Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия Колотенко Владимир

Глава 6

– Раз уж мы выбрались в Париж, – сказал Жора, – мы должны увидеть его ногами. Такие праздники не часто выпадают на нашу долю. Ты согласен?

Что я мог на это ответить? У меня, видимо от вчерашнего вина, раскалывалась голова. Мне однажды довелось побывать в Париже, но я так и не смог насладиться его величием. И вот я снова в этой купели праздника. Ведь Париж – это праздник, который всегда… Современный и старинный Париж! Мы трубим о Париже на всех перекрестках как о чем-то привычном и близком, шутим, слушаем, кивая головой, всякие россказни о его достопримечательностях, никому не давая повода сомневаться в том, что знаем Париж, как знают собственное отражение в зеркале.

В тот день мы до вечера валялись в постелях, и теперь торопились на встречу с Аней.

– Ты спешишь как на собственную свадьбу, – заметил Жора, – никуда твоя Аня не денется.

– Еще надо успеть где-то купить цветы, – сказал я.

Я то и дело поглядывал на часы, переходя с быстрого шага на бег, и Жоре время от времени приходилось рукой придерживать меня за плечо. Я редко видел Жору спешащим, хотя всегда едва за ним успевал. Теперь же он тянулся за мной, как последний, улетающий на юг журавль. На углу мы купили розы.

– Мне кажется, она была бы рада и лютикам, – сказал Жора.

Я не помню, чтобы он дарил цветы женщине. Жора с букетом в руке – я не мог себе такое представить. Я силился вспомнить, дарил ли я когда-либо Ане цветы, и не мог.

– Она крайне редко смеется, – заметил Жора.

– Это ее большой плюс, – сказал я.

Жоре нечего было сказать, мы плелись по какой-то узенькой улочке. Потом мы сидели на скамье. Неожиданно совсем низко прогудел самолет, и я решил, что это знак неба. Через час мы уже были рядом с кафе.

– Привет, – крикнул я, едва увидев ее, стоящей в условленном месте, и замахал обеими руками. 

Я протянул ей букет и чмокнул в щеку. Жора уже стоял рядом и смотрел куда-то в сторону, ожидая, когда очередная радость нашей с Аней встречи поприутихнет. Он так и не произнес ни единого слова приветствия, и Аня ответила тем же.

– Извини, – сказал я.

– Я заказала столик, – сказала она, – идемте…

Мы с Жорой были голодны, а Аня даже к вину не притронулась. Разговор сначала не клеился, и мне было жаль, что ничего нельзя изменить. Мы с Жорой делали вид, что заняты только едой, а Аня тем временем рассматривала лепестки бархатных роз. В ее руках была не только розовая салфетка, которую она зачем-то пыталась свернуть в трубочку, но и наша жизнь. И вот мы с Жорой наелись. Как-то нужно было перейти к разговору о будущем сотрудничестве. Собственно, о чем говорить? Вчера было сказано главное – без нее мы ни шагу! – и сейчас мы ждали ее ответа. За этим и пришли.

– Ты можешь устроить мне встречу с Моно? – спросил Жора и посмотрел на Аню.

– Кто такой Моно?

Нам и в самом деле нужны были подробности о механизмах регуляции генов. В последнем журнале «Cell Biology» мы прочитали статью этого любопытного француза и теперь, пользуясь случаем, хотели бы кое-что у него уточнить. Аня сказала, что не знает никакого Моно, а в «Cell Biology» не заглядывала уже лет десять. Еще не было и пяти, а она, я заметил, уже пару раз бросила короткий взгляд на свои крошечные наручные часики.

– Реет, – сказала она, – я ничего не решила.

Она положила салфетную трубочку на стол, посмотрела мне в глаза виновато-застенчивым взглядом и пожала плечами.

– Я не знаю, – сказала она, – я не представляю себе…

И снова ее прелестные плечи повторили движение абсолютного непонимания своего с нами будущего. Она смотрела то на меня, то на Жору, который только молчал, и мне приходилось идти ей навстречу, выручая новым вопросом:

– Ты совсем не ешь, и вино тебе не по вкусу?

На этот счет у Ани не было желания даже кивнуть головой. Не в этом ведь дело. Иногда она указательным пальцем левой руки упиралась в щеку, как бы в попытке ее проколоть (ее детская привычка), и я узнавал нашу Аню. Все возвращается на круги своя.

– Где-то здесь, в Париже обосновался и наш монарх, – сказал Жора, – ты не знаешь, как его найти?

Переход на «ты» не произвел на Аню никакого действия.

– Какой еще ваш монарх?

– Его зовут Михаил Николаевич. Он отпрыск царского рода…

– Я знакома с потомками и Толстого, и Пушкина, – сказала Аня, – знаю многих из второй и третьей волны эмиграции, а вот вашего Михаила Николаевича среди них не припомню.

– Зачем он тебе? – спросил я Жору.

– Так…

Мы сидели в небольшом кафе невдалеке от кабаре «Мулен Руж», не спеша попивая легкое красное винцо и жуя какое-то французское мясо: крохотные хорошо прожаренные кусочки, сдобренные острым соусом. За окном еще сновали взад-вперед прохожие, уже стемнело, и кафе было просто набито прекрасными служанками Мельницы, танцовщицами Мулен Руж, без припыленных мукой лиц, без запаха свежесмолотого зерна… Прошло еще полчаса.

– Понимаешь, – наконец сказал Жора, – мы приехали за тобой и…

Он выпрямился в спине и передернул плечами.

– …и без тебя не уедем.

Скальп его молчал.

– Да, – сказала она, – я все понимаю.

Теперь она откровенно рассматривала Жору, а он рассматривал свои ногти. Ему надоела осада Ани и он приготовился к штурму.

– Послушай, – сказал он, – ты послушай меня… И вдруг рассмеялся.

В жизни бывают минуты, когда кто-то должен взять на себя ответственность за происходящее. Как раз пришла эта минута, и Жора взял дело в свои руки. Как поведет себя Аня, я не мог даже предположить. Пусть Жора пробует, думал я, надо ведь сдвинуться с места. Мы же прилетели в Париж не ради веселой прогулки по Елисейским полям, у нас дела посерьезнее! Но пошли они вкривь и вкось! Почему? Мы решили: без Анны мы не сдвинемся с места, без Ани, без Тамары и Юры, без Васьки Тамарова, без Женьки… Нет-нет, без них – ни шагу! Это решение пришло к нам не сразу и не просто так. Ну, и раз мы решили…И вот мы в Париже, и вот оно наше спасение перед нами: Аня! Неужели она наше спасение, думал я, глядя ей в глаза. А Жору уже ничто не могло остановить. Он положил локти на стол, взял пальцы в замок и ровно секунду пристально смотрел на Аню, словно изучая ее. Кто-то громко рассмеялся за соседним столиком. Этот смех заставил Аню повернуть голову в сторону, и теперь нам с Жорой ничего не оставалось, как только любоваться ее прекрасным профилем. Я понимал: началась игра, жизнь продолжалась, я отпил очередной глоток из бокала.

– Так вот, – произнес Жора, откидываясь на спинку из белого пластика, – ты должна это знать…

– Что?

Аня впервые посмотрела Жоре прямо в глаза, и за это он одарил ее своей обворожительной улыбкой. Глухая стена, все это время разделявшая их, вдруг рухнула. И она тоже не сдержала улыбки.

– Что именно? – спросила она еще раз.

Но Жора не спешил отвечать. Он добыл из своего видавшего виды, некогда желтого с медной защелкой портфеля сначала кисет, а затем и тяжелую черную трубку, и стал тщательно набивать ее табаком. Я не вмешивался в это представление.

– Не понимаю, – сказал он, наконец, – как можно так жить?

Скальп его, наконец, дернулся, обнажив устрашающе голый (мне так казалось) пребелый череп. Так, во всяком случае, мне показалось. Анины брови медленно поползли вверх, и мне впервые удалось заметить морщинки на ее лбу. Она не произнесла ни слова, только смотрела то на Жору, то на его пальцы, которые со знанием дела управлялись с уже почти побежденной ими трубкой.

– Аня, – сказал он и снова посмотрел ей в глаза гипнотизирующим взглядом, не переставая работать пальцами, – я вижу тебя первый раз в жизни и вижу, что ты не Жанна д'Арк, не Марина Влади и даже не Нефертити…

Он выждал паузу и продолжал:

– Ты даже не Бельмондо, понимаешь?..

Я тоже смотрел на Жору: мне стало любопытно, куда он ведет. Он взял несколько кусочков льда, бросил их в бокал с вином и сделал несколько глотков. Даже для меня этот Жорин сравнительный анализ стал неожиданностью. И при чем тут Бельмондо? Я перевел взгляд на Аню: такого хамства, об этом кричали ее глаза, она в жизни еще не встречала! Не ее ведь вина, что Жора, о котором она столько прежде слышала и уже успела его позабыть, оказался теперь в ее глазах обыкновенным пройдохой… Но это была и не моя вина: я знал Жоре цену. И эти его Нефертити и Бельмондо всего лишь уловка, сеть, которая уже была брошена и, я видел, вот-вот Аню накроет. Аня не произнесла ни слова, но ее глаза, для которых я стал явной мишенью, уже требовали моего вмешательства. На мой взгляд, никакой трагедии не было, во всяком случае, я не предпринимал никаких попыток, чтобы наброситься на Жору с порицаниями. Возможно, это была моя оплошность, что Аня не дождалась от меня ни слова защиты, но мне казалось, что Жоре удастся-таки пробиться сквозь защитную скорлупу, в которую Аня себя тот же час заточила.

– Вот что, ребята… – сказала она, но Жора не дал ей продолжить. Я видел, что он уже готов сразить Аню своим обаянием. И не только обаянием.

– Ань, – сказал он тоном, которым приручают даже тигриц, – ты же не бросишь нас пропадать в этом мире?

Его скальп вдруг привычно дернулся, выдавая напряжение воли.

– Тебе, рыбка моя, – продолжал он, – нужно понять всего лишь одно: Пирамида – это некий скреп, такой уникальный сцеп всех генов Вселенной, понимаешь, такая увязка, когда все хорошие люди должны быть вместе.

Жора неожиданно наклонился вперед и положил свою огромную пятерню на Анину руку и секунду держал ее как в капкане, и когда Аня сделала было попытку ее высвободить, Жора дал ее руке волю, а своей взял трубку и, улыбнувшись лишь уголками губ, сунул ее себе в зубы.

– Не бросишь, – прибавил он очень серьезно, утвердительно кивнув головой, и стал усердно раскуривать трубку.

Повисла пауза, тишину нарушал лишь чей-то дурацкий смех за соседним столиком.

– И вот еще что, – пыхнув дымом, сказал Жора, – ты здесь совсем забыла что такое наш гоголь-моголь. Нельзя ничего забывать – вот что важно.

Он вдруг коротко хохотнул и добавил:

– Да, нельзя забывать… И позвони своему массажисту.

Не знаю, произвел ли этот короткий Жорин смешок на Аню какое-либо впечатление. На меня она даже не взглянула. Но она не смотрела и на Жору. О чем она думала? Напоминание о массажисте окрасило румянцем Анины щеки. У меня пересохло во рту. Я пригубил бокал и сделал глоток. А Жора, тем временем, встал из-за стола, и сказав лишь «Я прогуляюсь», ушел не оглядываясь, дымя своей трубкой, как паровоз. Желтый портфель остался на стуле, кисет на столе. Его не было больше часа, мы с Аней по-прежнему говорили о чем попало, обо всем на свете. Без Жоры ей легче дышалось, и она стала более откровенной и рассудительной. Ей-таки пришлось выслушать все мои аргументы, но она одного не могла взять в толк: насколько все это серьезно?

– Это не просто очень серьезно, – сказал я, – это выбор между жизнью и смертью. Для нас с Жорой и для…

Я посмотрел на нее, она сосредоточенно слушала, рассматривая колечко на безымянном пальце.

– … и, как ты понимаешь, – добавил я, – для всего человечества.

Она оторвала взгляд от кольца и заглянула мне в глаза, как в колодец. Мои глаза ни разу не мигнули и ни один мускул не дрогнул на моем лице: это была чистая правда. Аня отвела взгляд в сторону, она не знала, что мне ответить. А кто на ее месте смог бы? Подошел Жора.

– Я уже не надеялся вас здесь застать, – взяв портфель и усаживаясь на свой стул, сказал он.

Я посмотрел на него, он рылся в портфеле.

– Звонил Вит, – сказал он и посмотрел на меня исподлобья, – ты ему очень нужен.

Мы сидели и молчали. Жора ни словом не обмолвился о главном: что же все-таки мы решили? Он методично засунул трубку в кисет, затянул тесемку и кисет положил в свой желтый портфель, щелкнул замком и поставил портфель у ноги. Мы с Аней только наблюдали за его действиями. Он не задал ни одного вопроса. Затем мы встали.

– Твои цветы, – сказал Жора, взял букет и вручил его Ане.

– Ах!..

И снова вдруг рассмеялся.

– Такой вот сцеп генов, – добавил он, – так что у нас с тобой выхода нет. Но тут вот еще что…

Жора умолк, рассматривая свою ладонь, затем посмотрел Ане прямо в глаза и произнес свое твердое: 

– Se no – no! [10]. Выбор за тобой. И знаешь, ты мне нравишься – ты не из слабых.

– Я знаю, – сказала Аня.

Когда мы остались с Жорой вдвоем, я спросил:

– Ты отчего время от времени ржешь, как конь?

Жора только улыбнулся.

– Знаешь, – сказал я, – твой смех проникает прямо в кровь.

Жора только пожал плечами.

Глава 7 

На следующий день история повторилась. Но на этот раз Аня не позволила нам ее уговаривать.

– Хорошо, – сказала она, – поехали…

Мы пошли к ее спортивного вида машине. Обходя авто сзади, я не мог не прочесть: «Феррари». «Феррари» это «Феррари». С этим трудно спорить. Аня заметила мой восхищенный взгляд:

– Пятьсот девяносто девять икс-икс, – сказала она, – семьсот тридцать конских сил, семь тысяч оборотов в минуту…

Она так и сказала – «конских сил». Я согласно кивнул, мол, понимаю. Вздыбленный конь на носу, на каждом колесе, на руле, да куда ни глянь! Этот гарцующий жеребец только и ждет, когда на него усядется эта колоритная женщина! Не успел я за собой прикрыть дверцу, как вдруг завизжали колеса, меня вдавило в кожу сидения, и я ощутил запах паленой резины. Вены тут же наполнились чистым адреналином!

За рулем Аня была как наездница на прытком, вихрем несущемся скакуне. Ей нравилось сидеть за рулем, подчиняя себе этого железного, рвущегося в погоню коня. Это было видно по тому, как легко она управлялась с двумя сотнями резвых лошадиных сил, не давая им спуску. Даже модные очки «Paris» не в состоянии были скрыть эту прыть. Слившись с машиной, с этой бешеной скоростью, как сливаются в беге седок и лошадь, она была горда своей властью над скоростью, над ветром, бьющим в лицо, над шуршанием шин и, конечно, над нами, вдавленными этой ветреной скоростью в кожу сидений…

Ухоженные деревеньки, изумрудные виноградники, кайма синих гор в белесоватой дымке, море, Средиземное море, южный берег Франции… Через каких-нибудь два часа мы были в Ницце. Потом были Канны и Монте-Карло…

Галопом по Европе.

– Здесь рукой подать до любой точки Европы, – между прочим бросила Аня, – здесь жизнь мира…

С этим не поспоришь. Даже Жора, видавший виды, не мог ничего противопоставить. Конечно же мне это пришло в голову: мы терпим фиаско!

В Париж мы вернулись поздно вечером и ужинали в том же кафе.

– И вы хотите, чтобы все это я променяла на вашу, пардон, грязную, закопченную и вонючую Москву?! Где каждый кирпич до сих пор под присмотром всех этих Лениных, Сталиных и Дзержинских…

– Ты когда была-то в Москве?! – воскликнул Жора.

– Вчера, – сказала Аня, – мне звонила Марина. У нее забрали театр.

– Какая Марина? Там давно уже рай!

– Да-да-да! Как же, как же!.. Там у вас до сих пор цокают кандалы…

Аня так и сказала: «цокают».

– Чего стоит один только этот ваш мэр! Он же…

Мы с Жорой только слушали. Наконец он не выдержал:

– Ты живешь здесь в своей скорлупе, как в каменном веке! Вокруг тебя уже совсем новый мир! Правда, его нужно подровнять.

– Нет, ребятушки, нет. Вы подумайте – у меня здесь доход, дом под самой Эйфелевой башней, хорошая работа, муж… Я счастлива, как никогда не была там, у вас…

Ни у меня, ни у Жоры не нашлось слов, чтобы спорить.

– Я живу в центре мира, и жить здесь мне нравится!

Это был последний ее довод. И tout est dit [11] – И мне снова это пришло на ум: мы с Жорой оказались бессильны.

Глава 8

Прошла еще одна ночь. Мы, казалось, потеряли к Парижу и к Ане всякий интерес. Но проснувшись поутру, с новой силой принялись за старое. Нас подстегивало и наше самолюбие: как же так?!

– Никогда не сдавайся, – прорек Жора свой любимый девиз.

И мы не сдавались. Я позвонил Ане и договорился о встрече.

– Вам понравилась моя Франция, – рассмеялась она, – продумайте нашу программу на вечер.

Я сказал, что мы будем ждать ее на набережной Сены.

«Я живу в центре мира…». Это был серьезный барьер. Это была стена попрочнее Китайской, но мы с Жорой брали и не такие крепости. Я не помню женщины, которую Жора не смог бы обаять, и вот стал свидетелем его полного поражения, хотя на Жору, признаюсь, в этом деле я не очень-то и рассчитывал. Его обаяние здесь было бессильно, мы это прекрасно осознавали. Аня опоздала минут на пятнадцать. Я возложил на себя всю ответственность за ее будущее, и дал слово устроить это будущее с минимальными для нее потерями.

– Ты будешь, – уверял я, – обеспеченной и совершенно свободной, у тебя будет квартира в центре Москвы и дом на Рублёвке… И, главное, – любимая работа…

Я старался как мог.

– Извини, у меня был трудный день, – сказала она, – и я не понимаю, о чем ты говоришь. Какой центр, какая Рублёвка?

Я не слышал ее.

– Единственное, что будет по мере необходимости тебя ограничивать – наши клеточки. Без тебя они чувствуют себя сиротами, они умирают, как умирают ростки без живительной влаги.

Жора тоже не молчал.

– Ты пойми, – сказал он, – мы топчемся на месте вот уже несколько лет… Только ты… Ты станешь царицей мира!..

– Звучит красиво, – улыбнулась Аня.

Она совсем нас не слушала, то и дело бросала короткий взгляд на часы.

– Я не могу…

– Можешь, – тихо сказал Жора. 

Он не сводил с Ани глаз! Сердцеед, ах, сердцеед!.. Жора выплеснул вдруг на нее все свое обаяние. Но Аня словно не замечала его.

– Мы действительно топчемся на одном месте, – сказала она и встала со скамьи, – я поеду, меня уже ждут. Жаль, что мы потеряли время.

Ни о чем не договорившись, мы снова перенесли разговор на завтра.

– Твои цветы, – сказал Жора, беря розы и вручая их Ане.

Она рассмеялась и произнесла, посмотрев Жоре в глаза:

– Ты очень мил. Славные вы ребята! Но хватит вам тратить мое время.

Я понимал: никакие уговоры нам не помогут.

Глава 9 

На следующий день в ожидании встречи с Аней мы сидели на солнышке, любуясь Парижем и его обитателями.

– Ты только посмотри на них, – ни с того, ни с сего произнес Жора, кивая на прохожих, – как они одинаковы, все на одно лицо.

В своей излюбленной позе свободного жителя планеты Земля, развалясь на скамеечке и разбросав ноги в стороны, он, щурясь от солнца, рассматривал струившихся в оба конца Елисейских полей торопящихся горожан, всем своим видом обвиняя их в бесцельности существования.

– Они, как мумии, ни одного живого лица… Знаешь, когда глаза мои открыты, я устаю от того, что вижу.

Он всегда предавался все и вся уничтожающей критике, если ему что-то не удавалось. Больше всего он не терпел праздных людей, хотя бесконечно и нежно любил человечество.

– Они приросли к земле, точно статуи, не желая двигаться дальше, хотя все куда-то стремятся, спешат, бегут, едут, плывут, летят… Куда, зачем?! Все их телодвижения ублюдочны и крючковаты, они лишены красоты и красок. Ты только посмотри вот на этого или вон на ту…

Хорошо, что он еще не показывал пальцем.

– И это не только в Париже – так во всем мире, представляешь, на всей земле…

Он даже грозил им:

– Дайте мне только время, я устрою вам хорошую порку!

Когда Жора был не в духе, он часто срывался на философствование (хотя по-прежнему крайне неубедительно отличал Бабеля от Бебеля, а Гегеля от Фейербаха), и тогда доставалось каждому, кто попадался ему под горячую руку. В тот день это были парижане. Какую порку он собирался устроить им и всем живущим на этой земле, я до сих пор не имею представления.

– Она кто у тебя, плясунья? – неожиданно спросил Жора.

– Танцовщица! Она та, – сказал я, – без которой мы не сдвинемся с места.

Гений Жоры состоял и в том, что в такие минуты отчаянной хулы он принимал единственно верное решение по вопросу, который долгое время не поддавался решению.

– Она никуда не поедет, – неожиданно произнес он, – зря мы в эту глухомань забрались.

Я ничего не ответил, зная чем заняты его мысли.

– С этим решительно нужно что-то делать, – сказал он напоследок и встал. – Идем. Этот бубнеж с твоей кралей ничего нам не даст, нужно двигаться дальше. И, знаешь, я не так ловок, чтобы стелиться у ее ног.

Он умолк, но я знал, что мысль его оставалась невысказанной, и ждал заключительного слова.

– Мы клонируем твою Аню, – наконец произнес он, оправдав мое ожидание.

Сколько было шутки в его утверждении, я не знал.

– Просто не верится, что кончился этот ад, – добавил он.

Я тоже не чувствовал уверенности в том, что смогу убедить Аню вернуться к нашим прежним занятиям, уж слишком далеко она ушла от проблемы улучшения породы людей. Но разве встречу с ней можно назвать адом? Мы все еще сидели на скамье.

– Идем! – Жора посмотрел на свои ручные часы и вдруг резко встал.

– Что еще? – я не понимал его возбуждения.

– Идем же! – он стал тащить меня за рукав.

Через каких-то полчаса мы были гостями Иоселиани. Он познакомил нас с Алекс, милой обаятельной французской графиней, игравшей главную роль в его «Фаворитах луны». Море книг, на полу шкура зебры… Мы пили французский коньяк; Отар, смеясь, рассказывал, как они вместе с Алекс разгружали фуру с керамикой панно Людмилы Мешковой для ЮНЕСКО, приехавшей в Париж в выходной день.

– Звоныт мнэ Люся и просыт: «Отар, выручай!». «Что случылось?». Она рассказывает, что нэкому разгрузыт фуру, так как французы нэ работают по выходным. Я говорю: «Счас будэм». Мы пришли с Алекс, закатали рукава и таскали эты чертовы ящикы, представляешь?..

– И Алекс? – не удержался Жора.

– Oui, bien sur![12] – улыбнувшись, подтвердила Алекс. 

Затем Жора рассказывал о Пирамиде!

– Поднимитесь по ступеням материи, и вы найдете Дух… Поднимитесь по ступеням сознания, и вы найдете Бога…

Лучшей лекции я в своей жизни не слышал. Мы говорили всю ночь напролет.

– Вы с ума сошлы! – восторгался Отар.

Даже его лысина засияла. А мешки под глазами расправились.

– Хочешь снять фильм о Пирамиде? – спросил Жора.

– Как ты сэбэ это прэдставляешь? – глаза Отара просто сверкали. – Как?!

Жора настаивал.

– Приезжай, – сказал он, когда мы расставались.

– Обязатэлно, – пообещал Отар, посмотрел на стоящую рядом мило улыбающуюся Алекс и спросил, – поедэм?

Его острые седые усики замерли в ожидании ответа, но Алекс так ничего и не сказала. Они так и не приехали в тот год, а мы, даже не попрощавшись с Аней, улетели в Москву. Когда самолет набрал высоту, я набрал ее номер:

– Ань, мы срочно улетаем домой.

– Подожди секунду.

Прошла минута, я смотрел на часы, затем трубка спросила:

– Привет, – сказала Аня, – ты где?

– Уже в небе.

– Что-то случилось?

– Я приеду. Обещаю.

– Обещаешь?

Я молчу.

– Что-то случилось?