5-я волна Янси Рик

Малыш часто-часто закивал, как будто услышал от Резника вопрос, которого давно ждал. Наконец-то кто-то заговорил о самом главном! Малыш поднял голову и уставился большими, темными, как у плюшевого медведя, глазами в глаза-пуговки сержанта Резника… Этого достаточно, чтобы у тебя разорвалось сердце. От такого взгляда хочется кричать.

Но ты не кричишь. Ты стоишь по стойке «смирно», глядишь прямо перед собой, руки по швам, грудь вперед. Боковым зрением наблюдаешь за происходящим, а в это время что-то внутри тебя высвобождается, так распускает свои кольца перед нападением гремучая змея. Ты долго держал это внутри себя, и давление все нарастало. Нельзя предугадать, когда произойдет взрыв, и после того, как он происходит, ты уже ничего не можешь сделать.

— Оставьте его в покое.

Резник резко обернулся. Никто не произнес ни звука, но послышался испуганный вдох. В другом конце шеренги Кремень выпучил глаза, он не мог поверить в содеянное мною. Я и сам не мог.

— Это кто сказал? Кто из вас, говнюки и недоделки, только что подписал себе смертный приговор?

Сержант сжал кулаки так крепко, что аж костяшки побелели, и двинулся вдоль шеренги.

— Что, никто? Тогда я сейчас упаду на колени и прикрою голову руками, потому что ко мне с Небес обратился сам Господь Всемогущий!

Сержант остановился напротив Танка. На улице минус пятнадцать градусов, а Танк вспотел так, что на комбинезоне темные пятна.

— Это ты сказал, тощая задница? Я руки тебе поотрываю!

Резник отвел руку назад, приготовился двинуть Танку кулаком в пах.

Стимул для кретина.

— Сэр, это я сказал, сэр!

На этот раз Резник поворачивался медленно. Он шел ко мне тысячу лет. Где-то вдалеке каркнула ворона, но кроме этого звука я ничего не слышал.

Сержант остановился в поле моего зрения, но не напротив, а это было плохо. Я не мог повернуться в его сторону. В строю надо смотреть прямо перед собой. Хуже всего было то, что я не видел его руки, не мог знать, когда и куда он ударит, и, следовательно, не мог подготовиться.

— Значит, теперь приказы отдает рядовой Зомби, — сказал Резник так тихо, что я с трудом расслышал его слова. — В группе номер пятьдесят три рядовой Зомби лично отвечает за отлов детей над пропастью в гребаной ржи. Рядовой Зомби, кажется, я влюбился. Смотрю на тебя, и коленки дрожат. Ненавижу собственную мать за то, что она родила сына и теперь я не могу иметь от тебя детей.

Я гадал, куда он собирается врезать. По колену? Между ног? Под дых? Резник больше всего любил бить под дых.

Не угадал. Он ударил ребром ладони по кадыку. Я пошатнулся, но приложил все силы, чтобы стоять прямо и держать руки по швам. Я не собирался давать сержанту повод для второго удара. Плац и казармы подпрыгнули и начали расплываться у меня перед глазами. Мне, естественно, было больно, но слезы выступили не только из-за боли.

— Сэр, это маленький ребенок, сэр, — еле выговорил я.

— Рядовой Зомби, у тебя две секунды, ровно две секунды на то, чтобы заткнуть эту сортирную дыру, которая у тебя вместо рта. Если не заткнешься, я кремирую твой зад вместе с зараженными сукиными детьми!

Сержант сделал глубокий вдох и приготовился к очередному словесному залпу. Я тогда, видно, окончательно утерял способность соображать, потому что открыл рот и заговорил. Скажу честно: в тот момент какая-то часть меня почувствовала облегчение и что-то чертовски похожее на веселье. Я слишком долго сдерживал ненависть.

— Тогда старший инструктор по строевой подготовке должен это сделать, сэр! Рядовому плевать на это, сэр! Только… только не трогайте ребенка.

Гробовая тишина. Даже ворона перестала каркать. Вся группа прекратила дышать. Я знал, о чем думают солдаты. Мы все слышали о дерзком новобранце и «несчастном случае», который произошел с ним на полосе препятствий. — После того случая новобранец три недели провалялся в больнице. Была еще история о тихом пацанчике десяти лет, который повесился в душе на шнуре от удлинителя. Доктор констатировал самоубийство. Многие в этом сомневались.

Сержант не сдвинулся с места.

— Рядовой Зомби, кто командир твоей группы?

— Сэр, командир группы рядовой Кремень, сэр!

— Рядовой Кремень, шаг вперед! — рявкнул сержант.

Кремень вышел из строя и четко отдал честь. Его сросшиеся брови подрагивали от напряжения.

— Рядовой Кремень, ты отстранен. С этого момента командир группы рядовой Зомби. Рядовой Зомби — наглый урод, но он не слабак.

Я чувствовал, как сержант Резник буравит меня своими глазками.

— Рядовой Зомби, что случилось с твоей младшей сестрой? — спросил он.

Я моргнул. Два раза. Я старался оставаться непроницаемым для сержанта. Но когда отвечал, голос у меня все-таки дрогнул.

— Сэр, сестра рядового умерла, сэр!

— Потому что ты сбежал, как последний трус!

— Сэр, рядовой сбежал, как последний трус, сэр!

— Но сейчас ты не убегаешь, так, рядовой Зомби? Ты не убегаешь?

— Сэр, нет, сэр!

Сержант Резник отступил на шаг. Что-то мелькнуло в его глазах. Раньше я никогда этого не видел. Конечно, такого не могло быть, но мне показалось, что это уважение.

— Рядовой Наггетс, выйти из строя!

Новичок не пошевелился, пока Кекс не толкнул его в спину. Малыш не хотел плакать, он старался сдержать слезы, но, господи, какой ребенок не расплакался бы на его месте? Твоя прошлая жизнь выплюнула тебя, и вот где ты оказался?

— Рядовой Наггетс, рядовой Зомби — командир твоей группы, ты будешь спать на соседней койке. Он научит тебя ходить, говорить и думать. Он будет тебе старшим братом, которого у тебя никогда не было. Ты меня понял, рядовой Наггетс?

— Сэр, да, сэр! — ответил малыш.

Голосок у него дрожал, но он усваивал правила и делал это быстро.

Вот так это и началось.

44

Вот типичный распорядок дня атипичной новой реальности в лагере «Приют».

Пять утра:

Подъем и умывание. Одеваемся, застилаем койки.

Пять десять:

Построение. Сержант проверяет наши места. Увидит морщинку на чьем-нибудь одеяле — орет минут двадцать. Потом выбирает наугад новобранца и орет двадцать минут уже без всякой причины. После этого отмораживаем задницы на плацу, бежим три круга. Подгоняю Умпу и Наггетса — если они отстанут, я должен буду, как финишировавший последним, пробежать лишний круг. Мерзлая земля под ботинками. Выдыхаемая влага замерзает в воздухе. Над трубами электростанции за аэродромом поднимаются два столба черного дыма, из главных ворот выезжают школьные автобусы.

Шесть тридцать:

Утренний прием пищи. В столовой не протолкнуться. Попахивает скисшим молоком. Этот запах напоминает о чуме, а еще о том, что когда-то мои мысли крутились вокруг машин, футбола и девчонок. Именно в таком порядке. Я помогаю Наггетсу наполнить поднос и заставляю все съесть: если он не будет хорошо питаться, ему здесь не выжить. Я прямо так ему и говорю: «Учебный лагерь тебя прикончит». Танк и Кремень смеются надо мной. Они уже прозвали меня Нянькой Наггетса. Плевать на них. После завтрака мы проверяем показатели в таблице лидеров. Таблица вывешивается на доске рядом со входом в столовую, и каждое утро туда вносят очки за прошлый день: стрельба, полоса препятствий, действия во время воздушного налета, бег на две мили. Первые четыре группы выпустятся в конце ноября, так что борьба за лидерство серьезная. Наша группа уже не первую неделю висит на десятом месте. Десятое место — не так плохо, но недостаточно хорошо.

Восемь тридцать:

Тренировки. Оружие. Рукопашный бой. Выживание в дикой местности. Выживание в городской среде. Разведка. Связь. Мои любимые тренировки на выживание. Не забуду занятия, когда нам пришлось пить собственную мочу.

Полдень:

Дневной прием пищи. Между двумя подсохшими кусками хлеба мясо загадочного происхождения. Дамбо, чьи шуточки по тупости могут соревноваться с размером его ушей, говорит, что зараженных не кремируют, а жарят на гриле и скармливают новобранцам. Я хватаю Чашку до того, как она успевает обрушить поднос на его голову. Наггетс смотрит на свой бургер так, будто тот может выпрыгнуть из тарелки и укусить его. Дамбо скотина — малыш и так худенький.

Час дня:

Еще тренировки. В основном стрельба по мишеням. Наггетсу вместо винтовки выдали палку, и он стреляет воображаемыми патронами. Мы палим из настоящих М-16. Мишени — фанерные фигуры людей. Фанера трещит и разлетается в щепки. Лучший результат у Кекса. Я худший стрелок в группе. Представляю, что человек из фанеры — Резник, но это не помогает.

Пять вечера:

Вечерний прием пищи. Консервированное мясо, консервированный горошек, консервированные фрукты. Наггетс ковыряется в еде, а потом плачет. Вся группа смотрит на меня. Я отвечаю за Наггетса. В любой момент может заявиться Резник с проверкой, и тогда всем несдобровать, а виноват буду я. Дополнительные нагрузки, сокращение рациона… Сержант может даже снять заработанные очки. Плевать на все, главное — заработать очки и выпуститься, избавиться от Резника. За столом напротив сидит Кремень и злобно смотрит на меня из-под сросшихся бровей. Он злится на Наггетса, но еще больше злится на меня — за то, что я занял его место. Я не выпрашивал себе место командира группы. В тот день, когда сержант назначил меня на эту должность, Кремень подошел ко мне и сказал: «Мне плевать, кто ты теперь, когда выпустимся, я стану сержантом». А я сказал что-то вроде: «Ветер в спину, Кремень». Я вообще считаю, что делать из меня командира группы было глупо. А пока я никак не могу успокоить Наггетса. Он опять завел шарманку о своей сестре. Все твердит, что она обещала прийти за ним. Вот как командиру группы вести себя с малышом, который даже винтовку поднять не может? Если «Страна чудес» распыляет своих лучших бойцов, какой прок может быть от этого сопляка?

Шесть вечера:

Инструктаж «Вопрос — ответ». Мое любимое время суток, когда есть толк от общения с лучшим представителем рода человеческого. Проинформировав нас о том, какие мы бесполезные отбросы, Резник открывается и разрешает задавать вопросы. Нас больше всего волнует соревнование: правила; как выбирают лидера в случае равных очков у групп; слухи о том, что кто-то жульничает. Главное для нас — перейти на следующий уровень. Другие темы: операции по спасению и распространению (кодовое название «Малышка Бо Пип»[9], и это не шутка); что нового за оградой лагеря и когда нас переведут в подземный бункер? — Ясно же, что враг не может не заметить, чем мы тут занимаемся. Нас тут уничтожат, это только вопрос времени. Ответ всегда стандартный: «Комендант Вош знает, что делать. Ваша забота — стратегия и логистика. Ваша работа — уничтожение врага».

Восемь тридцать вечера:

Личное время. Наконец-то без Резника. Стираем комбинезоны, начищаем ботинки, драим казарму и туалет, смазываем винтовки, меняемся журналами и «контрабандными» леденцами и жевательными резинками. Играем в карты, разоряем друг друга и проклинаем Резника. Слухи, тупые анекдоты, все что угодно, только бы не слышать тишину в собственной голове. Так мы отгораживаемся от тишины, которая извергает беззвучные вопли, как вулкан раскаленную лаву. А потом — разговор, который начинается и заканчивается, как кулачный бой. Мы открываемся и закрываемся. Мы знаем слишком много. Мы почти ничего не знаем. Почему в полк набирают таких, как мы, и никого старше восемнадцати? Что случилось со взрослыми? Их увезли? Если увезли, то куда и зачем? Те, кого здесь называют гадами, — последняя волна, или будет еще одна, Пятая, в сравнении с которой первые четыре покажутся мелкой рябью? Мысли о Пятой волне прекращают все разговоры.

Девять тридцать вечера:

Выключается свет. Нужно лежать на койке без сна и изобретать новый изощренный способ избавиться от сержанта Резника. Через некоторое время это занятие меня утомляет, и я думаю о девчонках, с которыми встречался. Располагаю их в разном порядке, на какую базу попаду. Самые красивые. Самые умные. Самые веселые. Блондинки. Брюнетки. Они постепенно перемешиваются, и под конец остается только одна девочка. Это Девочка, которой больше нет, и в ее глазах снова оживает бог из школьного спортзала — Бен Пэриш. Я достаю из тайника под койкой медальон Сисси и прижимаю к сердцу. Больше нет вины. Нет горя. Я поменял жалость к себе на ненависть. Чувство вины на коварство. Горе на дух мести.

— Зомби?

Это Наггетс на соседней койке.

— Свет выключен — никаких разговоров, — шепотом отзываюсь я.

— Мне не уснуть.

— Закрой глаза и думай о чем-нибудь хорошем.

— А нам можно молиться? Это по правилам?

— Конечно, помолись. Только не вслух.

Я слышу его дыхание, слышу, как он ворочается с боку на бок.

— Кэсси всегда молилась вместе со мной, — признается Наггетс.

— Кто такая Кэсси?

— Я тебе говорил.

— Я забыл.

— Кэсси моя сестра. Она за мной придет.

— А, да, конечно.

Я не говорю малышу, что если сестра до сих пор не объявилась, то она наверняка мертва. Не мне разбивать ему сердце, это сделает время.

— Кэсси обещала. Она обещала.

Наггетс тихонько икает. Заплакал. Отлично. Никто не знает точно, но мы для себя решили, что казармы прослушиваются и Резник постоянно держит нас под наблюдением, ждет, когда мы нарушим правила, чтобы устроить выволочку. За болтовню после отбоя нам полагается недельный наряд на кухне.

— Наггетс, все хорошо…

Я протягиваю к нему руку и глажу недавно обритую голову. Сисси, когда ей было плохо, любила, чтобы я гладил ее по голове… Может, и Наггетса это успокоит.

— Эй, заткнитесь там! — шипит со своей койки Кремень.

— Вот именно, — вторит ему Танк. — Зомби, хочешь, чтобы с нас очки сняли?

Я подвигаюсь на край койки и хлопаю по матрасу:

— Перебирайся сюда, Наггетс. Я с тобой помолюсь, а потом ты будешь спать, уговор?

Матрас прогибается из-за дополнительного веса. О господи, что я делаю? Если заявится Резник с проверкой, я буду целый месяц чистить картошку. Наггетс устраивается на боку лицом ко мне, его сложенные кисти, когда он подносит их к подбородку, касаются моего плеча.

— Какую молитву она с тобой читала? — шепотом спрашиваю я.

— Вот сейчас улягусь спать, — шепчет он в ответ.

— Кто-нибудь, придушите Наггетса подушкой, — подает голос Дамбо.

Я вижу свет в больших карих глазах малыша. На моей груди медальон Сисси. Глаза Наггетса поблескивают в темноте, как маяки. Молитвы и обещания. Одно дала ему сестра. Другое, не высказанное вслух, я дал своей сестре. Сейчас время нарушенных обещаний. Мне вдруг захотелось пробить кулаком стену.

— Вот улягусь спать и попрошу Бога хранить мою душу.

Наггетс подхватывает на второй строке:

— Когда утром я проснусь, покажи мне тропинку любви.

На следующей строфе в казарме начинают шикать. Кто-то кидается в нас подушкой, но малыш продолжает молиться:

— Вот улягусь спать и попрошу Бога присмотреть за моей душой: пусть ангелы оберегают меня до утра.

На «ангелы оберегают меня» шиканье прекращается и в казарме наступает абсолютная тишина.

Последнюю строфу мы произносим очень медленно, нам как будто не хочется, чтобы молитва заканчивалась, потому что после нее будет пустой сон, а потом еще один день в ожидании последнего дня, когда мы умрем. Даже Чашка понимает, что вряд ли доживет до своего восьмого дня рождения. Но утром мы встанем и выдержим еще один адский семнадцатичасовой день. Потому что мы знаем, что умрем, но умрем мы не сломленными.

— А если я умру во сне, Господи, возьми к себе мою душу.

45

На следующее утро я иду в офис Резника с особой просьбой. Знаю, каким будет ответ, но все равно иду.

— Сэр, командир группы просит старшего инструктора по строевой подготовке освободить рядового Наггетса от занятий на сегодняшнее утро.

— Рядовой Наггетс — военнослужащий, — напоминает мне Резник. — Как военнослужащий, он должен выполнять все задания центрального командования. Все задания, рядовой.

— Сэр, командир группы просит старшего инструктора пересмотреть свое решение, учитывая возраст рядового Наггетса и…

Резник отмахивается от моих аргументов:

— Этот мальчишка не с неба свалился, рядовой. Если бы он не прошел вступительный экзамен, его бы не зачислили в твою группу. Но он прошел вступительный экзамен, его зачислили в твою группу, и он будет выполнять все задания центрального командования, включая ОУ. Все ясно, рядовой?

Что ж, Наггетс, я хотя бы попробовал.

— А что такое ОУ? — спрашивает Наггетс за завтраком.

— Обработка и уборка. — Я отвожу глаза.

Дамбо, который сидит напротив нас, стонет и отодвигает поднос с едой.

— Просто здорово. Спасибо. Для меня единственный способ проглотить завтрак — не думать об этом!

— Выдоить и выкинуть, малыш, — говорит Танк. — Здесь такая система.

Он смотрит на Кремня и ждет одобрения. Эти двое связаны крепко. В тот день, когда Резник меня повысил, Танк сказал, что ему плевать, кто теперь командир, он будет слушать Кремня. Я только пожал плечами. Без разницы. Когда мы выпустимся — если когда-нибудь выпустимся, — один из нас станет сержантом, и я знал, что это буду не я.

— Доктор Пэм показывала тебе гада, — говорю я Наггетсу.

Малыш кивает, по его лицу я вижу, что это неприятное воспоминание.

— Ты нажал на кнопку.

Малыш снова кивает, на этот раз медленнее.

— Как думаешь, что случается с теми, кто за стеклом, после того как нажимают на кнопку?

— Они умирают, — шепотом отвечает Наггетс.

— А больные люди, которых привозят в лагерь, те, которые не выздоравливают… По-твоему, что с ними делают?

— Хватит, Зомби, просто скажи ему как есть!

Это Умпа, он тоже отодвигает поднос с завтраком, причем это не добавка. Умпа, единственный в группе, никогда не обходится одной порцией. Кормят в лагере, мягко скажем, паршиво.

Я повторяю для малыша основную мысль руководства:

— Это не то, что нам нравится делать, но мы должны это делать. Идет война. Ты ведь понимаешь? Это война.

Я смотрю на сидящих за столом ребят и жду, что они меня поддержат, но только Чашка встречается со мной взглядом. Она радостно кивает.

— Война, — говорит Чашка, и вид у нее счастливый.

Мы выходим из столовой и пересекаем плац. Там под присмотром сержантов тренируются сразу несколько групп. Наггетс трусцой бежит возле меня, в группе его за глаза называют собачонкой Зомби. Мы проходим между третьей и четвертой казармами и выходим на дорогу, которая ведет к электростанции и ангарам по переработке. Холодно, небо затянуто тучами; такое ощущение, что вот-вот пойдет снег. Слышно, как где-то вдалеке взлетает «Блэк хоук», потом отрывистая и четкая стрельба из автоматического оружия. Прямо перед нами две трубы электростанции изрыгают в небо черный и серый дым. Серый сливается с тучами, черный долго не рассеивается.

У входа в ангар установлена большая белая палатка, вход увешан красно-белыми предупреждающими знаками. — В этой палатке мы переодеваемся перед тем, как приступить к обработке. Одевшись сам, я помогаю Наггетсу облачиться в оранжевый комбинезон, ботинки, резиновые перчатки, маску и капюшон. После этого читаю ему лекцию о том, что, находясь в ангаре, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя снимать с себя любую деталь защитного костюма. Прежде чем дотронуться до чего-то, Наггетс должен спросить разрешения. Если по какой-то причине он выйдет из ангара, перед возвращением обязательно надо пройти обеззараживание.

— Главное, держись рядом со мной, — велю я Наггетсу, — и все будет в порядке.

Малыш кивает, капюшон раскачивается взад-вперед, и защитное стекло бьет его по лбу. Он пытается усвоить информацию, но получается не очень. Тогда я говорю:

— Наггетс, они просто люди. Самые обычные люди.

Внутри ангара сортируются тела этих самых обычных людей. Зараженные отсеиваются от чистых, или, как мы говорим, — гады от негадов. У гадов на лбу метки — яркие зеленые круги, но и без них можно понять, кто есть кто. Трупы гадов всегда свежее.

Тела складывают у дальней стены, там они ожидают, когда их переложат на длинные металлические столы, которые установлены по всей длине ангара. Все тела на разных стадиях разложения. Каким-то месяц, а какие-то выглядят достаточно свежо, чтобы сесть на столе и помахать вам ручкой.

В процессе обработки участвуют три группы. Одна перекатывает трупы к столам, вторая их обрабатывает, третья перемещает обработанные тела к выходу. Чтобы труд был не таким монотонным, группы периодически меняются местами.

Обработка — самое интересное, именно с нее начинает наша группа. Я приказываю Наггетсу ничего не трогать и только смотреть, пока не поймет, что и как делать.

Вытаскиваем все из карманов. Сортируем содержимое. Мусор в одну корзину, электронику — в другую, драгоценные металлы — в третью, просто металлы — в четвертую. Бумажники, сумочки, документы, наличные — это все мусор. Некоторые новобранцы не могут сдержаться — старые привычки умирают не сразу — и набивают карманы банкнотами.

Фотографии, удостоверения личности, всякие маленькие сувениры, которые не из керамики, — мусор. Почти у всех, и у старых, и у молодых, карманы заполнены предметами, ценность которых могли бы объяснить только их владельцы.

Наггетс не произносит ни звука. Он наблюдает за моими действиями и перемещается вместе со мной от одного тела к другому. В ангаре работает вентиляция, но трупный запах неистребим, он проникает повсюду, и ты привыкаешь к нему, а через какое-то время уже практически не ощущаешь.

То же самое происходит и с другими органами чувств. С душой. Что способно шокировать после пятисотого мертвого ребенка? Разве повидавший такое может почувствовать тошноту или вообще что-то почувствовать?

Наггетс от меня не отходит, молчит, наблюдает.

— Если затошнит, скажи мне, — строго говорю я.

Рвота в комбинезоне — жутко неприятная штука.

Под крышей ангара включаются динамики. Пустили музыку. Большинство ребят во время обработки предпочитают слушать рэп, я же люблю, чтобы к рэпу иногда подмешивали немного металла и ритм-н-блюз. Наггетс хочет чем-нибудь заняться, поэтому я поручаю ему относить испорченную одежду и бросать в корзины для белья. Позже, вечером, ее сожгут вместе с обработанными трупами. «Уборка» происходит по соседству, в мусоросжигательной печи электростанции. Говорят, что черный дым от угля, а серый от трупов. Не знаю, правда это или нет.

Сегодняшняя обработка дается мне особенно тяжело. В ангаре нет сержантов и вообще взрослых, если не считать мертвецов, так что я должен думать о Наггетсе, заниматься своими трупами и одновременно приглядывать за ребятами из группы. Здесь только дети и подростки, и порой я чувствую себя как в школе, когда из класса вдруг выходит учитель.

За пределами ангара по переработке группы почти не контактируют между собой. Борьба за первые места в таблице лидеров жесткая, так что отношения между соревнующимися далеко не дружеские.

Поэтому, когда я вижу девушку с бледной кожей и темными волосами, которая откатывает трупы от стола Кекса, я не пытаюсь с ней познакомиться и не выспрашиваю ее имя у кого-нибудь из ее группы, а просто смотрю на нее, пока ощупываю карманы мертвецов. Я замечаю, что она организует движение возле дверей. Наверное, сама командир группы. Во время утреннего перерыва я отвожу в сторону Кекса. Он мальчишка хороший, просто молчун, но без странностей. У Дамбо есть теория, что когда-нибудь «пробка вылетит из бутылки» и Кекс целую неделю будет болтать без умолку.

— Заметил девчонку из девятнадцатой группы, ту, что работала у твоего стола? — спрашиваю я.

Кекс кивает.

— Знаешь что-нибудь про нее?

Кекс отрицательно трясет головой.

— Почему, Кекс, я тебя об этом спрашиваю?

Он пожимает плечами.

— Ладно, — киваю я. — Чтоб никому об этом разговоре.

На четвертый час работы Наггетс уже нетвердо стоит на ногах. Ему нужно отдохнуть. Я вывожу его на несколько минут из ангара. Он садится у дверей и смотрит на поднимающийся к облакам черный и серый дым.

Малыш откидывает капюшон и прислоняется к холодной металлической двери. Его круглое лицо блестит от пота.

— Они просто люди, — повторяю я, не зная, что еще сказать. — Потом будет легче. Каждый наряд по ОУ легче предыдущего, а потом это не труднее, чем… ну, не знаю, не труднее, чем заправить койку или почистить зубы.

Я напрягаюсь и внутренне готовлюсь, что малыш сейчас сорвется — разрыдается, закричит, убежит, что-нибудь в этом роде, но вижу только пустоту в его взгляде. И тогда я совершенно неожиданно срываюсь сам. Но злюсь я не на Наггетса и не на Резника, который заставил меня взять малыша в наряд по ОУ. Я злюсь на них. На сволочей, которые сделали это с нами. Мне плевать на собственную жизнь, я знаю, чем она закончится. Но жизнь Наггетса? Ему всего пять лет, чего ему ждать от такой жизни? И какого черта подполковник Вош направил его в боевую часть? Малышу ведь даже винтовку поднять не по силам! Может, они додумались готовить свои кадры к войне с младых ногтей? Тогда к тому времени, когда дети достигнут моего сегодняшнего возраста, из них получатся бездушные убийцы, в чьих венах вместо крови течет азот.

Я слышу голос Наггетса и только потом чувствую его ладонь на своей руке.

— Зомби, ты в порядке?

— Конечно, все хорошо.

Странный поворот — малыш беспокоится обо мне.

К ангару подъезжает грузовик с большой безбортовой платформой. Девятнадцатая группа загружает на нее обработанные тела. Ребята забрасывают трупы, как будто это мешки с зерном. Снова появляется темноволосая девушка. — Она тащит за плечи очень толстого мертвеца. Перед тем как вернуться в ангар за следующим покойником, мельком смотрит в нашу сторону. Отлично. Теперь наверняка, чтобы лишить нас пары очков, доложит о том, что мы отлыниваем от работы.

— Кэсси говорит, что бы они ни делали, все равно не смогут убить нас всех, — произносит вдруг Наггетс.

— Почему не смогут? — спрашиваю я; мне правда хочется узнать ответ.

— Потому что нас очень трудно убить. Им нас не по… не пере… не о…

— Не одолеть?

— Точно! — Малыш хлопает меня ладошкой по руке. — Нас не одолеть.

Черный дым, серый дым. Холод кусает за щеки, тепло наших тел заключено в комбинезоны. Зомби и Наггетс, и нависшие над нами облака, а за облаками укрылся корабль-носитель, который породил этот дым и в какой-то степени нас. Да, нас он тоже породил.

46

Теперь Наггетс каждый вечер после выключения света в казарме перебирается на мою койку. Я разрешаю малышу лежать рядом, пока не заснет, а потом переношу обратно на его место. Танк грозится выдать меня, особенно когда я приказываю ему сделать то, что он делать не хочет. Но не выдает, и я даже думаю, он втайне ждет, когда наступит время молитвы.

Просто удивительно, как быстро Наггетс привык к жизни в лагере. Хотя дети все быстро приспосабливаются, они легко адаптируются практически к любым условиям существования. Малыш не может поднять винтовку и прицелиться, но все остальное делает, и порой даже лучше других ребят. Он быстрее Умпы преодолевает полосу препятствий и быстрее Кремня усваивает новую информацию. — В группе плохо к нему относится только Чашка. Я думаю, это ревность, до появления Наггетса она была младшим ребенком в семье.

Во время своей первой воздушной тревоги Наггетс слегка психанул. Малыш, как и все мы, не знал, что в эту ночь будут учения. Но когда завыла сирена, мы поняли, что происходит, а он — нет.

Тренировка с воздушной тревогой проводится раз в месяц и всегда посреди ночи. Сирены воют так громко, что аж пол под ногами вибрирует, а ты в темноте натягиваешь комбинезон, запрыгиваешь в ботинки, хватаешь свою М-16 и выбегаешь из казармы. Сотни новобранцев бегут по плацу к тоннелям, которые ведут в подземную базу.

Наггетс завопил от страха и вцепился в меня, как обезьянка в свою мамашу. Я из-за этого отстал от группы на целых две минуты. Малыш, наверное, подумал, что боевые корабли инопланетян вот-вот обрушат на нас всю свою мощь.

Я орал, чтобы он успокоился и бежал за мной, но только напрасно драл глотку. В конце концов пришлось забросить его себе на плечо. Я бежал из казармы, одной рукой придерживая Наггетса за попку. В этот момент я думал о другой ночи и другом ребенке. Это воспоминание подгоняло меня вперед.

В лестничный колодец, вниз на четыре марша с желтыми лампами аварийного освещения. Голова Наггетса бьется о мою спину. В самом низу через бронированную дверь и дальше по небольшому коридору, через еще одну бронированную дверь, в подземный комплекс.

Тяжелая дверь с грохотом закрылась у нас за спиной. К этому моменту малыш мог уже не бояться, что его распылят на молекулы, и я поставил его на пол.

Подземный комплекс — это лабиринт из пересекающихся коридоров, но нас так часто гоняли по ним, что теперь я даже с закрытыми глазами найду дорогу к нашей станции. Я крикнул Наггетсу, чтобы не отставал, и рванул вперед. Мимо нас в противоположном направлении пробежали ребята из другой группы.

Направо, налево, два раза направо, налево и в последний коридор. Одной рукой я придерживаю Наггетса за шею.

В двадцати ярдах впереди, в тупике одного из коридоров, ребята из нашей группы изготовились к стрельбе с колена. Винтовки нацелены на решетку вентиляционной шахты, которая ведет на поверхность.

У ребят за спиной стоит Резник с секундомером в руке.

«Вот зараза!»

Мы опоздали на сорок восемь секунд. Сорок восемь секунд обойдутся в три дня без свободного времени. Сорок восемь секунд опустят нас на одно место в таблице лидеров. Сорок восемь секунд — это черт знает сколько времени в обществе сержанта Резника.

Когда возвращаемся в казарму, все слишком возбуждены, чтобы уснуть. Одна половина группы злится на меня, вторая — на Наггетса. Танк, естественно, считает, что во всем виноват я. Его худое лицо покраснело от злости.

— Ты должен был его там бросить!

— Танк, нас для чего готовят? — напоминаю я. — А что, если бы тревога была настоящей?

— Тогда его бы уже не было.

— Он член команды, такой же, как ты и я.

— Ты что, Зомби, все еще не понял? Это закон природы. Больным и слабым не место среди живых.

Танк стаскивает ботинки и бросает их в ящик, который стоит в ногах койки.

— Будь моя воля, я бы их всех в печи отправил, вместе с гадами, — говорит он.

— Убивать людей — это вроде работа инопланетян.

Лицо Танка становится темно-красным, как свекла, он бьет в невидимого противника кулаком. Кремень делает шаг к Танку, чтобы как-то успокоить его, но тот отмахивается.

— Каждый слабак, каждый больной, каждый неповоротливый, все тупые или слишком мелкие — все должны умереть! — орет Танк. — Все, кто не может драться или помогать в бою, все они тянут нас назад!

— Ну да, ну да, — саркастически говорю я. — Отбросы — в топку.

— Сила цепи определяется ее слабым звеном, — рычит Танк. — Это закон долбаной природы, Зомби. Выживают сильнейшие!

— Эй, чувак, перестань, — говорит Кремень. — Зомби прав. Наггетс — член нашей команды.

— Отвали от меня, Кремень, — орет Танк. — Все отвалите! Можно подумать, это я виноват. Как будто я за все это дерьмо должен отвечать!

Страницы: «« ... 910111213141516 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Кто-то без сомнения привесит к этой книге ярлык популяризации....
Захватывающая сказка-миф от знаменитого автора «Сыновей Ананси» и «Американских богов». Блестяще рас...
Новая реальность обретает глубину и краски. Мир познает рождение, мир познает смерть. Пуповина, соед...
Когда ты успешен, состоятелен, независим, когда ты полн...
Под Новый год Лариса получила от родной телекомпании подарок – набор красок для волос. И хотя ей как...
Эндрю Стилмен, талантливый журналист, сделал блестящую карьеру в газете “Нью-Йорк таймс”. Его статьи...