Спасти СССР! «Попаданец» в пенсне Белоусов Валерий

19 августа 1991 года. Двадцать часов десять минут. Москва, площадь Дзержинского, дом два. Самое высокое здание в Москве, что напротив всесоюзно известного универмага «Детский Мир» (откуда даже Воркуту с Магаданом видно). Зал коллегии КГБ СССР

Генерал-лейтенант Расщепов принял вид лихой и дурковатый:

— Не могу знать!

При этом тишайший и умнейший руководитель управления «А» точь-в-точь стал походить на прапорщика-украинца из Лефортовского СИЗО… Даже усы у него ритуально провисли…

Задачи ему мог давать только человек, стоящий сейчас перед ним и краснеющий от еле сдерживаемого панического гнева всей своей обширной плешью посреди венчика седых волосиков.

А задачи Расщепову ставились такие:

— Первое. Выяснить, кто же засел в бункере Министра обороны и сейчас от его имени, председателя КГБ СССР, отдаёт приказы? (С которыми Расщепов был полностью и целиком согласен.)

— Второе. Обеспечить безопасность встречи представителей ГКЧП с Ельциным, при этом планировалось нейтрализовать его охрану и говорить с Ельциным с позиции силы. (Вязать своих прежних коллег Расщепову не хотелось, кроме того, лично ему импонировал Ельцин.)

— Третье. В ночь на двадцатое августа осуществить штурм здания Верховного Совета РСФСР, для чего захватить два первых этажа, подавив сопротивление (а вот с этой жёсткой акцией был не согласен не только генерал, но и все его офицеры. В конце концов, там же собрались вовсе не чеченские террористы, захватившие в заложники маленьких детей!).

— Не могу знать, товарищ Первый… Сумеем ли мы вообще покинуть наше расположение в пункте постоянной дислокации, — с усмешкой проговорил генерал.

— Что значит, сумеете ли? Вы что?! Отказываетесь выполнять мои приказы?! — в гневе почти прокричал Крючков.

Расщепов лихо ему отрапортовал:

— Та-ак точна! Отказываюсь!.. И не сепети. Тихо мне. Стой спокойно. Потому как только мигнёшь своим волкодавам — я те шейку-то враз сверну, вполне успею. А потом — в окно выпрыгну, здесь невысоко, второй этаж!

Председатель КГБ пожевал тонкие, бескровные губы:

— Ну ладно… А по первому вопросу?

Расщепов чуть ослабил напряжённые, готовые к немедленному прыжку в окно, ноги:

— Думаю, ОН сам проявится, в своё время! Уж больно хорошо начал. Этот — своего не упустит!

И Расщепов был абсолютно прав…

19 августа 1991 года. Двадцать один час. Программа «Время»

«Здравствуйте, дорогие товарищи!

Наш сегодняшний выпуск мы начинаем с обращения к народам Советского Союза Президента РСФСР Бориса Николаевича Ельцина.

— Дарагие сограждане! Россияне!

В ночь с 18 на 19 августа 1991 года отстранен от власти Президент нашей страны… А я скажу — давно пора!

Мы же с вами — далеко не слепые идиоты. Мы помним, как мы жили в 1985 году, и видим, как мы живем теперь.

Сколько жа можно издеваться над Советским народом?

То минеральный секретарь насильно отучает от водки — и сколько же советских людей подавили в диких очередях, сколько наших людей отравилось суррогатами и самогоном?

То плешивый нобелевский лауреат получает премию мира — и льётся человеческая кровь в Фергане и Карабахе, в Литве и Приднестровье, в Сумгаите и Чечне…

То ставропольский начальник начинает выполнять Продовольственную программу — в результате скоро жрать станет совсем нечего!

То руководитель международного рабочего движения внедряет новое мышление — и разрушен в результате СЭВ и Варшавский Договор, НАТО, как в сорок первом, уже вновь у наших границ!

На улицах грязь и бандиты, кооператоры разворовывают нашу экономику, а Миша с Раиской разъезжают по Парижам.

С его лёгкой руки выблядки и предатели, вроде Резуна, охаивают нашу историю, обливают грязью нашу Великую Победу и позорят наших ветеранов…

Не хватит ли им над нами измываться?

Я так скажу — хватит!

А один ли меченный Богом шельма во всём этом бардаке виноват?

Нет! Его подельники из ЦК — тоже одним миром с ним мазаны по толстым, зажравшимся рожам.

Пока рядовые коммунисты последний хрен без соли доедают — начальнички всех рангов, от парткома до обкома, — сладко жрут и сладко спят, живут как у Христа за пазухой.

Хватит! Попановали.

Слезай с народной шеи! Вся власть Советам!

Вместе с горбатым главарем должна уйти в прошлое и его банда.

Мы требуем, от лица всех народов СССР, обеспечить прямые выборы президента!

Мы требуем, от лица всех граждан Советского Союза, прекратить растаскивание перекрашенными в демократов вчерашними номенклатурщиками нашей Родины по национальным квартиркам.

Мы требуем вернуть страну к нормальной жизни, сытой, безопасной и спокойной!

С этой целью я, Президент Советской России, до сессии Верховного Совета СССР и созыва Чрезвычайного съезда народных депутатов СССР, принимаю на себя всю полноту власти. И несу всю ответственность за происходящее.

Предупреждаю, что я шутить не намерен. Я не дам утвердиться произволу и беззаконию потерявших всякий стыд и совесть партократов.

Призываю всех граждан СССР в этот грозный час проявить высокую гражданственность, мужество и честно исполнять свой долг.

Не сомневаюсь, что буду поддержан всеми Советскими Патриотами!»

«Вы слушали Обращение к народам Советского Союза Президента РСФСР Бориса Николаевича Ельцина.

— А теперь вести с полей. Колхозники Нечерноземья в непростых погодных условиях продолжают битву за урожай…»

Вспотевший от волнения Ельцин вынул из уха крохотный микрофон и с жалкой заискивающей улыбкой посмотрел на внимательно, ласково, немигающим ледяным взглядом удава глядящего на него человека в пенсне:

— Товарищ Павлов, я всё правильно произнёс?

19 августа 1991 года. Двадцать один час двадцать семь минут. Москва, Плотников переулок, дом семь

В этом доме, построенном по особенному, улучшенному проекту, с широкими окнами, с высокими, как в сталинских высотках, потолками, со стеклянными дверьми в подъезд, где сидела внимательная бабушка с цепким профессиональным взглядом лагерного надзирателя, — каждый жилец ещё имел и небольшую комнатку в подвале…

Я, право, и не знаю — зачем… не картошку же хранить? Её — картошку — МЫТУЮ, доставляли жильцам сотрудники Хозяйственного отдела Управления Делами ЦК КПСС, которому, в общем, дом этот и принадлежал…

Квартиры были в доме только служебные — и каждый жилец при заселении получал в ХОЗУ ордер серии СЛ или СЖ, что означало, после освобождения от занимаемой должности, автоматическое освобождение квартиры, с немедленным выселением в чисто поле, хоть посреди зимы с детьми малыми…

Да, номенклатура жила на дачах, ездила на машинах… только на служебных! И когда житейские бури иной раз сбрасывали человека с насиженного места — то он в единый миг лишался всего…

А как вы думаете, зачем ОНИ пошли на авантюру?

Только лишь для того, чтобы сделать это добро — своим. Личным. На века!

Ну ладно…

Короче, Кручина тоже имел в подвале комнатку, маленькую, в двенадцать квадратных метров…

Правда, иные московские дворники в таких комнатках жили всей семьей.

В комнате был стол, два стула с овальными жестяными инвентарными номерками на спинках, маленький сейф.

В сейфе лежали два противогаза, три стеариновые свечи.

Стоял на столе телефон, «вертушка», под стеклом лежал краткий, отпечатанный на портативной «Эрике» список телефонов, с кем нужно связываться в случае крайней необходимости (это для жены — потому что сам Кручина эти телефоны на память знал. Тем более что ни один телефон сейчас не отвечал.[35]

Сейчас Кручина сидел за казённым столом и рассматривал свой наградной пистолетик ПСМ, калибра 5,45 миллиметра.

Как им пользоваться, он примерно знал, но стрелять из него никогда не стрелял. Не любил он этого — на даче по бутылкам баловаться.

Внезапно на столе раздался резкий, пронзительно-дребезжащий звонок «Кремлёвки»!

Кручина, вмиг смертельно побледнев, поднял трубку:

— У аппарата Кручина.[36]

Однако звонивший, как видно, не ошибся номером:

— Вот и хорошо. Не уходи никуда.

Кручина оторопело смотрел на чёрную трубку, из которой теперь доносились только короткие гудки.

Потом быстро, стараясь не опоздать, схватил из бювара лист веленевой бумаги и остро заточенным фаберовским карандашом быстро написал неровными строчками, сползающими в нижний правый угол:

«Я не заговорщик, но я трус. Сообщите, пожалуйста, об этом советскому народу», — потом подписался (Эх, товарищ! Очень это советскому народу нужно… Прямо он ночи не спит, всё думает, не трус ли товарищ Кручина? О семье бы ты сейчас подумал! О жене и маленьком сыне…), передёрнул затвор, отчего на пол, звеня, выпал и покатился в угол красивенький желтый патрончик, быстро сунул украшенный прихотливой вязью стального узора ствол в рот, успел почувствовать вкус металла и смазки, нажал на позолоченный спусковой крючок..

Тут из глаз Кручины полетели огненные искры, а потом в его глазах всё потемнело…

— Если вам нужно себя застрелить, не забывайте снять оружие с предохранителя!

Кручина растерянно заморгал… В затылке ломило, лицо было мокрое, вода стекала за расстёгнутый чужой рукой ворот…

Крепкая рука, на которую Кручина благодарно оперся, помогла ему сесть за стол…

— А скажите, товарищ Кручина, сколько лечебных и оздоровительных учреждений входит в систему Управления делами? — задал вопрос невидимый в полутьме собеседник.

Это был нестрашный вопрос:

— Их двадцать три… общая балансовая стоимость — 447 миллионов рублей, основная база создана за счёт партийных средств. Доля основных фондов, полученных от других организаций, главным образом от Минздрава и ВЦСПС, составляет всего 4,7 процента…

— Хорошо… а какова вообще стоимость основных фондов центральных партийных учреждений?

— Ну… около 133 миллионов рублей. В ведении партийных органов находится 3700 зданий, полностью построенных за счёт партийных средств. Примерно тысяча зданий построена с долевым участием советских органов, и еще около двухсот в разные годы было передано партийным органам для размещения аппарата.

— А сколько средств находится на балансе Управления делами?

— По-моему, 763 миллиона рублей. А что?

— Товарищ Кручина, вы что, еврей?

— Нет, я русский…

— А я — грузинский. Ха. Ха. Ха. Просто только евреи отвечают вопросом на вопрос. Но на ваш вопрос я отвечу. В порядке исключения. Остаток муки на сегодняшний день в целом по Союзу составил 1,4 миллиона тонн, или почти на 15 (пятнадцать) дней обеспечения потребностей страны. Так что, товарищ Кручина, давайте-ка мы с вами вместе подумаем о том, как извлечь партийные средства со счетов иностранных банков. Рабочие и колхозные крестьяне, знаете, привыкли питаться каждый день.

Я уже говорил, что для Берии мелочей не было?

(Не верю! — восклицает взыскательный Читатель. Как мог аппаратчик разговаривать и поступать — почти как нормальный человек?

Так Николай Ефимович Кручина, в сущности, и был нормальным человеком… Был он обязательным, честным, доступным, простым в обращении. На тех, кто его знал, производил впечатление человека совестливого и порядочного. Никто не мог его ни в чём упрекнуть — ни Андропов, ни Черненко, ни Горбачёв…

До сих пор многие считают, что в обстоятельствах его гибели много неясного.

И главное, неизвестны подлинные мотивы! Что заставило опытного и умудрённого жизнью шестидесятидвухлетнего человека приговорить самого себя к ВМСЗ? И самому исполнить приговор? И исполнить так странно — выброситься из окна? Причем со связанными скотчем руками? Такими материалами следствие не располагало!)

19 августа 1991 года. Двадцать один час тридцать минут. Москва, Кремль. «Корпус», второй этаж

Маршал Советского Союза, Министр обороны Дмитрий Тимофеевич Язов сидел понуро за широким дубовым письменным столом…

Когда-то, в славные, давно прошедшие времена, за этим же самым длинным столом сиживали блистательный Рокоссовский, утончённый мудрейший «мозг армии» Шапошников, грозный и безжалостный «бог войны» Жуков…

А за их спинами, неслышно, в мягких сапогах, прохаживался тигриной походкой человек с зоркими, всё замечающими глазами, покуривающий свою трубочку…

Маршалу было горько и стыдно… Связался на старости лет с проходимцами.

Переворот? Какой это переворот…

Переворот — это когда ночью тихо, по заранее утверждённому списку, кого надо — вяжут (для последующего допроса), а кого и быстренько исполняют — прямо у ближайшей стенки, при свете автомобильных фар.

Переворот — это когда штурмуют, стремительно и безжалостно, президентские дворцы, истребляя всё живое.

Переворот — это когда сбивают самолёт с премьер-министром… да что?

Мало ли было в мире переворотов.

А когда утром — сначала вводят в город войска без боеприпасов, а обыватель (сперва малость испугавшись) начинает втыкать цветы в стволы орудий и спаивать солдат баварским пивом, рассовывая им по карманом пачки «Кэмел»…

Когда Горбачёв продолжает мирно загорать в Форосе, никакие советские войска его не блокируют, а его безопасность обеспечивает американский крейсер УРО «Белкап», заблаговременно вышедший из Варны к берегам Крыма в ночь на девятнадцатое.

Связь ему отключили, ха-ха… Да отключить СК, ССК и ЗАС невозможно без полного демонтажа многотонного оборудования! Даже авторучка в кармане президента могла бы быть использована для связи.

А как понять слова Янаева, который, выступая перед руководителями автономных республик, заявил — Горбачёв в курсе, он присоединится к нам позднее…

Что, выходит, так называемый переворот готовили кретины? Нет.

Это не переворот. Это декорация… Недаром Буш сказал президентскому пулу журналистов:

— Не все перевороты удаются! Эти — продержатся ровно три дня…

Что у умного на уме, то у Буша…

Язов, глухо застонав, несколько раз ударил себя кулаком по высокому лбу.

Никогда ему не везло.

Не везло, когда, прибавив себе год возраста, — просился на фронт — а его направили в училище…

Не везло, когда после училища засунули (другого слова не подберёшь) на стоячий Волховский фронт, в болота и трясины, в холод, голод и вечную грязь…

Не везло, когда его так неудачно ранило — и он потом долго скитался по госпиталям, страдая от нестерпимых болей в поврежденном осколком седалищном нерве… На войне ведь не каждая боевая рана в грудь — автор и сам, честно говоря… впрочем, сейчас речь не о том.

И с наградами вот тоже… Первый свой орден, Красной Звезды — Язов получил только в сорок пятом (а ведь его представляли до этого трижды). Хотя дело не в наградах, конечно, а всё же — обидно…

А вот теперь, как венец военной карьеры — заговорщик, путчист, блин горелый.

Хотя заговор, конечно, был… он ведь не полный идиот! И скорее всего, назначенный своей кульминацией именно на девятнадцатое августа. Просто они, члены ГКЧП, стали вдруг пешками в чужой, вражеской игре…

Крючков, поблёскивая очками, вошёл в кабинет без стука…

Хотя в прежние, давно прошедшие времена быть бы ему, по уму, не более чем младшим надзирателем в Вятлаге ГУЛП[37] и про стены древнего Кремля слышать только в первомайской песне…

— Какие задачи выполняют войска Министерства обороны? — бодро спросил председатель КГБ.

— Оказывают шефскую помощь труженикам села в уборке урожая! — не менее бодро отрапортовал Язов.

— Ты что? Совсем утратил управление войсками?

— Да, утратил.

— И давно?

— С самого утра!

Крючков испуганно выпучил глаза, увеличенные стёклами очков:

— Это как же?

— Это так же. Я даю команду Грачеву перебросить в Москву Болградскую десантную… он мне — понятно, отвечает мне — есть!

И тут же Шапошников, главком ВВС, мне докладывает, что из-за погоды борта не могут подняться… Даю команду проверить — мне докладывают, что метеоусловия приемлемые!

Начинаю нажимать — а Шапошников мне отвечает — есть!

И опять ничего не делает… Начинаю звонить ему каждые десять минут… Так он, сволочь, саботажник, взял и хаотически разбросал прибывшие полки по двадцати разным аэродромам!

Начинаю их искать… с трудом нашёл всего один полк.

Дошел он аж до Московской Кольцевой, где перед постом ГАИ и встал. По чьему приказу? Говорят, ему Грачёв запретил входить в Москву…

— Уже четыре… — задумчиво протянул Крючков.

— Что?

— Четыре генерала отказываются исполнять прямые приказы… Твои — Грачёв и Шапошников, мой — Расщепин… и ещё вот Громов — командующий Внутренними Войсками… У Пуго тоже есть свой ренегат.

— Обосрались мы, Владимир Александрович…

— Мы ли? Или нас… обгадили? Но я одного не понял — кто отдал приказ вывести войска из Москвы, когда всё только начиналось?

— И правильно кто-то скомандовал! Жаль, что это не я! Войска в городе, солдаты пьяные, недолго и до беды… Либо задавят кого, либо застрелят — а вот тогда, как кровь прольётся, у демократов руки будут развязаны…

— Не спорю… но кто это приказал, кто?!

— Думаю, мы об этом скоро узнаем… А я бы тебе посоветовал от греха свои дела в порядок привести! Все твои триста тысяч учётных карточек…

Язов тоже умел быть язвительным…

19 августа 1991 года. Двадцать два часа тридцать минут. Москва, Новинский бульвар, народное гулянье

— Ну, а в чём вы видите смысл заговора?

— Смысл заговора прост и незамысловат, как солёный огурец… убийство.

— Убийство СССР, я вас правильно понял?

— Нет, неправильно… Что там СССР? Государство-подросток… сколько таких было и еще будет на этой святой земле. Смысл заговора — убийство целого народа…

— Какого народа?

Взъерошенный бородатый философ в пляжных вьетнамских резиновых тапочках на босу ногу, бесстрашно шлёпающий по лужам, удивлённо посмотрел на человека в старомодном пенсне:

— Русского народа, разумеется… Хотите подробности?

— Да уж, пожалуйста, если можно…

— Нужно. Итак, я хочу убить русский народ. Ну, я то лично не хочу, но вот на секунду предположим, что я некий вселенский злодей.

Именно русский — потому что этот народ мешает мне, носителю совсем иных ценностей, жить. Просто самим фактом своего существования. Дурной пример, знаете ли… Я тут приучаю-приучаю потребителя к сытным помоям, а они, русские, мерзавцы такие, завтра к звёздам полетят? Это не дело. Потребитель должен не на звезды смотреть, а в корыто и сыто чавкать, мне на радость.

Как же я буду его, русский народ, убивать?

Самый простой способ — физический… Вот, допустим — призвали русского паренька в армию и там убили. Нет, не в бою — тупо его забили азербайджанцы насмерть табуреткой в казарме… Доколе это будет продолжаться? До тех пор, пока власть будет карать полковников за дедовщину. До тех пор, пока вследствие этого полковники изо всех сил будут дедовщину эту скрывать… Но если карать за СКРЫТИЕ дедовщины? Вы улавливаете мою мысль? Да полковники будут в казарме жить, лишь бы только не пропустить, не скрыть случайно…

— Да ведь так и есть… то есть, так оно и было… когда-то…

— Вот-вот. Итак, убить русского! Убить его физически (ножом, палкой, пулей, бомбой, пожаром) проще всего только там, где это можно сделать в относительной безопасности для убийц.

Напомню о Баку 1990 года, где русских вырезали не меньше, чем армян, о чем преступно молчат демократические газеты, несмотря на гласность.

Напомню, что в Грузии из тридцати русских сел осталось сегодня только пять.

Совсем уж хрестоматийно — резня русских в Чечне при людоеде Хрущёве, вообще обстановка на Северном Кавказе, где убийства русских семьями практикуются много лет.

Сопутствующие этому явлению — геноцид армян, производившийся в одно время с геноцидом русских, одними политическими силами и с одной целью.

Далее, мы можем выделить технологии физиологического и психического геноцида, которые активно используются там, где, извините за грустный каламбур, нет физической возможности запустить физический геноцид.

Факты умерщвления части русских голодомором и предельной нищетой следует считать переходными от физического к физиологическому геноциду.

С одной стороны, смерть от физического истощения организма — это убийство, с другой — особое убийство, использующее в качестве оружия физиологию.

Физиологический геноцид не включает в себя в чистом виде голодомор. Он тоньше, с одной стороны — гуманнее, с другой — опаснее и коварнее физического геноцида. Физиологический геноцид, применяемый сегодня против основной массы русских и приравненных к ним категорий граждан, — это удовлетворение первой необходимости, сочетающееся с накоплением недостаточности предметов долгосрочной необходимости.

Это по-научному.

По-людски это звучит так: сдохнуть не дают и жить не дают. Да, это не голодомор в полном смысле этого слова, но это «печалемор», постепенное угасание жизненных сил русского человека в условиях крайней физиологической ужатости, искалеченного привычной и безысходной нищетой быта.

Факты заработков, пенсий и пособий, которые ниже официального прожиточного минимума, — это факты физического убийства русских. Факты искажений при расчете прожиточного минимума, крайнее занижение его показателей — это факты физиологического умерщвления нации.

Понимаете, потребности человека делятся на краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные.

Человек без воды может прожить значительно дольше, чем без воздуха, без пищи — дольше, чем без воды, без новой одежды — значительно дольше, чем без пищи, без собственного жилища — дольше даже, чем без новой одежды.

Но это не значит, что одежда и жилище не являются предметами безусловной необходимости для выживания человека. Если кто-то, снабдив человека воздухом, скажет — мол, теперь я спокоен, дышать ему есть чем, а без пищи и воды сколько-то перебьётся, мы справедливо назовем это убийством.

А как мы назовем того, кто, снабдив человека воздухом, водой и дрянной пищей, скажет, что человеку и сего довольно, и нечего его одевать там, дом ему строить?

— Так вы думаете, это всё делается специально?

— Нет, билядь! Случайно! Само собой все происходит! — взорвался темпераментный философ. — Когда строится дорогущая атомная субмарина, а люди, которые на ней плавают, живут в разваливающихся бараках и думают — не голодны ли их детишки, когда их отцы уходят в море, с ядерными ракетами на борту?

Берия, начавший строительство Арзамаса-16 со строительства уютных коттеджей для своих физиков, понимающе кивнул головой…

— Физиологическое выживание не есть жизнь, — продолжил чуть успокоившийся уличный философ, для вдохновения глотнувший из горлышка заткнутой газетой бутылки. — Физиологическое выживание есть кратковременное — заметим особо! — кратковременное преодоление смерти. Человеку должны быть даны не только инструменты физиологического выживания, но и какие-то простые человеческие радости, он должен иметь возможность не только на предельно-необходимые расходы, но и на некоторые расходы, ошибочно заносимые в разряд роскоши.

Иначе, «печалемор» — долгое и мучительное угасание у миски похлебки, которая — допускаю — может быть, даже и полна до краев. Человек в крайней, предельной печали умирает не от голода, а от пусть даже сытой, но безнадежности, неверия в то, что будет какой-то выход к лучшему.

Пять лет без права верить в лучшее будущее — слишком долгий срок, чтобы не скатиться к «печалемору»…

А тут и иностранные просветители с их советами! Зачем рожать? Зачем плодить нищету? Вот вам, русские, гуманитарная помощь — презервативы…