Ветер сквозь замочную скважину Кинг Стивен
— Сай… Это правда, что вы живете вспять во времени?
Мерлин всплеснул руками в показном раздражении, рукава его одеяния сползли вниз, обнажив белые и тонкие, словно березовые ветви, руки:
— Все так думают, а если я скажу иначе, то что изменится? Я живу так, как живу, Тим, и, по правде говоря, я уже почти отошел от дел. Слышал ли ты, что у меня в лесу есть волшебный дом?
— Ага!
— А если бы я тебе сказал, что живу в пещере, в которой только стол да соломенный тюфяк на полу? Думаешь, тебе бы поверили?
Тим подумал над этим. Покачал головой:
— Нет. Не поверили бы. Думаю, люди не поверят, что я вас вообще видел.
— Это их дело. А что до тебя… готов двинуться в обратный путь?
— Можно еще один вопрос?
— Но только один. Я уже насиделся достаточно вон в той клетке, которая, как ты видишь, не сдвинулась ни на дюйм, несмотря на разбушевавшийся ураган. И срать в дыру мне тоже надоело. Жизнь аскета — это прекрасно, но всему есть предел. Давай, спрашивай.
— Как вас поймал Красный Король?
— Самолично он никого поймать не может, ибо сам он пойман и заточен на вершине Темной Башни. Но у него есть силы, и есть агенты. Тот, с кем имел дело ты, далеко не самый грозный из них. Ко мне в пещеру пришел человек. Он меня одурачил, заставив поверить, что он бродячий коробейник, ибо магия его сильна. Магия, данная ему Королем, как ты понимаешь.
— Даже сильнее, чем ваша? — рискнул спросить Тим.
— Нет, но… — Мерлин вздохнул и уставился на утреннее небо. Тим ошеломленно понял, что волшебнику стыдно. — Я был пьян.
— А… — пискнул Тим. Ничего другого в голову не пришло.
— Довольно разговоров, — сказал маг. — Садись на диббин.
— На…
Мерлин указал на то, что сперва было салфеткой, потом простыней, а сейчас пребывало в виде скатерти:
— Вот это. И не бойся испачкать его ботинками. Он видал куда более запыленных странствиями путников.
Тим действительно как раз об этом и думал, но встал на скатерть и затем уселся на нее.
— Теперь перо. Возьми его в руки. Оно из хвоста Гаруды — орла, охраняющего другой конец этого Луча. Во всяком случае, так мне рассказывали. Хотя мне рассказывали, когда я сам был еще ребенком, — да, когда-то и я был ребенком, Тим, сын Джека, — рассказывали мне когда-то, что детей находят среди капусты в огороде.
Тим едва слушал его. Он взял перо, которое тигр не дал унести ветру, и сжал в руках.
Мерлин взглянул на него из-под своей высокой желтой шляпы:
— Когда ты вернешься домой, что ты сделаешь прежде всего?
— Закапаю снадобье маме в глаза.
— Хорошо, а потом?
— Отдам ей папин топор.
— Не забудь, — старик наклонился и поцеловал Тима в лоб. На мгновение весь мир вспыхнул в глазах мальчика ярко, как звезды в зените ледовея. На мгновение все словно оказалось в фокусе. — Ты — смелый мальчик с отважным сердцем. Люди увидят это и так и будут тебя называть. А теперь отправляйся с моей благодарностью. Лети домой.
— Л-л-лететь? Как?
— А как ты ходишь? Просто подумай об этом. Подумай о доме. — Старик просиял улыбкой, и от уголков его глаз разбежались тысячи морщин. — Потому что, как сказал кто-то из великих, нет места лучше, чем родной дом. Представь его! Представь его очень ясно.
И Тим подумал о домике, в котором вырос, о комнате, где засыпал всю свою жизнь, прислушиваясь к ветру, который рассказывал ему об иных местах и другой жизни. Он подумал о сарае, где стояли в стойлах Мисти и Битси, и о том, кто их сейчас кормит. Может быть, Виллем-Солома. Он подумал о ручье, из которого перетаскал столько ведер воды. А больше всего он думал о матери: о ее крепкой, широкоплечей фигуре, о каштановых волосах, о ее глазах в те минуты, когда они были полны веселья, а не горя и забот.
Он подумал: «Как я о тебе скучаю, мама»… и в это мгновение скатерть оторвалась от каменистой земли и зависла над своей собственной тенью.
Тим ахнул. Ткань покачалась немного, потом развернулась. Теперь он оказался выше шляпы Мерлина, и волшебнику приходилось задирать голову.
— А если я упаду? — крикнул Тим.
Мерлин рассмеялся:
— Рано или поздно всем нам это суждено. А пока что крепче держись за перо! Диббин тебя не уронит, так что просто держись за перо и думай о доме!
Сжимая перо, Тим подумал о Листве: главная улица, кузня, похоронное бюро между ней и кладбищем, фермы, лесопилка у реки, коттедж вдовы Смак, а главное — его собственный участок и дом. Диббин поднялся выше, на несколько мгновений завис над Доганом (как будто в нерешительности), а потом направился к югу, по следу, оставленному ледовеем. Сначала он летел медленно, но когда его тень упала на искореженный, покрытый инеем бурелом, еще недавно бывший миллионами акров девственного леса, диббин ускорил ход.
Ужасная мысль осенила Тима: а что если ледовей прокатился над Листвой, заморозив ее и погубив в ней всех, включая Нелл Росс? Он обернулся, чтобы прокричать свой вопрос Мерлину, но того уже не было. Тим увидел его еще однажды, но когда это произошло, он и сам уже был стариком. И это история для другого дня.
Диббин поднимался, пока мир под ним не стал похож на географическую карту. Но магия, защищавшая Тима и его мохнатого товарища от урагана, никуда не делась, и хотя он слышал, как со всех сторон свистят последние порывы ледовея, он нисколько не мерз. Тим сидел на своем диббине, скрестив ноги, как юный мохайнский принц на элефанте, и держа перед собой перо Гаруды. Он и чувствовал себя как Гаруда, паря над гигантским лесом, похожим на зеленое платье великанши — такое темное, что оно казалось почти черным. Но его пересекал серый шрам, как будто платье взрезали ножом, обнажив грязную нижнюю юбку. Ледовей уничтожил все, чего коснулся, хотя лес в целом пострадал очень мало. Полоса разрушений была не больше сорока колес шириной.
Но сорока колес оказалось достаточно, чтобы уничтожить Фагонар. Черная болотная вода превратилась в желтовато-белые бельма льда. Серые, узловатые деревья, торчавшие из этой воды, оказались повалены. Кочки уже не были зелеными; теперь они стали похожи на клубки из молочного стекла.
На одном из них лежала на боку лодка болотников. Тим вспомнил Рулевого, Старосту и всех остальных и залился горькими слезами. Если бы не они, он бы лежал, обледенелый, на одной из этих кочек в пяти сотнях футов под ним. Болотный народ накормил его и дал ему Дарию, его добрую фею. Нечестно, нечестно, нечестно! Так кричало его детское сердце, а потом частица его детского сердца умерла. Потому что так устроен мир.
Прежде чем Тим оставил трясину позади, его глазам предстало еще одно печальное зрелище — гигантский почерневший участок, на котором растаял лед. Покрытые сажей куски льда плавали вокруг гигантского чешуйчатого тела, лежащего на боку, как та выброшенная на сушу лодка. Это была дракониха, которая пощадила его. Тим мог представить, — о да, слишком хорошо, — как она пыталась победить холод своим огненным дыханием, но, в конце концов, ледовей одолел ее, как одолел всё в Фагонаре. Теперь здесь царила ледяная смерть.
Над Железной тропой диббин начал снижаться. Он скользил и скользил вниз, и, добравшись до участка Косингтона-Марчли, опустился на землю. Но прежде чем Тим утратил более широкий угол обзора, он успел увидеть, что след ледовея, раньше направлявшийся строго на юг, начал загибаться к западу. И ущерба он вроде бы нанес меньше, как будто ураган начал подниматься выше. И это давало надежду, что деревня уцелела.
Он задумчиво осмотрел диббин, потом взмахнул над ним руками. «Сложись!», приказал он, чувствую себя немного глуповато. Диббин не шелохнулся, но когда Тим наклонился, чтобы его сложить, тот перевернулся раз, другой, третий, с каждым разом становясь меньше — но не толще. За несколько мгновений он снова обернулся небольшой салфеткой, лежащей на тропе. Однако вряд ли кто-то захотел бы положить ее себе на колени за обедом, потому что посередине ее красовался след ботинка.
Тим засунул ее в карман и пошел пешком. А когда добрался до цветуничных рощ (где большая часть деревьев осталась стоять, как стояла), он перешел на бег.
Город он обогнул, потому что не хотел задерживаться из-за расспросов — даже на несколько минут. Хотя вряд ли у кого-то нашлось бы для него время. В общем и целом ледовей пощадил Листву, но Тим видел, как люди лечат скотину, чудом спасенную из разрушенных сараев, и осматривают поля на предмет повреждений. Лесопилку сдуло в Листву-реку. Ее обломки уплыли по течению, и от строения остался только каменный фундамент.
Он пошел вдоль ручья Стейп, как в тот день, когда нашел волшебную палочку Сборщика податей. Их источник, замороженный ледовеем, уже начал оттаивать, и хотя ветер посрывал с крыши дома часть цветуничной дранки, сама постройка устояла. Похоже, мать Тима была одна, потому что перед домом не видно было ни повозок, ни мулов. Тим понимал, что после такого урагана людям, прежде всего, хочется заняться своими участками, и все-таки разозлился. Оставить слепую, избитую женщину на милость буре… Это было неправильно. Не так было принято между соседями в Листве.
«Кто-то отвел ее в безопасное место», подумал он. «Скорей всего в Зал собраний».
Потом он услышал из сарая ржание, непохожее на голос одной из их мулиц, и улыбнулся. Лучик, ослик вдовы Смак, привязанный к столбику, жевал сено.
Тим сунул руку в карман и ощутил укол паники, не нащупав драгоценной бутылочки. Потом он обнаружил ее, спрятавшуюся за диббином, и у него гора упала с плеч. Тим поднялся на крыльцо (знакомый скрип третьей ступеньки заставил его почувствовать себя мальчиком из сна) и открыл дверь. В доме было тепло, потому что вдова Смак развела в очаге жаркий огонь, и он только теперь прогорел до толстого слоя серого пепла и розовых угольков. Она спала в кресле его отца, спиной к нему и лицом к очагу. Как Тим ни рвался к матери, он все же остановился, чтобы скинуть башмаки. Вдова пришла сюда, когда здесь никого не было; она развела огонь, чтобы в домике было тепло; даже в минуту, когда деревне, казалось, грозило разрушение, она не забыла свой соседский долг. Тим ни за что на свете не хотел бы ее разбудить.
Он на цыпочках подошел к открытой двери спальни. Его мать лежала в постели — сжатые руки на покрывале, невидящий взгляд направлен на потолок.
— Мама? — прошептал Тим.
В первое мгновение она не пошевелилась, и в сердце Тима вонзилось холодное копье страха. Он подумал: «Я опоздал. Она лежит там мертвая».
И тут Нелл приподнялась на локтях, закрывая подушку водопадом волос, и повернулась к нему. На ее лице была написана безумная надежда:
— Тим? Это ты, или мне это снится?
— Ты не спишь, — ответил он.
И рванулся к ней.
Мамины руки заключили его в крепкие объятия, и она покрыла его лицо искренними поцелуями, какими может награждать только мать:
— Я думала, ты погиб! О, Тим! А когда нагрянула буря, я уверилась в этом, и мне тоже хотелось умереть. Где же ты был? Как ты мог так разбить мне сердце, плохой мальчишка? — и снова посыпались поцелуи.
Тим таял в ее руках, улыбаясь и радуясь ее чистому и такому знакомому запаху. Но тут он вспомнил слова Мерлина: «Что ты сделаешь, как только вернешься домой?»
— Где же ты был? Рассказывай!
— Я все тебе расскажу, Мама, но сначала ляг на спину и открой пошире глаза. Как можно шире.
— Но зачем? — руки ее продолжали ощупывать его глаза, нос, рот, словно она все никак не могла удостовериться, что вот он, Тим, прямо перед ней. Глаза, которые Тим так надеялся вылечить, смотрели на него… и сквозь него. У них уже появился молочный оттенок. — Зачем, Тим?
Ему не хотелось отвечать — вдруг обещанное исцеление не состоялось бы. Он не думал, что Мерлин стал бы ему лгать — это скорее было бы в духе Сборщика податей, — но волшебник мог и ошибаться.
«Пожалуйста, пусть окажется, что он не ошибся!»
— Неважно. Я принес лекарство, но его совсем мало, так что лежи тихо и не двигайся.
— Я не понимаю.
Услышав ответ сына, Нелл, погруженная в темноту, подумала, что это мог бы сказать скорее не живой сын, а покойный отец:
— Ну, просто знай, что я далеко ходил и много что пережил, чтобы добыть это снадобье. А теперь лежи смирно!
Она поступила так, как он велел, глядя на него своими слепыми глазами. Ее губы дрожали.
Дрожали и руки Тима. Он приказал им прекратить, и они, как ни странно, послушались. Тим набрал побольше воздуха, задержал дыхание и отвинтил крышечку с драгоценного пузырька. Он набрал все его содержимое в пипетку — его было совсем немного. Жидкость не заполнила короткую тонкую трубочку даже до середины. Он склонился над Нелл.
— Пообещай, что будешь лежать неподвижно, мама! Потому что капли, может быть, жгутся.
— Даже не шелохнусь, — прошептала она.
Одна капля в левый глаз:
— Ну что? — спросил он. — Жжется?
— Нет, — ответила она. — Прохладно и приятно. Пожалуйста, закапай и во второй глаз.
Тим капнул в правый глаз, потом сел, кусая губы. То ли молочный туман начал исчезать из ее глаз, то ли ему просто хотелось это увидеть.
— Видишь что-нибудь, мама?
— Нет, но… — тут у нее сперло дыхание, — я вижу свет, Тим! Свет!
Она попыталась было подняться на локтях, но Тим помешал ей. Закапал в глаза еще по капле. Оставалось лишь надеяться, что этого хватит, потому что пипетка опустела. Оно и к лучшему: когда Нелл вскрикнула, Тим от испуга уронил пипетку на пол.
— Мама! Мама, что с тобой?!
— Я вижу твоё лицо! — закричала она, прижав ладони к щекам. Глаза её наполнились слезами, но Тим этому только порадовался, ведь теперь они смотрели прямо на него, а не куда-то вдаль. И сияли они как никогда. — О, Тим, о, мой милый, я вижу твоё лицо, вижу очень хорошо!
А потом последовали минуты, которые в описаниях не нуждаются, ибо некоторые мгновения счастья и радости описать невозможно.
«Ты отдашь ей отцовский топор».
Тим покопался за поясом, достал топор и положил на кровать рядом с матерью. Она посмотрела на топор (увидела по-настоящему, что все еще казалось чудом им обоим) и притронулась к рукояти, гладкой от долгих лет работы. Вопросительно посмотрела на Тима.
Тим лишь покачал головой, улыбаясь:
— Человек, который дал мне капли, сказал отдать его тебе. Вот и все.
— Кто, Тим? Что за человек?
— Это долгая история, и лучше ее рассказать за завтраком.
— Яичница! — воскликнула она, поднимаясь. — Из дюжины яиц, а то и больше! И окорок из кладовой!
Все еще улыбаясь, Тим взял ее за плечи и мягко вернул на кровать:
— Яичницу с мясом я поджарю. Я даже их тебе принесу, — тут Тим вспомнил про вдову. — Пусть сай Смак позавтракает с нами. Просто удивительно, что все наши крики ее не разбудили.
— Она пришла, когда налетел ветер, и была на посту, пока не закончился буря: подкладывала поленья в огонь, — сказала Нелл. — Мы думали, ураган разрушит дом, но он устоял. Она, видно, так устала! Разбуди её, Тим, но только осторожно.
Тим поцеловал маму в щеку и вышел из комнаты. Вдова спала у огня в кресле-качалке покойного Джека Росса, опустив на грудь подбородок и даже не посапывая от усталости. Тим легонько потряс ее за плечо. Голова вдовы замоталась из стороны в сторону и вернулась в исходное положение.
Жуткая догадка пронзила Тима. Он обошел кресло и стал перед вдовой. Увиденное отняло у него все силы, и он упал на колени. Вуаль сорвали. Изуродованное, но когда-то такое красивое лицо вдовы безжизненно обмякло. Оставшийся глаз без всякого выражения вперился в Тима. Платье на груди было залито высохшей уже кровью: вдове перерезали горло от уха до уха.
Тим уж было собрался закричать, но тут чьи-то сильные руки схватили его за горло.
Берн Келлс прокрался в большую комнату из прихожей, где сидел на своем сундуке и пытался вспомнить, зачем убил старуху. Скорее всего, из-за камина. Он две ночи трясся от холода под копной сена в амбаре Глухого Ринкона, а эта старая кошка, которая забивала голову его пасынку дурацкой ученостью, все это время сидела в тепле и уюте. Нечестно.
Он видел, как мальчик прошел в комнату матери. Слышал, как Нелл кричала от радости, и каждое ее восклицание вонзалось в него, как гвоздь. Не имела она права кричать ни от чего, кроме как от боли. В ней была причина всех его несчастий; это она околдовала его высокой грудью, тонкой талией, длинными волосами и смеющимися глазами. Он думал, что с годами ее власть над ним уменьшится, но этого не случилось. Наконец ему просто пришлось ей завладеть. А иначе, зачем бы он убил своего лучшего и самого давнего друга?
А теперь еще явился этот мальчишка, из-за которого на него открыли охоту. И сучка-то была плоха, а щенок ее — еще хуже. И что это у него там за поясом? Боги, уж не револьвер ли? Где он раздобыл эту штуку?
Келлс душил Тима, пока мальчик не перестал отбиваться и не обвис, хрипя, в сильных руках лесоруба. Потом он вытащил пистоль из-за ремня Тима и отбросил в сторону.
— Больно много чести — стрелять в щенка, лезущего в чужие дела, — сказал Келлс. Его рот был прижат к самому уху Тима. Отстраненно — как будто все ощущения отступили куда-то вглубь его тела — Тим почувствовал, как борода отчима колет его кожу. — И ножа, которым я перерезал глотку той старой суке, ты не заслуживаешь. Огонь — вот что тебе полагается, щенок. Углей в очаге еще много. Хватит, чтобы поджарить тебе глаза и обуглить кожу на…
Раздался тихий, но увесистый звук, и внезапно душившие его руки исчезли. Тим повернулся, хватая ртом воздух, обжигавший его как огонь.
Келлс стоял возле кресла Большого Росса и с изумлением смотрел поверх головы Тима на очаг из серого бутового камня. Кровь капала на правый рукав его фланелевой рубашки лесоруба, на которой еще висели клочья сена после ночей, проведенных в сарае Глухого Ринкона. Над правым ухом у него торчало топорище. Нелл Росс стояла за ним, и ее ночная рубашка спереди была забрызгана кровью.
Медленно-медленно Большой Келлс развернулся к ней лицом. Он дотронулся до лезвия топора, всаженного в его голову, и протянул к ней горсть, полную крови.
— Я разрубила веревку, будь ты проклят! — прокричала Нелл ему в лицо, и, как будто сраженный этими словами, а не топором, Берн Келлс рухнул на пол мертвым.
Тим провел руками по лицу, будто пытаясь стереть память об этом ужасном видении… хотя уже в тот момент знал, что оно будет с ним до конца жизни.
Нелл обняла его за плечи и вывела на крыльцо. Утро выдалось солнечным, поля уже начинали оттаивать, в воздухе висела туманная дымка.
— Как ты, Тим? — спросила она.
Тим глубоко вздохнул. В горле все еще было жарко, но оно уже не горело:
— В порядке. А ты?
— За меня не волнуйся, — ответила Нелл. — У нас все будет хорошо. Смотри, какое чудесное утро и радуйся, что мы живы и можем его увидеть.
— Но вдова… — Тим заплакал.
Они сидели на крыльце и смотрели на двор, куда не так давно въехал Сборщик податей на своей черной лошади. «Черная лошадь, черное сердце», подумал Тим.
— Мы помолимся за Арделию Смак, — сказала Нелл, — и вся деревня придет отдать ей последние почести. Не скажу, что Келлс оказал ей услугу — убийство услугой никак не назовешь — но бедняжка так страдала в последние три года, да и жить ей в любом случае оставалось недолго. Надо бы нам пойти и посмотреть, вернулся ли из Тавареса констебль. А по пути ты все мне расскажешь. Поможешь запрячь Мисти и Битси?
— Да, мама. Но сначала мне надо кое-что взять. Ее подарок.
— Ладно. Только не слишком глазей на то, что там сейчас творится.
Тим и не глазел. Он лишь поднял пистоль и засунул его за пояс…
ОБОЛОЧНИК (Часть 2)
— Она его просила не глазеть по сторонам — на тело отчима, смекаешь — и он сказал, что не будет. Он и не глазел — только поднял пистоль и засунул его за пояс.
— Четырёхзарядник, который дала ему вдова? — спросил юный Билл Стритер. Он сидел напротив решётки, под нарисованной мелом картой Дебарии, опустив подбородок на грудь, и, по правде говоря, казалось, что он заснул, а я рассказывал эту историю самому себе. Но, похоже, он выслушал все до конца. Снаружи завывания самума перешли в громкий визг, а затем снова стали тихими глухими стонами.
— Ага, юный Билл. Он поднял его, заткнул за пояс у левого бедра, и носил его следующие десять лет жизни. Потом он уже носил револьверы побольше — шестизарядные. — Это была история, и я закончил её точно так же, как моя мама заканчивала все истории, что читала мне, когда я был маленьким и лежал в кроватке в своей комнате. Мне было грустно слышать эти слова слетающими с моих собственных губ. — Так все и произошло, однажды, за долго до того, как родился твой пра-пра-пра-прадедушка.
Снаружи день начал угасать. Я всё же думал, что делегация, отправившаяся в предгорья за шахтерами, умеющими сидеть на лошади, вернётся только на следующий день. Да и какая разница? Особенно после одной неприятной мысли, пришедшей мне в голову, пока я рассказывал Юному Биллу историю Юного Тима. Будь я оболочником, и приди ко мне шериф с делегатами (уж не говоря о молодом стрелке из самого Галаада) с вопросами, могу ли я взбираться на лошадь, держаться в седле и скакать, я бы ответил? Навряд ли. Нам с Джейми стоило сразу об этом догадаться, но, разумеется, мы были еще новичками на поприще стражей закона.
— Сай?
— Да, Билл.
— А Тим стал стрелком? Ведь стал, да?
— Когда ему исполнился двадцать один год, через Листву проезжали трое мужчин с большими револьверами. Они направлялись в Таварес и надеялись собрать вооруженный отряд, но Тим был единственным, кто решился поехать с ними. Они прозвали его Пистоль-левша, за то, как он его носил.
— Он поехал с ними и хорошо зарекомендовал себя, так как был бесстрашным и метким. Его называли Тет-фа — другом Тета. И настал день, когда он создал свой Ка-тет — единство из множества среди очень-очень малого числа настоящих стрелков из рода Эльда. Хотя, кто знает? Разве не говорят, что у Артура было много сыновей от трёх жён, и в два раза больше тайно-рожденных.
— Я не знаю, что это значит.
Я мог его понять. Еще два дня назад сам не знал, что такое «дрючок».
— Не важно. Сначала его знали, как Левшу Росса, затем — после великой битвы у озера Каун — как Тима Отважное Сердце. Его мать закончила свои дни в Галааде знатной дамой, по крайней мере, так говорила моя мама. Но все эти события — они…
— История для следующего дня, — закончил Билл. — Так обычно говорит мой папа, если я прошу рассказать еще, — его лицо скривилось и уголки рта задрожали, когда он вспомнил барак, полный крови, и повара, умершего в своём фартуке, задравшемся на лицо. — Говорил.
Я снова обнял его за плечи, на этот раз немного естественней, и подумал о том, чтобы взять его с собой в Галаад, если Эверлинн из Благодати откажется принять его… но она ведь не откажется. Он хороший мальчик.
Ветер за стенами скулил и завывал. Я был начеку, чтобы не пропустить звонок джинг-джанга, но он молчал. Линия точно где-то оборвалась.
— Сай, сколько времени Мерлин был тигром в клетке?
— Я не знаю, но уж точно очень долго.
— А ел он что?
Катберт тут же нашёлся бы с ответом, но я запнулся.
— Если он гадил в дыру, он должен был что-то есть, — настаивал Билл, причем довольно обоснованно. — Если ты не ешь, ты же не срёшь.
— Я не знаю, что он ел, Билл.
— Может, у него даже в тигровом виде еще было волшебство, чтобы создать себе завтрак? Ну, типа, прямо из воздуха.
— Да, наверно так и было.
— Тим дошел до Башни? Ведь есть и такие истории, да?
— Прежде чем я успел ответить, пришёл Строттер — помощник-жирдяй в шляпе со змеиной лентой. Он увидел мою руку на плечах мальчика и ухмыльнулся. Я подумал о том, что надо бы стереть эту усмешку с его лица, но напрочь забыл об этом, когда тот заговорил.
— Всадники едут. Должно быть, много и с подводами, раз мы слышим их даже сквозь гребанный ветер. Люди выходят в щелочной вихрь, чтобы посмотреть.
— Я встал и вышел из камеры.
— Могу я выйти? — спросил Билл.
— Лучше если ты посидишь здесь еще чуть-чуть, — ответил я и закрыл его. — Я не долго.
— Мне здесь тошно, сай!
— Я знаю, — сказал я. — Но скоро все кончится.
Надеялся, что так и будет.
Когда я вышел из конторы шерифа, налетевший ветер заставил меня пошатнуться, а щелочная пыль обожгла щеки. Несмотря на начинающуюся бурю, на тротуарах главной улицы было тесно от зевак. Мужчины завязали банданами рты и носы, женщины прикрывались платками. Одна леди-сай напялила чепец задом наперед; выглядело это странно, но наверняка хорошо защищало от пыли.
Слева от меня из беловатых щелочных клубов начали появляться лошади. Шериф Пиви и Канфилд из Джефферсона сидели в фургоне, низко надвинув шляпы и подтянув повыше шейные платки, так что видны были только глаза. За ними ехали три длинных подводы, открытых всем ветрам. Они были выкрашены в синий цвет, но борта и пол побелели от соли. У всех трех на боку было выведено желтой краской: «ДЕБАРИЙСКИЙ СОЛЯНОЙ КОМБИНАТ». В каждой сидело шесть-восемь парней в комбинезонах и соломенных рабочих шляпах, которые назывались «клобберы» (а может, и клампеты, — не помню). По одну сторону от этого каравана ехали верхом Джейми Декарри, Келлин Фрай и сын Келлина Викка. По другую — Снип и Арн с ранчо Джефферсона и здоровенный дядька с подкрученными вверх соломенными усами и в желтом пыльнике им под цвет. Как оказалось, он служил констеблем в Малой Дебарии… по крайней мере, когда не был занят игрой в фараон или «Берегись».
Ни один из новоприбывших не выглядел особенно счастливым, а меньше всех — шахтеры. Легко было отнестись к ним с подозрением и неприязнью; мне пришлось напомнить себе, что только один из них — чудовище (если, конечно, оболочнику не удалось вообще выскользнуть из нашей сети). Остальные, наверно, по большей части приехали сюда добровольно, когда им сказали, что это может помочь положить конец убийствам.
Я вышел на улицу и поднял руки над головой. Шериф Пиви осадил коня прямо передо мной, но я пока что смотрел не на него, а на шахтеров, теснившихся в подводах. Быстрый подсчет обнаружил, что всего их двадцать один. Это было на двадцать подозреваемых больше, чем мне нужно, но гораздо меньше, чем я опасался увидеть.
Я повысил голос, чтобы перекричать ветер:
— Вы приехали нам помочь, и от имени Галаада я говорю вам «спасибо!»
Расслышать их было легче, потому что ветер дул от них в мою сторону. «В жопу твой Галаад», сказал один. «Соплежуй несчастный», сказал другой. «Отсоси-ка от имени Галаада», сказал третий.
— Я могу им вправить мозги хоть сейчас, только скажите, — предложил человек с подкрученными усами. — Потому что я констебль в той сраной дыре, откуда они приехали. А они, стало быть, мне подчиняются. Уилл Вегг, — он мимоходом приложил кулак ко лбу.
— Ни в коем случае, — сказал я и снова повысил голос. — Ребята, кто из вас хочет выпить?
Их ворчание засохло на корню и сменилось радостными криками.
— Тогда вылезайте и станьте в строй! — проорал я. — По два, будьте любезны. — Тут я осклабился, глядя на них. — А не будете любезны — катитесь ко всем чертям, и притом с сухими глотками!
Большинство солевиков это рассмешило.
— Сай Дешейн, — сказал Вегг, — плохая это затея — заливать в этих ребят выпивку.
Но я так не считал. Я поманил к себе Келлина Фрая и сунул ему в руку два золотых. Его глаза расширились.
— Вы — погонщик этого стада, — сказал я ему. — Этого должно хватить на две порции каждому, если брать маленькие порции; а больше им и не надо. Возьмите с собой Канфилда и еще вон того, — я указал на одного из кнутов. — Это ведь Арн?
— Снип, — ответил он. — Арн — это второй.
— Пусть так. Снип, ты будешь на одном конце бара, Канфилд — на другом. Фрай, вы встанете за ними, у дверей, и будете их подстраховывать.
— Я не поведу своего сына в «Злосчастье», — возразил Келлин Фрай. — Это притон со шлюхами, вот что это такое.
— И не надо. Викка пойдет к задней двери со вторым кнутом, — я ткнул пальцем в сторону Арна. — Вам надо будет только следить, чтобы ни один шахтер не попытался выбраться через черный ход. А если попытается — поднимайте крик и бегите прочь, потому что, скорее всего это будет наш оболочник. Поняли?
— Угу, — кивнул Арн. — Пошли, паренек. Может, если я спрячусь от этого ветра, то смогу, наконец, прикурить.
— Погодите, — сказал я и подозвал мальчика к себе.
— Эй, стрельчонок! — проорал один из шахтеров. — Ты нас до ночи будешь на ветру держать? У меня, блядь, глотка пересохла!
Остальные поддержали его.
— Заткни хлебало, — сказал я. — Тогда и промочишь свою глотку. А если еще раз разинешь пасть, когда я занят своим делом, то так и будешь сидеть в своей повозке и лизать соль.
Это их утихомирило, и я склонился к Викке Фраю:
— Ты должен был кое-что кое-кому сказать, пока был в Солт-Рокс. Сказал?
— Ага, я… — отец так ткнул мальчишку локтем, что он чуть было не свалился с ног. Паренек вспомнил о хороших манерах и начал заново, на этот раз приложив кулак ко лбу. — Да, сай, с вашего позволения.
— С кем ты разговаривал?
— С Паком Делонгом. Я с ним познакомился на ярмарке на Жатву. Он просто шахтерский мальчишка, но мы маленько погуляли вместе и вместе участвовали в беге парами. Его папка — десятник в ночной смене. Ну, то есть Пак так говорит.
— И что ты ему сказал?
— Что это Билли Стритер видел оболочника в человеческом обличье. Я сказал, что Билли спрятался под грудой старых железяк и потому уцелел. Пак знал, про кого я говорю, потому что Билли тоже был на ярмарке. Билли тогда выиграл Гусиную гонку. Вы знаете, что такое Гусиная гонка, сай стрелок?
— Да, — сказал я. Я и сам участвовал не в одной такой гонке на ярмарках на Жатву, и было это не так уж давно.
Викка Фрай с трудом сглотнул, и его глаза наполнились слезами:
— Биллин папка так орал, когда Билли пришел первым, что чуть глотку не сорвал, — прошептал он.
— Ну еще бы. Как ты думаешь, этот Пак Делонг пересказал кому-нибудь эту историю?
— Откуда мне знать? Я бы на его месте пересказал.
Я решил этим удовлетвориться и хлопнул Викку по плечу:
— Ну, беги. И если кто-нибудь попытается выйти, кричи. И кричи погромче, чтобы ветер не заглушил.
Они с Арном направились к переулку, который вел к задней двери «Злосчастья». Солевики даже не взглянули на них; их интересовала только передняя дверь салуна и пойло, которое за ней скрывалось.
— Парни! — гаркнул я. И когда они обернулись, продолжил: — Налетай!
Это вызвало новую волну радостных воплей, и они устремились к салуну. Но шагом, а не бегом, и по-прежнему парами. Хорошо их вымуштровали. Я подозревал, что жизнь шахтера мало чем отличается от рабства, и был благодарен, что ка направило меня по другому пути… Хотя, если задуматься, так ли сильно раб шахты отличается от раба револьвера? Пожалуй, только одним: у меня над головой всегда было небо, и за это я говорю спасибо Гану, Человеку-Иисусу и всем богам, какие только есть.
Я перешел на другую сторону улицы и подозвал Джейми, шерифа Пиви и новоприбывшего, Вегга. Мы стояли под навесом у конторы шерифа. Строттер и Пикенс, никудышные помощники, стояли в дверях и пялились на нас.
— Вы двое, возвращайтесь внутрь, — сказал я им.
— Не тебе нам приказывать, — высокомерно, словно какая-то герцогиня, бросил Пикенс. С возвращением босса он резко осмелел.
— Возвращайтесь внутрь и дверь закройте, — сказал Пиви, — вы что, два идиота, так и не поняли, кто здесь сейчас командует парадом?
Те отшатнулись. Пикенс гневно уставился на меня, Строттер — на Джейми. Дверь хлопнула так, что задрожали стекла. Некоторое время мы вчетвером стояли и смотрели на тучи щелочной пыли, иногда такие густые, что полностью скрывали телеги солевиков. Но времени на размышления не было: скоро наступит ночь, и тогда, возможно, один из солевиков в «Злосчастье» перестанет быть человеком.
— Кажется, у нас есть проблема, — сказал я. Обращался я ко всем, но смотрел на Джейми. — Сдается мне, что перевертыш, который знает, кто он и что он, вряд ли признает, что умеет ездить верхом.
— Я тоже думал об этом, — ответил Джейми, и повернул голову к констеблю Веггу.
— Мы привели всех лошадников, — сказал Вегг. — Уж поверьте, сай. Я ж их всех перевидал своими глазами.
— Сомневаюсь, что всех до единого, — сказал я.
Читать бесплатно другие книги:
