5-я волна Янси Рик
Покормив меня, он меняет повязку. Я говорю, что мне хочется посмотреть на ногу. Эван уверяет, что мне определенно этого не хочется. Мне бы встать с кровати, принять ванну и снова почувствовать себя нормальным человеком. — Эван возражает: еще рано. Я говорю, что хочу помыть волосы и расчесаться. Эван стоит на своем — не надо торопиться. Я обещаю, если он мне не поможет, разбить об его голову керосиновую лампу. Тогда он идет в конец коридора, в небольшую ванную комнату, и ставит табуретку в ванну на ножках в форме львиных лап. Потом несет меня по этому коридору с ободранными обоями в цветочек, усаживает на табурет и уходит. Возвращается он с бадьей горячей воды.
Бадья, должно быть, очень тяжелая. Бицепсы у него напряжены, как у Брюса Бэннера, наполовину превратившегося в Халка, вены на шее набухают. Вода чуть-чуть пахнет лепестками роз. Я откидываю голову назад, и Эван поливает мне волосы из кувшина для лимонада, с узором из улыбающихся солнышек. Потом он начинает втирать мне в волосы шампунь, но я отталкиваю его руки. Эту часть работы я способна выполнить самостоятельно.
Вода стекает с волос на пижаму, хлопчатобумажная ткань прилипает к телу. Эван кашляет, а когда он поворачивается и его челка крылом скользит по черным бровям, мне становится тревожно, но это приятная тревога. Я прошу расческу с самыми редкими зубцами. Эван ищет в тумбочке под раковиной, а я наблюдаю за ним боковым зрением. Смутно вижу, как двигаются сильные плечи под фланелевой рубашкой, потертые джинсы с дырявыми задними карманами, совсем не обращаю внимания на круглый зад под джинсами, на сто процентов игнорирую тот факт, что мои уши огнем горят, пока теплая вода стекает с волос. Спустя вечность Эван находит расческу и перед тем как уйти спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь еще. Я бормочу «нет», а на самом деле мне хочется плакать и смеяться одновременно.
Оставшись одна, я сосредоточиваюсь на волосах. Они в жутком состоянии — колтуны, кусочки листьев и комочки грязи. Я распутываю волосы, пока вода не становится холодной, и дрожу в намокшей пижаме. За дверью слышен какой-то слабый звук, я замираю на секунду.
— Это ты? — спрашиваю я.
Кафельные стены ванной комнаты усиливают мой голос, как в эхо-камере.
Короткая пауза, а потом тихо так:
— Да.
— И чего ты там делаешь?
— Жду, чтобы ополоснуть тебе волосы.
— Это еще не скоро.
— Нормально, я подожду.
— Почему бы тебе не испечь пирог или еще что-нибудь, а минут через пятнадцать возвращайся.
Ответа не слышно, но и шагов тоже.
— Ты еще там?
Скрип половицы в коридоре.
— Да.
Потратив десять минут на распутывание и расчесывание, я сдаюсь. Эван возвращается и садится на край ванны. Я кладу голову ему на ладонь, а он смывает мыльную воду с моих волос.
— Странно, что ты здесь, — говорю я.
— Я здесь живу.
— Странно, что ты здесь остался.
После того как новости о начале Второй волны просочились вглубь страны, много молодежи собралось у полицейских участков и арсеналов национальной гвардии. Совсем как после одиннадцатого сентября, только все надо помножить на десять.
— Вместе с отцом и мамой нас было восемь, — говорит Эван. — Я старший. После того как родители умерли, я заботился о младших.
— Помедленнее, Эван, — прошу я, когда он одним махом выливает мне на голову полкувшина. — Я так захлебнусь.
— Извини.
Эван ребром ладони, как плотиной, перекрывает мне лоб. Теплая вода приятно щекочет кожу. Я закрываю глаза.
— Ты болел? — спрашиваю я.
— Да, но выздоровел.
Он снова зачерпывает воду кувшином из металлической бадьи, а я задерживаю дыхание в предчувствии наслаждения.
— Моя младшая сестренка, Вэл, умерла два месяца назад. Это в ее комнате ты сейчас живешь. С тех пор я пытаюсь понять, что мне делать дальше. Знаю, что не могу оставаться здесь, но я ходил до самого Цинциннати. Наверное, не надо объяснять, почему я не собираюсь туда возвращаться.
Одной рукой он льет мне на голову, а второй отжимает излишки воды, жестко, но не очень. Такое впечатление, что я не первая девушка, которой он моет голову.
Голос у меня в голове кричит чуть-чуть истерично: «Что ты делаешь? Ты даже не знаешь этого парня!»
Но потом тот же голос продолжает: «Какие хорошие руки. Попроси его помассировать голову, раз уж он все равно тобой занимается».
А тем временем его низкий, спокойный голос продолжает:
— Теперь я думаю, что до наступления тепла уходить неразумно. Можно пойти в Райт-Паттерсон или в Кентукки. Отсюда до Форт-Нокса всего сто сорок миль.
— Форт-Нокс? Что ты задумал? Ограбление?
— Это крепость, причем мощная. По логике, отличный пункт сбора.
Эван сгребает мои волосы в кулак и отжимает. Вода стекает в ванну со львиными лапами.
— Я бы никогда туда не пошла, — говорю ему. — С их стороны логично уничтожить все места, которые, по логике, могут послужить местом сбора.
— Судя по тому, что ты рассказывала о глушителях, вообще нелогично собираться в одном месте.
— Или проводить там больше нескольких дней. Нельзя сбиваться в толпы и торчать на месте, надо держаться порознь и постоянно перемещаться.
— Вплоть до…
— Не «вплоть до», — обрываю я его, — а пока есть такая возможность.
Эван вытирает мне волосы белым махровым полотенцем. На крышке унитаза лежит свежая пижама.
Я смотрю в его шоколадные глаза и говорю:
— Отвернись.
Он отворачивается, а я тяну руку мимо потертых джинсов, которые так хорошо обтягивают его зад, на который я не смотрю, и беру сухую пижаму.
— Если попробуешь подглядывать в зеркало, я замечу, — предупреждаю парня, который уже видел меня голой.
Только я тогда была голая без сознания, а сейчас в сознании — это не одно и то же. Эван кивает и опускает голову, он закусывает нижнюю губу, как будто боится улыбнуться.
Я, изворачиваясь, стаскиваю с себя мокрую пижаму и надеваю сухую, а потом говорю Эвану, что можно повернуться.
Он берет меня на руки и несет обратно в комнату умершей сестры. Я одной рукой обнимаю его за плечи, а его рука крепко, но не слишком, обнимает меня за талию. Кажется, его тело на двадцать градусов теплее моего. Эван опускает меня на кровать и накрывает мои голые ноги стеганым одеялом. У него очень гладкие щеки, волосы аккуратно подстрижены, а ногти, как я уже говорила, ухожены просто до невозможности. Из всего этого следует, что в эпоху постапокалипсиса уход за собой занимает в его списке приоритетов одну из первых позиций. Почему? Кто здесь на него смотрит?
— Долго ты никого не видел? — спрашиваю я. — Ну, не считая меня.
— Я почти каждый день вижу людей, — говорит он. — Последней живой, до тебя, была Вэл. А до нее — Лорэн.
— Лорэн?
— Моя девушка. — Эван отводит глаза. — Она тоже умерла.
Я не знаю, что сказать, поэтому говорю только два слова:
— Проклятая чума.
— Это не чума, — говорит Эван. — То есть она болела, но убила ее не чума. Она сама себя убила.
Эван мнется около кровати. Он не хочет уходить и не может найти повод, чтобы остаться.
— Знаешь, я просто не могла не заметить, как заботливо ты ухаживаешь… — Нет, неудачное вступление. — Наверное, это тяжело, когда ты один и не за кем ухаживать…
Да уж, сказала так сказала.
— Ухаживать? — переспрашивает Эван. — Заботиться об одном человеке, когда практически все умерли?
— Я сейчас не о себе. — Тут я сдаюсь и говорю уже прямо: — Похоже, внешний вид — предмет твоей гордости.
— Дело не в гордости.
— Я не говорю, что ты самовлюбленный…
— Знаю. Ты просто не можешь понять, какой смысл теперь тратить на это время.
Ну, вообще-то я надеялась, что ради меня. Но вслух об этом не говорю.
— Я не уверен, — говорит Эван, — но это то, что я могу контролировать. Гигиена упорядочивает день, когда следишь за собой… — Эван пожимает плечами. — Чувствуешь себя человеком.
— Тебе обязательно что-то делать? Чтобы почувствовать себя человеком?
Эван смотрит на меня как-то странно и задает вопрос, над которым я еще долго думаю после его ухода:
— А тебе разве нет?
36
Эван уходит почти каждый вечер, а днем ухаживает за мной, так что я не понимаю, когда этот парень спит. Во вторую неделю заточения в маленькой спальне я начинаю сходить с ума, и в тот день, когда температура на улице поднимается выше нуля, Эван помогает мне надеть кое-какие вещи Вэл (в соответствующие моменты он отводит глаза) и относит меня вниз, на веранду. Там усаживает на скамью и укрывает колени большим шерстяным одеялом. Потом уходит в дом и возвращается с двумя чашками горячего шоколада. Об окружающем пейзаже много не скажешь: коричневые безжизненные холмы, голые деревья и серое тоскливое небо. Но холодный воздух дарит бодрость, а шоколад именно той температуры, что надо.
Об иных мы не говорим. Мы говорим о нашей жизни до их появления. После школы Эван собирался учиться на инженера в Кентском университете. Можно было пожить пару лет на ферме, но его отец настоял, чтобы он поехал в колледж. С Лорэн они были знакомы с четвертого класса, стали встречаться на втором курсе. Подумывали о свадьбе. Эван заметил, что я напряглась, когда в его рассказе появилась Лорэн. Я уже говорила, что он все подмечает.
— А ты? — спросил он. — У тебя был парень?
— Нет, то есть да. Его звали Бен Пэриш. Можно сказать, он запал на меня. Мы встречались пару раз. Но это было не всерьез.
Даже не знаю, почему мне понадобилось обманывать. Эван не знает ничего о существовании Бена. Бен примерно столько же знал о моем существовании. Я верчу кружку с шоколадом в руках и отвожу глаза.
На следующее утро Эван появляется возле моей кровати с самодельным костылем в руках. Костыль отполирован до блеска, легкий и по высоте такой, как надо. Оценив штуковину с первого взгляда, я потребовала, чтобы Эван назвал мне три вещи, которые он не умеет делать хорошо.
— Кататься на роликах, петь и разговаривать с девчонками.
— Ты пропустил слежку, — говорю я, пока он помогает мне встать с кровати. — Я всегда знаю, когда ты подглядываешь.
— Ты просила назвать три.
Врать не буду, восстановилась я хреново. Каждый раз, когда я переносила вес на раненую ногу, острая боль пронзала мой левый бок, колено подгибалось, и только сильные руки Эвана не давали мне упасть.
Но я не останавливалась и продолжала упражняться весь тот долгий день и все долгие дни после него. Я решительно настроилась стать сильной. Я должна быть сильнее, чем та Кэсси, которую подстрелил на шоссе глушитель, сильнее, чем та, которая пряталась в лесу и оплакивала себя, пока с Сэмми происходило бог знает что. Сильнее, чем была, когда бродила по лагерю возле ямы с пеплом и проклинала мир за то, каким он стал и каким всегда был. Ненавижу его — место, где наш человеческий шум создает иллюзию безопасности.
Три часа упражнений утром. Полчаса на обед. Потом три часа упражнений днем. Качаю мышцы, пока они не превращаются в потную желеобразную массу.
Но мой день на этом не заканчивался. Я спросила у Эвана, что стало с моим «люгером». Страх перед оружием у меня прошел, а меткость оставляла желать лучшего. Эван показал, как правильно держать пистолет, научил целиться. Он ставил на забор жестяные банки из-под краски объемом в галлон, а когда я стала стрелять точнее, поменял их на банки поменьше. Я попросила взять меня на охоту, надо было привыкнуть к стрельбе по движущимся живым мишеням, но он отказался. Мол, я еще слишком слаба, не могу даже бегать. А ну как нас засечет глушитель?
На закате мы гуляем. Сначала я проходила всего полмили, после чего Эван был вынужден тащить меня на себе обратно. Но каждый день я преодолевала на сто ярдов больше, чем в предыдущий. Полмили превратились в три четверти, три четверти — в милю. Во вторую неделю я могла пройти две мили без остановки.
Я еще не бегаю, но поступь и скорость теперь намного лучше.
Эван остается со мной, пока я ужинаю, и еще два часа после ужина, а потом вешает на плечо винтовку и говорит, что вернется до рассвета. Просыпаюсь я позже, чем он возвращается.
Однажды я его спросила:
— Куда ты ходишь по ночам?
— Охочусь.
Эван мужчина немногословный.
— Хреновый ты, наверное, охотник, — поддела я его. — Редко с добычей приходишь.
— Вообще-то я очень хороший охотник, — совершенно спокойно ответил Эван.
Со стороны это может показаться хвастовством, но в исполнении Эвана звучит как простая констатация факта, будто мы говорим о погоде.
— Просто не рожден убивать?
— Я рожден делать то, что надо делать. — Он провел рукой по волосам и вздохнул. — Сначала надо было остаться в живых. Потом защищать братьев и сестер от психов, которые бегали по округе после первого удара чумы. Потом охранять свою территорию и припасы…
— А теперь? — тихо спросила я.
Впервые я увидела, что Эван немного разволновался.
— Теперь меня это успокаивает, — признался он и пожал плечами, как будто ему неловко. — Хоть какое-то дело.
— Как личная гигиена.
— К тому же я плохо сплю по ночам, — продолжал Эван, не глядя на меня; впрочем, он вообще ни на что не смотрел. — Время сна сдвинулось, я перестал с этим бороться и теперь сплю днем. Ну, или пытаюсь. На самом деле я сплю два-три часа в сутки.
— Ты, наверное, здорово вымотался.
Эван наконец посмотрел в мою сторону, и я увидела в его глазах грусть и что-то похожее на отчаяние.
— Нет, хуже всего то, что я совсем не чувствую усталости, — тихо сказал он.
Мне все не давала покоя его привычка исчезать по ночам, поэтому однажды я решила проследить. Плохая идея. — Я потеряла Эвана через десять минут, испугалась, что потеряюсь сама, повернула обратно и столкнулась с ним нос к носу.
Эван не разозлился, не стал обвинять меня в недоверии. — Он просто сказал:
— Ты не должна быть здесь, Кэсси.
И повел обратно в дом.
Чтобы мы могли топить камин и зажигать пару ламп, Эван завесил окна в большой комнате на первом этаже тяжелыми одеялами. Правда, я не думаю, что поверил в мою гипотезу насчет глушителей и забеспокоился о нашей безопасности; скорее всего, его заботило состояние моей психики. В этой комнате я ждала, когда он вернется с очередной вылазки, спала на большом кожаном диване или читала дамский роман из коллекции его матери. Что ни обложка, то мускулистый полуобнаженный мужчина и женщина в бальном платье на грани обморока. Около трех утра Эван возвращался, мы подкидывали дрова в камин и заводили разговор.
Эван не любит много говорить о своей семье (когда я спросила о литературных пристрастиях его мамы, он пожал плечами и ответил, что она просто любила читать). Если разговор заходит о чем-то слишком уж личном, Эван переводит тему на меня. Больше всего его интересует Сэмми: например, как я собираюсь выполнить данное ему обещание. Поскольку у меня нет никакого плана, разговор на эту тему всегда заканчивается плохо. Я «плыву», Эван давит и требует подробностей. Я защищаюсь, он настаивает. Под конец я злюсь, и он затыкается.
— Расскажи мне все еще раз по пунктам, — просит он как-то ночью, после того как мы разговаривали целый час. — Ты не знаешь, что они из себя представляют, но знаешь, что они хорошо вооружены и имеют доступ к инопланетному оружию. Ты не знаешь, куда они увезли твоего брата, но собираешься идти туда, чтобы его спасти. Ты не знаешь, как его вытащить после того, как туда попадешь, но…
— К чему все это? — спрашиваю я. — Ты пытаешься помочь или хочешь, чтобы я почувствовала себя дурой?
Мы сидим на пушистом ковре напротив камина: его винтовка с одной стороны, мой «люгер» с другой и мы посередине.
Эван поднимает руки, как будто сдается:
— Просто пытаюсь понять.
— Вернусь в лагерь беженцев, начну поиски оттуда, — говорю в тысячный раз.
Кажется, я знаю, почему Эван задает мне одни и те же вопросы, но он такой упертый, просто сладу нет. Он, конечно, может то же самое сказать обо мне. Как это часто бывает с планами, мой — скорее цель, чем план.
— А если не возьмешь след? — спрашивает Эван.
— Не сдамся, пока не возьму.
Он кивает, и я понимаю, что это значит:
«Я киваю, но не потому, что ты говоришь разумные вещи. Я киваю, потому что считаю тебя непробиваемой дурой и не хочу, чтобы ты прикончила меня костылем, который я сделал собственными руками».
Поэтому я говорю:
— Я не абсолютная тупица. Ты бы для Вэл тоже на все пошел.
На это ему нечего ответить. Он обхватывает руками колени и смотрит на огонь в камине.
— Считаешь, что я зря трачу время, — нападаю я на его безупречный профиль. — Думаешь, Сэмми уже нет в живых.
— Как я могу это знать, Кэсси?
— Я не говорю, что ты знаешь, я говорю, что ты так думаешь.
— Какая разница, что я думаю?
— Никакой, поэтому заткнись.
— Я ничего и не говорил. Это ты сказала…
— Просто ничего не говори!
— Я и не говорю.
— Только что сказал.
— Больше не буду.
— Но ты не молчишь. Ты говоришь, что больше не будешь, и продолжаешь говорить.
Эван открывает рот, чтобы что-то сказать, потом закрывает так плотно, что я слышу, как клацнули зубы.
— Я проголодалась.
— Сейчас принесу что-нибудь.
— Я что, просила об этом?
Хочется врезать ему прямо по идеально очерченным губам. Откуда такое желание? Почему именно сейчас я так разозлилась?
— Я прекрасно могу о себе позаботиться. В этом все дело, Эван. Я здесь не для того, чтобы вернуть смысл твоей жизни. Ты сам должен решить, для чего живешь.
— Я хочу помочь, — говорит Эван, и я впервые вижу злость в его щенячьих глазах. — Почему спасение Сэмми не может быть и моей целью тоже?
Этот вопрос преследует меня по пути на кухню. Он, как облако, висит у меня над головой, пока я накладываю консервированную оленину на плоскую лепешку, которую Эван, наверное, как истинный скаут в ранге орла, испек на плите во дворе. Этот вопрос преследует меня на обратном пути в большую комнату. Там я плюхаюсь на диван прямо за спиной Эвана. Так и подмывает пнуть между этих широких плеч. На столике рядом с диваном лежит «Отчаянная жажда любви». Я бы книжку с такой обложкой назвала «Мой возбуждающий накачанный пресс».
Вот оно! Вот в чем моя проблема. До Прибытия парень, такой как Эван Уокер, никогда бы не посмотрел в мою сторону дважды и уж точно не стал бы охотиться, чтобы меня накормить, и мыть мне голову. Он никогда бы не обнял меня за шею, как этот прилизанный красавчик на обложке — пресс напрягся, грудь вздымается. Не стал бы заглядывать в глаза или поднимать мой подбородок, чтобы приблизить губы к своим. Я была девочкой заднего плана, просто подружка или даже хуже — подружка просто подружки, «та, которая сидит с ней на геометрии, только не вспомню, как зовут». Лучше бы уж в том сугробе меня нашел какой-нибудь престарелый коллекционер фигурок из «Звездных войн».
— Что? — спрашиваю я затылок Эвана. — Теперь решил лечить меня молчанием?
Плечи у него вздрагивают. Знаете эту беззвучную усмешку, которую обычно сопровождают покачиванием головы: девчонки такие глупые.
— Наверное, мне следовало спросить, — говорит он. — Я и не предполагал…
— Что?
Он поворачивается кругом. Я на диване, он на полу, смотрит мне в глаза.
— Что пойду с тобой.
— Что? Мы даже не говорили об этом! И зачем тебе идти со мной, Эван? Тем более что ты считаешь его мертвым?
— Просто не хочу, чтобы умерла и ты, Кэсси.
Ну, вот и все — я бросаю в него оленину.
Тарелка чиркает его по щеке, он встает и оказывается рядом, я даже глазом не успеваю моргнуть. Эван наклоняется ко мне и крепко, так, чтобы я не могла вырваться, берет за плечи. В его глазах блестят слезы.
— Ты не одна такая, — говорит он сквозь зубы. — Моя двенадцатилетняя сестра умерла у меня на руках. Она захлебнулась собственной кровью. А я ничего не мог сделать. Меня тошнит, когда ты ведешь себя так, будто самые страшные несчастья в истории человечества свалились именно на тебя. Не ты одна потеряла все… Не ты одна думаешь: надо что-нибудь сделать, чтобы все это дерьмо обрело смысл. У тебя есть обещание, которое ты дала Сэмми, у меня есть ты.
Эван замолкает. Он понимает, что зашел слишком далеко.
— Я тебе не принадлежу, Эван.
— Ты знаешь, о чем я. — Он пристально смотрит мне в глаза, и я с трудом выдерживаю его взгляд. — Я не могу остановить тебя, хотя следовало бы. Но и одну тебя отпустить не могу.
— В одиночку лучше. Ты знаешь, что это так. Ты еще жив, потому что ты один! — говорю я и тычу пальцем ему в грудь.
Эван отстраняется, а я подавляю инстинктивное желание потянуться к нему. Отчего-то хочется, чтобы он оставался рядом.
— Но ты жива по другой причине, — огрызается Эван. — Без меня ты и двух минут не протянешь.
Я взрываюсь. Просто не могу сдержаться. Это самые неподходящие слова, сказанные в самое неподходящее время.
— Пошел ты! — ору я. — Ты мне не нужен. Мне никто не нужен! Ладно, наверное, ты подходящий парень, когда надо помыть голову, подуть на болячку или испечь пирожок!
Со второй попытки я встаю на ноги. Тот самый момент, когда надо с гордым видом промаршировать из комнаты, пока парень стоит, скрестив руки на груди, и дуется. Преодолев половину лестницы, я останавливаюсь и говорю себе: это чтобы отдышаться, а не для того, чтобы он меня догнал. Но Эван все равно за мной не идет. Я поднимаюсь до конца лестницы и ухожу в свою комнату.
То есть это не моя комната, это комната Вэл. У меня больше нет комнаты и, вероятнее всего, никогда не будет.
«Эй, хватит уже себя оплакивать. Мир не вертится вокруг тебя. И к черту чувство вины. Не ты заставила Сэмми сесть в тот автобус. И скорбеть не нужно больше. Эван оплакивает свою сестру, но этим не вернет ее обратно».
«У меня есть ты».
Что ж, Эван, правда в том, что нет никакой разницы, двое нас или две сотни. У нас нет шансов. Против иных — нет. Я набираюсь сил… для чего? Если уж погибнуть, то погибнуть сильной? А какая разница?
Я со злостью сбрасываю мишку с его насеста на кровати.
«На что уставился?»
Он заваливается на бок, одна лапа поднята, как будто хочет задать вопрос на уроке.
У меня за спиной скрипят ржавые дверные петли.
— Проваливай, — говорю я, но не оборачиваюсь.
Еще один скрип, потом тишина.
— Эван, ты за дверью стоишь?
Пауза.
— Да.
— А ты вуайерист, знаешь об этом?
Если он и ответил, я не услышала. Мне зябко в этой маленькой комнате, я растираю плечи руками, колено болит просто жутко, но я закусываю губу и упорно не сдаю позиции — стою спиной к двери.
— Ты еще там? — спрашиваю, когда тишина становится невыносимой.
— Если уйдешь без меня, я просто пойду за тобой. Ты не можешь мне помешать, Кэсси. Как ты меня остановишь?
Слезы наворачиваются на глаза, остается только беспомощно пожать плечами.
— Думаю, застрелю.
— Как того солдата с распятием?
Вопрос, как пуля, вонзается мне между лопаток. Я резко поворачиваюсь и распахиваю дверь:
— Откуда ты про него знаешь? — Дураку понятно откуда. — Читал мой дневник.
— Я не думал, что ты выживешь.
— Извини, разочаровала.
— Я, наверное, хотел узнать, что случилось…
— Тебе повезло, что я оставила пистолет внизу, иначе бы прямо сейчас пристрелила. Хоть представляешь, как мерзко я себя чувствую оттого, что ты совал нос в мой дневник? Много прочитал?
Эван опускает глаза, щеки у него розовеют.
— Ты все прочитал, да?
Я просто не знаю, куда себя девать. Мне стыдно, меня как будто изнасиловали, это даже хуже, чем проснуться в кровати Вэл и сообразить, что Эван видел меня в чем мать родила. Ладно бы таращился только на голое тело, он заглядывал мне в душу.
Я бью ему под дых. Никакой реакции, будто в бетонную стену ударила.
— Ты все врешь! — кричу я. — Ты сидел тут, вот! Просто сидел, пока я врала про Бена Пэриша. Знал, что я вру, но сидел и слушал!
Эван засовывает руки в карманы и смотрит себе под ноги. Он как мальчишка, которого отчитывают за разбитую мамину вазу.
— Я не думал, что это так важно.
— Ты не думал?
Я ничего не понимаю. Кто этот парень? Меня вдруг бросает в дрожь. Что-то с ним не так. Может, это из-за того, что он потерял всех родственников и свою подружку, или невесту, или кем она ему приходилась? Он несколько месяцев жил в полном одиночестве и внушал себе, будто полное бездействие и есть реальное действие. Возможно, он окуклился на этой ферме в Огайо, чтобы не соприкасаться с дерьмом, которое разлили по всей земле иные, а возможно, он чудак и был чудаком до Прибытия. Как бы то ни было, что-то с Эваном Уокером определенно не так. Он слишком спокоен, слишком рационален, слишком холоден для нормального фермера.
Читать бесплатно другие книги:
