Белый Дозор фон Готт Алекс
– Стезей Прави небесной идти,
– Правду утверждать, а кривду корчевать,
– Блюсти души и тела чистоту, в помыслах и свершениях быть праведными.
– Родную Мать-Землю защищать и беречь, богатство Руси преумножать,
– Свято чтить Родных Богов и предков своих,
– Детей своих именами родовыми называть, ибо имя чужеродное, что проклятие,
– Горю чужому не радоваться,
– Не злословить друг друга и не поносить и в глаза и за глаза,
– Не брать мужьям жен с кожей черною, кровь рода своего не губить, а брать жен с кожей белою и род свой в чистоте держать, с честью ветвь Родовую продолжив,
– Женам одеяний мужских не носить, дабы не утерять женственность свою,
– Уз союза семейного не рушить,
– Чада во чреве матери не убивать,
– Не пить много питья хмельного, в питье знать меру, дабы образ человеческий не потерять, родными богами данный,
– С Природой в ладу быть,
– Жить по совести,
– Заботиться о сородичах, как о себе,
– В хотениях плотских соблюдать умеренность и чистоту,
– Мужу заботиться о жене своей, а жене – о муже своем, родителям о детях в их младости, а детям о родителях в их старости,
– Трудиться честно во славу Рода своего и Родной Земли.
Нашли они чистый луг, вырыли землянки, покамест крепкого жилья не построили, чтобы только было где от непогоды укрыться. Охотой промышляли, сети на рыбу ставили, под хлеба поле распахали. Чтобы всё росло да работа спорилась, поставили на горе Хоромы Боговы – капище Перуново с Чурами Богов Родных. Перунов же Чур наибольшим был, как бога особенно почитаемого в общине. И пошла у них нормальная жизнь, покуда не приключилась с Рогнедушкой та беда великая, да не стал посреди деревни омут бездонный, черный, с гнилой водой, что на Луну полную дыбилась, словно бы тот, что остался в глубинах омутных, пронзенный своим же посохом, силился выбраться наружу. Однажды, когда в полнолуние особенно бесновалась вода и раздавался из водных глубин рык звериный, вспомнила Рогнеда о даре Вышаты – ветке зеленой с его посоха. Взяла она тогда ту ветку и в омут бросила!
Тотчас всё стало спокойно, тихо, и уже не было более волнений воды при Луне. А по весне, когда снег сошел, увидели общинники, что иссох омут, а на месте его растет мал-дуб саженец. Стали гадать, что же теперь делать им, ведь дуб – дерево темное, не к добру вырос он, да еще и на таком месте. Был в Роду Рогнеды один умом прискорбный парень, которого никто никогда не трогал, не насмехался над ним, а в трудную минуту к нему обращались, ибо считали его вещуном, что он-де от богов речи свои говорит и велит родичам своим, что тем делать, от них же волю богову людям сообщая. Парня того звали Благолеп. Был он росту невысокого, в плечах узок, в спине крив, в ногах слаб и в руках – тож. Кадык у него выпирал, ровно у петуха шпора, глаз левый был с бельмом, а правый косил. Когда Благолеп куда шел, то всяк ему дорогу уступал, ибо сильно он при ходьбе размахивал руками и всё что-то говорил, а что и не разобрать было.
Однажды подошел Благолеп к дубу и упал перед ним, как подкошенный. Тогда все подумали, что кончился блажной, помер. Ан нет! Зашевелился, встал, и увидели все, что лицом он как будто преобразился: просветлел, в глазах ум-разум заиграл. Протянул Благолеп руки к Солнцу и сказал:
– Внутрь Белого Града ведут врата Света. Не найдем их – смертию лютой раньше срока нашего все в один час поляжем от рук злодейских. Уходить нам надо. Найдут нас здесь псы князя Киевского. Жен снасильничают, мужей избьют, детишек в полон возьмут, стариков огнем выжгут. Лишь в Граде Белом, что на острове привольно раскинулся у слияния Великих рек, обретем мы жизнь вечную, невластно станет время над нами. На Полуночь путь наш в Беловодье заповедное, где жизнь дивная, другим недоступная. В Северный Край, в Прародину предков, в Землю Древнюю, Мудрых Обитель. Лишь там покой Вечный обретем, ибо время там невластно над плотью и душой.
Общинники, окружив Благолепа, молчали, потрясенные его речью. Верить ли ему? А блажной всё говорил, расписывал красоты неведомой земли. Велел тотчас же сбираться...
Но куда идти, коли только быт наладили?! С соседями жили в мире, община крепла, многие жены родили или были на сносях, избы рубились крепкие, да и далеко отсюда собака-князь Киевский, нет на здешних землях князей, вольные здесь живут племена вятичей. Принялись тогда родовичи спорить: жарко, до хрипоты. Кто говорил, что блажной прав, кто ни в какую его словам верить не хотел. И вот в самый разгар спора послышался со стороны будто бы хрустальный перезвон, и все замерли, словно охолонили спорщиков из купели ледяной.
Рогнеда посмотрела в ту сторону, откуда приближался звон, и радостно воскликнула:
– Вышата! Вышата идет к нам!
– А коли вы никак в путь не сбираетесь, то что же мне остается? – ворчливо вымолвил Вышата, войдя в общинный круг, приблизился к блажному и погладил того по голове.
– Благодарю тебя, Благолеп-жаворонок за призыв твой. Предтечей ты моей побывал. Сбирайтесь скоро, дружина князя Киевского отсюда в трех днях. Всё на своем пути жгут, крушат, разоряют. Огнем и мечом на вас идут. Поведу я вас так же, как когда-то водил народ Египетский, – загадочно произнес Вышата.
– Куда же идти нам, честной отче? – спросил кто-то из общинников. – Не знаем мы пути в Беловодье. Не знаем и того, в какой оно стороне!
Вышата оперся о свой посох, устало склонил седую голову.
– Путь в Беловодье открыт только волхвам, и только они могут оттуда выйти. Беловодье – мой дом родной. Проведу вас так, как сам знаю. Берите самое нужное, не держитесь за скарб. Дружина княжеская быстро идет, а нагонит – всем вам смерть лютая будет. Ну?! Поспешайте, сказано?! – сердито прикрикнул он на родовичей, и те послушно разошлись для сборов.
– Останься ты, Рогнедушка, – ласково позвал девушку Вышата, – на пару слов. По добру ли всё у тебя?
– По добру, Вышата, – поклонилась ему Рогнеда, и коса ее легла на землю золотой частой цепью. – А у тебя? Всё ли по добру?
Вышата вдруг засмеялся. Он всё так же стоял, опершись на посох, и плечи его беззвучно сотрясались от смеха.
– Сто веков живу, давно со счета сбился, а ни одна душа живая ни единого раза не спросила то, что спросила ты. Доброты много в тебе, Рогнедушка. Поклон тебе мой... Пойдешь ли за мной?
– Пойду, Вышата, – счастливо и беззаботно улыбнулась девушка, но вдруг, словно спохватившись, помрачнела.
– Страшно мне здесь оставаться с тех пор, как ты того Невзора в земле оставил.
Вышата задумчиво покачал головой, вздохнул:
– Если бы «оставил»! Нет, милушка ты моя. Нельзя его под землей оставить, не выйдет ни у кого. Дух его поганый давно на воле вольной, только и ждет часа своего, чтоб отомстить. Черной Богиней в тела людей дано ему входить. Дружину сюда ведет Невзор в облике воеводы, – сознался Вышата, – никого не пощадит. Вы для него, будто кость в горле.
– Да за что ж нам честь такая? – всплеснула руками Рогнеда.
– Вы позора его свидетели, – загадочно ответил Вышата, – долг у него перед Черной Богиней. Не вернет его, покуда вас не истребит.
На закате все общинники выступили в путь. Впереди вышагивал старик в длинных одеждах. Васильковые его глаза буравили темень.
– Не печальтесь! – зычно крикнул он тем, кто шел за ним. – Кто на Полуночь ушел, обратно не вернется! Дозор Белый спасаю я для будущего блага людского. Кучней идите, путь впереди долгий, и много кто успеет состариться, помереть и сызнова родиться, прежде чем мы доберемся до места...
Глава 8
Эпидемия – Аргумент для босса Урикэ – Вожделение Глинкина – Подружка Невзора – Ночь Упырей.
1
На переходе метро «Киевская-Кольцевая – радиальная», спустя сорок часов после того как рейс 827 неожиданно перестал выходить на связь, то есть в пятницу утром, было, как всегда, многолюдно. Узкий проход к эскалатору, не рассчитанный при строительстве на невероятную по численности толпу, казалось, вот-вот не выдержит такого напряжения, и потолок станции, а с ним и тысячи тонн земли над прочным бетонным сводом раздавят суетливый людской рой.
Толпа продвигалась вперед еле-еле. Кому-то наступили на ногу, кто-то чуть не лишился портфеля. Карманник Тимоня удачно «подрезал» денежную «котлету» и теперь с невозмутимым видом пытался «отплыть» подальше от ничего не подозревавшей жертвы: грузной дамы в годах – бухгалтера в небольшой фирме, имевшей пагубную привычку перевозить конторскую наличность в сумочке, в общественном транспорте, да еще и в час пик.
Тимоня недавно «откинулся» из тюрьмы, где провел в этот раз восемь с половиной лет. Его третий срок за карманное воровство закончился немного раньше по причине объявленной государством амнистии, и Тимоня, шумно отметив с дружками свое досрочное освобождение и денек отлежавшись на чьей-то хате, чтобы не дрожали руки с перепоя, с утра пораньше двинул «на работу».
Переход на «Киевской» с самого начала карьеры рецидивиста был его излюбленным местом, а за восемь с половиной лет, проведенных там, где никакого метро никогда не было и даже в отдаленной перспективе его строительство не планировалось, Тимоня никак не мог себе представить, что на его любимом рабочем месте станет так многолюдно. Москва росла с каждым годом, давно опровергнув слова иных скептиков о своей «нерезиновости», и в метро пробки и заторы случались зачастую похлеще, чем на городских магистралях.
Многие рассуждали о скором транспортном коллапсе, который скорее всего наступил бы, не прокипяти Квак двести ампул с «Salvarevitum» и не попади эти ампулы в московские медицинские учреждения. Таково было распоряжение, полученное заместителем директора от директора НИИСИ, и Квак весьма оперативно распространил препарат, отправив большую партию в «Башню» на Каширском шоссе, а также в несколько крупных московских лечебниц и даже ухитрился фельдъегерской службой переправить около сорока доз смертельного препарата в Томск, Новосибирск и в Краснодар, где друзья Спивакова давно жаждали испытать чудо-новинку на своих пациентах, действуя, из всё тех же лучших побуждений, что приводят на Марину дорогу в Навь.
Этот поступок Квака нес в себе будущее избавление Москвы и от заторов, и от, собственно, населения. Но прошло всего двое суток после смерти генерала Войтова, и страшное слово «эпидемия» еще только готовилось к тому, чтобы вскоре стать основной новостью всех глобальных средств информации.
Тимоня чувствовал себя неважно с самого утра: болело горло, и он подкашливал. Шестьдесят лет от роду, из них почти половина в лагерях – космический стаж! При таком стаже немудрено иметь некоторые проблемы с легкими. Однако рука старого карманника была тверда, а взор всё так же безошибочно вычислял в толпе будущую жертву. На ту бухгалтершу Тимоня положил глаз, когда она выходила из вагона, а он со скучающим видом подпирал колонну в вестибюле станции. Тимоня пошел за ней, притерся сзади, культурно и незаметно, не пользуясь острыми предметами, открыл ее сумочку, просто расстегнув «молнию», взял то, что было нужно, и так же культурно и незаметно сумочку закрыл. Всё это время он действовал, затаив дыхание, поскольку боялся нового приступа кашля, а уж когда, переложив свою добычу в карман полупальто и убедившись на ощупь, что под тонкой бумагой пачки денег, Тимоня начал лавировать в толпе, стремясь оказаться от тетки как можно дальше, тут-то его и настиг самый ужасный приступ кашля, когда-либо им испытанный.
– Кхе-кха-кхааа, – выпучив глаза, давился кашлем Тимоня. – Кхакх-кха-кхааакх, твою мать! – ругнулся он, согнувшись пополам и выпуская из легких последний воздух перед новым вздохом, но сделать его не удалось, словно внутри что-то заклинило. Тимоня задрожал, упал на колени. Кто-то толкнул его в плечо, кто-то задел по голове сумкой, висевшей на плече. Тимоня задыхался, и вдобавок у него страшно заболела почка. Давным-давно он отморозил спину, и раковая опухоль начала потихоньку развиваться. Возможно, она бы проявила себя еще через несколько лет, но вирус в крови Тимони заставил ее расти с невероятной скоростью. Поэтому непонятно было, от чего именно умер Тимоня: от удушья или от почечного приступа, но он умер прямо на холодном полу перехода и растянулся во весь рост, в агонии пуская ртом кровавые пузыри. Немедленно возникла давка, толпа сзади напирала на тех, кто замер, наблюдая за смертью Тимони, не в силах отвести взгляд от этого таинства.
Чужая смерть завораживает, а вот реакция на нее у всех разнообразная. Поэтому кого-то стошнило, кто-то просто перешагнул через труп, не придав увиденному ни малейшего значения (Москва учит жестокости), кто-то стал вопить и биться в истерике. Именно они заболели первыми, да еще те немногие, кто из лучших побуждений пытался оказать карманнику первую помощь. Вирус быстро проник в их тела.
Спустя полчаса у этих, продолживших свой путь граждан, начался легкий кашель. Прошло примерно такое же время, и те, кто стоял с ними плечом к плечу в одном вагоне, сидел, прижавшись коленями на дерматиновом диване, наконец, просто проходил мимо, также начали подкашливать. Зараза в огромном городе расползалась стремительно, и к вечеру пятницы в Москве был зафиксирован тройной порог эпидемии неизвестного респираторного заболевания со смертельным исходом. Название ему еще не придумали, а вирус уже забрал жизни почти пятнадцати тысяч человек, более чем в десять раз превысив уровень смертности населения за прошлые сутки.
И, конечно, надо было бы своевременно оповестить о надвигающейся катастрофе население Москвы, России да и всего мира. И проделать всё, что положено делать в таких случаях, то есть объявить карантин, перекрыть границы, закрыть аэропорты и вокзалы, связаться с иностранными правительствами, но приближались выходные, и никто из тех, от кого зависело принятие мер против эпидемии, не хотел проводить их в авральном режиме, тратя драгоценное время отдыха на бесконечные селекторные совещания и проверяя переполненные больницы, где к субботе не осталось места даже в коридорах.
Всё это, разумеется, было сделано, но позже.
Только на следующей неделе, во вторник, после того как одно высокопоставленное лицо спросило у другого высокопоставленного лица: «А чего это у тебя там народ стал так часто помирать?», вот только тогда начал постепенно раскручиваться неповоротливый, ржавый механизм противодействия чрезвычайной ситуации под названием «Тотальная эпидемия». В России не две, а, как минимум, три беды: дороги, дураки и лентяи. Хотя, пожалуй, есть еще и четвертая: воры.
То самое высопоставленное лицо, от которого напрямую зависело принятие решения, ранее имело телефонный разговор с Глинкиным, а затем увидело на своем офшорном счету пополнение в виде кругленькой суммы.
– Понимаете, – откровенно признался по телефону Глинкин-Невзор, – чем больше заболеет народу, тем больше вырастет спрос на производимую моим концерном вакцину. Это же самое касается и общемировой ситуации. Наша «Международная Ассоциация производителей лекарственных и медицинских средств» рассчитывает на получение крупнейшей прибыли.
– О! Так есть уже и вакцина?! – с облегчением спросило высокопоставленное лицо. – Ну, тогда все нормально. Договорились.
– Чудненько, – подытожил Невзор и тут же связался с «Ассоциацией», позвонил в Токио и рассказал боссу Урикэ, что в России вспыхнула эпидемия неизвестного скоротечного заболевания с онкологическим анамнезом.
– Я слышал об этом, – спокойно сказал босс Урикэ, – и жду здесь, в Японии, первые подтвержденные диагнозом смерти, чтобы начать разработку вакцины. Хотя не скрою, меня удручают данные, которые я получаю из Москвы через наш разведывательный центр при посольстве. Налицо геометрическая прогрессия смертельных случаев, и если так пойдет и дальше, то некому станет продавать вакцину, которую, к сожалению, еще только предстоит изобрести.
– У меня есть вакцина, – с посредственным английским произношением заявил Невзор боссу Урикэ, – необходимо как можно быстрее распространить ее среди преданных людей. Пользуясь вашими возможностями и связями, разыщите уцелевших последователей черной секты «Аум Сенрикё» и сообщите мне точное количество доз, которое им потребуется. По одной ампуле на человека. Вы поняли меня? Один человек – одна ампула, и не больше.
Японский магнат напрягся. В свое время он лично финансировал «Сенрикё» и после попытки покушения подарил Сёко Асахаре бронированный лимузин. С тех пор прошло немало лет, Сёко казнили, введя ему смертельную дозу токсинов, а Урикэ никогда и ни с кем не обсуждал собственное участие в делах секты, считая, что ему удалось сохранить свое имя в полнейшей тайне.
– Не понял, – пророкотал босс Урикэ, – зачем же мне сообщать вам точное количество доз, если вам достаточно переслать мне по надежному каналу связи формулу препарата? И среди кого вы намереваетесь что-то распространять? Вакцину продают, а не раздают на улицах, мы в благотворительность не играем, – усмехнулся Урикэ. – Да и зачем я стану разыскивать каких-то полоумных язычников из «Сенрикё»?
– Затем, что цели изменились, – отрезал Невзор. – Мир на грани краха. Деньги скоро перестанут играть всякую роль. У вас, Урикэ, нет выбора. Либо вы подчинитесь мне, либо очень скоро сдохнете от рака мозга. У вас ведь частые головные боли, не так ли? Новый вирус развивает злокачественные новообразования с космической скоростью. Заболевший человек живет менее суток, и это еще сильный организм. Обычно от часа до восьми – и всё, смерть. Вы прекрасно знаете, кто такие – люди Асахары и кому эти люди продолжают поклоняться после физической смерти своего предводителя...
Босс Урикэ был слишком стар, слишком опытен и играл в слишком серьезные игры, чтобы не понять, что его русский партнер по бизнесу не шутит. К тому же он всегда ценил власть куда больше, чем деньги, а возможность распоряжаться чужой жизнью всегда считалась признаком абсолютной власти. Поэтому босс Урикэ спокойно ответил:
– Я сделаю всё, что в моих силах и вскоре сообщу вам необходимое количество доз препарата.
– И не пытайтесь меня обмануть, – посоветовал Невзор. – Я вам сейчас докажу, что это бесполезное занятие. Там у вас на стене висит самурайский меч в ножнах. Посмотрите на него внимательно, только присядьте, а то еще, чего доброго, рухнете на пол от изумления.
Опустившись на стул, босс Урикэ с изумлением наблюдал, как меч – наследие его древнего рода, величайшая и славная реликвия, сам собой вылетел из ножен, описал круг под потолком, подлетел к своему часто дышавшему от волнения хозяину и замер, чуть касаясь острием клинка его взмокшего лба.
– Теперь уверовали в то, о чем я вам толкую? Или для полного доказательства мне проткнуть ваш череп насквозь? – услышал Урикэ голос Невзора.
– Кто же вы такой? – прошептал Урикэ.
– К счастью для вас, я тот, кто заинтересован в вашей помощи, – ответил Невзор, и... меч тотчас вернулся в ножны, укрепленные на стене под большой фотографией предка Урикэ – морского офицера, служившего на крейсере «Нанива» – флагмане экадры, потопившей «Варяг».
– Я всё понял, – сдавленным голосом произнес босс Урикэ, – вы антихрист.
Невзор разразился каркающим смехом:
– Я такой же антихрист, как вы христианин. Не забивайте себе голову тем, чего не в силах понять. Просто делайте свою работу – и будете за нее вознаграждены.
– Что же это за награда? – Босс Урикэ облизнул сухие губы.
– Жизнь, – усмехнулся Невзор. – Меньшего вы не заслуживаете, как, впрочем, и большего.
2
Около тысячи человек, оставшихся верными идеям полуслепого Асахары, были рассеяны по всей территории Японии, и большинство из них отбывали тюремные сроки различной продолжительности. Те же, кому удалось избежать уголовного преследования и суда, перешли на нелегальное положение в том смысле, что нигде публично не называли себя последователями идей окаянной секты, открыто исповедовавшей культ многорукой Черной Богини Смерти Кали и совершавшей человеческие жертвоприношения в честь нее.
Воистину, Земля наша есть Вавилон многоязыкий, где, не достроив башню до небес, брат перестал понимать язык брата, называя то единое, что оба видели перед собой, разными именами. Так и Мара – Владычица, супруга Кощного Бога у смуглых ариев и у монголов, вышедших из Атлантиды и расселившихся вдоль побережья Индийского океана, ушедших на Восток, переплывших океан и населивших остров Дракона, именовалась Кали. Серпоносица Мара у славян и Кали в Черном Буддизме – суть два имени одной Богини, Великой и Грозной. Меч в руке Кали – то же, что серп в руке Мары, той, что Владычествует в Смерти.
Каждый из последователей секты «Аум Сенрикё»: и заключенные, и нелегалы, в один и тот же день (то есть спустя очень короткое время после разговора Невзора с боссом Урикэ) получили по небольшой «посылке». Коробка размером с пачку сигарет содержала ампулу вакцины, шприц и короткую записку, гласившую: «Время настало. Сёко восстанет из мертвых в том же теле, что и ушел в Смерть. Всё начинается. Вы – новые хозяева нового мира. Ампула гарантирует жизнь, когда вокруг наступит власть Смерти». Подписана записка никем не была, но адепты многорукой Кали отнеслись к посылке должным образом. Сам Сёко в своих проповедях неоднократно описывал этот день: «Когда меня не станет, но вместо меня из далекой России протянет вам руку тот, кому я недостоин целовать подошвы его башмаков. Слушайте его во всем, ибо он мой, а значит, и ваш духовный отец, наставник на пути левой длани (так Сёко называл Шуйный путь) и учитель».
Гораздо быстрей, чем эпидемия, расходились по миру, такие же «посылки», изготовленные на заводах Глинкина, без ведома самого Глинкина (которого только и интересовало теперь, что справить нужду, поиграть в какую-нибудь незамысловатую игру вроде насаживания колечек на шесток, чтоб вышла пирамидка). Их получили в общей сложности 137 000 человек, и ни одним больше или меньше. Весь процесс вакцинации представителей рода человеческого, вошедших в состав Черного Дозора, занял около недели, но состояла Темная Рать отнюдь не только из обычных смертных. Были среди них и такие, что, умерев однажды, умерли не до конца, оставшись на тонкой кромке между Явью и Навью. Оставшись на горе всем живущим, на погибель живой жизни!
3
В Москве поначалу была введена жесточайшая цензура на всё, что связано с новым «массовым заболеванием». Сильные мира сего долгое время не хотели объявлять о том, что порог эпидемии превышен в двести раз (!), что больницы не принимают пациентов, «Скорые» не приезжают по вызову, а похоронные команды на кладбищах все поголовно озолотились, и входящие в них забулдыги, покуривая, вальяжно рассуждали «какую тачку купить: «Лексус» с двигателем 6 литров или «мерин» с таким же двигателем».
Телевизионный центр охранялся тщательнее обычного. Периметр оцепили бойцы специального подразделения, пропускной режим усилили, добавили охрану при входах в «Останкино» и стали проводить личный досмотр всех посетителей, притом работали с такой черепашьей скоростью, что перед входом в «Останкино» стали скапливаться огромные очереди, в которых люди продолжали друг друга заражать...
Никогда не спящий Невзор был вынужден давать небольшой отдых телу, в котором он проживал и которым владел почти всецело, понизив умственный коэффициент его прежнего и подлинного владельца до уровня малыша ясельного возраста. Однажды ночью (прошла неделя с момента катастрофы самолета, на котором летел Спиваков) Невзор сел на кровати и включил телевизор. Если не знать о том, что творилось в городе и судить о жизни по телевизионной картинке, то складывалось впечатление, что жизнь по-прежнему... прежняя: всё довольно пристойно, весело, с танцами на льду, с двумя несмешными геями в бабьих платках, с музыкальным каналом и платным телевидением для взрослых, которое тайком смотрят дети, когда их родители спят.
Именно такой канал и включил Невзор, хотел было пробежаться дальше, но маленький, инфантильный до смешного лепета Глинкин очнулся, заворочался где-то там, в темных глубинах подсознания, и раздался его торжествующий голосок:
– Тетьки! Тетеньки голые! Сиськи!
– Что за ерунда... – выругался Невзор. – Тебе-то куда, щенок? Не рановато тебе еще на блуд глазеть?
– Халасо! – захлебываясь слюной от счастья и вожделения, пробулькал Глинкин, и Невзор ощутил там, где принято ощущать вещи такого рода, сильнейшее напряжение. Откинув одеяло, он посмотрел на некоторые изменения, произошедшие с одним из органов тела, и презрительно улыбнувшись, процедил:
– Мелковато у тебя, Глинкин, достоинство. С таким только ежих пугать. Однако ты считаешь, что нам с тобой неплохо бы передохнуть и развеяться, занявшись угодным нашей повелительнице делом?
– Сиськи! Сиськи! – бесновался малышок Глинкин, и от его воплей у Невзора возникло такое чувство, словно он сидит в бочке, и бочку эту кто-то коварно столкнул с горы.
– Заткнись ты! Голова кругом идет от твоей похотливости. Экий разнузданный младенец с карликовым пенисом!
Глинкин заплакал, как и всякий ребенок, которому не дали то, чего он так страстно хотел: игрушку, катушку ниток, пистолет папы-милиционера, маминого дружка из латекса, которого она вечно прятала в шкаф и про себя игриво называла «Яша», но случайно позабыла на видном месте...
Внезапно Невзор смягчился:
– Ладно, так и быть. Совершим выезд в люди, пока они еще не понимают, что скоро их просто не останется. Найдем какую-нибудь Любаву для забавы. Однако уверяю тебя, что с таким мелковатым причиндалом, – он вновь посмотрел на незначительный «инструмент» Глинкина, – любавы нас с тобой засмеют.
– А-а-а, ы-ы-ы, – только и смог ответить Глинкин, который в столь юном возрасте привык выражать свои мысли предельно откровенно, но несколько туманно для понимания.
– Гой, гой, расти долгой, вверх и вширь, силу ширь, дело верши, девок теши, – нараспев произнес Невзор и остался доволен результатом.
– Вот это штука. Достойная. С такой и к любавам не стыдно... Однако и одежку ради такого дела стоит подобрать поярче. Есть у тебя, Глинкин, что надевают в таких случаях? – Невзор открыл здоровенный платяной шкаф и присвистнул: рядами, словно в магазине, висели костюмы, на полках головные уборы, внизу обувь «в цвет», перчатки...
– Да ты просто модник, – постукивая пальцами по небритому подбородку задумчиво пробормотал Невзор, выбирая, что ему надеть.
...По улицам ночной Москвы, над которой всё больше сгущался мрак, несся автомобиль Глинкина: огромный, черный, лаковый внедорожник, сделанный по специальному заказу прежнего хозяина в Германии и бронированный в Чехии. На заднем сиденье развалился бессмертный колдун, одетый во всё оранжевое. Даже носки и ремень у него были апельсинового цвета. Руки затянуты в оранжевые перчатки. На голове оранжевая шляпа. С шиком подкатив к дорогому ночному клубу, оранжевый Невзор вышел из машины и, сопровождаемый двумя охранниками с чрезвычайно смуглой кожей (а в ночи их лица и вовсе казались угольными), проследовал в клуб. Всё еще работало, открытой паники не было, но вовсю ходили слухи о загадочной волне смертей в Москве, будто бы от холеры или гриппа. Никто из клубных завсегдатаев, казалось, не относился к этим слухам всерьез. Клуб был забит до отказа, четверо барменов не успевали готовить напитки, смешивая абсент с энергетиком – этот убойный рецепт пользовался у столичных прожигателей жизни особенной популярностью.
Невзор внимательно посмотрел по сторонам, оценивая публику, поводил носом, нюхая воздух и с удовлетворением молвил:
– Вот уж, честно сказать, упырья нора. Как вас здесь много, упыречки! Небось еще не знаете, на что вы все способны? Ну, да ничего, скоро Невзор вам всё покажет. Эй, красавица! – поманил он оранжевым пальцем очень высокую, эффектную девушку, выглядевшую словно воплощенный плотский грех: длинные ноги, развитая упругая грудь, густые белые волосы... На шее у нее была черная повязка с блестящими металлическими черепами, и без того большие глаза увеличены с помощью туши и теней и занимали, казалось, половину лица, а во всю вторую его половину были ее накачанные и напомаженные губы. Рот этой девицы казался огромной, влекущей и сочной раной, что кровоточила, словно источник, припав к которому можно было наполниться животной, низменной силой. Однако Невзору она была нужна совсем для другого.
– Что нужно оранжевому джентльмену? – Улыбаясь, девушка подошла к колдуну, и ребенок Глинкин в нем возбужденно запищал, да так громко, что Невзор даже глаза прикрыл:
– Барону Апельсину нужна компания.
– Я не против, – заулыбалась еще шире та, чьей работой как раз и было составлять компанию. «Забавный старикан, – подумала девушка, – по всему видать, что он еще и очень богат. Где же я видела его лицо?»
– Угости меня шампанским, – без лишних церемоний предложила она.
– Охотно, – кивнул Невзор, не сводя с нее глаз, – охотно, – повторил он, опускаясь на диван перед столиком, зарезервированным для вип-клиентов и стоящим несколько тысяч долларов за вечер.
На полированной поверхности столика, словно само собой, возникло аляповатое до пошлости серебряное ведерко с торчащим из него горлышком бутылки дорогущего шампанского. Девушка облизнулась, она любила, когда на нее тратили деньги. Невзор кивнул ей на бутылку.
– Подходит?
– О! Вполне! Откроешь?
Невзор улыбнулся.
– Хочешь фокус, красавица? Как тебя, кстати, зовут?
– Карина.
– Ну, кто бы сомневался, что Дорогая, – криво усмехнулся Невзор. – Хочешь фокус, Карина?
– Хочу, хочу, – она, стараясь не испортить клиенту настроение, захлопала в ладоши.
– Ну, смотри...
Невзор откинулся на спинку дивана, посмотрел на горлышко закрытой бутылки и Карине показал, мол, «смотри туда же».
– Пуфф, – дунул Невзор, и сама собой развернулась и отпала фольга, раскрутилась проволочка, и пробка, словно нехотя, оставила насиженное место, упала на столик, покатилась...
– Ого! – Девушка с восторгом смотрела на колдуна. – Как ты это делаешь?!
– Пей. Потом еще что-нибудь покажу, – холодно пообещал Невзор, внимательно осматривая фланирующую мимо публику.
Поняв, что клиент у нее сегодня весьма особенный и ожидать от него традиционных ухаживаний не приходится, Карина достала плачущую бутылку из ведра и наполнила два фужера. Взяла свой, подала другой колдуну. Тот покачал головой:
– Я не пью алкоголь.
– А... Что с тобой? – Карина спохватилась. – То есть я хотела сказать, что нет проблем, я выпью одна.
– Ну зачем же? Я охотно составлю компанию. Вот только еще один фокус...
Невзор прищурился, быстро прошептал что-то, и шампанское в фужерах изменило свой цвет с золотистого на багрово-красный.
– Господи, что это?! – Карина чуть не выронила свой бокал.
– Пей, тебе понравится, – Невзор с любопытством наблюдал за ней. – Пей, я тебе говорю! – в его голосе появились повелительные нотки.
– А ты?
– Легко, – Невзор осушил свой бокал. – Ну!
Карина пригубила. Тут же скривилась.
– Это же... Кровь!
– Да что ты?! Кровь?! В самом деле?! – издеваясь над ней, кривлялся Невзор. – Пять тысяч долларов, если выпьешь до дна прямо сейчас.
– А ты точно заплатишь?
– Я не торгуюсь.
Она застыла, не в силах отказаться от таких денег. В нерешительности посмотрела на содержимое фужера, поднесла к губам, сделала первый глоток. Замерла, прикрыв глаза. Невзор впился взглядом в ее лицо. Оно менялось на глазах, из тщательно накрашенного превращаясь в противоестественное, словно отражаясь в искаженном зеркале. Черты его заострились, веки стали еще более черны, глаза ввалились, кожа побледнела. Довольный результатом, Невзор улыбнулся.
– Очнись, девочка. Такой ты мне больше нравишься. Допей до конца.
Она открыла глаза. В ее взгляде горела неистовая жажда насыщения. Она залпом допила оставшееся в бокале и хриплым голосом отчетливо произнесла:
– Я. Хочу. Еще.
Невзор сделал широкий жест, обводя зал рукой и указывая на танцпол, на сидящих за столиками людей.
– Смотри сколько их. Начинай с любого.
Карина молча встала, сделала несколько шагов. Мимо нее со скучающим видом проходила какая-то девушка, и Карина молча набросилась не нее, повалила, вцепилась зубами в локтевой изгиб. Вмиг прокусила кожу, перегрызла крупную вену и стала высасывать кровь. Она проделывала всё это, несмотря на вопли жертвы. Но ничто, казалось, уже не могло произвести особенное впечатление на пресыщенных посетителей клуба. Кто-то подумал «лесбиянки», кто-то смотрел со скучающим видом, считая, что это, должно быть, какое-то ролевое представление под названием «Ночь вампира» или что-то в этом роде. Жертва Карины между тем осталась лежать на полу, не подавая признаков жизни, но продлилось это недолго. В то время как Карина уже вгрызалась в шею какого-то парня, незадолго до этого проглотившего кусок бумажки, пропитанной ЛСД, девушка поднялась с пола и также принялась за дело. Она лихо, так, словно была профессиональной спортсменкой, взяла высоту барной стойки, перепрыгнув через нее с большим запасом, и скрылась за ней вместе с удивленным барменом. Парень, находившийся под воздействием ЛСД, подбадривал Карину: «Соси, соси сильней! Высоси из меня всё дерьмо, сестренка». А «обслужившая» бармена девушка занялась какой-то высокой брюнеткой, оказавшейся транссексуалом...
Невзор наблюдал за всем происходящим с равнодушием, достойным глыбы мрамора, но вдруг лицо его просияло:
– Ну, конечно! Нет предела совершенству! Что же я раньше-то? – Он внезапно сделался очень мрачен и, с раздражением наблюдая за творящейся в клубе вакханалией, охваченный несвойственной ему неподдельной скорбью вздохнул. – Мара, черная моя мать, зачем забрала ты от меня к себе душу единственного моего брата? Один я, всё время один, проклятое тысячелетнее, бесконечное одиночество...
Музыка в клубе сама собой стихла, ибо диджей, стоящий за пультом, превратился в верткого упыря и перестал следить за своей техникой, из колонок слышалось громкое шипение. Задумчивый и печальный Невзор решил, что устроенная им сцена кровавой бани достойна лучшего, чем бешеный клубный балаган. Что-то щелкнуло, переключилось, и послышалась из колонок грустная песня:
- Раскаленным солнцем сжигаю кожу,
- Ветер сушит слезы и ранит веки.
- Ты героем был, стал теперь ничтожен,
- Ты ушел в закат, ты ушел навеки.
- На краю земли, по тропинке ночи
- Ты уходишь прочь, я бегу по следу.
- Страж ворот земных отвечать не хочет.
- Нечем мне помочь, мне твой путь неведом.
- Я спрошу ветра севера и юга,
- Как разрушить скорбь – я не знаю правил.
- Не бывало в мире вернее друга,
- Так зачем теперь ты меня оставил?
- Я искал ворота в иное царство,
- Я швырял проклятья в глухое небо.
- И какой же бог нам судил расстаться —
- Я не знаю, был ты, а может, не был.
- Я закрыл глаза, я забыл про смелость —
- Нити всех дорог у твоей могилы.
- Я не знаю сам, что теперь мне делать —
- Разве клясть богов в недостатке силы.
- Я твое опять повторяю имя,
- Лишь кедровый лес отзовется плачем.
- Время двинуть вспять, пусть оно застынет.
- Знай, что будет так и никак иначе.
- Я узнал от тех, кто богов мудрее,
- Что растет на свете цветок чудесный.
- Он вернет мне смех, он тебя согреет
- Горе улетит, умерший – воскреснет.
- Вновь пускаться в бег до окраин света,
- Хоть не привыкать, далека дорога.
- Ты меня во тьме ожидаешь где-то.
- Для тебя могу стать сильнее бога.
- Расцветает солнце бутоном светлым,
- Видишь, в небеса улетает сокол.
- Я приду к тебе по воде и пеплу,
- Я приду к тебе по осколкам стекол.
Под последние печальные аккорды Невзор ушел из клуба под руку с Кариной. Под их подошвами хлюпала кровь и хрустели осколки битого оконного стекла. Ночь упырей только начиналась...
4
На ночь ворота Ваганьковского кладбища надежно закрывались. По территории кладбища носились свирепые бродячие собаки, готовые порвать любого чужака со стороны (именно чужака, потому что служащих кладбища собаки почитали за своих и не трогали). Охрана кладбища, испытывавшего в последние дни похоронный аншлаг (несмотря на отсутствие больших возможностей по новым захоронениям), несколько нетрезвых мужичков, ближе к полночи набились в бытовку и устроили примитивный карточный турнир. В покер и преферанс играют люди с высшим образованием, а кладбищенские сторожа режутся в то, что попроще, например, в буру.
– Молодка! – гаркнул расхристанный и краснорожий хранитель могил Борщенков и шваркнул своими картами об изрезанную столешницу, всю покрытую ожогами от притушенных сигарет.
– Бывает, – философски произнес умудренный и бывалый, седоусый Иваныч, которого все звали именно так, по отчеству, а не по имени и, поверх «молодки» Борщенкова, положил свои карты. – Бура, – произнес он со скромным пролетарским достоинством, но тут со стороны ворот послышался ужасный грохот, удачливый в картах Иваныч вскочил, подбежал к двери, рывком распахнул ее и заорал:
– Батюшки святы! Да это что ж такое делается-то?! Мужики, да вы только посмотрите!
За секунду до этих возмущенных словоизлияний тяжелый бронированный внедорожник Глинкина протаранил входные ворота Ваганьковского кладбища, начисто снеся их. Ворота отлетели и приземлились на могиле какого-то криминального авторитета, похороненного в свое время с небывалыми почестями. При падении ворота сильно повредили ангелочка, работы удивляющего всех своим творчеством скульптора-террориста, чьи уродливые изваяния наводнили Москву, окончательно превратив ее в Вавилон, в котором люди не только говорили на множестве языков, не понимая друг друга, но и скульптурой были вынуждены любоваться зачастую совершенно невообразимой, словно была Москва тренировочной площадкой для слаботалантливых школяров художественного училища имени товарища Вельзевула.
Итак, ворота улетели чёрт знает куда, и ничуть не поврежденный бронированный автомобиль въехал на территорию кладбища и замер посреди центральной площади. Невзор восседал на заднем диване, в ногах его копошилось существо из ночного клуба, бывшее совсем еще недавно Кариной, а ныне прихотью колдуна ставшее кровососущей упырицей, застрявшей между жизнью и смертью навечно, так же, как, впрочем, и сам Невзор...
...Он никогда никому не открывал истинную тайну своего происхождения. Он существовал на Земле так долго, что сам давно уже потерял счет времени. Вместе с изначальными придя в мир людей из мира атлантов, он уже задолго до этого преодолел гложущую всякого упыря жажду чужой жизни, растворенной в крови и выделениях людских похотей. Таким же упырем, но более низменным, зависимым от людской крови, был когда-то, на заре этого мира, и брат Невзора: гордый Ратмир – Черный Воин, наводящий ужас на своих врагов, расправляясь с пленными традиционным для всякого упыря способом. По недосмотру Невзора, брата его, воплощенного в теле фараона Египетского, извели искусной магией жрецы Черной Богини Маат (так называли они Мару), и Ратмир навсегда ушел за Смородину-реку, ибо души упырей, источенные многолетней ненавистью ко всему живому, никогда не возвращаются в Явь, навечно оставаясь в Навьем мире, среди голых холодных скал, под черно-багровым небосводом...
Завидя бегущих к автомобилю охранников, Невзор потрепал Карину по шее.
– Ну что, кошечка, ты всё еще голодна? А то есть для тебя маленькая пожива: несколько стражей могил. Хотя, пожалуй, – рассуждал Невзор, глядя на затылки своих черных телохранителей, – ребята засиделись без дела. Эй, ребятишки, – скомандовал он двум бойцам, один из которых выполнял роль шофера, а другой сидел рядом, пристально рассматривая приближавшуюся группу, – займитесь-ка этими чудаками, у которых их близость к трупам начисто отшибла инстинкт самосохранения. Можете даже не спешить, продлите себе удовольствие. А у нас с тобой, кошечка... – Он вновь погладил Карину, и та потерлась об его затянутое в оранжевую брючину колено, – у нас с тобой совсем другая программа на сегодня.
Два черных джентльмена и в прежней, «мирной» жизни, бывшей у них до памятного собрания в песчаном карьере, не отличались человеколюбием: один из них был охранником в тюрьме, а другой зарабатывал на жизнь тем, что мутузил соперников в боях без правил. Им ничего не стоило перестрелять каких-то там жалких кладбищенских мужичков, но оба решили действительно «продлить» удовольствие, получаемое людьми подобного сорта от избиения и пыток других людей. Эти двое садистов из Черного Дозора, взяв в каждую руку по тяжелому стальному кастету, вальяжно вышли из автомобиля и столь же неторопливо направились к обреченным хранителям могил...
А Невзор и Карина двинулись в глубь кладбища. За их спинами послышались звонкие шлепки кастетов, хруст костей, чавканье разбитых носов, отчаянные вопли умирающих, но мало-помалу они стихли. Колдун и упыриха свернули в темную аллею, молча зашагали вдоль могил, а Невзор всё вертел головой по сторонам, словно искал что-то особенное, о чем было известно ему одному. Наконец, удовлетворенный увиденным, он остановился на перекрестке, образованном кладбищенскими дорожками.
– Стой, кошечка, мы пришли, – тихо сказал Невзор и, недолго думая, выдернул из ближайшей ограды металлический прут. – Моя волшебная палочка, – с ужасным смехом пояснил он Карине и обвел прутом круг, приговаривая: «Навья нежить погоди, Навья нежить не входи».
– Круг? – удивилась Карина. – Зачем это тебе?
– Когда имеешь дело с умрунами и стоишь на умруновой земле, то, будь ты хоть трижды колдуном и упырем, всё равно ты должен их опасаться, – невозмутимо ответил Невзор. – Мы с тобой как-никак существуем в Яви, а их место в совсем ином мире, и они не больно-то станут с тобой церемониться, когда заявятся сюда. Круг не подпустит их к нам. Ложись на живот, девочка, давай сделаем это так, как это могут сделать только колдун с упырицей.
И с этими словами Невзор без лишних прелюдий овладел ею прямо на земле, находясь в круге на перекрестке кладбищенских дорог. Огромное мужское естество вспарывало плоть Карины-упырихи, но она лишь хохотала, в безумье своем кровавом роняя слюни похоти в прах кладбищенской земли мертвых. Невзор возвышался над нею горой темного мрака, глаза его зеленые горели, словно два инфернальных светоча, их огонь нес гибель всему живому. Колдун принялся взывать к Черной Богине Маре, Владычествующей в Смерти:
– О Великая Блудница последней ночи этого мира! О, Мара, раздвинувшая ноги по обе стороны Бездны, та, чье лоно исполнено волчьих зубов и втягивает в себя миры! О, Мара, чье чело украшено рогами Чернобожьего месяца! Дикая, звериная, Мертворожденная Владычица Смерти! Твой лик всё отчетливей проступает сквозь последние судороги тела этого никчемного мира, и черные вороны, разрывающие движением крыла своего благосклонность равнодушных небес, славят твое присутствие здесь, в этой обители Смерти!
Отовсюду послышалось хлопанье крыльев. Бесчисленная стая черных воронов, с глазами, горящими красным, адовым пламенем Велесовой кузни, с железными клювами, оглушительно каркая, расселась на деревьях, надгробьях и крестах. Невзор, продолжая свое ужасное дело, возвысил голос:
– О, Мара! Ты, разрывающая тела людей на тысячи кровавых кусков, пьющая кровь из разбитых черепов, отдыхающая в полуденный зной на свежих могилах, носящая ожерелье из черепов и отрубленных рук! О, Великая Черная Мать! Освободи от плена Навьего души упырей, твоих кровавых детей! Дай им по воле твоей обрести тленные тела свои, дабы ввергли они в тлен тех, кто всё еще ходит по этой земле живыми и не нужен тебе потому, что отрицает или боится Тебя! О, царица упырей! К тебе взываю я, недостойный смотреть на тебя раб твой Невзор!
Чужим, низким голосом ответила ему Карина. То был голос самой Черной Богини, ибо Невзор воззвал к ней, и она явилась на его зов. В голосе ее не было ничего человеческого. Карина, в чье тело вошла Мара, чьи глаза почти вылезли из орбит от нечеловеческой боли, заговорила:
– Упыри, чьи души не нашли упокоения после смерти, одержимые неутолимой жаждой, пьющие силу и кровь живых, да воплотятся в малотленных телах тех, кто умер недавно от лютого мора. Ибо так заведено, что в Кощный век, когда одни люди становятся ближе всего к богам, другие становятся упырями. Вы, те, что умерли недавно, к вам взываю я. Чьи трупы еще не сожрали черви, к вам взываю я! Множество тех, кто при жизни грешил неправедно, вам повелеваю я! Повелеваю вам, чтобы стали вы еще злее, чем раньше, еще сильней терзала ненависть к истинно живым гнилые сердца ваши! Вы, которые при жизни наносили вред Матери-Природе, засыпали озера, колодцы и реки, осушали болота, не гнушались вырубать рощи и портить воду в источниках, те, кто на местах упокоения предков возводил дома и дороги, к вам обращаюсь я, Мара, Богиня Утренней Зари и Кровавого Заката. Внемлите мне! Те, кто умер раньше отпущенного богами срока: от моровой болезни умершие, убитые коварно, упавшие с высоты, упившиеся насмерть, раздавленные, разорванные, повешенные, зверьем насмерть покусанные и помятые, утопленные, заживо погребенные, огнем сожженные, жизни себя лишившие, мать и отца убившие, клятвопреступники и святотатцы, слушайте меня и повинуйтесь! Повелеваю вам восстать из смрадных могил ваших, отворить ваши склепы и гробы ваши, и с ненавистью ко всякой жизни, к любви, к счастью людскому, материнскому идти и изводить людей повсюду, где бы вы их ни встретили! Насылайте на них гладоморы, проливные дожди и моровую болезнь, пейте их кровь, вызывайте у них страшные видения, путайте мысли, душите во сне! Подбивайте на зло, сейте раздоры и распри, забирайте влечение между мужем и женой, изводите род людской, насылая бесплодие, делайте младенцев глухими и слепыми, дабы род людской прервался. Сейте повсюду разлад и смуту, не знайте ни отцов своих, ни матерей, ни братьев, ни сестер, ни сородичей своих! Ступайте туда, где царят алчность, гнев, скорбь, страх, безумие и похоть звериная. Питайтесь кровью, нечистотами, гнилой едой и трупами умрунов, что умерли от дел ваших! И да будет по воле моей так, что вода и всякое питье от рук ваших станет кровью, а всякая плоть живая иссохнет и сгниет изнутри. Восстаньте!
С последними звуками ее голоса, звучащего погребальным набатом, земля содрогнулась, и воронье с оглушительным карканьем поднялось в воздух. Огромная стая летучих мышей с жутчайшим визгом закрыла, казалось, всё небо, и в довершение всей этой адской какофонии из-под земли раздался нестройный хор мучительных воплей. Так обычно кричат несчастные и обреченные, пытаемые огнем и крюком поддеваемые за ребро. Так вопят на дыбе, когда загоняют иглы под ногти, когда заживо сдирают кожу. То, вопреки устройству мира, возвращались в Явь души упырей, мучимые в Нави демонами и бесами, в тела свои возвращались они, лежащие под землей, во мраке сырых могил. И первой их реакцией после соединения души и тела было осознание того, что они похоронены заживо, и в гневе своем вопили упыри, возжаждав отведать живой крови, но сырая земля преграждала им путь!
И вот, по слову и воле Мары, разверзлась земля, и рассыпались ветхие доски гробов, и увидали лежащие на дне могил упыри над собой звездный водоем, и свет полной Луны воззвал их к войне против еще здоровых людей, которых упыри, умершие смертью неправедной, ненавидели, и ненависть эта жгла адовым пламенем их гниющие сердца.
Карина испустила дух. Ее плоть, вскрытая невероятных размеров членом Невзора, словно консервным ножом, досталась упырям. Невзор встал в кругу, легко поднял тело Карины и бросил его в сторону лезших из могил упырей:
– Жрите, твари, – прошептал Невзор. – Смешно думать, что я мог бы стать одним из вас, – он помрачнел. – Да я и был одним из вас... Эти ужасные воспоминания... Покинут ли они меня когда-нибудь? Мара-Мать, забери у меня мою память! Мара-Мать, верни мне моего брата! Мара-Мать, позволь мне служить тебе вечно и трахать тебя в теле лучших шлюх, с тем чтобы однажды возлечь на ложе с тобой самой, о Владычица в Смерти!
Невзор, великолепный в своих оранжевых одеждах, взмыл над землей, завис ненадолго, глядя на кладбище, запруженное толпами полуразложившихся упырей: кто-то из них бесцельно слонялся по дорожкам, кто-то уже затеял драку с себе подобными, кто-то еще только вылезал из земли:
– Хорошая работа, умом прискорбный, – прошептал Невзор, обращаясь к Глинкину, но малыш молчал, он еще не отошел от пережитого вожделения.
– Эй, вы! – крикнул Невзор упырям, и те задрали головы, став похожими на голодных волков, собравшихся всласть повыть на Луну. – Дети ночи! Рабы Лунного Солнца! Вас ждет Москва, вас ждет горячая людская плоть! Не убивайте тех, кто уже болен! Пейте кровь живых и здоровых! Отомстите им за свою смерть! Вперед, кровососы! Вперед, погибель рода людского!
С ревом и воплями сотни мертворожденных упырей, круша на своем пути надгробья, опрокидывая тяжелые гранитные памятники и ломая кресты, устремились, подобно мощному потоку нечистот, к проему кладбищенских ворот. Невзор наблюдал за этой картиной, стоя в воздухе, омываемый потоками лунного света, а вокруг него вились стаи воронов и огромных летучих мышей. Так пришел конец Москве.
Глава 9
Падение и смерть – Белые волки – Отряд из мира, которого нет – Новое имя и новая жизнь – Живая вода – Снег всё скроет.
1
«Боинг» – хороший самолет. Надежная, крепкая машина. Но с дырой диаметром в метр в фюзеляже летать «Боинг» не может. Он начинает постепенно разваливаться, а в такой ситуации «постепенно» означает «мгновенно», потому как продолжается падение самолета в лучшем случае считаные минуты. После взрыва у «Боинга» выбило добрую половину электроники и перекрыло подачу топлива. Самолет сразу начал падать.
Командир экипажа «Боинга» Денис Романович Семенов был отважным человеком старой закалки. Учился еще в Советской летной академии, не раз попадал в критические ситуации, и всегда мужество и хладнокровие – эти два лучших союзника всякого летчика – спасали командира от неминуемой гибели. «Когда за тобой человек двести пассажиров, то поневоле начинаешь чувствовать себя ответственным не только за свою шкуру – она не в счет, – говаривал Семенов, бывало, во время застолий, когда летуны делились своими историями. – И у этих двухсот душ всего и надежды, что на тебя одного, а это, конечно, обязывает».
Семенов быстро переучился с «Ту» на «Боинг»: одно слово – мастер. И с самообладанием у пилота высшего класса всё было в порядке. Любое психологическое тестирование Семенов выдерживал без проблем, даже глазом не моргнув. Собственно, только так и должен вести себя настоящий пилот, готовый в любой момент к непредвиденной ситуации. Даже к такой, совершенно безнадежной. И экипаж он подбирал под стать себе.
– Получается? – вытягивая на себя рули и не глядя на приборную панель, сквозь зубы спросил Семенов у второго пилота.
– Нет, первичный крен был слишком сильным, не вытягиваем. До земли три триста.
– Что там в салоне?
– Паника, Денис Романович!
– Ясно. Радист, что со связью?
– Навигационку всю отрубило, пытаюсь через спутник выйти на ближайший аэродром и на Москву!
– Что есть поблизости?
– Военный, в Субургане!
– Сколько до него?
– Почти полторы тысячи, командир. Насосы не работают, нет горючки.
– Не дотянем, и думать нечего. Что с креном?
– Шестьдесят процентов. Не выходим, Денис!
– Тянем, тянем, ребята. Выравнивается, вы чувствуете? Какая высота?
– Тысяча двести!
– Крен?