Спасти СССР! «Попаданец» в пенсне Белоусов Валерий
— И как же это всё устроено?
— Как организован физиологический геноцид русских?
У него есть заказчики и есть исполнители. Хроническую бедность заказала мировая закулиса, а выполняет совокупность партийных начальничков.
Уже на уровне печатного станка организована крайняя нехватка денег для нормального оборота внутри страны. Денежная масса привязана не к совокупности выпускаемых товаров, а к «промфинплану». Её катастрофически не хватает для обеспечения нужд страны.
Вообразите ситуацию: если катастрофически не хватает воды для полива полей, что станет с урожаем?
Но даже и та вода, которая отпущена на полив (даже и те деньги, которые все-таки выпущены в оборот), практически целиком идет на участки власть имущих.
До дальних участков простых русских не доходит по арыку почти ничего…
— Но ведь станок — это инфляция?
— И что? Вы почитайте записки Зверева… его инфляция не пугала.
— Зверева? Наркомфина при товарище Сталине? Неужели его… помнят?
— Кому надо, друг мой, кому надо… те помнят! Но — далее!
Важным элементом геноцида является АБСОЛЮТНОЕ БЕЗУМИЕ того информационного потока, который идет как из телевизора, так и из большинства печатных изданий, в том числе выходящих под эгидой ЦК… один «Московский сексомолец» чего стоит! А фильмы? Один «Город Зеро» что стоит… или этот, как его — «Так жить нельзя!».
Если физиологическое давление на русского человека (путем крайнего занижения его доходов) является «принуждением к самоубийству» (мы тебя убивать не будем, так изведём, что сам повесишься!), то психоинформационное давление сегодня — это «принуждение к безумию».
Прежде всего, виртуальный мир для русского человека предпочтительнее реального, потому что в реальном его ждёт настолько серая, унылая бесперспективность, что благом кажется сбежать оттуда куда угодно.
Но виртуальный мир наших газет и телевидения — это не «исправленная реальность», которая могла бы помочь преодолеть несовершенства реальности.
Виртуальный мир «чернухи» — это сюрреализм, это воспалённый бред тяжело больных сознаний, это коллективное творчество психопатов.
— Да, это я понимаю… мы в сорок первом показывали «Свинарку и пастух», а немцы в сорок четвёртом — «Девушку моей мечты»… хорошие, добрые музыкальные комедии, чтобы люди на часок отвлеклись…
— Вот, вы меня понимаете! А нынешнее непотребство… Это разрушение всего духовного основания русского человека — всех нравственных основ, гордости за свою страну, веры и уважения к своим родителям…
Так получается слияние двух процессов: физиологическая ущемлённость русского человека усиливает в нем психопатические настроения, которые находят свой отзвук (и усиление) в средствах массовой информации, а, найдя — сами уже выступают причиной нарастающего физиологического ущемления.
— Да, теперь я гораздо лучше понимаю, за что товарищ Сталин так резко критиковал оперу «Богатыри»…
— Вот-вот… И правильно критиковал — Демьян Придворнов тогда выполнял тот же людоедский заказ мировой закулисы.
Важной чертой геноцида русских является то, что подавляющая масса непосредственных исполнителей геноцида не знает и даже не догадывается о своей роли.
Коррупционер или мошенник, которых государство В ПРИНЦИПЕ не подавляет, не задаются вопросом — ПОЧЕМУ? Им хорошо, и всё. То, что их поощрение безнаказанностью есть часть плана геноцида, — они не скажут даже под пыткой, потому что и сами этого плана не знают.
Психопат, которого выпустили на телевидение, тоже не знает — почему и зачем его отобрали и выпустили. Следовательно, и утечки информации от него быть не может — он ничего не знает об общем плане геноцида, он лишь реализует свою патологическую личность на ТВ…
Таким образом, машина геноцида русских имеет три рабочих лезвия.
Первое — это простое убийство русских.
Второе — это доведение русских до самоубийства (и отказа от деторождения) через создание долговременно-невыносимых условий жизни.
Третье — это доведение русских до самоубийства через провоцирование в них безумия, потому что конечный пункт любой психопатологии — это именно самоубийство.
Рабочие лезвия геноцида имеют видимость автономных процессов и закрепляются через посредство многоколенчатого приводного устройства, отделяющего лезвия от двигателя геноцида.
В политологии это называется «стратегией непрямых действий» — то есть искусством так толкнуть Сидорова, чтобы в итоге упал Петров.
В процессах убийства, доведения до самоубийства и сведения с ума активно используется духовный террор против русских — то есть кощунственное глумление и всенародное показательное опровержение всего того, что составляло на протяжении веков душу народа, его вековой опыт и выбор…
— Так что же делать?
— Ха-ха… два великих вечных русских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?».
Во-первых, это военно-силовой незамедлительный ответ на каждую попытку убить русского за то, что он русский.
Во-вторых, каждому русскому должно быть гарантировано право на жизнь, включающее и удовлетворение физиологических потребностей, — государство должно напечатать нужное количество денег и проследить за их справедливым распределением.
В-третьих, нужна психиатрическая квалифицированная цензура, которая смоет тяжкое марево безумия в потоках информации, нужна ясная и четкая идеология режима, которая будет отсеивать соответствия и несоответствия себе в информационном пространстве.
— Так просто?
— А мир и есть простая вещь… выпить со мной не хотите?
И лохматый философ протянул странно симпатичному ему, такому внимательному, великолепному слушателю вынутую из сетчатой авоськи начатую бутылку портвейна «Три топора» («777»), заботливо заткнутую пробкой, свернутой из газеты «Сельская жизнь».
19 августа 1991 года. Двадцать два часа сорок минут. Москва, Новинский булмар, народное гулянье
То, что Лаврентий Павлович встретил у гастронома «Арбатский» опального сотрудника Института проблем философии Академии Наук по имени Вазген, — это, конечно, была случайность…
Однако ничего случайного в нашей жизни не бывает…
Во-первых, Вазген работал рядышком с Новым Арбатом, на «Кропоткинской», в Институте проблем философии, а жил на улице Воровского, дом двенадцать…
А во-вторых, Берия никогда до конца не доверял сводкам.
Отучил его товарищ Сталин от этого…
Навсегда Лаврентий Павлович запомнил октябрь сорок первого, когда он, встревоженный, позвонил Хозяину и доложил Ему непроверенную информацию, которую принёс на Лубянку перепуганный, трясущийся Хрущёв, о том, что немцы высадили в Москве воздушный десант…
И Его спокойный вопрос:
— На твой письменный стол десант высадили? Ты их, немцев, сам-то хоть видел?
Ах, как было потом Берии стыдно…
Поэтому часто, в самую запарку — Берия лично лазал и вокруг первого ядерного реактора Ф-1, и вокруг стапеля парящей жидким кислородом Р-1… Говорил с разными людьми — техниками, наладчиками, замотанными инженерами, честно старался понять, что вообще на самом деле происходит.
А тут — такое… Советский народ празднует первый день свободы! Впрочем, витрин не бьют, и смертельно пьяных совсем мало — в основном пьянящая эйфория.
Я, как автор, поясню.
Народ откровенно устал от СССР. Нет, не так. Устал от нищеты, от «колбасных электричек», устал от официоза, лицемерия, несправедливости, наглой подлости партноменклатуры, устал от лживо-оптимистических лозунгов…
Люди хотели перемен.
Они видели на Западе — только полные магазины.
А открывшаяся в марте ПЕРВАЯ биржа труда — воспринималась ими как забавный курьёз. Ведь ПОСЛЕДНЯЯ биржа труда была закрыта в СССР аж в 1934 году, когда был трудоустроен последний безработный! Поверили, что свободы хватит, чтоб по-быстрому так зажить, как в Америке…
А в республиках искренне считали, что Россия их объедает, что сами-то мы о-го-го как заживём, если отдавать своё не будем! «И ваще: если б не Сталин — все бы в полном шоколаде жили!»
И Берии надо было это понимать… Каждая минута, говорите, на счету? Тем более.
«Остановись и подумай». Совет от товарища Сталина.
Москва, Новинский бульвар, народное гулянье. Чуть позднее…
Берия уже возвращался к «отнорку» — входу в спецсооружение номер 347, когда его внимание привлёк необычный, колоритный персонаж…
Спортивные штаны с «лампасами», малиновый пиджак, из-под которого высовывалась толстая золотая цепь на толстой, как паровозная труба, и такой же, как указанная труба — грязной шее, низколобая голова, покрытая шишками и старыми шрамами, бритая налысо…
В руках персонаж держал огромное устройство размером с кирпич и с метровой длины антенной (вероятно, переносную радиостанцию, подумал Лаврентий Павлович. На самом деле — транковый радиотелефон с выходом в городскую телефонную сеть) и радостно туда вопил:
— Прикинь, Толян?! Конкретно я приподнялся! Ага… Лужок пятнадцать лимонов отбашлял, прикинь, брателло? Не, какой, в натуре, «зелени»! Откуда на Лужке зелень? Он же лысый, гы-гы… А, да это за то, что мы к Би-Де подогнали миксеры-хуиксеры, всякую поебень, плиты там навалили, ага… Не, не наши — хохлы, из Хохлостана! А им похер! Плати бабки, они тебе на Красной площади наложат, ага… и насрут! Если заплатишь! Да ты чо? Я тебе по мобиле звоню, отвечаю… Ерунда, пятёрка тонн Грин[38] и тонна грин за минуту базара…[39]Только батарейки надо часто менять! Их мой водила за мной в чемодане носит! Чо? Да коммуняк мы порвали нах, как давеча «коптевских»… а чо? Да я сам семьдесят кило деревянных быдлу подогнал! Чо такое кило? Кило — это кило… Ты колбасу покупаешь? Нет? А раньше покупал? Ну вот… и водяры, и хавчика — всё сожрали, проглоты. Ничо, отобьём… Да, Толян, я тебе чо звоню… Давай оторвёмся, бля. В Краснопресненской бане! Садись на свою «бэху» да подгребай! Сосок возьми, позеленее… Те чо, козёл? Это я не тебе…
Персонаж в малиновом пиджаке, посверкивая золотыми перстнями (по два на каждом пальце), — сделал в сторону Лаврентия Павловича, внимательно прислушивающегося к чужому разговору, и даже — через слово его понимающего — этакую козу, как маленьким детишкам показывают…
Лаврентий Павлович в ответ только ласково улыбнулся…
Посещая в силу профессиональных обязанностей с инспекцией дальние «командировки» ГУЛАГа, он видывал таких волков, что у него — бывало, бывало! — мороз по коже шёл… И людоедов видел, и серийных мокрушников, и бандитов… Осматриваемый же персонаж относился скорее к презираемой в любой нормальной «хате» категории хулиганов — бакланью…
При всей его накачанности.
Поэтому Лаврентий Павлович не стал с ним вообще разговаривать, а текучим движением обогнул уличного хулигана, коснулся его небрежно двумя пальцами и пошёл себе дальше…
А несчастный Колян остался лежать на мокром асфальте, хрипя и хватаясь за горло…
Впрочем, хрипел он очень недолго. Берия был гуманным человеком и «мясо» (или «куклы») понапрасну не мучил…
Так погиб защитник Свободы и Демократии, надежда всей прогрессивной интеллигенции, ярчайший представитель нарождающегося класса эффективных собственников, о котором так мечтали академики Абалкин и Шаталин, — один из самых первых новых русских, авторитетный предприниматель Коля Гугнявый…
19 августа 1991 года. Двадцать три часа семь минут. Москва, Кремль. «Корпус», второй этаж
Маршал Советского Союза, Министр обороны Дмитрий Тимофеевич Язов, сидя в знаменитом, знакомом зрителю по киноэпопее «Освобождение» кабинете, надев очки «для близи», внимательно вчитывался в листок машинописного формата, который нашёл в туалете, аккуратно пришпиленный к двери кабинки канцелярской кнопкой: «С нами Ельцин и Копец — хунте наступил пиздец!!»
Кроме того, на зеркале, над рукомойником, кто-то написал ярко-алой губной помадой: «А пошёл ты в Форос!!»
Юмор ситуации заключался в том, что в этот туалет ходили оправлять естественные потребности только члены и кандидаты в члены… Политбюро. И вряд ли кто из этих членов (тем более кандидатов в оные!) пользовался такой развратно-красной губной помадой.
И, кроме того, надписи выглядели совсем не смешно…
— Дима, ты чего читаешь?
— Слова, мама, слова… — процитировал Гамлета Язов.
Эмма Николаевна, которая вдоволь покочевала с ним по далёким гарнизонам, победовала в тайге и в пустыне, настоящая офицерская жена — и в этот скорбный час тоже была рядом с ним… У маршала не хватило духа её выгнать!
— Мамочка, может, всё-таки домой тебя отправить? — все же с надеждой спросил её маршал.
Эмма Николаевна отрицательно покачала головой.
Конечно, ей давно надо было бы прилечь, но… она терпела.
Две недели назад бронированный «ЗиЛ» маршала, на котором она ехала по Можайке на дачу, чтобы не сбить перебегавшую шоссе маленькую девочку, ушёл в кювет.
Кувыркался «ЗиЛ» через крышу так, что машина восстановлению уже не подлежала…
Только в воскресенье женщина вышла из госпиталя имени Бурденко…
А в понедельник, услышав характерный лязг на шоссе, бросилась искать мужа.
Поняв, что стряслась беда, она тихо, как мышка, сначала притаилась в приёмной. А теперь — будь что будет! — сидела уже в углу кабинета и смотрела на своего мужа… Смотрела, смотрела… Как в последний раз.
— Э-хе-хе… собрались трусливые старики, ни на что не годные. Попал я, как кур в ощип!
— Ты про что, дорогой?
— Да… так. Всему конец. Снимут с меня мундир — и поделом! Так мне и надо. Чего добивался? Прослужив шестьдесят лет, не отличил политическую проститутку, сраного комсомольца, от себя, солдата, войну прошедшего…
— Дима, всё равно. Я тебя люблю. И в мундире. И особенно без мундира, тоже.
— Да мне не мундира жалко… Я полагал, что моё мнение о катастрофе, об угрозе развала страны разделяет народ. Ан нет. Люди политизированны. Почувствовали свободу — а мы полагали иное… Стал я игрушкой в руках политиканов.
В дверь осторожно постучали…
— Эмма, иди. Не нужно тебе здесь…
— Дима, нет! Не смей! Я с тобой…
— Куда со мной — в тюрьму?
— Да хоть в могилу. Куда ты — туда и я… Я с тобой!
Глаза жены блестели отчаянным блеском. Язов взял её руку — и сделал то, что никогда не делал за полвека супружеской жизни: осторожно, нежно, ласково и неумело — прижал к своим губам…
Потом чуть дрогнувшим голосом решительно и громко сказал:
— Войдите!
Вошедший, в мешковато сидевшем штатском костюме, держал в руке деревянную дубинку, на которой было аккуратно вырезано: «Забью я туго в тушку Пуго».
— А скажите, товарищ Маршал Советского Союза, — это, по-вашему, что вот такое?
Язов с недоумением посмотрел на протягиваемый ему предмет:
— Полагаю, что это игральная бейсбольная бита…
— О! И кто же это в Советском Союзе в бейсбол-то сейчас играет, а? — весело блестя из-под пенсне молодыми глазами, спросил незваный гость.
19 августа 1991 года. Двадцать три часа четырнадцать минут. Москва, Кремль. «Корпус», второй этаж
В маленькой комнатке отдыха, дверь в которую скрывала неприметная, ничем от других не отличающаяся дубовая панель, пахло нашатырём и спиртом.
С тихим звяканьем в эмалированную, изогнутую чашечку падали пустые ампулы.
Врач, ритмически сжимающий красную резиновую грушу, посмотрел на то, как поднялась ртуть в тонометре, повернул крантик, из которого с шипением стал выходить воздух, расстегнул черную матерчатую манжету на руке Язова, лежащего на чёрном кожаном диване с высокой спинкой.
Потом вынул из ушей металлически поблёскивающие трубочки стетоскопа, повесил их на грудь и с недоумением спросил человека в пенсне:
— А зачем вы ампулы берёте?
Берия наставительно ответствовал:
— Да ведь вы, доктор, не просто пациента пользуете! Вы — ах, какого человека спасаете! А ежели вдруг не спасёте, а? Мы тут, на досуге, тогда посоветуемся с товарищами из Академии Медицинских Наук, проконсультируемся со специалистами — всё ли вами сделано как надо? Все ли меры были вами приняты? А то, знаете, были уже в кремлёвской больнице прецеденты… — И он пристально посмотрел на бедного доктора своим ледяным змеиным взором.
У врача задрожали руки:
— Сейчас, я вот сейчас, вот… а, уже лучше! Видите, порозовел… и тоны сердца уже ровнее… что с ним стало? Отчего он так разволновался?
— Сам не понимаю, — почти искренне удивился Берия, — просто товарищ маршал попросил меня голову этак чуть левее повернуть… а потом захрипел, побелел, за сердце схватился! Что с ним может быть такое?
— Думаю, ничего серьёзного, просто сердечный спазм… вот, видите, уже приходит в себя… как вы себя чувствуете, пациент?
— Нормально… он уже ушёл? — через силу прохрипел Язов.
— Кто это — он?
— Этот, что из ада явился по мою душу…
— Нэ волнуйтесь, товарищ, вы просто переутомились… Павлов я. Просто Павлов!
— Так точно, Павлов! Лаврентий Павло… х-хе… — и Язов опять попытался помереть.
— Вот только не надо опять глаза закатывать! Вы мне нужны живым, в отличие от некоторых… Доктор! Что вы там копаетесь?! А ну, немедленно лечите.
— Уже, уже, работаю… да очнись ты, сволочь!! Виноват, товарищ Маршал, вам уже лучше?
— Мне теперь никогда лучше уже не будет…
— Да зачем же так мрачно? Полежите, успокойтесь… надо ему просто полежать! И предупреждаю, товарищ Павлов, допрашивать его сегодня нельзя!
— Э, сынок, какой допрос, слушай? Так, слегка побеседуем… Пройдёмте, сударыня, пусть ваш муж немножко отдохнёт… Эй, кто там! Чаю сюда.
Нежно позвякивали чашечки нежнейшего гэдээровского мейсенского фарфора с мадоннами… В них ароматным дымком исходил индийский чай, в сахарнице чуть отдавал желтизной кубинский тростниковый (несладкий, для сбережения от диабета) сахар, в вазочке радовали глаз конфеты таллинского «Калева» и московского «Рот-Фронта».
Лаврентий Павлович (сластена, который в своём нищем детстве не наелся досыта сладостей) с удовольствием наворачивал чуть хрустящий воздушным безе свежайший, доставленный прямо из Киева торт.
Всё-таки в буфете ХОЗУ УД ЦК есть свои неоспоримые прелести… прежде всего то, что он работает круглосуточно!
Эмма Николаевна, сторожко прислушиваясь к происходящему за спиной, где тихо сопел на диване муж, подробно рассказывала удивительно внимательному слушателю:
— Девятнадцатого утром уехал, как обычно… А уже потом, как я рёв на шоссе услыхала, оно ведь рядом! Я давай звонить, мол, Дима, что случилось? А он меня успокаивает, да всё такими словами — ласковыми, добрыми, которые я вообще от него никогда не слышала… Поняла всё я тогда сразу — видно, дело выходит совсем дрянь. Выползла на крыльцо, ребята из охраны меня кое-как в белую «Волгу» поместили — у меня ведь спина. Мне на доске надо лежать… да ладно! Кой-как доехали, поднялась… Вижу, он не в себе. Мне показалось — в полной растерянности, может быть, даже готов… (делает жест — застрелиться). Одно он мне сказал: «Эмма, я никогда не буду Пиночетом!»
Берия осторожно спросил:
— А эти, друзья его…
Эмма Николаевна с негодованием отвечала:
— Какие друзья! Да эти… люди… у нас никогда и не бывали! Даже разговор о них никогда не заходил! Вообще муж относится к ним с неуважением, поэтому мне просто дико, как он угодил в их компанию! Нет! Все эти проходимцы никакие не друзья и даже не единомышленники Дмитрия Тимофеевича!
— Но… Все же путч-то был, говорят?
— Какой путч? Путч делают для того, чтобы захватить власть! А у моего мужа и так власти… было… по самое не балуйся! Он — Министр обороны! И звание у нас — самое высшее, для военного человека — предельное…
Берия, чуть хмыкнув:
— Ещё Генералиссимус…
— Да что мой муж — император Бокасса, что ли? Или Трухильо какой-нибудь? Нет, мы собирались уходить на пенсию… а как там, на пенсии, жить? У нас ведь ни квартиры, ни дачи, ни машины — всё казённое… Я ему говорю, Дима, давай хоть кооператив купим — а он мне — нет. Всё ему некогда, вот уйду-де на покой, тогда уж и займёмся делами, сейчас нет времени… Для жены у него никогда нет времени! Для солдат оно у него всегда есть, для офицеров есть, даже для генералов есть… и только для меня…
И Эмма Николаевна горько заплакала…[40]
— Извините, товарищ Павлов… — Человек, военный до мозга костей, чувствует себя крайне неуютно, когда ворот форменной рубашки расстёгнут, галстук болтается на зелёных резиночках где-то возле уха и вообще… «Чем они меня всего облили? Будем считать, что водой…» Армейский юмор.
— Ничего-ничего… — успокоил его Берия, — мы тут пока с вашей супругой побеседовали!
Язов вопросительно приподнял левую бровь, и Эмма Николаевна мигом села в кресле по стойке «смирно».
— Скажите, Дмитрий Тимофеевич… а кто из высших военачальников сейчас наиболее популярен в войсках?
Маршал на несколько секунд глубоко задумался:
— Докладываю. Наиболее популярен в войсках в настоящее время Маршал Ахромеев, Сергей Федорович!
— Отчего?
— Известен среди комсостава — начальник Генерального штаба Вооружённых Сил СССР и первый заместитель министра обороны СССР. В период афганской войны руководил проведением всех операций, включая совершенно блистательный, на мой взгляд, вывод войск без потерь. В штабе армии в Кабуле часто собиралось военное руководство на всевозможные совещания. Маршал Ахромеев, тогда заместитель начальника Генерального штаба, каждый день, без отпусков и выходных, был на этих планёрках уже в пять утра.
Так что боевыми офицерами и генералами уважаем и любим.
Кроме того, он высказывал несогласие с военной реформой и ослаблением советской военной мощи, в связи с чем «ушёл» в отставку. Неоднократно выступал на заседаниях Съезда народных депутатов и Верховного Совета СССР, а также в печати со статьями, где говорил об опасности быстрого завоевания СССР странами, за что нещадно критикован — а у нас человека, которого гнобит начальство, уважают ещё больше.
Пользуется уважением и среди руководства ВПК — за исследование и разработку новых систем автоматизированного управления Вооружёнными Силами.
— Понятно… а насколько он решителен?
— Упертый мордвин.
— Ясно… знавал я таких среди руководителей ДубровЛАГа… Вопрос — чем Ахромеев сейчас занят?
— Помощник Горбачёва по военным вопросам…
— Значит, он разделяет его взгляды?
— Никак нет! Он всегда понимал, что многое делается уже неправильно, в ущерб интересам нашей страны, но, будучи сам человеком честным, был уверен, что такими должны быть и другие люди, полагая, что всё это делается по недоразумению, по чьим-то необъективным докладам. Теперь же, на мой взгляд, понял, что это никакие не ошибки, а просто прямое предательство…
— Где он сейчас?
— Должен был быть в Сочи… но вроде Янаев говорил, что Ахромеев заходил к нему и ГКЧП полностью поддержал…
— Спасибо. Вы мне очень помогли… подождите в приёмной!
Появившемуся в дверях, словно тень, молодому офицеру негромко:
— Маршала Ахромеева ко мне… Да, там в приёмной, я видел — двое охламонов в штатском сидят. Пригласите их, пожалуйста. В любой последовательности.
И добавил, без улыбки, только со своей знаменитой смешинкой в глазах:
— И ещё… Снимите там наконец с Ельцина наручники. А то входящий народ, как его увидит — так сразу пугается, а когда браслеты на нём заметит — вообще в ступор впадает… И покормите его там, что ли. Но водки ему отнюдь не наливать!
Одним из двух штатских охламонов[41] был одетый в мешковатый, вышедший из моды сразу после Двадцатого Съезда костюм лауреат Государственной (бывш. Сталинской) премии, Герой Социалистического Труда, бывший министр крупнейшего и важнейшего Министерства Общего Машиностроения (это, если кто не знает — КОСМОС. И МБР «Satana»), первый заместитель председателя Совета Обороны СССР, председатель Комиссии по военной политике Бакланов Олег Дмитриевич…
По мнению величайшего из учёных нашего времени, выдающегося физика Елены Боннэр, бившей в сердцах Сахарова по лысине, — «полный ноль, который ни на что не влиял».
Да! Надо согласиться с этой горькой оценкой…
Когда к Бакланову приходили просители о даче, о квартире, он действительно ничего не решал, искренне полагая, что это дело профсоюзного комитета…
Был он полный ноль в житейских делах.
— И черт ли вас занёс — учёного, инженера! — на эти галеры?
— Э… знаете ли, товарищ…
— Павлов. И можете быть со мной откровенным. У меня допуск — ОП.
— Вот как! А отчего я вас тогда не знаю…
— Ничего, будет ещё время узнать. А знает меня лично товарищ Харитон. Этого достаточно? Говорите.
— Ну ладно. Сами напросились. Сидите тут, пенсне протираете… а тут… Я-то думал, это просто «донкихотство», что мы не получаем равноценного ответа в процессе сокращения стратегических и обычных вооружений… но судите сами!
Первое: блок НАТО сейчас существует и укрепляется, а Варшавского Договора уже нет.
Второе: в процессе переговоров из них был исключён вопрос о военно-морских силах США, которые являются основными в триаде стратегических наступательных сил США…
— Это вы еще не всё знаете… Мы пообещали ликвидировать все ядерные головные части на ракетах «корабль — корабль» и все ядерные глубинные бомбы — в одностороннем порядке.
— Это когда же?!
— Да… была у нас тут в Москве сцена на балконе, прямо как у Ромео и Джульетты — причем Ромео был Буш, а Джульетта наша вон, в приёмной в наручниках сидит…
— Вот гад. Не хуже Горбатого… Но продолжу. Третье: соотношение боевых блоков за счёт методики подсчётов, а также за счёт того, что потенциал Англии и Франции выведен за скобки, складывается в пользу США, примерно в два раза…
Далее. Наш престиж в глазах арабского мира в связи с нашей позицией в Персидском заливе значительно упал… да что там арабцы! Судите сами — мы свой контингент из Германии в 1994 полностью выведем, а американцы там останутся. Да и выводим войска в чисто поле… Оставили мадьярам имущества на полтора миллиарда рублей, а они с нас требуют возмещения убытков. Мы ликвидировали ОВД, а НАТО приближается к нашим границам. Союзников мы растеряли…
— Вы про Кубу?
— Что?!
— Да тут одна вечно пьяная Джульетта пообещала немедленно вывести наш одиннадцатитысячный контингент с Кубы и немедленно прекратить поставки на остров жидкого топлива…
— Да это же…
— Я знаю. Давайте без эмоций. В вашей епархии когда начались изменения к худшему?
— Это произошло в конце 1989 — начале 90-х годов, это явно было заметно со стороны Горбачёва и его компании, которые не верили в силы нашей науки, промышленности, в силы нашей экономики.
А после целенаправленного слома советского хозяйства со стороны всей этой компании Ельцина, а ведь он даже и не пришёл ещё к власти! — от космонавтики все отвернулись.
— У меня мало времени, так что в двух словах… что такое «Буран»?
— Это эпохальный проект, который подводит черту под тем, что было создано до него в области космической техники.
Сорок лет назад у нас была создана ракета, так называемая «семёрка». Она летает до сих пор, но у неё есть как свои плюсы, так и недостатки. Сейчас мы смотрим на неё другими глазами.
На ней используются экологически вредные компоненты топлива, гептил, например, как и на «пятисотке» («Протоне»), Поэтому, чтобы полностью уйти от гептила, мы создавали «семьдесят седьмую» машину на керосине и жидком кислороде на базе бокового блока «Энергии».
В составе носителя «Энергия» они используются для выведения на опорную орбиту до ста тонн, вместо двадцати тонн челомеевской ракеты. «Семьдесят седьмая» должна была заменить королевскую «семёрку» с массой полезной нагрузки порядка десяти тонн.
Несмотря на внешнюю схожесть с «Шаттлом», с его боковыми ускорителями, орбитальным кораблем, внешним топливным баком и единой системой управления, наша «Энергия-Буран» имеет принципиальные отличия. Создавался отдельно носитель со своей системой управления, способный выводить до ста тонн, а в перспективе с модернизацией двигателей, с удлинением топливного бака — до 180 тонн, и «семьдесят седьмая» для доставки грузов и космонавтов на орбитальную станцию с массой полезной нагрузки 10–20 тонн. Всё это экологически чисто.
Кроме того, если на имевшихся ракетах мы имели размерность по диаметру около трёх метров, то с новой ракетой эта размерность увеличивается до девяти метров.
Новая ракета потребовала новых технологий создания больших корпусов, новых средств транспортировки — по железной дороге их уже не доставишь.
Читать бесплатно другие книги:
