Третье человечество Вербер Бернард

120

Перед глазами, на фотографии в рамке, величественно возвышалась пирамида Хеопса.

Четыре утра.

Доктор Мишель Видаль, врач-патологоанатом, остановившийся в каирском отеле «Луксор», никак не мог заснуть — было слишком жарко. Он смотрел на снимок и спрашивал себя, как рабам в пустыне удавалось передвигать каменные глыбы. Ему казалось, что даже с колесницами и деревянными балками такой подвиг человеку не под силу.

Ему докучал комар.

Он его раздавил, но тут же появился другой. Видаль встал, вооружился башмаком, взобрался на стул и вызвал его на дуэль.

Расплылось красное пятно. Кровь…

Видаль опять лег в постель и попытался уснуть.

Безрезультатно.

Он закашлялся.

Кондиционер не работал, воздух был удушливый. Доктор включил телевизор и тут же заинтересовался выпуском новостей, сообщавшим об угрозе войны на Ближнем Востоке.

Видаль вспотел. Он встал в поисках холодной воды, затем подумал, что ему, чтобы отключиться, нужно выпить чего-нибудь покрепче. И желательно в помещении с кондиционером, хотя бы для того, чтобы избавиться от изводивших его комаров.

Он спустился в вестибюль отеля «Луксор». В этот час в баре никого не было, за исключением бармена, неподвижного как статуя, толстой исполнительницы танца живота, колыхавшей в такт сладострастной музыке своими жировыми складками, и единственного посетителя в черном пиджаке, сидевшего у стойки.

Воздух был прохладный, и Видалю это понравилось.

Видаль заказал бутылку красного вина, которую бармен достал из-под прилавка, предварительно убедившись, что никто не застукает его за продажей алкоголя в стране, где к этому относились все менее и менее терпимо.

— Хотите, я добавлю льда в вино? — спросил официант.

Это показалось Видалю святотатством, но он согласился, и бармен бросил в бокал три кубика льда, медленно закружившихся в рубиновой жидкости. Видаль посмотрел на них, вспомнил лицо знаменитого профессора Чарльза Уэллса в ледяной глыбе и подумал, что это настоящее чудо — превратиться в ледяную статую в последние мгновения своей жизни.

Он сделал глоток вина и стал помешивать плававшие в бокале прозрачные кубики. Вновь подумал о первом теле, опознанном семьей — инфантильным студентом и его хнычущей матерью.

Затем память воскресила второй труп, журналистки Ванессы Байтон, и образ ее безутешного жениха, очаровательного парня, которому он разрешил курить в морге.

Потом вспомнил о третьем теле — Мелани Тескье, помощницы профессора Уэллса. Прождав несколько недель, два дня назад, перед тем как уехать в отпуск, он наконец его разморозил.

Семьи у нее не было, поэтому он смог провести вскрытие по всем правилам, присмотреться внимательнее и спокойно провести детальный анализ. Именно тогда он заметил следы бежевой слизи вокруг губ, словно перед тем, как умереть, женщина простудилась.

Доктор Видаль сказал себе, что простудиться на Южном полюсе, при температуре не выше минус 25, дело вполне обычное.

Он неподвижно смотрел на три кубика льда…

Держа за горлышко бутылку, спрятанную в бумажном пакете, к нему подошел одинокий посетитель с бородкой. Видаль увидел, что тот накачивается виски.

— У вас тоже бессонница и вы боретесь с ней с помощью перебродившего сока растений? — произнес мужчина с сильным восточным акцентом. На пальцах у него красовались два крупных перстня.

Держался он с большим достоинством, и Видаль расслабился:

— Это потому, что мы не дома. Ничто не заменит нам нашу подушку, нежное прикосновение простыней, атмосферу спальни и руку жены.

Они оба понимающе улыбнулись.

— Я мучаюсь от удушливой жары, — пожаловался Видаль. — Вы, полагаю, тоже?

— Нет. Меня гложет тоска.

— Вы пьете, чтобы забыть?..

— Забыть можно прошлое. Я пью, чтобы не видеть будущего. — Он коротко рассмеялся. — А еще чтобы не упустить прекрасную возможность. Это один из последних баров, который держат копты, и контрабандный алкоголь тут пока не перевелся.

— Вы египтянин?

— Иранец.

— В отпуске?

— И он может оказаться для меня последним. Я военный, и перед наступлением нам разрешили напоследок оторваться. А потом в бой. Вы что, не слушаете новости?

— Война с Израилем из-за канадской шпионки?

— Чтобы избежать восстания внутри страны, надо развязать международный конфликт. Массовая резня объединяет народ и правительство крепче всего. Пролитая кровь успокаивает нервных. И на этот раз, в отличие от войны с Ираком, нам терять нечего. Зато можно победить. Нас в двадцать раз больше, чем израильтян, а благодаря нефти мы в двадцать раз богаче. Нам окажут поддержку все соседние государства, а может быть, даже весь мир, кроме, конечно, американцев. Хотя ставкой в этой игре будет нефть, и я не удивлюсь, если они переметнутся на другую сторону. Так что проиграть мы не можем.

Видаль, которого все это совершенно не интересовало, наслаждался вином. Заметив, что вокруг летают комары, он ловко поймал одного из них и раздавил, затем вытер руку о пиджак.

— Вы чувствуете, как все жаждут конфликта? Повсюду. Все хотят войны. Даже если мы сами понесем потери… нас это почти не волнует. Знаете, я скажу вам страшную вещь, о которой никто не отваживается говорить: мы представляем собой «человеческие излишки». Это как популярное раньше кровопускание — войну развязывают для того, чтобы избавиться от недовольных. Я знаю, нельзя говорить об этом с первым встречным, но я чувствую, что вы можете меня понять.

Он засмеялся и сделал еще один глоток. Видаль попросил бармена налить ему еще.

— Завтра утром я первым же самолетом улетаю в Тегеран. И поэтому напоследок хочу погулять. Никогда нельзя быть уверенным, что война закончится быстро. Вполне возможно, что я на много дней, а то и недель застряну в бункере, осуществляя оперативное руководство боевыми действиями. И конечно же у нас не будет ни капли спиртного. Заросшие бородой по самые брови пристально следят за умеренно бородатыми, а мы, умеренно бородатые, посылаем усатых и безусых проливать кровь. Весь вопрос лишь в обилии растительности на лице…

— В таком случае выпьем за здоровье! По последнему стаканчику перед войной.

Мишель Видаль хотел угостить нового знакомого красным вином, но тот покачал головой, как бы говоря, что это для него слабовато, и вновь приложился к «Чивасу».

Вытащив бутылку из бумажного пакета, иранец уставился на золотистую этикетку с надписью «Премиум Скотч, 12 лет» и скачущим всадником:

— Как жаль, что этот восхитительный нектар запрещен. И женщины.

Он посмотрел на танцовщицу, продолжавшую сладострастно извиваться под переливы уда[27]. Увидев, что туристы обратили на нее внимание, она стала сильнее покачивать бедрами, затем сорвала одну вуаль, за ней другую, и все увидели у нее в углублении пупка крупный красный камень.

— Запретный плод сладок, — философски признал мужчина. — Надо бы запретить все на свете — только тогда мы сможем оценить этот мир по достоинству.

Упала очередная вуаль. Иранец не сводил глаз с камня в пупке, глаза его горели.

— Подумать только, когда-то, во времена правления шаха, моя сестра участвовала в манифестациях, отстаивая право… носить паранджу. Да-да, месье. Когда произошла исламская революция, она была студенткой факультета медицины, ей был двадцать один год. С экрана телевизора она гордо заявила: «Я носила паранджу тайно. Теперь, когда тирана больше нет, я могу ходить в ней открыто». Самое интересное, что теперь ей эту паранджу снимать запрещено. — Он сделал еще глоток. — Отец в том же году выдал ее замуж за старика, она стала его пятой женой. Отец получил большой калым. Она хотела религии — она ее получила. Муж уже заделал ей девять детей, запретил продолжать учебу, выходить из дома и заниматься спортом. Она вынуждена постоянно сидеть взаперти, готовить для мужа и детей, пробовать свою стряпню, и теперь весит сто пятьдесят пять килограммов.

— Сладкая пища и эффект расслабления, — кивнул Видаль.

— Одна беда — она стала злобной и сварливой. Разговаривая с мужем, постоянно его попрекает. Он мой сослуживец, и я точно знаю, что из-за этих скандалов дома у него есть ярко выраженный мотив повоевать с кем-нибудь на стороне. Он будет очень жесток. Так что война обещает быть долгой.

Иранец засмеялся и снова выпил.

— Тем не менее особая ностальгия по тирану, которого вы называли шахом, вас не гложет, — возмутился француз.

— Цифры говорят сами за себя. При шахе политических узников у нас было 3000, а сегодня их больше 300 000. Так что все зависит от того, под каким соусом преподносить действительность по телевизору.

Видаль удивился.

— А вы? Чем занимаетесь вы? — спросил бородатый иранец.

— Я француз. Врач-патологоанатом из Парижа. Приехал в Египет провести зимний отпуск. — Доктор Видаль вновь помешал в бокале льдинки, издавшие мелодичный звон. — Последний мой труп я разморозил. Делать это мне довелось впервые в жизни. На меня как будто… как бы это выразиться? …нахлынула «волна холода». К тому же мне кажется, что, работая с этими закованными в лед трупами, я простудился.

Он вздрогнул и чихнул, в последний момент прикрывшись рукой.

Бородатый иранец в солнцезащитных очках протянул ему руку:

— Генерал Мокаддам. Гульбахар Мокаддам. Меня называют Мок.

— Доктор Видаль. Мишель Видаль. Но все зовут меня Митч. Приятно познакомиться, Мок. Где вы научились так хорошо говорить по-французски?

— Я учился в Париже, Митч, и обожаю Францию. Ведь это страна свободы, равенства и братства, правда? — Генерал посмотрел на танцовщицу и вздохнул. — Подумать только, через несколько часов я направлю всю свою энергию и решимость на то, чтобы было еще меньше спиртного, еще меньше танца живота, еще больше женщин ходили в парандже и их еще чаще насильно выдавали замуж за богатых стариков.

— Может, в этом и заключается смысл эволюции, — иронично заметил патологоанатом. — Кто сказал, что это плохо? Это просто нечто «другое». Может быть, более восточное. Жизненный опыт научил меня никогда никого не судить. Нет ни злых, ни добрых людей, есть только различные точки зрения, которые иногда входят друг с другом в противоречие.

Офицер, немало удивленный, хлопнул его по спине:

— Странный вы человек. Вы мне нравитесь!

И он снова отхлебнул из бутылки.

— Виски действует быстрее вина. При всем моем уважении, генерал, вы пьяны, это я как врач вам говорю.

Их взгляды были устремлены на танцовщицу, которая выглядела уставшей.

— Почему вы нацелились на Израиль? — спросил француз.

— Такому сверхбогатому нефтяному государству, как Иран, где неравенство цветет буйным цветом, прикидываться защитником бедных стран можно лишь одним способом — воюя с Израилем…

Он наполнил до краев еще один стакан виски, выпил и, больше не в состоянии держаться прямо, покачнулся. Затем тяжело навалился грудью на стойку бара.

— Израиль — единственная на Ближнем Востоке страна, где женщинам можно демонстрировать на пляже ноги и грудь. Они могут обманывать мужей, разводиться, делать аборты. В этом никто никогда не признается, но на самом деле все соседние государства раздражает именно это. — Он взглянул на грудь танцовщицы, выпил и хлопнул француза по спине: — Здорово, что я оказался в Египте в этом коптском отеле, Митч.

Они чокнулись и дружно расхохотались.

Смех патологоанатома перешел в кашель. Он поднес руку ко рту, но несколько микроскопических капелек мокроты преодолели разделявшее собеседников пространство.

Он отвел глаза в сторону и увидел в окно упавшую вдали звезду, светлой полосой прорезавшую ночь.

121

К счастью, астероид пролетел достаточно далеко, чтобы попасть в поле моего притяжения.

Я восприняла это как предупреждение — исследования нужно ускорить. Аш-Коль-Лейн и Инь-Ми-Янь произвели на свет целое поколение мини-людей. «Родители» их обучили, оборудовали соответствующие их росту мастерские и указали, что нужно сделать, чтобы создать ракету уменьшенного размера.

Через несколько лет, благодаря миниатюрным рабочим ростом 1,7 метра, изготовившим мелкие детали, процесс ее создания был завершен.

Так был построен «Лимфоцит-10», ракета, в десять раз меньше «Лимфоцита-01».

Для моего великого проекта СПМ она стала новым этапом.

122

После разговора с генералом Мокаддамом в баре отеля «Луксор» доктор Мишель Видаль поднялся в свой номер, забрался под простыни и попытался заснуть. Тщетно. Это ему так и не удалось.

Теперь он был совершенно убежден в том, что во время размораживания Мелани Тескье подхватил простуду, которую усугубили кондиционеры в самолете, а затем и в баре отеля.

Любуясь фотографией пирамид, он подумал о напастях, которые Моисей использовал для того, чтобы заставить фараона пропустить его народ в Землю обетованную.

Зная Библию, доктор Видаль вспомнил эпизод, где иудеев, попавших в плен к персам и готовившихся принять мученическую смерть по приказу визиря Хамана, в последний момент спасла женщина по имени Эсфирь.

Евреям всегда удавалось в последний момент выходить сухими из воды, в то время как цивилизации египтян, вавилонян и персов, базировавшиеся на военном превосходстве, свои век прекратили довольно быстро. Диктатура может действовать эффективно лишь в течение ограниченного промежутка времени. Навязанная страхом, в долгосрочной перспективе она не может предложить ничего основательного и поэтому трещит по швам.

Удовлетворенный этим историческим тезисом, доктор Видаль кашлянул в руку.

Мне наплевать на то, что происходит в Израиле или Иране. От Франции они далеко, и у меня нет ни малейшего желания отправляться в отпуск ни к тем, ни к другим.

Он кашлянул опять. Затем на смену легкому першению в горле пришел надсадный кашель.

Это уже не легкая простуда, скорее всего, у меня начинается фарингит. Не надо было спускаться в бар. Долбаный кондиционер. Еще одна дурость, придуманная американцами. Мне опять стали нравиться комары и жара.

Жар становился все сильнее, каждый новый приступ кашля выворачивал бронхи. Тогда доктор решил одеться, позвонил дежурному администратору отеля и заказал такси до центральной больницы Каира. Это было ветхое заведение, набитое ранеными и стонавшими больными.

У доктора закружилась голова. У проходившей мимо медсестры он по-английски спросил, нельзя ли ему срочно обследоваться. Та ответила: нет, потому что, хотя он и европеец, пользующийся всеми преимуществами, времена колониализма прошли и ему придется ждать, как и всем остальным.

Кашель становился все сильнее, но, прикладывая руку ко рту, Видалю удавалось не разбрызгивать вокруг себя мокроту. К нему склонилась пожилая женщина, с ног до головы закутанная в чадру, и прошептала:

— Если у вас есть деньги, то чуть дальше на этой же улице есть частная больница для туристов. Спросите клинику «Нефертати».

Мишель Видаль поблагодарил ее и потащился по улице, покачиваясь, словно пьяный, под укоризненными взглядами редких прохожих. На полдороге пошатнулся, упал на землю, пополз на четвереньках, затем, ухватившись за фонарный столб, с трудом поднялся на ноги.

Видаля опять одолел приступ кашля, разодравший горло, обжегший нос и уши. В висках бешено стучало, кожа покрылась испариной. Наконец он оказался перед вывеской «Международная клиника „Нефертати“», ниже была приписка: «Карты Visa и American Express принимаются». Здание напоминало собой роскошный отель. В регистратуре его попросили назвать номер кредитной карты и расписаться, затем отвели в большую комнату, где на огромном экране безостановочно шли новости канала «Аль-Джазира».

Доктор Видаль рухнул на стул.

Он больше не мог сдерживать кашель, становившийся все мучительнее. Забыв прикрыть рот, патологоанатом рассеял вокруг себя облако микрочастиц слизи, которые заразили туристов, терпеливо дожидавшихся своей очереди:

1. Билла Престона, командира американского авиалайнера, явившегося на прием из-за проблем с пищеварением.

2. Кандалу Хиссен, медсестру эфиопского происхождения, разносившую в приемной газеты.

3. Гюнтера Фолкмана, немецкого адвоката, обратившегося по поводу венерического заболевания, которым его наградила одна девушка, хотя его уверяли, что она девственница.

4. Кавабату Мирото, японского туриста, заболевшего амебной дизентерией после того, как ему в голову пришла нелепая идея выпить воды из-под крана, когда он чистил зубы.

5. Лину Рамирес, врача из Испании.

6. Шарлей Освальд, австралийскую стюардессу, которой по ноге проехался неуклюжий таксист.

Каждый раз, когда Мишель Видаль чихал или кашлял, вокруг него распространялись микробы, на мгновение зависавшие в воздухе и затем, словно пыльца, оседавшие на пол.

Попав наконец на прием к египетскому терапевту, Видаль увидел молодого человека лет тридцати, выглядевшего немного смущенным.

— Я доктор Али Нефертати, сын директора. Вероятно, мне не стоит этого говорить, но вы мой первый клиент… я хочу сказать, пациент. Надеюсь, вы принесете мне удачу.

Молодой человек широко улыбнулся Видалю, включил компьютер и запустил программу автоматического диагностирования, которой недавно обзавелась клиника.

— Давайте начнем с обычных формальностей: имя, фамилия, возраст, рост, вес.

Мишель Видаль ответил и объяснил:

— У меня… у меня очень болит горло, а легкие просто горят… мне трудно дышать… мне нужно…

— Вы курите? Сколько пачек в день?

— Э-э-э… нет, я не курю.

Молодой врач щелкнул по строчке «нарушения дыхания, не связанные с табаком». И тут же увидел результаты поиска:

«Вариант А: Астма 32 %»

«Вариант В: Туберкулез 42 %»

«Вариант С: Грипп 41 %»

«Вариант D: Ангина 34 %»

«Вариант Е: Пациент лжет, что не курит: 4 %»

«Вариант F: Неизвестные причины 2 %»

В графе «Симптомы» он поставил галочку «Боль в горле» и нажал на кнопку «Анализ и обобщение симптомов». Программа тут же взялась за работу, выведя на монитор маленький логотип в виде бьющегося сердца.

— Не волнуйтесь, пожалуйста. Через пару секунд мы все выясним, время терпит. Вы же успели в такую прекрасную погоду походить по нашим магазинам?

Ответить ему Мишель Видаль не смог. Его одолел сильный приступ кашля, затем закружилась голова, и он во весь рост растянулся на полу.

Доктор Нефертати в изумлении отступил на шаг назад. Он хотел было позвать на помощь, но потом передумал — если узнают, что врач, к тому же сын директора, не знал, как помочь своему первому пациенту, это приведет к плачевным последствиям. Вид этого француза, агонизирующего на полу, его будто парализовал. В это мгновение он боялся только одного — чтобы кто-нибудь не вошел и не увидел эту сцену. Он закрыл дверь на задвижку, не сводя глаз с этого странного больного, содрогавшегося на ковре в конвульсиях и задыхавшегося от собственной слизи. Когда корчившийся в судорогах человек наконец застыл с разинутым ртом и остекленевшим взглядом, не подавая никаких признаков жизни, врач вооружился стетоскопом и убедился в том, что сердце больше не бьется. Затем облегченно вытащил смартфон и позвонил медбрату, чтобы тот принес герметичный пластиковый мешок для трупов.

— Что с ним? — спросил тот с полным безразличием.

Молодой врач, вытирая испачканные мокротой руки, ответил:

— Приступ астмы с летальным исходом.

Медбрат покачал головой. Доктор одернул халат и приказал:

— Отвезите его в морг и посмотрите, есть ли у него паспорт.

Доктор Нефертати расстегнул воротник, чтобы было легче дышать. За окном бурлил Каир, раздавались гудки и рев моторов машин, застрявших в пробках.

Он подумал, что эта профессия ему совсем не нравится. Он выбрал ее под давлением отца, требовавшего, чтобы он унаследовал «семейную лавочку», но не имел к этой работе ни таланта, ни призвания. Молодой человек вспомнил, что, когда шел через приемную, его охватило тягостное предчувствие. И вдруг понял, что больные его пугают.

Этот первый умерший клиент показался ему предзнаменованием.

Тем хуже для отца, который купил ему диплом врача. И доктор Нефертати решил предаться своей истинной страсти: джаз-дансу.

123. Энциклопедия: Асклепий

В античной Греции Асклепий (которого римляне называли Эскулапом) считался одним из отцов медицины. Он был гражданином города Эпидавра и учился в школе Пифагора (многие ученые той эпохи закончили это привилегированное учебное заведение). Одним из самых важных его открытий стал «электрошок». Асклепий установил, что некоторые формы безумия можно лечить с помощью… внезапного испуга.

Но поскольку электричества в те времена еще не открыли, Асклепий поступал иначе.

Пациента с подозрением на умственное расстройство помещали в темный тоннель, где он долго шел, ничего не видя. Поскольку ему приходилось двигаться во мраке, все чувства его обострялись, слух улавливал малейший шум, а сетчатка глаз выискивала самые слабые проблески света. По мере продвижения вперед в душе его нарастал страх. И тут, когда ужас из-за потери ориентиров достигал предела, больной видел в конце тоннеля отблеск. Он устремлялся к источнику света в надежде выбраться из темного тоннеля. И в тот самый момент, когда он достигал конца прохода и уже видел небо, Асклепий вываливал ему на голову корзину копошащихся змей. Быстрое чередование страха, облегчения, надежды и жуткого изумления приводило к эффекту «электрошока».

Этот принцип, когда человек сначала блуждает в лабиринте, затем видит свет в конце тоннеля и под конец испытывает кошмарный ужас, впоследствии стал драматической основой для многих сказок и театральных постановок. Подобное повествование может оказывать на зрителей лечебное воздействие электрошока, сходное с тем, которое Асклепий практиковал в отношении душевнобольных пациентов.

Эдмонд Уэллс, «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том VII

124

Единственным украшением сверхсовременного помещения с удобными креслами из белой кожи была бронзовая лошадь с всадником, потрясавшим саблей.

В генштабе собрались иранские генералы военно-воздушных сил, артиллерии и мотострелковых войск, а также адмиралы военно-морского флота. В конце стола сидели руководители ополчения шабаабов[28], явившиеся за тем, чтобы получить приказ о выступлении и создать вторую линию наступления на израильских флангах, а также несколько северокорейских советников, желающих узнать, насколько эффективными будут ракеты и бомбы, которые их страна продала Ираку. Эти держались особняком, уткнувшись в свои планшеты.

На вмонтированном в стену экране появился план региона со стратегически важными пунктами и штабами ополченцев.

Вошел президент Джаффар. Все встали. Он поставил главную задачу — не теряя времени, положить конец неутихающим в Тегеране уличным выступлениям.

— Сценарий, разыгранный в Ливии, Тунисе и Египте во время «Арабской весны», здесь не пройдет, — заявил президент Джаффар, — общество должно испытать эмоциональное потрясение, причем источник его, желательно, должен находиться за пределами страны. Я очень рассчитываю, что вы нанесете быстрый и максимально эффективный удар.

Главнокомандующий военно-воздушными силами подчеркнул, что наступление должно развиваться быстро. Как только войска выдвинутся на позиции, авиация начнет бомбардировки, а подразделения морского и наземного базирования — артобстрелы.

Главнокомандующий бронетанковыми войсками доложил, что его дивизии готовы пойти в наступление и взять Израиль в клещи, двинувшись через Ирак, Иорданию и Ливан, где иранцы, благодаря разветвленной агентурной сети, пользуются широкой поддержкой населения.

Дверь вдруг распахнулась. В сопровождении телохранителей вошел бородатый мужчина в национальном костюме, халате, остроносых башмаках и черном тюрбане.

Все тут же пали ниц, узнав великого аятоллу Ферраджи. Даже президент Ирана и тот бросился вперед, чтобы облобызать ему руку.

— Убирайтесь, Джаффар, командование боевыми действиями я беру на себя, — властным тоном заявил он.

— Но…

— Здесь от вас не будет никакой пользы, займитесь лучше уличными беспорядками, полицией и наведением порядка в стране. А планы военной кампании я беру на себя.

Президент Джаффар на мгновение застыл в нерешительности, затем опустил голову и, не оборачиваясь, вышел. Муджтахид занял место во главе стола.

— На чем вы остановились? — спросил аятолла Ферраджи.

— На плане нападения на Израиль, Ваше Святейшество.

Человек в тюрбане нервно улыбнулся.

— Нет, я имел в виду то, что действительно «важно».

— Но… это… важно, — кашлянул начальник штаба ВВС, застигнутый врасплох.

— Джаффар что, не посвятил вас в наши истинные планы? — спросил клирик.

Сидевшие за столом обменялись обеспокоенными взглядами.

— Э-э-э… какие «истинные планы», Ваше Святейшество?

— Значит, вы ничего не знаете… — вздохнул тот. — Как вы думаете, почему мы намереваемся развязать эту войну?

— Чтобы отвлечь внимание общественности от манифестаций? — попытался ответить адмирал, воспользовавшись аргументом, выдвинутым Джаффаром.

Аятолла покачал головой.

— Чтобы «изгнать сионистского врага с нашей священной земли», — ретиво предположил главнокомандующий авиацией.

— Вы что, идиоты? Какой смысл атаковать крохотную территорию, занимающую на карте место не больше булавочной головки и населенную пятью миллионами человек? Это даже не пригород Тегерана. Почему, в таком случае, не объявить войну Монако?!

— Но сионисты…

— Тупицы! — резко бросил аятолла. — Это наша пропаганда для простолюдинов и средств массовой информации. Красная тряпка, которой машут, чтобы отбить у обывателя охоту думать. Но вы, господа, полагаю, не столь наивны, чтобы верить нашей собственной пропаганде?

Генералитет опустил глаза.

Клирик погладил бороду, отрывисто вздохнул, словно теряя терпение, и заявил:

— Ставкой в этой игре является не захват крошечного государства, у которого нет ни нефти, ни другого сырья. Наша подлинная задача заключается в том, чтобы возглавить мировую исламскую революцию. И истинный враг для нас не Израиль. Истинный враг — это…

— Америка? — подал голос главнокомандующий военно-морским флотом.

— Слишком далеко — до нее тысячи километров. Попытайтесь предложить другой вариант.

Но озвучить ответ больше не осмелился никто.