5-я волна Янси Рик
— Ну, как тебе это? — Рингер поворачивается ко мне, почти улыбка почти у нее на губах.
Я не отвечаю. Не могу. Я лишился дара речи. Нож выпадает у меня из руки. Я стою в шаге от Рингер и смотрю прямо на нее, но ее лицо исчезло. Я не вижу его через монокуляр.
Голова Рингер вспыхивает ослепительно-ярким зеленым огнем.
60
Инстинкт требует сорвать с плеча винтовку, но я этого не делаю. Я парализован шоком. Потом меня бросает в дрожь от отвращения. После отвращения — паника. И сразу за паникой — замешательство. Голова Рингер светится, как рождественская елка, за милю можно увидеть. Зеленый огонь такой интенсивный, что стирает послеобраз на сетчатке моего левого глаза.
— В чем дело? — спрашивает Рингер. — Что случилось?
— Ты светишься. Засветилась сразу, как только я вытащил имплантат.
Мы целых две минуты смотрим друг на друга.
Зеленым светятся нечистые. Я уже на ногах, держу М-16 и пячусь к двери. Снаружи Кекс и снайпер продолжают обмениваться выстрелами. Зеленым светятся нечистые. Рингер даже не пытается дотянуться до своей винтовки. Правым глазом я вижу нормальную Рингер; когда смотрю левым, она горит, как римская свеча.
— Подумай об этом, Зомби, — говорит Рингер. — Хорошо подумай. — Она поднимает руки, ладони у нее исцарапаны при падении, одна в крови. — Я засветилась после того, как ты достал имплантат. Монокуляры не фиксируют инвазированных. Они реагируют на тех, в ком нет имплантатов.
— Извини, Рингер, но это бред какой-то. Они реагировали на тех троих. Почему они светились, если не были инвазированными?
— Ты знаешь почему. Просто не хочешь себе в этом признаться. Те люди светились, потому что они не были инвазированными. Они такие же, как мы, только без имплантатов.
Рингер поднимается с пола. Господи, она такая маленькая, совсем девчонка… Но она ведь и есть девчонка? Если смотреть одним глазом — нормальная, если другим — зеленый огненный шар вместо головы. Какая из них Рингер?
— Нас собирают в лагере.
Она делает шаг в мою сторону. Я поднимаю винтовку. Она останавливается.
— Присваивают нам номера, заносят в базу. Учат нас убивать.
Еще один шаг. Я направляю ствол винтовки в ее сторону. Не целюсь в нее, просто даю знать: «Не приближайся».
— Любой, у кого нет имплантата, будет светиться, и когда они защищаются или нападают на нас, стреляют, как этот снайпер на крыше, мы только убеждаемся, что они враги.
Еще шаг. Теперь я целюсь ей в сердце.
— Не надо, — говорю я. — Пожалуйста, Рингер.
Одно лицо чистое, другое в огне.
— Так будет до тех пор, пока мы не перебьем всех, у кого нет имплантата.
Еще один шаг. Сейчас она стоит прямо напротив меня. Ствол винтовки упирается ей в грудь.
— Это Пятая волна, Бен.
Я мотаю головой:
— Нет никакой Пятой волны. Нет никакой Пятой волны! Комендант сказал мне…
— Комендант соврал.
Она протягивает ко мне руки и забирает винтовку. У меня такое чувство, будто я падаю в совершенно другую «Страну чудес», там верх — это низ, а правда — ложь. Там у врага два лица: мое лицо и его лицо. Лицо человека, который не дал мне упасть в бездну, того, кто взял мое сердце и превратил его в поле боя.
Она берет меня за руки:
— Бен, Пятая волна — это мы.
61
«МЫ — ЧЕЛОВЕЧЕСТВО».
Все ложь. «Страна чудес». Лагерь «Приют». Даже сама война.
Как же это было легко. Поразительно легко, особенно после всего, через что мы прошли. Или это было легко именно из-за того, через что мы все прошли.
Нас свезли в лагерь. Выпотрошили, а потом наполнили ненавистью, коварством и духом мщения.
После этого нас можно было выпускать из лагеря.
Чтобы мы убивали тех, кто от нас остался.
«Шах и мат».
Я чувствую позывы к рвоте. Рингер придерживает меня за плечо, пока я опоражниваюсь на валяющийся постер с надписью «Окунись в моду!».
Я заканчиваю, чувствуя, как холодные пальцы массируют мою шею. Ее голос говорит, что все будет хорошо. Я срываю монокуляр, зеленый огонь гаснет, к Рингер возвращается ее лицо. Она Рингер, я — это я, только я уже не уверен, что знаю, что означает это «я». Я не тот, кем себя представлял. Мир не таков, каким я его себе представлял. Может, в этом все дело.
Этот мир теперь принадлежит им, это мы теперь пришельцы.
— Мы не можем вернуться в лагерь, — сдавленным голосом говорю я.
Ее взгляд проникает внутрь меня; ее пальцы мнут мою шею.
— Да, не можем. Но мы можем двигаться дальше. — Рингер поднимает мою винтовку и отдает мне. — И начнем с этого сукина сына на крыше.
Но прежде Рингер избавляет меня от имплантата. Это больнее, чем я ожидал, но я заслужил экзекуцию.
— Не вини себя, — говорит Рингер, пока вырезает имплантат. — Они всех нас одурачили.
— А тех, кто не купился на обман, они называют Дороти и убивают.
— Не только их, — с горечью говорит Рингер.
Ее слова как удар кулаком в сердце. Ангар по обработке и уборке. Две трубы, изрыгающие черный и серый дым. Грузовики с трупами. Тысячи трупов каждую неделю. И каждую ночь приходят автобусы с беженцами, с ходячими мертвецами.
— Лагерь «Приют» — не военная база, — шепотом говорю я и чувствую, как по шее стекает кровь.
— И не лагерь беженцев.
Я киваю; во рту привкус желчи. Уверен, Рингер ждет, когда я произнесу вслух то, что думаю. Иногда недосказанность убивает правду.
— Это лагерь смерти, — говорю я.
В Евангелии сказано: «Истина сделает вас свободными». — Не верьте. Порой истина закрывает дверь в камеру и запирает ее на тысячи засовов.
— Ты готов? — спрашивает Рингер.
Похоже, ей не терпится со всем этим покончить.
— Мы не станем его убивать, — говорю я.
В глазах Рингер вопрос: «Какого черта?» Но я думаю о Крисе, о том, как он сидел, пристегнутый ремнями к креслу за двусторонним зеркалом. Думаю о телах на ленте транспортера, который вез их в раскаленную пасть печи. Я долго был орудием в чужих руках, с меня хватит.
— Найти и взять живым. Приказ понятен?
Рингер колеблется пару секунд, а потом кивает. Ее лицо нечитаемо, что, впрочем, неудивительно. Снова взялась за шахматы? Кекс продолжает стрелять по крыше. Скоро у него кончатся патроны. Пора.
Мы заходим в коридор. Темнота непроглядная. Идем плечом к плечу и ощупываем стены, в поисках лестницы заглядываем в каждую дверь. В вестибюле холодно, воздух спертый. Пол на дюйм залило вонючей водой, наверное, где-то протекла труба. Тишину нарушает только плеск от наших шагов. Я толкаю дверь в конце коридора и ощущаю поток свежего воздуха. Лестничный колодец.
На площадке четвертого этажа мы останавливаемся, дальше только узкая лестница наверх. Дверь на крышу взломана. Слышны хлопки выстрелов, но снайпера не видно. Язык жестов в темноте не читается, поэтому я притягиваю к себе Рингер и шепчу ей в ухо:
— Похоже, он прямо перед нами.
Рингер кивает — ее волосы щекочут мне нос.
— Так что сразу за дело.
Рингер лучший стрелок, поэтому пойдет первой. Если она промахнется, второй выстрел за мной. Мы отрабатывали такие действия сотни раз, но на тренировках нашей целью было уничтожение противника, а не его задержание. И мишень никогда не стреляла в ответ.
Рингер делает шаг к двери, я стою у нее за спиной и держу руку у нее на плече. Ветер задувает в приоткрытую дверь, этот звук похож на мяуканье или жалобный скулеж умирающего животного. Рингер наклонила голову в ожидании моего сигнала, дышит ровно. Может, она молится? Интересно, мы молимся одному Богу? Почему-то мне так не кажется. Я хлопаю Рингер по плечу, она ногой распахивает дверь и как ракета вылетает на крышу. И исчезает в снежной пелене, прежде чем я успеваю сделать два шага по крыше.
Три хлопка. Я налетаю на присевшую на колено Рингер и еле удерживаюсь на жиже из мокрого снега. В десяти футах от нас снайпер. Он лежит на боку, одной рукой держится за ногу, а другой тянется к винтовке. Когда Рингер его подстрелила, винтовка отлетела в сторону. Рингер стреляет еще раз, на этот раз в руку снайпера. В темноте, сквозь пелену снега, и попадает. Снайпер прижимает руку к груди и вскрикивает. Я хлопаю Рингер по макушке, это знак прекратить огонь.
— Лежи тихо! — кричу я снайперу. — Не дергайся!
Снайпер садится лицом к улице и прижимает раздробленную кисть к груди. Он нагибается и что-то делает второй рукой. Поблескивает какой-то серебристый предмет.
— Слизняки, — говорит снайпер, и у меня холодеет внутри.
Я знаю этот голос.
Он кричал на меня, издевался надо мной, угрожал мне, проклинал меня. Этот голос преследовал меня с первой минуты после подъема и до последней минуты перед отбоем. Он шипел, орал, рычал на меня, на всех нас.
Резник.
Мы оба узнали его. Это пригвоздило наши ноги к крыше, застопорило наше дыхание, затормозило мысли.
Благодаря этому он выгадал немного времени.
Время рассыпалось после появления Резника и теперь замедлилось, как будто энергия запустившего его Большого взрыва иссякла.
Он встает на ноги. Это занимает шесть или семь минут.
Поворачивается лицом к нам. Это как минимум десять минут.
Держит что-то в здоровой руке. Тычет в этот предмет пальцем окровавленной руки. Двадцать минут.
А потом Рингер приходит в себя. Пуля ударяет сержанта в грудь. Резник падает на колени. У него открывается рот. Вот он покачнулся и упал ничком на крышу в нашу сторону.
Время сбрасывается на ноль. Никто не двигается. Никто не говорит ни слова.
Снег. Ветер. Мы словно на вершине ледяной горы. Рингер подходит к Резнику и переворачивает его на спину. Забирает у него из руки серебристый прибор. Я смотрю на одутловатое рябое лицо с крысиными глазками и каким-то образом удивляюсь и не удивляюсь тому, что вижу.
— Несколько месяцев потратили на нашу подготовку только для того, чтобы он потом нас убил, — говорю я.
Рингер смотрит на дисплей серебристого устройства — это планшет — и качает головой. Свет от включенного дисплея подчеркивает контраст между ее бледной кожей и черными как смоль волосами. Она так красива, но не божественной красотой; в этом свете она скорее похожа на ангела смерти.
— Он не собирался нас убивать, Зомби. Просто мы застали его врасплох, и у него не оставалось выбора. И если бы он нас убил, то не из винтовки. — Она поднимает планшет, чтобы я мог увидеть дисплей. — Думаю, он собирался убить нас с помощью вот этого.
Верхнюю половину дисплея занимает сетка. В дальнем левом углу сетки группа зеленых точек. Ближе к центру еще одна.
— Наше отделение, — догадываюсь я.
— Одна точка — это, должно быть, Кекс.
— Значит, если бы мы с тобой не вырезали имплантаты…
— Он точно знал наше местоположение, — говорит Рингер. — Поджидал. И нас, по идее, уже не должно быть.
Рингер показывает две обведенные точки в нижней части дисплея. У одной номер, который мне дали после того, как меня обследовала доктор Пэм. Нетрудно догадаться, что у второй точки номер Рингер. Под цифрами светятся зеленые кнопки.
— Что будет, если нажать на кнопку? — спрашиваю я.
— Думаю, ничего, — отвечает Рингер и нажимает.
Я вздрагиваю, но Рингер оказалась права.
— Это кнопка смерти, — говорит она. — Наверняка. Подключена к нашим имплантатам.
При желании он мог прикончить всех нас. Наше уничтожение не было его задачей. Так в чем же была его задача? Рингер читает этот вопрос в моих глазах.
— Трое инвазированных — вот почему он открылся, — говорит она. — Мы первая группа на задании вне лагеря. С их стороны разумно проследить за нашими действиями в обстановке реального боя. Или в обстановке, которая показалась нам реальным боем. Им надо убедиться в том, что мы среагируем на зеленую наживку, как хорошо выдрессированные крысы. Наверное, его выбросили перед нами, чтобы он нажал на спусковой крючок, если мы поведем себя нештатно. Мы не среагировали как ожидалось, и он нас немного простимулировал.
— То есть он стрелял в нас, чтобы…
— Чтобы мы не расслаблялись и были готовы разбить каждую светящуюся башку, которая попадется нам на пути.
Из-за снега кажется, что Рингер смотрит на меня сквозь белый тюль. Снежинки садятся ей на брови, поблескивают в волосах.
— Это было чертовски рискованно, — говорю я.
— Вообще-то нет, он следил за нами с помощью своего миниатюрного радара. При нежелательном развитии ситуации всего-то надо было нажать на кнопку. Он просто не предусмотрел наихудший сценарий.
— Что мы вырежем имплантаты.
Рингер кивает и смахивает с лица прилипшие снежинки.
— Должно быть, этот гад не ожидал, что мы пойдем на него.
Она протягивает мне планшет. Я закрываю крышку и убираю его в карман.
— Наш ход, сержант, — тихо говорит Рингер, хотя, возможно, это снег приглушает ее голос. — Каким будет приказ?
Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю.
— Возвращаемся к ребятам и вырезаем у всех имплантаты.
— И?
— Очень надеюсь, что в данный момент сюда не десантируется целый батальон Резников.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти с крыши, но Рингер хватает меня за руку:
— Подожди! Мы не можем вернуться без имплантатов.
До меня не сразу доходит, но через секунду я понимаю, о чем говорит Рингер. Без имплантатов мы будем светиться в оптике у наших ребят.
— Кекс уложит нас, как только выйдем на дорогу.
— Сунем их за щеку?
Я трясу головой — вдруг проглотим?
— Надо вставить обратно, наложим повязки и…
— И будем надеяться, что не выпадут?
— И что мы их не отключили уже… Что? Слишком много надежд?
У Рингер приподнимается уголок рта.
— Может быть, это наше секретное оружие.
62
— Ни черта не понимаю, это ерунда какая-то, — говорит мне Кремень. — Резник стрелял в нас с крыши?
Мы сидим за половиной бетонной стены в паркинге: Рингер и Кекс заняли позиции на флангах и наблюдают за улицей; Дамбо сидит с одной стороны от меня, Кремень с другой, а между ними, уткнувшись лбом мне в грудь, — Чашка.
— Резник — гад, — в третий раз повторяю я Кремню. — «Приют» — лагерь гадов. Они использовали нас, чтобы…
— Заткнись, Зомби! Ты спятил, это бред параноика! — Широкая физиономия Кремня наливается кровью и становится похожа на свеклу, его сросшиеся брови прыгают вверх-вниз. — Вы убили нашего инструктора! А инструктор пытался убить нас! На задании по уничтожению гадов! Вы, ребята, делайте, что хотите, но с меня хватит. Я в этом не участвую.
Кремень встает на ноги и грозит мне кулаком:
— Я возвращаюсь к месту встречи и жду эвакуации. Это все… — Он пытается подобрать подходящее определение и выбирает «дерьмо собачье».
— Кремень, — говорю я негромко и спокойно, — отставить.
— Вот это да! Ты превратился в Дороти. Дамбо, Кекс, вы что, ему поверили? Вы не можете на это купиться!
Я достаю из кармана серебристый планшет, открываю крышку и демонстрирую его Кремню:
— Видишь зеленую точку? Это ты.
Прокручиваю картинку до его номера и выделяю прикосновением пальца. Зеленая кнопка начинает мигать.
— Знаешь, что будет, если нажать на эту кнопку?
Это одно из тех мгновений, которое не отменишь и которое до конца жизни не даст спокойно уснуть.
Кремень прыгает вперед и выхватывает у меня планшет. — Из-за лежащей у меня на коленях Чашки двигаюсь замедленно, поэтому, прежде чем Кремень нажимает на кнопку, успеваю только крикнуть: «Нет!»
Голова Кремня резко откидывается назад, как будто он получил сильный удар в лоб. У него отвисает челюсть, а глаза закатываются к потолку.
И в следующую секунду он падает, как марионетка, у которой перерезали сразу все нитки.
Чашка кричит, Рингер забирает ее у меня, а я опускаюсь на колени рядом с Кремнем. Проверяю пульс, хотя делать это совсем не обязательно. Чтобы убедиться в смерти Кремня, достаточно посмотреть на дисплей планшета. На месте зеленой точки теперь светится красная.
— Рингер, кажется, ты была права, — говорю я через плечо и забираю планшет из безжизненной руки Кремня.
Моя рука трясется. От паники. От растерянности. Но больше всего от злости на Кремня. Я еле сдерживаюсь, чтобы не двинуть кулаком в его щекастую физиономию.
— Что теперь будем делать, сержант? — спрашивает у меня за спиной Дамбо; он тоже в шоке.
— Сейчас ты вырежешь имплантаты у Кекса и Чашки.
— Я? — переспрашивает Дамбо, и его голос поднимается на октаву.
Мой, наоборот, на одну опускается:
— Ты же у нас санитар? Рингер вырежет твой.
— Хорошо, но потом-то что будем делать? Мы не можем вернуться. Куда нам теперь идти?
Рингер смотрит мне в глаза. Я уже немного научился читать по ее лицу. Уголки рта чуть опущены, значит, она напряглась, как будто уже знает, что я собираюсь сказать. А что? Может, и знает.
— Вы не вернетесь в лагерь, Дамбо.
— Ты хотел сказать, мы не вернемся, — поправляет меня Рингер. — Мы, Зомби.
Я встаю, кажется, целую вечность и подхожу к Рингер. Ветер откинул ее волосы на одну сторону, и они развеваются, как черный флаг.
— Один из наших остался в лагере, — говорю я.
Рингер резко вскидывает голову, и челка очень красиво взлетает у нее над бровями.
— Наггетс? Зомби, ты не можешь пойти за ним. Это самоубийство.
— Я не могу его оставить, — пытаюсь объяснить я, а сам даже не знаю, с чего начать. — Я обещал…
Как высказать это словами? Невозможно. С таким же успехом можно искать точку, в которой начинается круг.
Или первое звено в серебряной цепочке.
— Я уже убегал, — говорю наконец. — И больше этого делать не стану.
63
Снег. Белые точки кружат и падают на землю.
Река. Черный поток, несущий запахи человеческих испражнений и останков, скользит под низкими облаками, а за ними скрыт зеленоватый глаз корабля-носителя.
И восемнадцатилетний школьный футболист в солдатской форме, с мощной самозарядной винтовкой, которую ему выдал тот, кто прибыл на корабле-носителе. Школьный футболист в форме солдата сидит, прислонившись к памятнику настоящему солдату, который воевал и погиб с чистым разумом и чистым сердцем. Враг не смог залезть в голову этого солдата, он не подменил в его сознании добро на зло, не использовал веру человека, чтобы превратить его в оружие против человеческого рода.
Парень возле памятника не вернулся, когда ему следовало вернуться, и теперь он возвращается, когда возвращаться не следует. Потому что главное — выполнить данное обещание. Сейчас нет ничего главнее этого.
Его зовут Зомби, и, если он нарушит свое обещание, война будет закончена. Не большая война, а та, которая имеет значение, та, которая идет в его сердце.
Она идет в парке у реки, над которым кружит снег.
Я чувствую приближение вертолета раньше, чем его слышу. Меняется давление, я ощущаю это оголенными участками кожи. Потом ритмичные удары лопастей; я встаю и зажимаю ладонью пулевое ранение в боку.
— Куда стрелять? — спросила Рингер.
— Не знаю, только не в ногу и не в руку.
— Выстрели ему в бок с близкого расстояния, — посоветовал Дамбо, который успел хорошо познакомиться с человеческой анатомией в ангаре по обработке и уборке. — И вот под таким углом, а то кишки продырявишь.
— А что будем делать, если я все-таки продырявлю тебе кишки? — спросила Рингер.
— Похороните, потому что я сдохну.
Улыбка? Нет. Опять неудачно.
А потом, когда Дамбо осмотрел мою рану, она спросила:
— Сколько тебя ждать?
— День, не больше.
— Один день?
— Ладно, два. Если мы не вернемся через сорок восемь часов, значит, уже не вернемся.
Рингер не стала спорить, просто сказала:
— Не вернетесь через сорок восемь часов, я пойду за вами.
— Глупый ход, гроссмейстер.
— Это не шахматы.
По периметру парка растут деревья. Над голыми ветками появляется черная тень. Роторы стучат, как огромное сердце. Я хромаю к открытому люку, холодный ветер давит на плечи.
Ныряю в трюм. Пилот оборачивается и спрашивает:
— Где твоя группа?
Падаю на пустое сиденье.
— Уходим! Уходим!
Пилот снова:
— Солдат, где твоя группа?
Моя группа отвечает из-за деревьев шквальным огнем. Пули стучат по бронированному корпусу «Блэк хоука», а я кричу во всю глотку:
— Уходим, уходим, уходим!
От крика мышцы живота напрягаются, и каждое слово стоит мне хорошей порции крови.
Пилот набирает высоту, а потом резко накреняется на левый бок. Я закрываю глаза.
«Уходи, Рингер, уходи».
«Блэк хоук» с бреющего полета обстреливает деревья. Пилот кричит что-то второму пилоту. Вертолет зависает над деревьями, но Рингер с ребятами уже ушли по тропинке вдоль темной реки. Мы делаем еще три круга над деревьями, и в результате от них остаются только расщепленные пулеметными очередями пеньки. Пилот оглядывается в трюм, видит, что я с окровавленным боком распластался на двух сиденьях, и только тогда набирает высоту и скорость. Вертолет взмывает к облакам, парк исчезает в белой мгле снегопада.
Я теряю сознание. Слишком большая кровопотеря. Вижу лицо Рингер, и, черт возьми, она не просто улыбается, она смеется. Это хорошо. Я все-таки сумел ее рассмешить.
А еще я вижу Наггетса, малыш точно не смеется.
«Не обещай, не обещай, не обещай! Ничего никогда-никогда не обещай!»
«Я приду. Я обещаю».