Белый Дозор фон Готт Алекс

Начало конца – Неожиданный компаньон – ДНК – Черная благодать – Роковой полет.

1

Состояние Войтова было стабильным. Лёша звонил в госпиталь каждый час и никаких тревожных новостей ему не сообщали.

Спиваков не мог предположить, как именно поведет себя препарат, с какого времени начнется его позитивное воздействие. На вторые сутки, на третьи... Отложить вылет было бы непростительной глупостью, так решил Алексей. На Камчатке скоро начнется сезон ураганов и проливных дождей, погода окончательно испортится и здорово похолодает. Тогда пытаться свершить задуманное будет делом, почти неосуществимым: смерть от переохлаждения, от падения в горах, смерть в водах внезапно разлившейся реки – всё это было реально предсказуемым исходом такого путешествия. Лёша предполагал добраться в долину, проделав путь в 600 с лишним километров по земле и не доверяя воздушной дороге. Ненадежно. Вертолеты на Камчатке частенько падали, риск был неоправданным, а раз так, раз придется потратить на дорогу в заповедник несколько драгоценных дней, то необходимо было иметь их в запасе, как можно раньше вылетев из Москвы. Капельница была поставлена генералу в понедельник, в первой половине дня. В оставшееся до вылета время Лёша занимался рабочими делами в институте, и в том числе согласовал день и время утверждения препарата в госкомиссии.

– Может быть, вам что-нибудь нужно? – поинтересовался Лёша у чиновника из комиссии и удивился, услышав, как обиделся этот человек, судя по его резко изменившемуся тону:

– Послушайте, господин Спиваков, ничего мне не надо. И так на каждом углу всяк норовит полить чиновника грязью. Вы, по всей видимости, тоже считаете, что все мы сплошь казнокрады и взяточники?

– Простите меня, – пристыженно ответил на это Алексей, – я как-то не привык иметь дело с честными чиновниками, я рад, что вы исключение, и уверен, что вы не один такой.

– Исключение, хм. – Чиновник на том конце телефонной линии, казалось, задумался. – Да как вам сказать? Никакое я, конечно, не исключение, но вот... только...

– Ну, что, что? – нетерпеливо подстегнул его Лёша. – Вы давайте как-то определенней выражайтесь. Ближе, так сказать, к делу.

– Алексей Викторович, я же знаю, кто за вами стоит, чей вы человек, тоже знаю, – вздохнул чиновник, – так что, как говорится, мне «и хочется, и колется». У вас возьмешь, так потом ведь проблемы могут быть, и скорее всего они у меня будут.

– Послушайте, уважаемый! Как вас там? – Лёша нервно передернул плечами. – Вы мне скажите, что вам конкретно нужно, и покончим с этим. Я знаю, в какой стране живу и как здесь принято решать вопросы, мне также известно. Правило системы гласит: «Не подмажешь – не поедешь». У меня с вами отношения предельно доверительные. Даю вам слово, что никто ничего не узнает, тем более что мой куратор со стороны администрации президента генерал Войтов в данный момент находится в госпитале.

– Да? А что с ним? – вкрадчиво поинтересовался чиновник.

– Ничего особенного, к счастью. Подагра, – солгал Алексей. – Ну, так сколько я вам должен, чтобы вы пропустили препарат в серийное производство?

– А если я вам скажу, что мне уже заплатили за то, чтобы это случилось как можно скорее? – совершенно неожиданно спросил чиновник и вопросом своим сильно озадачил Лёшу.

– То есть как это? – удивился Спиваков. – Вы меня разыгрываете? Сейчас не до этого! Я через сутки улетаю на Кам... кхе-кхе, простите, что-то в горле запершило, улетаю в теплые страны, я хотел сказать, и мне нужно решить с вами вопрос сейчас.

– Вам знаком Михаил Петрович Глинкин?

– Разумеется.

– Он весьма усердно хлопотал за скорейшую приемку этого вашего «чуда» и в том преуспел, – совершенно честно ответил чиновник, – так что летите вы себе спокойно куда угодно. Вы же в отпуск собираетесь?

– Да-да!

– Вот и отдыхайте. Когда вернетесь, всё уже будет готово. Глинкин хочет, чтобы ваш препарат производили его заводы – это же яснее ясного. Вот и «убедил», так сказать.

– Ну, тогда все понятно, – с облегчением выдохнул Лёша. – Да пусть производят, конечно! Чем я буду куда-то тыкаться, что-то кому-то объяснять, так лучше я у Глинкина размещу заказ, и дело с концом!

– Желаю здравствовать, – откланялся чиновник.

Лёша подивился проницательности и предпринимательской сноровке Глинкина. Лишь спустя несколько минут он вдруг отвлекся от текущих дел, потер лоб и подумал: «А откуда этот Глинкин, собственно, знает о препарате?» И хотел было продолжить дальше развивать свою мысль, но тут в дверь кабинета кто-то постучался.

– Войдите! – крикнул Алексей, и на пороге возник Квак собственной персоной.

– О! Александр Кириллович! – обрадовался Лёша. – Всегда вам сердечно рад! Как вы? Как выходные?

– Пожалуй, ничего особенного. Был на даче. Смотрел старые фильмы в новом качестве, спал...

– Вот как? Старые фильмы? «Семнадцать мгновений» в цвете не пытались смотреть? – поинтересовался Лёша, который всем задавал этот вопрос, поскольку имел на его счет свое незыблемое мнение.

– Ну что вы?! Как можно?! – по-настоящему возмутился Квак. – Это же преступление, так испортить великолепный, великий фильм!

Алексей буквально просиял. Ему стало очень приятно, как бывает приятно всегда, когда вдруг оказывается, что твой собеседник и коллега – еще и твой единомышленник, и у вас с ним общие предпочтения. Это сближает.

Лёша предложил Кваку присесть, стал рассказывать ему о планах, намеченных им по возвращении:

– Первым делом, разумеется, поставки в ведушие федеральные онкоцентры. Это в наивысшем приоритете, Александр Кириллович. Затем все переходим на осадное положение, весь коллектив института будет жить тут же, на территории «Альтаира», в щитовом городке.

– Это зачем же так по-спартански? – удивился Квак.

– Затем, что я из своей поездки планирую привезти кое-что особенное, – проговорился Лёша, но решил, что уж «своему-то» можно знать, и, понизив голос, признался: – Я, Александр Кириллович, улетаю очень далеко, на Восток.

– В Японию? – удивился Квак. – Вы же говорили вроде, что летите в отпуск куда-то на юг Европы? Так, кажется?

– Нет, не в Японию, – Лёша помедлил немного, потом решил: «Ничего страшного. Он же свой. Да и вылет уже совсем скоро. Что может произойти? Обязательно надо, чтобы кто-то знал, куда я собираюсь, а то мало ли...» – Я на Камчатку лечу, – выдал свою тайну Лёша. – И не в отпуск, совсем не в отпуск. Я работать там буду, искать...

– Искать будете? – живо заинтересовался Квак. – Что же вы там собираетесь найти?

Лёша понял, что зашел слишком далеко.

– Простите, Александр Кириллович, но я верю в приметы. Хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Простите, но я не могу вам сказать. Прошу понять меня правильно.

– Ну, как вам угодно, как вам угодно, – с показным равнодушием в голосе и в жесте вяло поднятой руки ответил Квак, – я вас не неволю, боже упаси. А вы что делали на выходных, Алексей Викторович? – сменил тему коварный заместитель директора, не ожидая, что его вопрос вызовет такую реакцию: Лёша густо покраснел, прямо зарделся, пробормотал что-то невнятное, потом, словно опомнившись, взял себя в руки, и лицо его приобрело прежний оттенок.

– Если совсем честно, я слегка выпил во время банкета в пятницу, а потом прилично напился в ночь на субботу и все два дня страдал абстинентным синдромом, а проще говоря, похмельем. Я же вообще не пью. Ничего и никогда. А здесь... – Лёша махнул рукой. – Я чуть не убил себя, вот что значит монголо-татарское иго для нас, славян. Благодаря его наследию у нас в организме совершенно отсутствуют необходимые для переработки этанола ферменты, печень отказывается нейтрализовать алкоголь, похмелье жутчайшее, а доза-то, признаться, детская. Кому сказать – засмеют! Чекушка водки!

– Может, какая-нибудь некачественная водка, мало ли... Значит, на Камчатку вы, – задумчиво произнес Квак, глядя куда-то мимо Лёши и старательно изображая перед ним свою детскую мечту о дальних походах. – Эх, и я бы с вами махнул! Ведь ни разу там не был, а говорят, там красотища невероятная! Край Земли... Возьмите меня с собой? Нет, я серьезно! – загорелся было идеей Квак, про себя лихорадочно соображая: «Если он найдет что-то, там его и закопать». Но столь очевидному (для людей знающих) Квакову коварству не суждено было сбыться. Лёша сразу же и категорически ему в этом отказал:

– Простите, Александр Кириллович, но что мое, то мое. А потом, я уже давно привык быть один. Так лучше получается сосредоточиться. И кроме того, возьми я вас, кто же станет контролировать выполнение текущих дел здесь? Институт нельзя оставлять совсем без руководителя! Вспомните, что случилось с французской армией после отъезда Наполеона из Москвы.

Квак обратил всё в шутку: мирно поднял руки, показывая, что он и не смеет ни на чем настаивать и всё прекрасно понимает. Мечта – есть мечта, это такая вещь очень индивидуального пользования, нельзя ее нарушать посторонним вмешательством.

– Вот вы говорите, что привыкли путешествовать в одиночку. Позвольте задать личный вопрос? – изменил вектор беседы Квак, и Алексей кивнул: «Спрашивайте». – У вас есть друзья, подруги?

Лёша с сожалением развел руками:

– Друзья все, кто в бизнесе, кто где-то еще. Словом, в делах. А подруги... Их количество, превышающее одну, требует немало свободного времени, а также известной страсти к переменам и разнообразию в плотских утехах. Мужская, конечно, история, но я в нее как-то не попал. У меня была подруга... – Он осекся, понял, что сейчас все предметы вокруг потеряют резкость, и этот Квак, который на подсознательном уровне всегда вызывал у Алексея скрытую в тумане неприязнь, станет свидетелем его глубокой, очень личной драмы.

– Извините, я, видимо, у вас что-то не то спросил, – Квак встал, собираясь откланяться. – Всего доброго. Еще увидимся перед вашим отлетом, полагаю.

– Моя подруга умерла от рака, – медленно произнес Лёша, глядя в одну точку перед собой. – Сядьте, прошу вас. Еще на минуту. Присаживайтесь, вам говорят! – выведенный своим признанием из состояния шаткого душевного равновесия, возвысил голос Лёша. – Вот что: начинайте поставки «Salvarevitum» в клиники. У меня давно просят его ребята из онкоцентра Блохина. Дайте им, пусть берутся за дело. Кто знает, сколько жизней мы не спасем, покуда будем ждать официальной регистрации препарата? Так нельзя. Пусть они начнут.

Квак представил себе, как он придет к Глинкину, как солжет ему, что это он, лично он подтолкнул Спивакова к решению о несанкционированном распространении незарегистрированного, а значит, незаконного препарата «Salvarevitum» в онкологических стационарах. Скажет, что есть прямой смысл в том, чтобы обратиться в прокуратуру, и пусть против Спивакова возбуждают уголовное дело. «Всё, птенчик, допрыгался», – с наслаждением подумал Квак и улыбнулся так широко, как только мог:

– Разумеется, Алексей Викторович. Я так и сделаю, всё в точности исполню. Вы великий гуманист, говорю это без лести и предубеждения. Я полностью разделяю ваше мнение. Спокойно летите исполнять свою великую миссию, а я тут, на месте, позабочусь обо всем.

Лёша от души поблагодарил этого подлеца и иуду, пожал ему руку, пожелал всех благ и всего, что положено желать в таких случаях. Квак поспешил доложить о беседе Глинкину, а Лёша, набросав список необходимых ему в дорогу вещей, отправился за покупками. В магазине он выбрал здоровенный и очень удобный рюкзак, куда помещалось альпинистское снаряжение, набор консервов, утварь туриста и, разумеется, купил палатку. В оружейном магазине им был куплен карабин «Сайга», добротный армейский кинжал, высокие, чуть не до колен, ботинки на грубой подошве, теплый стеганый бушлат, шлем на случай камнепада и множество необходимых в таком предприятии вещей. Их набралось столько, что когда он вышел из очередного магазина с покупками и попытался засунуть всё это в автомобиль, то вместительный багажник «Ауди» отказался закрываться. Шофер Виктор покачал головой:

– Как вы всё это на себе попрете? Тут на глаз у вас килограммчиков шестьдесят груза. С такой выкладкой решили лазить по горам? Хотите совет постороннего? Выбросьте вот это, вот это и это, – он указывал на разные предметы, которые Лёша прежде посчитал совершенно необходимыми. Виктор продолжал: – И таким образом сократите вес вполовину. Послушайте меня, я в Афганистане в свое время много полазил по горам. Там лишние сто граммов уже ощущаются непосильной ношей, а такой вес вы просто не сдвинете с места, вам лошадь понадобится.

– Значит, куплю лошадь, – устало улыбнулся измученный непривычной для него покупательской активностью Спиваков. – Я воспитан на приключенческих романах, где авторы любили подбрасывать жертвам кораблекрушений ту или иную нужную в обиходе вещицу. Или, на худой конец, они эти вещи мастерили сами. У меня же нет для этого необходимых знаний, я привык к известному комфорту и пользуюсь, пардон за интимные детали, только трехслойной туалетной бумагой, а о том, как я все это потащу, я подумаю, когда окажусь на месте. Такова современная безбашенная молодежь, милейший Виктор.

Водитель махнул рукой.

– Одному в такое место... Взяли бы меня с собой, что ли? Мне в ваше отсутствие, чем прикажете заняться? Машину драить с утра до ночи? Или тоже в отпуск? В Туретчину? Нажирать брюхо в отеле по программе «Всё включено»? Эх, я всё бы отдал, чтобы с вами на Камчатку махнуть. Как представлю себе, что иду с рюкзаком среди такой природы, какая, наверное, в день Сотворения мира была, так просто дух захватывает! Как вы там один, Лёша? Опасно ведь...

– Ммм... – только и ответил Спиваков, размышляя над предложением своего шофера и припоминая совет Войтова. – Странно, но что-то сегодня все намереваются составить мне компанию.

– Да ладно, – с обидой в голосе ответил Виктор, – я все понимаю. Извините за навязчивость, размечтался на старости лет.

Лёше стало стыдно. Он хотел было извиниться, но... мы часто принимаем молниеносные решения, и они, как ни странно, порой оказываются правильными.

– Но ведь билетов небось уже нет, – задумчиво пробормотал Лёша, – хотя, может быть, какая-нибудь бронь...?

– Как? Значит, вы все-таки не против?! – просиял Виктор. – Нет, серьезно?! Мне можно с вами?! А билет – ерунда! У меня свояк в турфирме работает, раздобудет, спекулянтская рожа!

– Пожалуй, я действительно не донесу всё это один, – Лёша кивнул на доверху забитый багажник, – так что я только «за». А палатка у меня, она, один чёрт, двухместная.

– Ура! Сегодня лучший день в моей серой жизни! – Шофер был вне себя от радости. – Вы даже не представляете, что это для меня значит!

– Догадываюсь, – Лёша лукаво прищурился. – Свобода?

– Именно! – воскликнул шофер. – Свобода! Нет ее слаще!

2

Войтов начал подкашливать к вечеру вторника. Язвы на его груди стали выделять мутноватый гной, смешанный с кровью, и медсестре приходилось менять генералу повязку дважды в час. Его осмотрел дежурный госпитальный врач Семенов, решил, что нет ничего особенного, обыкновенный асцит, вода в брюшной полости, так и положено при раке – брюшина сдавливает легкие, отсюда и кашель. Это незаразно.

– Как вы себя чувствуете? – Врач был добряк: поправил Войтову подушку, погасил светильник на прикроватной тумбочке, потрогал лоб – нет ли температуры. Температура если и была, то совсем слабенькая.

– Да вот, кхе-кхе, кашель что-то... Замучил, ей-богу, доктор. Дали бы вы мне какую таблетку? – попросил генерал. – А то ведь просто невозможно. Спать охота: слабость, а тут еще и кашель, чёрт его задери, кхе...

– Таблетку вам? – Доктор смешно поморщился, словно от щекотки, смешно открыл рот и сам закашлялся, да так, словно был он заправским курильщиком и такие приступы кашля были для него нормальным явлением.

– Таблетку медсестра принесет... сейчас, – доктор, непрестанно кашляя в кулак буквально выскочил из палаты генерала, сквозь кашель приказал сестре дать Войтову мочегонное и быстро прошел в ординаторскую, где несколько врачей заняты были каждый своим делом. Кто-то заполнял историю болезни пациента, кто-то занимался иной бюрократией, столь обычной в любой врачебной (и не только) деятельности, а кто-то просто читал газету. Здесь кашляющий доктор с трудом остановил свой приступ с помощью двух чашек горячего чая с медом, любезно принесенного из дома одним из коллег.

– Доктор Семенов, у вас инфлюэнца? – шутливо спросил его доктор Хайт.

– Понятия не имею, – пожал плечами Семенов, – должно быть, аллергическое проявление. Меня чуть наизнанку не выворотило, простите за подробности.

Время шло к полуночи. Опустела ординаторская. Доктора разошлись по своим отделениям, подкашливая. Их не особенно беспокоило собственное самочувствие, тем более что приступ кашля был единовременным, легко снимался с помощью традиционных средств и рецидива не имел.

В течение ночи со вторника на среду приступообразный кашель в той или иной мере испытали все сотрудники и пациенты госпиталя, поэтому ночь в учреждении прошла беспокойно. А наутро медсестры, врачи, охранники, водители «перевозок», сменившись, вышли за ворота госпиталя, и вместе с ними пришла в город тихая и быстрая смерть.

...Петр Никитич Войтов – отставной генерал, умер в ту минуту, когда шасси борта номер 827 втянулись в фюзеляж принадлежащего «Аэрофлоту» «Боинга», уносившего в небо задумчивого и озабоченного не покидающим его тревожным предчувствием Лёшу и его теперь уже не водителя, а напарника и компаньона в путешествии Виктора. В госпитале никто и не подумал звонить в НИИСИ, так как никто ничего не знал, а медсестра «устроившая» тогда Алексею капельницу с физраствором, была настолько озабочена состоянием своего здоровья, что даже и не вспомнила про тот случай. У нее внезапно начались сильнейшие головные боли, которые ненадолго отступали лишь после приема нескольких таблеток обезболивающего, причем каждый раз его нужно было всё больше, а в восемь часов вечера медсестра упала прямо в коридоре отделения, да так и осталась лежать неподвижно. Ее госпитализировали с подозрением на инсульт, спешно сделали томограмму черепа и убедились, что никакой инсульт здесь ни при чем, а всему виной опухоль.

– Так выглядит рак мозга, – посмотрев на снимок, определил специалист, выполнявший исследование, и... закашлялся.

Медсестра умерла спустя двадцать восемь часов после незначительного приступа кашля. Ее организм сопротивлялся удивительно долго. Доктор Семенов скоропостижно скончался всего через десять часов, и вскрытие выявило причину смерти – рак легкого с обширными метастазами в различные органы. Врачи, с которыми он контактировал в ординаторской, все до единого умерли примерно в одно и то же время, причем двое – от рака желудка, один – от рака печени, а причиной смерти доктора Хайта стал рак предстательной железы. Заболевание протекало у них с молниеносной скоростью, в кратчайший срок пройдя все стадии от начальной до четвертой степени. Пышущий здоровьем доктор Хайт – добродушный толстяк весом под сто двадцать килограммов за восемь часов буквально «усох» на глазах, кожа его из розовой и гладкой сделалась бледно-зеленой, гемоглобин упал до предельно низкого уровня. Подобные симптомы присутствовали у всех умерших странной смертью, и количество этих случаев, первоначально не вызывавшее никаких опасений, к вечеру среды по московскому времени достигло тысячи двухсот сорока восьми человек. Самолет Спивакова пролетал в это время над Уральским хребтом, пересекая в воздухе незримую границу Европы и Азии. Лёша читал английский медицинский журнал, Виктор решал кроссворды из сборника, купленного в аэровокзале. Оба не знали и не могли знать, что в Москве, теперь уже повсюду, кашляют люди. Кашляют гуляки в ресторанах, машинисты и пассажиры метро, офисные служащие, милиционеры, кашляют школьники, депутаты Госдумы, продавцы и кассиры магазинов, рабочие на стройках, автомобилисты. Кашляют прохожие, пассажиры электричек и поездов дальнего следования, отошедших с московских вокзалов, пассажиры самолетов внутренних и международных авиалиний, вылетевших из московских аэропортов, дальнобойщики...

Сперва никто не придавал этому значения. Подумаешь, какой-то там кашель! Аптеки испытали настоящее паломничество кашляющих людей, просивших дать им «что-нибудь от кашля». Как правило, после единственного приема любого средства кашель переставал мучить своего невольного владельца, и тот сразу же забывал о неприятных ощущениях с тем, чтобы в полной мере начать испытывать их, но теперь уже в виде внутренних болей: сперва почти неощутимых, а спустя несколько часов непереносимых без уколов обезболивающего наркотика. В ночь со среды на четверг «Скорая помощь» Москвы перестала справляться с количеством вызовов, и оператор по телефону предупреждала звонивших, что ждать бригаду им придется не менее часа, так как творится что-то неописуемое. Количество свободных мест в больницах стремительно сокращалось...

3

Еще в самом начале работы над «Salvarevitum» Алексей пошел по пути исправления дефекта кода ДНК, получаемого, как правило, еще при зачатии человека. ДНК несет в себе программу нашей жизни, разумеется, не настолько подробную, в которой было бы прописано всё, что произойдет с человеком, вплоть до бытовых событий и личных переживаний, но вот что касается заболеваний, которые человеку предстоит пережить, то все они уже заранее заложены в программу, и возможность прочтения кода ДНК, или Генома, может показать, как на ладони, все людские болячки, и в том числе, конечно, рак.

Получив при рождении программу, человек, помимо своего желания, начинает ее исполнять, называя эту программу своей судьбой. Всё то неприятное, что происходит с его здоровьем, человек привык объяснять чьим-нибудь посторонним воздействием, тогда как его гипоталамус, постоянно проверяющий состояние организма, уже имеет от ДНК самые четкие инструкции на случай любого изменения в крови и в системах организма. Как только этот «аналитический центр» понимает, что складывается благоприятное для развития той или иной болезни условие, он немедленно и безжалостно запускает механизм развития недуга. Если угодно, то этот самый гипоталамус представляет собой систему людской самоликвидации, и воля Божья входит в человека через него, ведь программа «судьбы» заложена в нас нашим родом, в котором каждый из предков добавлял что-то от себя. Боги ведут человека по пути, который он выбирает, и на пути этом человек может ускорить или замедлить выполнение своей программы, по сути, самостоятельно решая, когда ему умереть.

Есть человек и есть люди. Человек-одиночка, люди-толпа. Одиночке и проще, и сложней. Проще в выборе своего пути. В людях толпы добра не в пример меньше, чем зла. И вот, когда масса зла в людях толпы, в человечьем стаде, начинает превышать допустимые богами нормы, то происходят катастрофы, войны, стихийные бедствия и эпидемии, размах которых напрямую зависит от концентрации зла в людях толпы. И тогда серп Мары жнет колосья человеческих душ без всякого предела, уменьшая тем самым количество зла и возвращая мироустройство на путь гармонии: тонкой границы, пролегающей меж двух путей: Шуйного и Десного, путей, которыми идет человечество...

Одиночке проще маневрировать. Тот, кто не стремится слиться с толпой, быть таким же, как все: одеваться, как все, есть то, что все, смотреть, читать и, наконец, думать, как все, имеет в этой жизни больше шансов на то, что его гипоталамус не запустит механизм самоликвидации и Мара не срежет своим лунным серпом янтарный колосок одинокой жизни. Одиночка – это изгой, которого люди толпы считают отверженным и несчастным, но счастье человека-одиночки в его свободе выбора пути и в возможности влиять и на собственную жизнь, и на жизнь толпы, умерщвляя внутри себя самый главный, самый ужасный человеческий грех, страшнейшее из зол, бич человечества – людской эгоизм, или, наоборот, умело пользуясь этим бичом во имя цели, достижение которой кажется человеку-одиночке счастьем, а для толпы – горем.

Все беды от того, что никто не знает, в чем именно нуждается человечество, а нуждается оно лишь в любви. Любовь – вот высшая цель, достичь которую на уровне толпы, когда каждый в ней старается только для себя, живет только для себя, пестуя свой эгоизм, увы, невозможно. А значит, мир людей, которым не нужна любовь, обречен...

Сам того не желая, стремясь спасти людей толпы, желая блага своему ближнему и движимый самым искренним человеколюбием, Алексей Спиваков стал орудием в руках сил грозных и непостижимых, обративших мечту всей его жизни в кошмар человечества. «Salvarevitum» – препарат, который должен был подавлять импульсы гипоталамуса и консервировать ошибку кода ДНК, после резкого изменения своих свойств в температурной камере стал выполнять в точности противоположную функцию: он, словно турбина, молниеносно раскручивал механизм действия ошибки кода, вызывая к жизни нечто такое, чего никогда прежде не знало человечество: вирусный рак, передающийся воздушно-капельным путем. Стремительно мутировав в организме Войтова, болезнь вырвалась наружу, а поскольку никакого средства против нее не было, эпидемия, с инкубационным периодом в несколько часов, стала распространяться повсеместно и с невероятной быстротой. В течение ночи со среды на четверг в Москве этой безымянной заразой заболело около двухсот тысяч человек, и это было только началом величайшей трагедии, сценой для которой спустя короткое время стал весь земной шар.

4

Когда Квак доложил Глинкину о точной цели «отпускной» поездки своего молодого начальника, тот выслушал его очень спокойно, словно ему всё было известно заранее. Откуда же было знать Кваку, что незадолго перед тем Невзор с Михаилом Петровичем крепко повздорили, результатом чего стало некоторое «умственное омоложение» Глинкина до уровня примерно трехлетнего малыша.

Случилось всё накануне, когда после изготовления вакцины по рецепту Невзора Глинкин вдруг полностью осознал свою роль во всей этой ужасной, неумолимо надвигавшейся на человечество беде. Он сильно распереживался, опасаясь за судьбу своих детей, каялся, говоря, что его собственная мать деяний своего сына не одобрила бы, чем вызвал острейшую неприязнь со стороны колдуна.

– Мне твои стенания надоели, – заявил Невзор без обиняков, – маму свою сюда приплел, которая бы тебя прокляла, коли была бы жива сейчас. Все эти ваши «если бы да кабы», помноженные на запоздалые муки совести, просто отвратительны! Выбирай, червяк, или ты прекратишь ныть, как последняя баба, и мы вместе пойдем дальше во имя Навьей власти Мары, либо я сотворю с тобой нечто такое, что превратит тебя в овощ.

– То есть? – мрачно спросил Глинкин. – Что это означает?

– Это «означает», что для поддержания функций твоего тела твоему разуму достаточно самой малости. Того, чтобы только управлять естественными потребностями, и не более. Ты хочешь на шестом десятке впасть в детство?

– Я лучше напьюсь, – еще больше помрачнев, решил Глинкин, – испытанный способ для таких мерзавцев, как я.

– Странные вы существа, люди, – задумчиво отозвался Невзор после некоторой паузы, – полощет вас, как белье на ветру, развешенное поутру, на юру, какой-нибудь дурой, похожей на кенгуру. Ваша совесть, которая просыпается в самый неподходящий момент, не раз преподносила неприятные сюрпризы, и тому в истории немало примеров. Не надо пить, мне это будет сильно мешать. Я существую в твоем теле, и алкоголь не позволит мне контролировать ситуацию.

– Вот и хорошо, – огрызнулся Глинкин и достал было бутылку и стакан, но голос колдуна остановил его на полпути к желанному глотку.

– То, что ум твой насыщает, пусть иссякнет. Костер разума потухнет, и останутся лишь угли, те, что еле рдеют. Слабоумье – твой удел отныне. Спит твой разум сном холодным, неживым. – В голове магната раздался звук, похожий на звонкий щелчок сухих пальцев, и Глинкин с недоумением уставился на стакан в своей руке.

– Стякань, – сказал он и позвал: – Мамаська, у миня стякань!

– А ты был шепелявым мальчонкой, – насмешливо заметил колдун. – Придется тебе говорить моим голосом, а то тебя совершенно перестанут воспринимать всерьез, решат, что ты впал в детство, что не совсем верно. Ты стал обыкновенным малышом-дауном, а я занимаю твой мозг целиком, позволяя тебе существовать в самом дальнем его уголке. Сиди там и не мешай мне создавать новый мир, червяк.

Вот что произошло и о чем не знал и не мог знать услужливый Квак, вбежавший к нанимателю с докладом:

– Улетает! Летит на Камчатку! – завопил он.

– Ясно, – спокойно отозвался Невзор. – Значит, не долетит.

– Уберете его здесь? – облизал губы Квак, представляя себя сидящим в директорском кресле.

– Это неэффектно, – размышляя над чем-то, ответил колдун. – Его насильственная смерть, наступившая здесь, в Москве, может каким-либо образом помешать всему делу. Я не вижу, как именно помешает, но я чувствую это. Всё должно выглядеть так, словно это несчастный случай.

– То есть это значит, что...? – Квак растерянно смотрел на не перестававшего удивлять его магната. – Но каким образом? Ведь это какой-то детектив получается, кино!

– Решая одну великую задачу, приходится решать также множество мелких. Эта задача не из числа сложных. Есть специально обученные люди, они ее и решат, – равнодушно ответил Невзор. Оставалось несколько часов до смерти Войтова, до начала эпидемии, и, подойдя к окну, колдун прошептал: – Как же я хочу, чтобы солнце вновь стало черным!

Он повернулся к Кваку:

– У меня на столе список с адресами десяти тысяч человек, которые мне еще понадобятся. Возьмите и потрудитесь обзвонить первую сотню из этого списка и пригласите этих людей сегодня к полуночи в песчаный карьер возле деревни Черная Грязь. Это рядом с Москвой, по Ленинградскому шоссе, – пояснил колдун, – там места хватит всем. Из этих ста человек каждый оповестит еще по сотне и таким образом все будут знать о нашем сборище, кому о нем знать полагается.

– Но... Я не секретарь, Михаил Петрович, – возмутился было Квак. – Может быть, вы лучше поручите это какой-нибудь девке с длинными ногами, хорошо поставленным голосом и куриными мозгами?

– Не заставляйте меня спотыкаться о ваш труп на самом финише, – не меняя тона, посоветовал Кваку колдун. – А то ведь я в два счета внушу себе мысль, что вы мне больше не нужны. Я не люблю, когда мои указания не выполняются беспрекословно.

Квак, схватив со стола отпечанные листы, рассыпаясь в извинениях, выполз из кабинета. «Но как он изменился, он стал совсем другим», – крутилась в голове доносчика трусливая мыслишка.

...Квак был поражен – никто из людей, указанных в списке, не только не удивился странному предложению, но особенно чувствительные натуры отвечали какими-то нелепыми междометиями: «ма», «ра», «гой» и тому подобными, после чего бросали трубку, даже не выслушав адрес. То были родноверы Шуйного пути – публика разная по уровню достатка и положению в обществе. Никто из них не ответил отказом...

5

Глубокий песчаный карьер, в котором еще продолжали добывать песок и щебень, расположенный в двух километрах от деревни Черная Грязь, что в нескольких километрах от Москвы по Ленинградскому шоссе, к двенадцати часам всё той же, столь богатой событиями ночи со среды на четверг, оказался полностью забитым людьми. Перед входом неколько десятков волонтеров раздавали пришедшим небольшие свертки. Каждый сверток содержал одну ампулу с вакциной против заразы, уже начавшей к тому времени уносить людские жизни, и один шприц.

Квак стоял в первом ряду, плечом к плечу с каким-то клерком и женщиной безумного вида, облаченной в расшитые черным бисером длинные одежды, сшитые из мешковины. Позади себя он ощущал океан людской толпы, пришедшей сюда ради единой цели и во исполнение единой воли. Ровно в полночь на краю карьера появился Невзор, что вызвало у собравшихся экстатический вопль, полный животного восторга. Клерк рядом с Кваком бесновался, вопя что есть мочи, безумная женщина голосила, закатив глаза так, что были видны лишь ее белки – страшное зрелище.

Невзор резко вскинул руки, и воцарилась тишина, в которой громом раздались слова торжествующего в своем величии колдуна:

– Принесем, братья, клятвы Маре и Велесу, богам нашим, ожидающим нас впереди, в конце нашего пути и в начале пути нового, славного, нам дарованного! Зажжем черные свечи, дабы очистить воздух их священным мертвым пламенем!

– Гой-Черна-Мара-Мати! Гой-Велесе-Черен-Отче! – раздался гул десяти тысяч голосов. Квак увидел, что его соседи достают из карманов свечи, сделанные из воска с добавлением сажи. «Дайте и мне свечку», – попросил он у клерка, не решившись обратиться за тем же к безумной женщине. Клерк молча подал ему свечу, поднес свою, и в руке Квака появилось маленькое пламя. Свеча горела неровно и страшно чадила. То ли поэтому, то ли была еще какая-то причина, но пламя ее было действительно темным, словно впитывающим свет, а не дающим его. Невзор протянул руки к полной Луне и, взывая к ночному светилу над головой и к толпе у своих ног, произнес:

– Мара, Владычица наша, пришла в наш мир! Настало наше время. Кощное время! Путь Шуйный привел нас к последней битве! Отсечем голову своим сомнениям, принесем Богам Велесу и Маре в жертву свои страхи, мороки и маету сердец наших! Положим наши отрубленные головы на черный алтарь Мары, на черный камень, на белый плат!

Толпа гудела, и земля дрожала под ногами, а с рваных краев карьера струйками стекал песок. Невзор продолжал свою проповедь, за единственное слово из которой во времена инквизиции его подвергли бы самым ужасным пыткам, какие только можно себе вообразить. Колдун встал на колени и обратил свое лицо к затянутому черными тучами ночному небу. Тотчас поднялся сильнейший ветер, едва ощущаемый в карьере, дно которого было на много метров ниже уровня земли. Небо расчистилось, и все увидели огромную Луну, на желтом диске которой явственно проступил образ женского лица с закрытыми глазами. Казалось, веки ее трепетали, Черная Богиня готова была вот-вот проснуться. Все язычники в едином порыве опустились на колени, протянув руки к ночному светилу. Воцарилась тишина, в которой голос Невзора звучал мощным набатом, обжигая сердца холодной гордыней:

– В конце пути, когда с опустевших храмов и алтарей ложного Бога вмиг спадет облупившаяся позолота, на протяжении тысячелетий принимавшаяся самовлюбленными дураками за блеск его величия, тогда из страхов толпы, из глупости ее и предрассудков, из засохших ветвей непостигнутого глупцами знания, из их ядовитой лести и проклятий, что изрыгают они на всех инакомыслящих, не считая нас с вами за подобных себе, из их страха перед всем тем, что не может никогда быть постигнуто человеческим рассудком, родится безжалостный Навий Змий, который пожрет каждого, кто так долго блуждал в чаще собственных заблуждений и ложной веры!

– Да будет так! – разом вскричали десять тысяч глоток.

– За Огненной Рекой, за Калиновым мостом, который стережет Великий Змий, ждет нас тот, кто Владычествует в Смерти от начала времен! – продолжал Невзор свою страшную проповедь, и торжествующий его голос отражался от высоких краев этой огромной дыры в земле, многократно усиливался эхом до оглушительных нот. – Следуйте своей стезе на Шуйном пути! Будьте готовы потерять всё! Никогда не оглядывайтесь назад! Достигнув цели, смеясь, откажитесь от нее, дабы ничто, кроме воли Черного Бога, Кощного Владыки, Мары-серпоносицы, не водило вами! Вы молились тайно, в Навьих местах, униженно пробираясь на кладбища под покровом ночи, но теперь настало время выйти в белый день, сделав свет его багряно-черным! Делайте то, что угодно Навьим Владыкам!

Пейте священные яды Велеса!

Крушите закон неправедный всюду, где видите от него притеснения!

Будьте готовы отдать жизни свои Кощному Владыке!

Приносите в жертву плоть и кровь врагов наших!

Причащайтесь родовой кровью братьев ваших!

Творите темную волшбу!

Уничтожайте повсюду врагов наших оружием железным и силой темной воли!

Не думайте о добре и зле, ибо их не существует!

Пребывайте в ярости воинской!

Потакайте силам и желаниям плоти!

Вступайте в связь друг с другом, ибо род наш дoлжно множить!

В обрядах своих используйте черепа и кости людские!

Отверзните Навьи врата! Рдных Богов на пир призовите победный!

Охваченная экстазом толпа бесновалась. Квак, не отдавая себе отчета в том, что он делает, раскачивался из стороны в сторону, издавал звуки, схожие с рычанием зверя, беспорядочно размахивал руками, при всем этом чувствуя, как все его тело, душа, разум охватывает схожее с наркотическим ликование. Рев стоял над глубоким карьером, и зарево от тысяч черных свечей поднималось до самых небес, отражаясь в лунном лике женщины с закрытыми глазами – Мары Кощной и Навьей, чья власть в лунном свете безмерна.

– Люди белые да сгинут в пучине мора вселенского! – воскликнул Невзор. – Дабы отличать мы могли друг друга, да пройдем через чин омовения черной водой, даром Черной Владычицы нам, ее верным слугам! Возблагодарим Мару за то, что Она выбрала нас для служения своего! Расступись, сыра земля!

Квак с нарастающим ужасом почувствовал, как почва под ним пришла в движение и сквозь укатанное самосвалами и гусеницами мощных экскаваторов дно карьера стала просачиваться черная, с сернистым запахом, вода. Квак хотел было вскочить с колен, но, увидев, что такое желание возникло только у него, вставать не решился. Все, кто был в тот глухой час в карьере, принялись черпать грязную черную воду гортями и омывать в ней свои лица. Многие мужчины и женщины, раздевшись по пояс, брызгали этой водой на себя и друг на друга, словно резвились на морском пляже. Некоторые и вовсе, раздевшись догола, падали в студеную грязь и вертелись там, изворачивались, будто собаки. После омовения в грязной ледяной воде их кожа становилась черной, словно у нубийского негра. Таков был обряд посвящения в Черную Рать Мары для всех, кто верил в Нее и жаждал Ее прихода.

Тут Квак заметил, что тот, кого он знал, как Глинкина, смотрит именно на него: взгляд изумрудных глаз прошивал тьму двумя инфернально-зелеными лучами. В голове Квака прозвучал немой приказ: он вместе со всеми послушно наклонился и погрузил в черную воду лицо...

6

Они летели пятый час. Спиваков начал клевать носом, но постоянно просыпался от света и посторонних звуков, от тесноты. Он вообще в любом месте, кроме родного дома, засыпал очень тяжело, а в самолетах заснуть у него никогда не получалось.

– Интересно, над чем мы сейчас пролетаем? – сквозь зевоту задал он Виктору вопрос, но тот лишь пожал плечами.

– Честно говоря, не знаю. Надо у стюардесски спросить.

– Сибирь-матушка! Простите, что в разговор ваш влезаю. Просто услышал, что товарищ ваш интересуется. Должно быть, под нами давно уже Якутия, если самолет северным коридором летит, – промолвил пассажир, сидевший перед ними, а теперь вставший и пытавшийся отыскать что-то в своей ручной клади. Это был совсем уже пожилой человек, одетый очень просто, весь седой, с аккуратно подстриженными усами и бородой, с пышной копной белых волос. Глаза у него были василькового цвета, смотрели по-доброму.

– Спасибо вам большое, – хором поблагодарили Алексей и Виктор.

Незнакомец кивнул и сел на свое место.

– А вы что не спите? Иззевались вон весь, – Виктор с сочувствием посмотрел на своего молодого шефа.

– Не могу, – признался Лёша. – Нервы ни к чёрту, мысли всякие лезут. Тревожно мне как-то, хотя летать не боюсь. Не знаю, в чем дело.

– Выпьем? – Виктор подмигнул Лёше, достал из рюкзака термос, поставил на откидной столик.

– Вы водку в термосе от жены прячете? – посмеялся Спиваков над шофером. – Уберите, я ее не переношу после того, что недавно со мной случилось.

– Да вы что, Алексей! Какая еще водка? Это чаек, только он не простой, а наш, «альфовский», армейский. В нем сорок две травки заварены и еще кое-какой секрет в составе имеется.

– Экстракт портянки? – Лёша понял, что зло пошутил, хлопнул себя ладонью по губам. – Извините, просто мне действительно не по себе, вот и несу всякий обидный бред. Простите, ради бога.

– Да ерунда, – отмахнулся Виктор. – Какие обиды между путешественниками! Устали вы, вот вам и не по себе. Все тревоги от бессонницы, когда мозг шалеет и никак не может отключиться. А чай такой, что спать не будет хотеться минимум сутки, и на сердце он не действует.

– Так не бывает, чтобы не действовал, – вздохнул Лёша, – за всё в этой жизни приходится платить, в том числе и за бодрость, даруемую чаем.

– А вы попробуйте, – Виктор открутил пластиковую крышку, осторожно налил густой, дымяшийся чай брусничного цвета. Попросил у стюардессы стакан для себя.

– Ну, будем жить?

– Вне всякого сомнения! – воскликнул Лёша. – А враги пусть не дождутся!

Чай оказался с привкусом можжевеловых ягод и крыжовника. Было в нем такое количество всего-всего, и оказался он настолько неожиданно вкусным, что Лёша от удовольствия даже глаза прикрыл и прищелкнул языком:

– Фантастика какая-то! Вам пора бизнес открывать. Никакой глинтвейн и в подметки вашему чаю не годится! И действительно: бодрит невероятно! – Он подумал немного и предложил: – Знаете, когда вы меня возите, это как-то не принято между пассажиром и водителем, нужна дистанция, так сказать. А теперь мы с вами коллеги по приключениям. Я к тому, что можно перейти на «ты»?

Виктор обрадовался.

– Я, вот честно, давно хотел вам предложить, да всё как-то стеснялся. Вы правы, там, – он ткнул пальцем в пол, – я свою работу делаю, а вы – свою, так что на «вы» – это и вежливо, и правильно, а здесь... Привет тебе, Алексей. – Он протянул руку, и Лёша ее пожал:

– Привет тебе, Виктор. Может, еще по чайку? За новый, так сказать, формат общения?

– Согласен, – Виктор разлил чай. – Ну, доброго нам с тобой здоровья и долгих лет жизни!

– Живы будем, не помрем, – ответил Лёша, и в этот самый миг самолет с небывалой силой тряхнуло, раздался громкий хлопок, и разом погасло всё освещение. Тут же завизжала какая-то женщина: «Падаем, караул!», и ее вопли подхватил, казалось, весь салон, началась страшная паника. Кто-то вскочил со своего места и с дикими криками метался по салону, сталкиваясь с такими же, как и он сам, до полусмерти напуганными пассажирами. Кто-то беспомощно сидел, не в силах даже приподняться на ватных ногах, кого-то ужас поверг в обморочное состояние. Лёша почувствовал, как самолет накренился сначала на правый бок, а потом нос его опустился, и воздушное судно понеслось к земле, не в силах уже держаться за воздух на своих серебряных крыльях. В багажном отделении сработала подложенная головорезами Глинкина пластиковая бомба, подброшенная в самолет во время загрузки багажа в аэропорту, и теперь в фюзеляже «Боинга» зияла дыра, диаметр которой стремительно увеличивался.

– Виктор, что с нами?! Мы падаем?! – успел крикнуть Лёша и в ответ услышал сдержанный голос боевого офицера не раз смотрящего Маре-Смерти в глаза:

– Судьба, сынок. Держи меня за руку, вместе и помирать легче.

Последнее, что увидел Алексей перед тем, как его сознание отключилось и сам он провалился в темную пучину небытия, было лицо того самого пассажира преклонных лет. Он улыбался и что-то говорил, но Лёша, как ни старался, так и не смог разобрать его слова.