко ступила вперед.
— Я снова могу спать. А иногда меня даже не беспокоят кошмары.
И тут она подобрала свою серую рясу и упала перед нами на колени, чем очень меня смутила:
— Я, сестра Фортуна, бывшая Энни Клей, благодарю вас. Как и мы все, но я хочу поблагодарить вас лично, от всего сердца.
Я мягко взял ее за плечи:
— Встань, женщина. Не преклоняйся перед такими, как мы.
Она посмотрела на меня сияющими глазами и поцеловала в щеку той стороной рта, которая все еще была способна целовать. Потом побежала через весь двор к какому-то строению. Наверное, к кухне, потому что из той части гасьи до нас доносились чудесные запахи.
Эверлинн проводила ее любящей улыбкой, а затем повернулась ко мне.
— Есть такой мальчик… — начал я.
Она кивнула:
— Билл Стритер. Знаю я его и все, что с ним приключилось. В город мы не ходим, но иногда город приходит к нам. Ворона прилетает и на хвосте приносит, если вы понимаете, о чем я.
— Понимаю прекрасно, — ответил я.
— Приводите его завтра, когда головы ваши уменьшатся до нормального размера, — сказала она. — Мы тут все женщины, но всегда будем рады приютить сироту… по крайней мере, до тех пор, пока у него не вырастет достаточно волос на верхней губе. Ведь после женщины начнут бередить разум и тело мальчика, и лучше для него здесь не оставаться. А пока что мы научим его цифрам и буквам… если, конечно, он достаточно смекалистый для этого. Что скажешь, Роланд, сын Габриэль?
Я как-то не привык, чтобы в моем имени упоминали мать, а не отца, но звучало это довольно приятно:
— Весьма смекалистый.
— Вот и хорошо. А когда придет время ему нас покинуть, мы найдем для него другое место.
— Надел и дом, — сказал я.
Эверлинн рассмеялась:
— Ага, именно так! Как в истории про Тима Отважное Сердце. А теперь давайте же преломим хлеб и выпьем вина за молодых героев.
Мы ели, мы пили и вообще очень весело проводили время. Когда сестры начали убирать со столов, настоятельница Эверлинн отвела меня в свое жилище, которое состояло из спальни и большого кабинета. В кабинете стоял огромный дубовый письменный стол. В лучах солнца на столе спала кошка, удобно устроившись среди залежей бумаг.
— Мужчины здесь почти не бывают, Роланд, — сказала она, — но одного ты, возможно, знаешь. Бледное лицо, черные одежды. Понимаешь, о ком я?
— Мартен Броадклок, — ответил я. В моем желудке хорошая еда прокисла от ненависти. И от ревности, я думаю, тоже, но не только из солидарности с отцом, которого Габриэль Артенская наградила ветвистыми рогами. — Он виделся с ней?
— Требовал этого, да, но я ему отказала и послала прочь. Поначалу уходить он не хотел, но я показала ему свой нож и сказала, что в Благодати найдется еще оружие и женщины, которые умеют им пользоваться. Есть и револьвер, сказала я ему. Напомнила, что он глубоко в недрах гасьи и что лучше бы ему поостеречься, если только он не умеет летать. Он понял меня, но перед тем, как уйти, проклял меня и это место, — некоторое время она молчала, поглаживая кошку, потом снова посмотрела на меня, — одно время я думала, что оболочник — это его работа.
— Не думаю, — сказал я.
— Я тоже нет, но вряд ли мы когда-нибудь будем знать наверняка, так ведь? — кошка попыталась было взобраться на обширные колени настоятельницы, но та прогнала ее. — В одном я уверена: он все-таки умудрился с ней поговорить, может, через окно кельи, а может, и в ее снах. Нам уже не узнать, ибо секрет этот она забрала с собой в пустошь. Бедная женщина.
На это я не ответил. Когда ты в смятении и на душе тяжело, лучше вообще ничего не говорить, потому что в таком состоянии правильных слов не подобрать.
— Твоя леди-мать прервала свое пребывание здесь вскоре после того, как мы прогнали этого типа в плаще. Сказала, что ей надо исполнить свой долг и многое искупить. Сказала, что сюда придет ее сын. Я спросила ее, откуда ей это знать. «Потому что ка — это колесо, и оно не перестает вращаться», ответила твоя мать. Она для тебя кое-что оставила.
Эверлинн выдвинула один из ящиков стола и достала конверт. На конверте было мое имя, и рука, написавшая его, была мне очень хорошо знакома. Только мой отец знал ее лучше. Когда-то эта рука переворачивала страницы книги с историей «Ветер сквозь замочную скважину». И со многими другими тоже, да. Истории я любил, но больше всего я любил эту переворачивающую страницы руку. И голос, который их мне рассказывал под дующий ветер за окном. В те дни она еще не запуталась в паутине измен и интриг, которые и подвели ее под револьвер в чужой руке. Под мой револьвер, в моей руке.
Эверлинн поднялась, разглаживая фартук:
— А теперь мне надо пойти и посмотреть, как идут дела в моем маленьком королевстве. До свидания, Роланд, сын Габриэль. Когда будешь выходить, закрой за собой дверь. Запрется она сама.
— Не боитесь вот так меня оставлять среди своих вещей?
Она улыбнулась, обошла вокруг стола и снова поцеловала меня:
— Стрелок, я готова доверить тебе свою жизнь, — произнесла Эверлинн и вышла из комнаты. Она была такой высокой, что ей пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о косяк.
Я долго сидел и смотрел на последнее послание Габриэль Дешейн. В сердце моем бурлили ненависть, любовь и сожаление — они преследуют меня до сих пор. Я уже подумывал, а не сжечь ли мне его, не читая, но в конце-концов открыл конверт. Внутри лежал бумажный листок. Строчки были неровными, а во многих местах стояли чернильные кляксы. Думаю, писавшая эти стоки женщина всеми силами старалась держаться за последние обрывки рассудка. Немногие поймут ее слова, но я понял. Я уверен, что отец тоже понял бы, но я ему не показал это письмо и даже ни словом о нем не обмолвился.
Яства на пиру оказались гнилью
дворец обернулся тюрьмой
я словно горю в огне, Роланд
Я подумал о Вегге, умирающем от укуса змеи.
Если я вернусь и расскажу все, что знаю
все, что подслушала,
Галаад, быть может, погибнет на несколько лет позже
как и ты,
и твой отец, хоть ему я почти безразлична
Слова «хоть я ему почти безразлична» были заштрихованы, но я все равно смог их разобрать.
он говорит, я не осмелюсь
он говорит «Оставайся в Благодати, пока смерть не найдет тебя».
он говорит «Если вернешься, смерть найдет тебя быстро».
он говорит «Смерть твоя уничтожит того единственного,
которым ты дорожишь в этом мире»
он говорит «Хочешь ли ты умереть от руки своего отпрыска и
увидеть,
как все хорошее,
все доброе,
все мысли о любви
выльются из него, словно вода из черпака?
ради Галаада, которому на тебя плевать
и которому все равно суждено погибнуть?»
Но я должна вернуться. Возвращение видится
мне во всех моих медитациях и молитвах
и я слышу голос, говорящий мне одни и те же слова:
ЭТОГО ТРЕБУЕТ КА
Дальше было еще несколько слов, которые я перечитывал снова и снова во время моих странствий после провальной битвы на Иерихонском холме и падения Галаада. Я перечитывал их, пока бумага не развалилась, и я не отдал ее на милость ветру, ветру, дующему через замочную скважину времени, смекаете? В конце-концов, ветер уносит все, ведь так? И почему нет? Почему должно быть иначе? Если бы сладость наших жизней не покидала нас, сладости бы не было вообще.
Я оставался в кабинете Эверлинн до тех пор, пока не взял себя в руки. Потом положил письмо матери — моей ушедшей матери — в кошель и ушел, удостоверившись, что дверь заперлась. Я нашел Джейми, и мы поехали в город. Той ночью были огни, и музыка, и танцы. Много разных вкусностей и много спиртного, чтобы их запить. Женщины тоже были, и той ночью Тихоня Джейми расстался со своей девственностью. А на следующее утро…
КОНЕЦ БУРИ
— В ту ночь, — сказал Роланд, — были огни, и музыка, и танцы, много вкусной еды и много выпивки.
— Бухло, — вздохнул Эдди полусерьезно-полукомически. — Я помню его хорошо.
Это были первые слова, которые кто-то из них произнес за очень долгое время, и они разрушили чары, сковывавшие их всю эту долгую и ветреную ночь. Они зашевелились, как люди, пробуждающиеся от глубокого сна. Все, кроме Ыша, который лежал на спине перед очагом, растопырив короткие лапки и смешно вывалив набок кончик языка.
Роланд кивнул:
— Там были и женщины, и в ту ночь Молчун Джейми лишился девственности. На следующее утро мы снова сели на Малыша-Гуделку и вернулись в Галаад. Вот что случилось в давние времена.
— Задолго до того, как родился дедушка моего дедушки, — тихо проговорил Джейк.
— Ну, этого я не знаю, — сказал Роланд, слегка улыбнувшись, и отхлебнул воды. Горло у него сильно пересохло.
На мгновение воцарилась тишина. Ее нарушил Эдди:
— Спасибо, Роланд. Это была бомба.
Стрелок приподнял одну бровь.
— Он хочет сказать, что история была чудесная, — сказал Джейк. — И это правда.
— Я вижу свет в щелях между досками, которыми мы закрыли окна, — сказала Сюзанна. — Он слабый, но он есть. Ты проговорил всю ночь напролет, Роланд. Видно, не такой уж ты сильный молчаливый тип в духе Гэри Купера, а?
— Я не знаю, кто он такой:
Она взяла его за руку и коротко пожала ее.
— Неважно, солнышко.
— Ветер немного улегся, но все равно дует очень сильно, — заметил Джейк.
— Мы подбросим дров в огонь и ляжем спать, — откликнулся стрелок. — Сегодня вечером достаточно потеплеет, чтобы можно было выйти и набрать еще дров. А уж завтра…
— Снова в путь, — докончил Эдди.
— Все верно, Эдди.
Роланд засунул остатки дров в угасающий огонь, дождался, пока тот снова ожил, а потом улегся и закрыл глаза. Спустя несколько секунд он уже спал.
Эдди сгреб Сюзанну в объятия, потом взглянул через плечо на Джейка, сидевшего по-турецки и смотревшего на огонь:
— Пора придавить подушку, маленький бродяжка.
— Не называй меня так. Ты знаешь, что я этого не люблю.
— Ладно, ковбой.
Джейк показал ему средний палец. Эдди улыбнулся и закрыл глаза.
Мальчик поплотней завернулся в одеяло. «Моя тряпица», подумал он и улыбнулся. Снаружи все еще завывал ветер — голос, лишенный тела. Джейк подумал: «Он по другую сторону замочной скважины. А что там, откуда он приходит? Вечность. И Темная башня».
Он думал о мальчике, которым был Роланд Дешейн бессчетные годы тому назад, лежащем в круглой спальне наверху каменной башни. Закутанный в одеяло, мальчик слушал, как мама читает ему старые сказки, а снаружи ветер несся над темной землей. Засыпая, Джейк увидел лицо женщины и подумал, что оно не только красивое, но и доброе. Его мать никогда не читала ему сказок. В его мире это было обязанностью домработницы.
Потом он закрыл глаза и увидел ушастиков-путаников, танцующих в лунном свете на задних лапках.
Джейк заснул.
Роланд проснулся после обеда, когда ветер ослаб до шепота и в комнате стало значительно светлее. Эдди и Джейк все еще крепко спали, но Сюзанна уже проснулась, залезла в каталку и убрала доски, которые закрывали окна. Теперь она сидела, подперев рукой подбородок, глядя наружу. Роланд подошел к ней и положил руку на ее плечо. Сюзанна обхватила и похлопала по ней, не поворачиваясь.
— Ураган прошел, сладкий.
— Да. Надеюсь, второго такого мы никогда не увидим.
— А если увидим, надеюсь, найдем такое же хорошее укрытие. А остальная часть деревни Гук… — она покачала головой.
Роланд наклонился, чтобы выглянуть в окно. То, что он увидел, его не удивило, но Эдди сказал бы об этом «потрясно». Главная улица осталась на месте, но была завалена ветками и сломанными деревьями. Окаймлявшие ее здания исчезли. Остался только каменный зал собраний.
— Нам повезло, верно?
— Везение — так люди с трусливой душой называют ка, Сюзанна из Нью-Йорка.
Она молча обдумала его слова. Последние дуновения стихающего ледовея проникали в дыру на том месте, где когда-то было окно, и слегка шевелили копну ее волос, будто невидимая рука гладила ее по голове. Потом она повернулась к нему:
— Она покинула «Благодать» и вернулась в Галаад — твоя мать, королева.
— Да.
— Несмотря на то, что тот сукин сын предсказал, что она умрет от руки своего сына?
— Я сомневаюсь, что он именно так сказал ей об этом, но… да.
— Неудивительно, что она была в полубезумном состоянии, когда писала то письмо.
Роланд молчал, глядя через окно на разрушения, которые принес ураган. Вовремя они нашли убежище. Хорошее убежище от урагана.
Она взяла в обе руки его трехпалую кисть:
— Что она написала в конце? Какие слова ты перечитывал снова и снова, пока письмо не рассыпалось в прах? Ты можешь мне сказать?
Он долго не отвечал. И когда она уже думала, что ответа не будет, Роланд заговорил. В его голосе — почти неразличимо, но все же, несомненно, — чувствовалась дрожь, которой Сюзанна никогда раньше не слышала:
— До последней строки она писала на низком наречии. А эти слова написала на Высоком, красиво выведя каждую букву: «Я прощаю тебе все». И еще: «Можешь ли ты простить меня?»
Сюзанна почувствовала, как одна-единственная слеза, теплая и абсолютно человеческая, скатилась по ее щеке:
— И ты смог, Роланд? Ты простил?
По-прежнему глядя в окно, Роланд Галаадский — сын Стивена и Габриэль Артенской — улыбнулся. Улыбка осветила его лицо, как первый рассветный луч — горный ландшафт. Он произнес лишь одно слово, прежде чем вернуться к своим ганна и заняться их послеполуденным завтраком.
И слово было «Да».
Они провели еще одну ночь в зале собраний. Дружеские беседы были в этой ночи, но историй больше не было. На следующее утро они собрали свои ганна и отправились дальше по Пути Луча — к Калье-Брин-Стерджис, к приграничным землям, к Тандерклепу и к Темной башне, стоящей за ними. Вот как случилось однажды в давние времена.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вот как выглядит последнее послание Габриэль Дешейн к сыну написанное Высоким Слогом:
Два самых прекрасных слова на любом языке — это : «Я прощаю».
Читать бесплатно другие книги:
