Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия Колотенко Владимир

Глава 18 

Я поднимался к вершине монмартрского холма, увенчанного ослепительно белыми куполами Сакре-Кер и до сих пор усеянного невзрачными одноэтажными домиками с облезлыми стенами, кажущимися беззащитно-униженными соседством со своими высотными современными собратьями. Я плелся по крутым извилистым улочкам и бесчисленным каменным лестницам, любуясь зелеными палисадниками и балконами-клумбами, пестрящими всеми красками мира цветами. Уличные художники, торговцы овощами и фруктами, звонкие и смелые цветочницы, хватающие тебя за рукав, ранние проститутки и праздно шатающиеся туристы…

И вдруг на одной из афиш я увидел Аню, да-да, улыбающуюся Аню. Ее смеющиеся глаза, ее губы… Следующий телефонный звонок поймал меня на Елисейских полях у изумительной красоты невысокого старинного здания.

– Слушай, – сказал Жора, – ты там долго еще намерен оставаться?

Я не знал, что на это ответить, потому что ответ был ясен и попугаю.

– Мне нужно кое-что с тобой обсудить.

Я ждал.

– Нам предлагают участие, я считаю, в совершенно безумном проекте. Представляешь, эти неистощимые япошки дышат нам в затылок.

– А я тебе что говорил!

– Но их технология стимуляции роста клонов настолько проста и надежна, что просто диву даешься. Мы с тобой этот вариант обсуждали в Йоханнесбурге… Ты помнишь?

– Да, – сказал я.

– Ты спишь?

– С чего ты взял?

Повисла пауза.

– Алло, ты слышишь меня? Ты купил мне подарок?

– Не ори, – сказал я, – говори.

Жора еще какое-то время с восхищением рассказывал о каких-то достижениях японцев, затем спросил:

– Как думаешь, соглашаться? 

– Мы ничего не теряем, – сказал я.

– Ты уговорил свою кралю? Что ты за нее уцепился? Как ты там?..

Вопросов было неожиданно много, и на один из них мне удалось ответить.

– Далась она тебе!

Я не стал ничего объяснять, и мое молчание отбило у него желание спрашивать дальше.

– Как ты там? Ты купил мне подарок?

Никогда прежде он не интересовался моим самочувствием.

– Натер ноги.

– Ноги – это ничего, – сказал Жора, хмыкнув в трубку, – лишь бы не…

Я видел, как он улыбается.

– Привет Анке, вы спите?

– Соглашайся, – сказал я, – и будь с ними поосторожней. Они могут слямзить нашу идею, сорвав ее с твоих губ…

– Это ясно.

Я, скучая, сидел на скамеечке, сдернув с ног свои желтые новые туфли и рассматривал город, подернутый сизой дымкой. Надо же было как-то убить время! Мне было радостно слышать далекий веселый звонкий Жорин баритон, обеспокоенный в большей степени тем, что мы с Аней уже спим. «Мне кажется, ты гоняешься за мертвецами» – сказал он однажды, когда убедился в моем непременном желании разыскать Аню и Юру. Тогда он не мог и представить себе, как они нам были нужны.

А сейчас его заботило только то, что мир не стоит на месте и, хотя мы и живем в кипящем слое научных достижений, нас могут в два счета обскакать какие-то там япошки или индусы, а то и китайцы или евреи, чьи научные разработки в области клонирования человека, мы это уже знали не понаслышке, заставляли нас торопиться.

– Хорошо, – сказал Жора, – ты когда вернешься?

– Я еще не видел Аню.

Снова повисла короткая пауза.

– Хорошо, увидимся, – сказал он, – тащи ее к нам!

– Ты там не женись на японке.

– Как получится, – рассмеялся он.

День умирал. На каменных плитах ворковали голуби, хотелось есть и беззаботно сидеть вот так до утра. Я закрыл глаза и прислушался: тихий шелест листьев над головой, сердитое воркование, далекие голоса туристов, иногда звонкий смех… Мысль о том, что мне нужно надеть штиблеты была для меня ненавистной. Мне хотелось швырнуть их с вершины Монмартра в сторону Эйфелевой башни или собора Парижской Богоматери, чтобы они, вращаясь пропеллерами, пролетели над Парижем, как бумеранги со сломанными лопастями, и никогда больше не возвращались ко мне.

Позвонить Ане? Вдруг мне захотелось видеть ее! Телефон лежал рядом, номер я не помнил, но не составляло никакого труда заглянуть в записную книжку, чтобы восстановить в памяти длиннющее многозначное число, за которым прятался Анин голос. Я взял трубку, набрал номер и слушал гудки до тех пор, пока не услышал такое знакомое и родное:

– Да.

– Здравствуй, Энн.

Это мое «Энн» прозвучало как-то торжественно-чуждо, хотя я и пытался вложить в него все тепло, на которое только был способен. Иногда я называл ее так в случаях, когда мне хотелось видеть ее, и это «Энн» было для нас как условный знак.

– А, привет. Где ты?

– В сотне метров от твоей «Мельницы».

– Брось.

– Правда.

– Ты в Париже?

– Где же мне быть?

– Почему не предупредил?.. Я смогу только завтра. Не умрешь?

– Умираю.

– Ну пока. Прилетаю в Орли, в 10.40. Пока…

Я взглянул на часы: 19.37. До встречи с Аней в моем распоряжении была целая ночь, и у меня было прекрасное настроение. Мне хотелось петь, и я стал насвистывать какой-то веселый мотив. Вдруг я почувствовал жуткий голод, сунул ноги в свои желтые беспощадные кандалы и, не застегивая ремешков, позванивая пряжками, как колокольчиками, ринулся в поисках какого-нибудь кафе. Стоп! Можно ведь спуститься на фуникулере. Я так и сделал. Проплывая над крышами и головами прохожих, над затененными монмартскими переулочками и зелеными палисадниками, я думал о том, какие буду приводить аргументы в пользу Аниного переезда в Чикаго. У меня, конечно же, был разработан свой план ее, так сказать, похищения, но не было ни капли уверенности в успехе его реализации. Я снова и снова мысленно возвращался к нашему прошлому разговору, пытаясь уяснить для себя, что могло так приворожить Аню в этом огромном городе, который только с виду казался приятным и ласковым, но на самом деле был грубым, жестоким, перемалывающим все твои кости и вытягивающим из тебя все жилы жизни, кровавым Молохом. Как наша Аня, наша маленькая славная тихая и наивная девочка могла жить в этом чуждом ее мягкой и нежной душе, ужасном аду? Это не укладывалось в моей голове. Я силился разгадать эту непостижимую тайну: наша Аня – танцовщица кабаре! И еще я хотел купить что-то Жоре в подарок.

И Юле, и, конечно, Юле!..

Лента Сены золотилась вечерним солнцем. Сена не Терек, но довольно быстрая река. И вода в ней чище, чем в твоем водопроводе. Потом я снова бродил…

Почему Юля ни разу не позвонила?

– Странный вопрос, – говорит Лена.

– Теперь я и сам понимаю, почему.

Глава 19

Сгустились сумерки, когда я поднялся со скамейки, расположенной недалеко от музея Клюни, где битый час мой желудок в полную силу трудился над китайской дичью. Куда теперь?

По Сене уже шныряли взад-вперед рассвеченные тихие и шустрые речные трамвайчики без пронзительных гудков, и сквозь окна были видны пассажиры, сидящие за столиками, наслаждающиеся своими лангустами или омарами и бегающие между ними официанты с подносами, слышна была скрипка, иногда точно из-под воды раздавался негромкий таинственный смех.

Набережная была пуста, редкие машины проносились на большой скорости, я брел вдоль парапета, квартал за кварталом, зажав горлышко полупустой бутылки между указательным и средним пальцами левой руки, рукава пуловера были завязаны на шее, мне нравился сверкающий огнями город без людей, я разглядывал то темные дома с одинокими желтыми глазами окон, то высвеченные купола и башни соборов, любовался мостами Сены и густой, казалось, маслянистой поверхностью воды. Мне было хорошо.

Прожектор Эйфелевой башни резал черное небо на куски, но они не падали мне на голову. Мои мысли были заняты предстоящей встречей с Аней. Я представлял, как она теперь бросится мне на шею, как я чмокну ее в щеку, и мы усядемся где-нибудь на тихой скамеечке или в каком-нибудь не шумном загородном кафе, и пользуясь отсутствием чужих глаз и ушей, будем смотреть друг на друга и молчать. А потом говорить, говорить… Я заговорю ее. В конце концов я скажу ей самое главное. Она это самое главное и сама поймет, она его всегда знала, и через день или два, или через неделю-другую мы уже будем в Америке. 

Эйфелева башня осталась позади, я оглянулся, чтобы убедиться в том, что она, падая, не придавит меня своими конструкциями, но эта железная фосфоресцирующая огнями громада была ко мне совершенно безучастна. Если идти прямо по этому известному всему миру респектабельному шестнадцатому округу, размышлял я, то вскоре попадешь в Булонский лес. Где-то здесь ютилось российское посольство, куда можно было зайти и запросто сказать привычное русское «Привет!» какому-нибудь сонному клерку. С тех пор, как приземлился мой самолет, я не произнес еще ни единого слова. Кроме «pardon, madam» и «Au revoir», которые иногда вырывались из меня невпопад, я знал еще «Се ля ви» и «Ищите женщину!». Да, ищите женщину! За этим я сюда и приехал.

А пока я маялся… Мелькнула мысль: позвонить Юле? И что я ей скажу?..

Глава 20

Чтобы вырваться из окружения города нужно пересечь окружную автостраду (Boulevard Peripherigve), пройти по едва различимой среди таинственно замерших высоких деревьев тихой тропинке, и ты выходишь к зеркалу спящего озера. Булонский лес не испугал меня своей настороженной тишиной и тревожным мраком. Пока идешь в этом сказочном царстве, никакого страха не испытываешь. Во всяком случае, по пути к озеру, я старался думать не о его преодолении, а о том, зачем я несу с собой почти пустую бутылку. Как орудие защиты она наверняка мне не понадобится, думал я, но разбить ею зеркальную гладь озера или швырнуть куда-нибудь подальше я не решался. Мало ли кто может внезапно выскочить из-за дерева! Или вынырнуть из воды! Я шел не оглядываясь. Жора бы посмеялся над моими мыслями. Через каких-нибудь пять-шесть часов я буду рассказывать Ане об этой ночи, проведенной в темном лесу. «Ты ночевал в лесу? Зачем?!» Я буду только смотреть на нее и молча улыбаться. Вспомнит она или не вспомнит, как мы когда-то провели всю ночь вдвоем на берегу моря? С тех пор прошла тысяча лет! Мы были молоды, просто отчаянно молоды. Вскоре я добрался до причудливых невысоких зарослей японского садика, пасущегося на берегу озера в белесовато-дымчатом царстве предрассветного тумана. Пугающе-черные контуры камней казались загадочными притаившимися хищниками, готовыми вот-вот наброситься на тебя. Но я знал, что это были лишь камни, поэтому никакого страха не испытывал, и найдя первую же попавшуюся скамейку, с удовольствием плюхнулся на нее. Слава Богу! Мы с Аней тогда всю ночь просидели у костра. Пили вино и ели жареных мидий. Ее признания я пропустил мимо ушей, я словно оглох в тот вечер, а ночью мы плавали на матрасе, резвясь и развлекаясь в воде как дети. Нам было не холодно, а здесь уже через полчаса мне пришлось надеть на себя пуловер. Я потом часто спрашивал себя, что, собственно говоря, Аня имела в виду, когда с дрожью в голосе решилась рассказать о своем отношении ко мне. Ее признания застали меня врасплох и я все превратил в шутку. О той ночи мы потом ни словом не обмолвились. Ни разу. Хотя много лет подряд наши глаза напоминали нам о том костре и мидиях, и ночном купании при полной луне. Мне тогда было тридцать три, а Аня была совсем юной, просто девочкой с большими голубыми глазами и соломенным конским хвостом. Луны нигде не было, шатающиеся звезды уже тускнели, и я наконец допил свое вино. Хотелось спать, больше ничего. Когда я открыл глаза, было тихое ясное летнее утро, вокруг озера в трусиках и майках бегали трусцой красивые люди, солнце выкрасило золотом зеркальную гладь озера, пели птицы…

Пробило семь. Я с удовольствием потянулся, зевнул и подмигнул пробегающей мимо паре. Они улыбнулись в ответ и помахали руками. День обещал быть добрым. Я не знал номер Аниного рейса и решил заблаговременно добраться до аэропорта автобусом. Потом я часа два занимался тем, что вглядывался в лица выходивших из дверей пассажирок, пытаясь угадать в них Аню. Зачем? А вдруг она прилетит раньше. Розы! Как я мог забыть?

– Три, с самыми длинными стеблями, – попросил я цветочницу.

– Il est bon? Берите семь…[13]

– It's, okay, – сказал я. – Oh, isn't it lovely![14]

Я узнал ее сразу, как только она появилась на пешеходной дорожке. Я не мог ее не узнать! Ее фигура, ее походка, ее поворот головы, когда она о чем-то спросила сопровождавшего ее крепкого парня в желтой безрукавке и линялых джинсах, все было знакомо до кончиков пальцев, до корней волос.

– Познакомься, это Анри, – сказала она, улыбаясь. – Как тебе наш Париж?

Это «наш Париж» прозвучало так вызывающе просто, словно Аня спросила, не простыл ли я.

– Это тебе, – сказал я и протянул ей розы.

Затем я, бросив короткий взгляд на ее спутника, назвал себя и пожал протянутую мне руку. При этом Анри что-то сказал по-французски, на что я только кивнул. Мы пошли по направлению к автостоянке, Анри плелся сзади. Аня сказала:

– Месяц тому назад я не заметила седины на твоих висках. Что-то случилось?

Я улыбнулся.

– Ты к нам надолго?

Улыбка сошла с моего лица, я остановился и посмотрел Ане в глаза.

– Пока не увезу тебя отсюда. 

Аня, казалось, не слышала моих слов. Мы прошли несколько метров в молчании, затем она спросила:

– Где ты остановился?

– В Булонском лесу.

Аня как раз искала в сумочке ключи от автомобиля, и на мою шутку никак не прореагировала. Затем сказала:

– У меня к тебе тоже деловое предложение.

Ее запахи меня всегда очаровывали.

– Ты прекрасно выглядишь!

– Мог бы сказать мне об этом в прошлый приезд.

Она сама села за руль красивой красной машины с открытым верхом. Анри расположился рядом, а я забрался на заднее сидение.

– Так где ты остановился?

– В «Бристоле». Я люблю трюфеля.

– Перебирайся ко мне.

Меня просто ошеломило ее предложение.

– Этот Анри, – спросил я, – твой… Кто он?

Что это – ревность? Я был убит наповал собственным вопросом.

– Зачем ты спрашиваешь?

– У него есть ты. Я бы с ним поменялся местами.

– Ему нелегко…

Я не отрываясь смотрел на ее роскошные, исхлестанные встречным ветром рыжие волосы, на знакомые хрупкие и сильные загорелые плечи, открытую спину с милой цепочкой шелковых позвонков. Наш разговор был ни о чем.

– Нет, я не устал, – сказал я, когда она проявила заботу о моем самочувствии, – ты же знаешь, что я готов работать часами.

– Показывать время? – пошутила она.

Мы уже знали, что только оставшись вдвоем, мы сможем сказать друг другу те слова, которые снова сделают нас близкими, может быть, парой. Нужно было избавиться от Анри, и я понимал, что это случится при первом удобном случае. Он что-то говорил, но Аня, отвечая ему, не слышала его. Поэтому он так часто переспрашивал. Ее неподвижная голова, сжатые губы, чуть выдвинутый вперед подбородок и крепко сжатые пальцы на кожаной желтой оплетке рулевого колеса, все это свидетельствовало о ее продвижении к цели и было хорошо мне знакомо. О чем она думала? И какую цель преследовала сейчас?

Глава 21

Мы доехали до окружной дороги, и как только пересекли ее, Аня припарковала машину у тротуара.

– La sflance est close, – бросила она Анри, не поворачивая головы.

Он сидел и молчал, затем неспешно прикурил сигарету. Я безучастно наблюдал за торопливыми прохожими, рассматривал витрину магазина. Спать не хотелось. О каком совещании шла речь, я понятия не имел.

– Ne m'en veuillez pas, – сказал Анри[15].

Аня кивнула. Затем посмотрела на него и улыбнулась.

– Опять эти твои русские штучки, – недовольно буркнул Анри на плохом русском и приоткрыл дверцу.

И мне вспомнился день, когда Аня еще там, в полуподвале бани перечеркнула весь наш кропотливый труд, все наши надежды на достижение какого-то очень важного результата. Тогда она вот так же сидела и молчала, не обращая внимания на наши уговоры и устрашения, и когда я, не сдержавшись, попытался заставить ее выполнить какую-то никчемную операцию (не припомню какую), она вот так же посмотрела на меня и улыбнулась. Точно так же. И я тут же понял, что мы проиграли. Тогда все мы потеряли уйму времени лишь потому, что я перешагнул, как потом объяснила Аня, грань дозволенного. Я до сих пор не могу определить эту грань, а кто может? У каждого она своя. Анри, лениво выбравшись на тротуар, не успел встать на вторую ногу, как машина резво сорвалась с места и дверца захлопнулась с помощью инерции. Аккуратно перестроившись в скоростной ряд, Аня сильнее нажала на акселератор..

– Ты выспалась? – спросил я, чтобы что-то спросить.

– Ненавижу объяснения.

– Подскажи, что мне Жоре купить в подарок?

– Ты стал делать подарки мужчинам?

– Да нет, – сказал я, – не в том смысле…

– Купи ему крепкие очки в тысячу диоптрий, – сказала Аня.

Так она выразила Жоре свое недовольство, мол, мог бы рассмотреть ее и получше.

Глава 22

Мы промчались мимо Триумфальной арки, выскочили на уже знакомые мне Елисейские поля, затем свернули налево и стали взбираться на гору. Аня спросила, когда я улетаю домой. Я пожал плечами.

– Все зависит от тебя.

Аня засмеялась. Я вспомнил этот забытый простой ясный смех, когда в ее голубых глазах появляются игривые чертики, а губы приоткрывают стройные ряды длинных, как у актрис Голливуда жемчужин, эти ямочки на щеках в уголках губ, эти сочные губы… Я помню сохнущего по этим губам Стаса. Да и сам я потом не раз нахваливал эти губы самой Ане, словно она не ведала и не знала всех их достоинств. Тогда ей было шестнадцать и она была школьницей.

– Куда мы едем? – спросил я.

– Я хочу есть. Мы заберемся на butte aux Cailles[16].

Этих трех слов, произнесенных вскользь, как мне показалось, на чистом французском, было совсем недостаточно, чтобы оценить знание языка, но вполне хватало, как это вскоре и подтвердилось, чтобы она могла называть этот город своим.

«Как тебе нравится мой Париж!?».

Я вдруг подумал, что ни один город мира мне никогда не хотелось назвать своим. Пятнистые платаны на площади Поля Верлена. С Атлантики густой чередой тянулись влажные облака, было еще рано и на самом деле так тихо, точно жители на время покинули город, хотя часы показывали уже 10.02. Люди словно вымерли, хотя был только четверг. Мы сидели с Аней на открытой террасе, ели горячие круассаны с миндальными орехами и болтали о чем попало. И ни слова о причине моего внезапного появления в Париже.

– А помнишь, как Стае напился на моих именинах? И стал приставать…

– В тебя многие были влюблены, и Стае, и Шут, и, кажется, даже Юра…

– Который из них?

– И Черненко, и Маврин, и даже…

– Только не ты.

– Ты очаровала всю нашу команду. Тебе тогда стукнуло… 

– Я положила конец их ухаживаниям, как только ты… Я была от тебя без ума.

А вот этого я не знал. Это было первое ее признание, затем были еще и еще… Были минуты, когда мы, не переставая жевать, пристально вглядывались друг другу в глаза и улыбались. Мы изучали друг друга. Да, мы стали другими. У нас появились незнакомые жесты, не все слова, с которыми мы обращались друг к другу были понятны. Мы стали чужими? И да, и нет. Мы стали менее близкими и более незнакомыми. Между нами пролегла полоса отчуждения, которую мы старались теперь преодолеть. К этому мы были готовы, тем не менее требовалось время, чтобы мы снова срослись душами, как это было тысячу лет тому назад.

– Что ты знаешь о наших, где они?

Я сказал, что потерял всех из виду.

– Эля, Шут, Инна, Юры?.. Юра Маврин мне тоже нравился. Как у него сложилась жизнь?

Этого я не знал, хотя этот вопрос меня тоже интересовал.

– А о Черненко ты что-нибудь слышала? – в свою очередь спросил я.

Аня помолчала, отвела взгляд в сторону, затем произнесла:

– Ерунда какая-то. Он то ли умер, то ли уехал в Африку. Чушь какая-то. Я не помню, откуда у меня эти сведения. В Африку или в Австралию…

– Хорошенькое дело, – сказал я, – то ли умер, то ли уехал…

Когда кофе с молоком, который принес нам, облаченный во все белоснежное, высоченный африканец, был выпит, Аня промокнула салфеткой губы и выставила на стол, словно на витрину, свои изумительной красоты загорелые предплечья. Оперевшись локтями о белую скатерть, она вытянула шею и бережно уложила подбородок на сложенные в замок красивые пальчики с ярко-красными ноготками.

– Хорошенькое дело, – повторил я, думая о Юре Черненко, – он тоже сейчас нам нужен, как воздух. Да и Маврин бы не помешал.

– Сейчас – непременно! – улыбнулась она. – Как же мы без него?

Я пропустил ее иронию мимо ушей. Тем не менее, я прекрасно понимал: мы и без Юры, что гитара без струны. Никакой музыки у нас без него не выйдет.

– Ну, – сказала она, – что дальше?

– Я найду и его.

– Я не сомневаюсь. Ты зачем приехал?

Ее черные зрачки, как два жерла стволов были нацелены мне в глаза. Я сделал попытку отшутиться.

– Красть тебя, зачем же еще.

Она не произнесла ни слова. Глаза ее ни разу не мигнули.

– Ты по-прежнему такой же ненасытный. Тебе надо покорить весь этот жадный мир. Зачем, ответь мне – зачем? Ведь этих людей не изменить. Ты посмотри, – Аня кивнула на посетителей кафе, – посмотри, как они жрут. И этому ведь конца никогда не будет. Их жадность к еде неистребима, им не нужны никакие перемены. Ведь так?

Я попытался объяснить ей наши ближайшие планы.

– Мы в Чикаго…

– В Чикаго?

– Мы туда перебрались недавно…

– Вы тянули меня в Москву, а теперь вдруг у нас выпер Чикаго?

Это «выпер» она произнесла с усмешкой и удивлением. Для нее наш переезд в Чикаго был полной неожиданностью. Я коротко рассказал о причинах нашей передислокации в Америку. Она слушала, затем убрала руки со стола и наклонилась вперед.

– Поцелуй меня, – сказала она.

– Юль, но-о-о…

Это была уже полная неожиданность для меня:

– Здесь, – спросил я, – прямо здесь? Совершенно не заметив свое нежное «Юль», которое неожиданно прилепил Ане.

Она только смотрела на меня.

– Прямо, – затем сказала она.

Я привстал с пластикового кресла, потянулся всем телом и чмокнул ее в щеку. Она не шевельнулась. Только по-прежнему молча смотрела на меня, наконец, улыбнулась.

– Ладно, – сказала она, – рассказывай, что там у вас. И кто такая эта твоя Юлия?..

Я так и не сообразил, почему она вдруг спросила о Юлии.

Часть шестая

УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ