Царь Грозный Павлищева Наталья
Об избрании нового митрополита размышляли не только священники, думал и сам государь, судили-рядили даже в корчмах!
Афанасий Вяземский осторожно косился на царя. Иван Васильевич сидел, мрачно вперив взгляд в пол, но не на троне, а на лавке у стены, как простой боярин. Вид его задумчив и даже суров. Царь только что велел позвать своего шурина, брата покойной царицы Анастасии Никиту Романовича. Захарьин, как и многие, всегда был рядом на тот случай, если вдруг станут нужны государю. Правда, на дворе уже ночь темная, но Никита точно чуял, домой почивать не ушел, потому к государю пришел быстро.
Иван Васильевич сделал знак Вяземскому, чтобы тоже не уходил, но дверь прикрыл плотно.
– Скоро ли митрополита нового выберут? – Голос царя мрачен, как и его вид.
– Это Собору решать. – Никита попросту не знал, что ответить, его ли то дело? Но, похоже, государь и не ждал от него решения.
– Святая церковь сама в том разобраться не может! Ставленники боярские да монастырские не впрок идут! Каждый игумен в свою сторону тянет.
Вяземский хотел было сказать, что и Макарий митрополитом стал по воле бояр Шуйских, но благоразумно промолчал. Иван Васильевич продолжал скорее для себя, чем для них:
– Государь все решить должен! – Глазами только зыркнул на изумленных советников и повысил голос: – Я властью Божьей на это место посажен, – указал посохом на пустой трон государь, – потому мне все решать на Руси!
И Никита, и Афанасий молчали, не зная, что отвечать. Не согласиться, сказав, что во всем властен государь, кроме дел церковных? Но Иван с юности, с тех самых пор, как по его воле прошел Стоглавый собор, уверен, что без него и в делах церкви порядка не будет. Только кого предложит царь вместо Макария?
Иван Васильевич долго томить не стал:
– Отправишь верного человека в Чудовский монастырь, чтоб на митрополию приехал Андрей, то бишь Афанасий…
И все, ничего более объяснять Никите Романовичу не стал. Зачем? И без того ясно – желает государь видеть митрополитом своего бывшего духовника, во всем и раньше послушного, а теперь так тем более…
Вяземский тоже вспомнил, что Андрей Прозоров, тогда еще благовещенский протопоп, составил «Книгу степенную царского родословства», где твердил, что только Иван Васильевич истинный наследник великого Владимира!
Но государь оказался хитрее, он озаботился и другим:
– Московский митрополит должен стоять выше новгородского! И потому белый клобук иметь! И печать красного воску!
Афанасий подумал, что Андрею Прозорову хоть какую печать да клобук дай, все одно до Макария недотянет, хотя и учился у него, и из Новгорода в Москву вслед за Макарием прибыл, когда того на митрополию Шуйские поставили.
Удобный митрополит нынешний инок Афанасий! И царю угоден, и из святителей никто против сказать не может, потому как ученик Макария… А если против не только скажут, но подумают, то им же хуже будет.
Бесплотный Макарий уже совсем растворился в полумраке, уступая свое место другому митрополиту – Афанасию. Бывший царский духовник когда-то совсем не хотел заступать на митрополию, но царского приказа ослушаться не осмелился, принял сан за Макарием. Он и теперь норовил не слишком бросаться в глаза умирающему Грозному.
– Афанасий, ну ты-то что? Над всеми поднял, митрополитом сделал… Самому бы никогда не встать так высоко. Неблагодарный…
Тень вдруг точно распрямилась, бесплотный Афанасий мог высказать своему страшному покровителю то, чего не решился сказать настоящий священник:
– Не просил я митрополичью кафедру, государь. По мне было то место, какое занимал. Не в сане служба Господу, а в душе!
Иван усмехнулся, вспомнив, как блестели глаза монаха, когда впервые вел службу в соборе в новом клобуке. Правда, скоро погас тот огонек, видно, и впрямь не был рад Афанасий новому назначению.
– Чего тебе-то не хватало?
– Государь, да ведь при мне убийства начались! Я не смог удержать твою милость от опричнины…
Глаза Ивана изумленно раскрылись:
– Ты?.. А что ты мог?!
Он даже попытался приподняться, чтобы лучше разглядеть бывшего духовника, окружающие же видели только широко раскрытые глаза государя и слышали почти злобную усмешку.
– Точно до тебя казней не было! Ничего ты, монах, не понял… Вот Макарий, тот понял. Аз есмь царь, и я волен казнить или миловать… И опричнину тебе ли остановить было, если даже Филипп своей смертию не остановил?! Моя воля выше вашей! Выше, понял?!
За 20 лет до этого. Начало кошмара
В Чудовом монастыре всенощную отстояли как обычно, но особо долго шел молебен об упокоении почившего митрополита Макария. Хотя вслух этого не произносилось, все хорошо понимали, что второго такого царю Ивану Васильевичу не сыскать… Умел покойный замирить всех и вся, умел… Старец Иона еле слышно вздохнул:
– Кого на митрополию избирать? Тяжко будет с самим Макарием тягаться…
Андрей Прозоров, принявший постриг два года назад под именем Афанасия, сидел в своей келье Чудова монастыря и задумавшись смотрел на пламя свечи. Не успели похоронить митрополита Макария, как из Александровской слободы пришла весть, что государь предложил митрополию ему, Афанасию. Лошадь у прибывшего в монастырь гонца была в пене, видно, спешил доставить благую весть иноку, дурень…
Афанасий вздохнул, он уже был при царе Иване, хорошо понимал, что его ждет. Царским духовником, на исповедях слышал такое, от чего волосы вставали дыбом. Со времен едва ли ни младенческих Иван привык, что стоит только покаяться, полить слезы перед образами и будет прощен. Андрей стал его исповедником по настоянию Сильвестра, имевшего немалое влияние на государя. Но то ли Сильвестр не то внушил Ивану, то ли сам царь все перевернул, только относился он к покаянию слишком прагматично, как к бане, без которой завшиветь можно.
Невольное сравнение исповеди с баней коробило самого Андрея, но суть от того не изменилась. Иван Васильевич и впрямь исповедовался, точно грязь смывал. Все бы ничего, да только чистым тут же принимался набирать ее снова и снова. Никакие увещевания, что душа не может не запятнаться от столь порочного поведения, не помогали. Даже Сильвестр, уж на что его царь слушал, а не справлялся. И митрополит тоже, втроем, считай, в одну дуду дудели, но уши государя были заложены, не слышал. Верил лишь в свое божественное предназначение и власть, Господом данную, а для чего та власть, слушать не желал.
Когда Сильвестр в опалу попал и к игумену Филиппу уехал, Андрей задумал и себе убраться подальше с глаз жестокого воспитанника. Макарий благословил его на постриг, только об одном просил: не уезжать далеко. Иван Васильевич был против, но Андрей постригся в его отсутствие, оставшись почти рядом – в Чудовом монастыре.
Теперь вот государь к себе в Москву требует на митрополию. Другому бы радоваться, все же митрополитом станет, Афанасий не сомневался, что стоит царю сказать, и епископы послушно изберут его. Но инок слишком хорошо знал своего высокого покровителя, чтобы рваться на митрополию, да еще и теперь, когда над Иваном больше никто не властен, кроме самого Господа.
Как-то использует свою власть Иван Васильевич? Вон как разбушевался, узнав, что воевод литовцы побили!
После захвата Полоцка, когда государь сам возглавил поход и остался им очень доволен, для русской армии наступили черные дни. Для Ивана Васильевича тоже.
Не успели похоронить митрополита Макария, как пришла страшная весть – на реке Уле, а затем и на Орше наголову разбиты русские войска. Узнав о разгроме, государь рвал и метал, скрип его стиснутых зубов, казалось, был слышен всей округе. Временами Ивану хотелось попросту рычать и своими руками удавить провинившихся! Воеводы сплоховали, покрыв себя позором, князь Петр Иванович Шуйский погиб, детей боярских пропало 150 человек. Разгром оказался страшный. И это после такой веской победы над Полоцком!
Два дня к государю не решались даже подойти, до того зол.
Солнце уже село, но по краю неба еще светлела полоска. Закат был красен, обещая на завтра сильный ветер. Но Иван Васильевич думал совсем не о том. После успешного взятия Полоцка так бездарно провалиться! Государю казалось, что все в мире должно происходить только по его воле. И думать, что его воля немало повинна в этом провале, не хотелось. Кого винить? Воеводу Горбатого сам отстранил от всякого командования, бояре в думе были против нового похода двумя корпусами, но царь настоял на своем. И все равно виноватил в поражении воевод!
Вместо того чтобы разобраться в причинах провала, Иван Васильевич все сильнее и сильнее распалял себя ненужными думами. Руки невольно сжимались в кулаки. Как могли литовцы одержать верх над такой сильной армией? Вдруг осенило – только изменой! Царь вскочил, метнулся по палате, тяжело топая. За дверью притихли ближние бояре, боясь лишний раз нос сунуть внутрь, чтобы посмотреть на бушующего государя.
Измена! Конечно, измена! Как он сразу не понял?! Три недели назад из Москвы уехало литовское посольство, если они прознали про наступление, то неудивительно, что подготовились! Кулак Ивана грохнул о столешницу. Удар был сильным, но царь даже не почувствовал боли, настолько его занимали мысли об измене.
С кем встречались литовцы в Москве? Государь принялся судорожно соображать, кто мог быть в сговоре с проклятым Сигизмундом. План наступления знали только в думе, среди них и искать надо…
Вдруг как огнем обожгло воспоминание о беседующем с литовцами князе Михаиле Репнине! Ивана даже пот прошиб – неужто князь?! Сразу вспомнилось и другое: однажды уже после полоцкого похода веселились на пиру, а Репнин отказался вместе со всеми маску скоморошью надевать. Даже после требования царя топтал ее ногами. Тогда строптивца вытолкали взашей. Может, после того, обидевшись, и выдал московские планы литовцам? Конечно, он!
Один? Иван снова забегал по палате. Нет, нутром чувствовал, что не одинок супротив него князь Репнин, не одинок… Кто? Кто еще?! Да, еще тогда подле литовцев вертелся Юрий Кашин. Что делать с предателями? Боярская дума своих казнить не позволит. Вдруг появилась злая мысль: «А я их и спрашивать не стану! Царь я или не царь?!»
К утру Иван Васильевич точно уверился, что царь, а не тварь безвольная, а потому может своей волей распоряжаться жизнями предателей. Участь бояр была решена.
В последний день января Москва ужаснулась – князя Михаила Репнина царские слуги схватили прямо на всенощной, выволокли на паперть и… убили! Старый почтенный боярин криком кричал, требуя объяснить, за что попал в опалу царю, но ответа не услышал. Зато объяснили другому князю – Юрию Кашину, которого выволокли из церкви с утренней молитвы. Ответили, что за предательство. Он также был убит и брошен прямо на паперти. Не все сразу и поняли, почему убили бояр у храма. На вопрос своих служек митрополит хмуро объяснил:
– Государь полагает, что преступили они перед Богом, потому как предали клятву ему, помазаннику Божьему…
Остальным боярам Иван Васильевич пояснил, что князья наказаны за изменные дела и связь с литовским посольством. Честно говоря, не все сразу поняли, что за связь, никому, кроме царя, в голову не пришло связать недавнее поражение с выдачей секретов в Москве. Если и была таковая, то с чего государь взял, что виновен старый, заслуженный Репнин? Да и про Кашина такое сказать нельзя…
Возразить царю никто не посмел, зато многие намотали это на ус – Иван Васильевич взялся решать все без думы. Без думы же и головы рубить будет. У многих сердце замерло или хотя бы тревожно забилось.
Следующими попали в немилость бояре братья Шереметевы Иван и Никита. Оба были арестованы и подвергнуты пытке.
– За урон, понесенный на Уле и под Оршей, Ивана Шереметева четвертовать надобно, а не в узилище бросать! – Ивана Васильевича поддержал воевода Алексей Басманов. Боярин всегда держал нос по ветру и сразу почувствовал свою выгоду из опалы Шереметева. – Даже если князь Иван предал и не по злому умыслу, а по недогляду, так все одно – предательство есть предательство! А ну как твоя, государь, жизнь в его руках окажется, а он недомыслит?
Иван шарахнулся от таких слов, глаза в ужасе раскрылись. Пока он не слишком задумывался о себе самом, то есть о своей безопасности. Всегда казалось – если уж Богом на царство венчан, то им и храним будет. Теперь закралась мысль, что вот так же предать и его самого могут. Бояре подивились, государь всегда ездил по Москве с одним лишь слугой, все и без того дорогу уступали, приученные еще с его младых лет. А теперь вдруг охрану завел, оглядываться стал, как только свои покои покидал.
Царица Мария мужа поддержала, ее давно беспокоило отсутствие хорошей охраны. У отца – князя Темрюка – целый отряд повсюду следовал за княжеской семьей, а московский царь словно ничего не боится. Мария не знала тех времен, когда Иван Васильевич боялся, очень боялся, но потом были годы, когда он чувствовал себя под Божьей дланью, а потому защищенным. Ныне такое чувство потеряно, в сердце государя снова разлад, который усиливался с каждым днем. И он прислушался к словам шурина Михаила Черкасского и своей жены Марии. Шурин же и встал во главе охранного отряда Ивана Васильевича и его семьи. За следующие годы Черкасский доказал, что он хороший цепной пес, готовый покусать каждого, кто хоть взгляд недобрый бросит в сторону его хозяина. Верно служил до тех пор, пока сам не пал из-за царской подозрительности и гнева. Но произошло это не скоро…
Обоих Шереметевых бросили в темницу, а Ивана вообще после тяжких пыток оковали большой цепью, охватив шею.
– Государь, молчит боярин, – развел руками явившийся с докладом дьяк.
Иван только метнул в его сторону недовольный взгляд и объявил:
– Сам поговорю!
Дума не дала согласия на наказание Ивана Шереметева, мало того, за него стал печаловаться новый митрополит.
– Тебе-то что? – поморщился Иван Васильевич. – Он никогда тебя не жаловал.
Но Афанасий стоял на своем. Чувствуя, что митрополит прав, нельзя казнить заслуженного боярина, проявившего себя и при Казани, и в Ливонии, да и в боях с Крымом, государь был особенно недоволен тем, что не может сделать по-своему. И вдруг решил, что помилует боярина, но обдерет как липку! Потому и отправился в темницу.
Дверь со скрипом отворилась. И так мало что видевший после яркого солнечного света улицы в полумраке узилища царь вынужден был наклониться, чтобы не расшибить голову о низкую притолоку темницы. Живо вспомнился Песношский монастырь и встреча с Вассианом. Почему-то это сравнение покоробило Ивана Васильевича. «Тоже мне святой страдалец сыскался!»
Князь был распластан на узком помосте, не в силах не только подняться, но и попросту пошевелиться. Тяжеленный груз, прикрепленный к его поясу, мог запросто переломить хребет, если бы боярин попробовал встать. Волосы растрепаны, на лице кровь вперемешку с огромными синяками, сквозь рваные тряпки, оставшиеся от одежды, проглядывает иссеченное кнутом тело. Шереметев едва дышал.
Вслед за государем в темницу сунулся служка, быстро поставил скамью, кресла не нашлось, чтобы царь сел. Иван Васильевич отпихнул ногой, досталось не столько скамье, сколько самому служке, но тот был не в обиде, привык, да и царь все же…
– Куда скарбы многие спрятал? – Вопрос царя был неожиданным. Как ни обессилен князь Шереметев, но глаза удивленно вскинул:
– Все мое для тебя, Иван Васильевич. Ничего не таю, – дольше говорить не смог, захрипел и едва не лишился чувств.
– Мое, говоришь? А в Литву много ли отправил? Ежели освобожу, туда побежишь?
Шереметев не смог ответить сразу, лишь хрипел да пытался глотнуть. Но все же справился с собой, выдавил:
– Никуда… не собирался… Русский я…
Иван повернулся к двери, но добавил:
– Ты не скажешь, братец поведает.
– Отпустите… его…
Ответом был лишь смешок государя. И все же Иван Васильевич осознал, что еще чуть, и князь Шереметев погибнет. Потому, выйдя из узилища, повелел разрешить его от тяжких уз и перевести в легчайшую темницу.
Князь Никита Шереметев о спрятанных скарбах молчал как немой. Его удавили по приказу государя в тот же день. Иван Васильевич уступил требованию думы и печалованию митрополита Афанасия, жизнь князя Ивана Шереметева была спасена. А вот его имущество отошло казне.
Государь ворчал на Афанасия:
– Третий день как митрополит, а туда же! Ты Макария из себя не являй, куда тебе!
Афанасий мотал головой:
– Иван Васильевич, не столь виновен пред тобой князь Иван Шереметев, чтобы казнить-то… Зато многими заслугами известен перед Русью.
– А его братец Никита тоже славен?
– Ну, Никита меньше, да тоже не из последних…
– Ага, все ждут за свою службу не просто похвалы, а многих подарков да почестей! Вон Курбского, вишь, не так пожаловал, как он хотел, так обиделся князюшко! Кому он служит, мне? Руси? Своему честолюбию он служит! Каждого похвали, каждого за любой шаг поблагодари! Проще поляков нанять, те по чести Полоцк обороняли за плату. Зато буду знать, что заплачу, и все.
Афанасий невольно возразил:
– А ну как другой больше заплатит?
Государь замер, уставившись на митрополита. Потом фыркнул:
– Все одно, боярам больше не верю. Их вот также Сигизмунд подкупить может! И подкупил! – Голос царя уже гремел на всю палату, где речь вели. – Не ве-рю!
– Зря напраслину на верных тебе людей возводишь, – осторожно произнес Афанасий.
Ответом ему был злой взгляд царя, не обещавший ничего хорошего.
Иван Васильевич сказал про Курбского просто потому, что к слову пришлось, но мысль об опальном князе не отпускала. После Полоцка Андрей Курбский отправлен в Юрьев воеводой на год. Год уже заканчивается, куда его теперь девать? Государь вдруг с удовольствием хмыкнул, злорадно подумав, будет ли так же стоек Курбский с веригами на теле, как князь Иван Шереметев? Появилась шальная мысль попытать и этого, а потом простить, чтобы всегда над собой руку царскую помнил.
Почему-то мысль о нарочной опале на Курбского подняла Ивану Васильевичу настроение. А вообще заниматься делами царю совсем не хотелось. Давненько на богомолье не был…
И вдруг как гром с ясного неба: Курбский… бежал в Литву!
Вглядевшись в следующий силуэт, Иван Васильевич снова захрипел, на его губах даже выступила пена:
– Ты?!. – Лицо исказила гримаса презрения и ненависти. – Ты как с ними?! Тебе тут не место! Изменник!..
Что еще мог сказать Иван Васильевич, увидев не единожды проклятого им князя Андрея Курбского? Он отмахнулся от силуэта, не желая не только разговаривать с видением опального князя, но и даже вспоминать о нем.
Лекарь, подошедший со снадобьем, попробовал уговорить:
– Государь, это поможет, легче станет, Иван Васильевич…
Решив, что царь, как обычно, попросту боится принимать лекарство, он на виду у государя сам отпил из склянки и остаток снова протянул царю. В этот момент Иван Васильевич махнул рукой и склянка полетела в сторону…
1564 год. Курбский
Юрьев спал, спали, разметавшись по своим постелям, малые дети, храпели на все лады их отцы, спали куры на насестах, спали собаки во дворах, однако, прислушиваясь к каждому шороху, спали пока птицы на ветках. Подремывали даже дозорные на башнях. Не спал только боярин Андрей Михайлович Курбский. Сладко почивать в обнимку с молодой женой, которая уже в тяжести, не давали воеводе Юрьева тяжелые мысли…
Бледный рассвет, казалось, не собирался разгонять ночную тьму. Князь Андрей вздохнул: который день не было солнца, от этого на душе становилось все тоскливее. На дворе уже весна, хотя она мало похожа на московскую, но календарь не обманешь, прошел год после назначения его воеводой в Юрьев. Срок вышел, но государь словно забыл о своем воеводе. К чему бы это? Сидеть спокойно Курбский никак не мог, к тому же сердце-вещун чуяло неладное.
И как на грех Николай Радзивилл молчит! Неужто этот рыжий обманул? Гонцу давно пора бы прибыть. Его отсутствие могло означать что угодно. Если посланник попал в руки царских соглядатаев, то самому князю дыбы не миновать… За связь с литовцами, тем паче после провала русских армий, Иван Васильевич не пощадит и своего давнего любимца, недаром же отправил его в Юрьев, куда когда-то сослал и Адашева. Курбский вдруг усмехнулся: неужто желал, чтобы и он покончил с собой, как опальный советчик? Нет, князь Андрей поступил иначе, ему дорога жизнь, и он еще поборется не только за себя, но и против власти близких к московскому государю Басмановых!
Где-то далеко забрехала собака, к ней присоединилась еще одна. На душе стало совсем тоскливо. Курбский вдруг отчетливо понял, что его жизнь зависит от того, кто приедет раньше. Просто так уезжать в Литву безо всяких гарантий, без обещания хорошего содержания и без денег он не мог, а Радзивилл все тянул. Конечно, Николай Радзивил сам обещания раздавать не мог, но ведь мог поторопить польского короля Сигизмунда! Курбскому нужны твердые гарантии, что получит в Литве земли взамен тех, что теряет в Московии. Продать свои владения князь, конечно, не успеет, царь узнает об этом раньше, чем первые монеты появятся в кошельке беглеца. Монахи Псково-Печорского монастыря денег не дали, сколько ни убеждал. И отказать, правда, тоже не отказали…
Вдруг Курбского прошиб холодный пот. А что, если старцы донесли на него государю?! Ведь и в самом монастыре многое наговорил, и после, уже из Юрьева, столько написал, что впору на кол сажать за крамолу против царской власти!
Не выдержав, князь Андрей встал, подошел к окну. Светало медленно, солнце словно не желало пробиваться сквозь сплошную пелену облаков. Будет хмурый серый день.
Снова залаяла собака, князь напрягся – почудилось, будто издалека донесся конский топот. Сердце дрогнуло: а вдруг за ним? Уже стало казаться, что Иван Васильевич читал его письма к Васьяну. Одно дело писать согласным, надеясь, что не предадут, и совсем другое вдруг понять, что тот, против кого писал, может это прочесть. А ведь многое не понравилось бы государю, прочти он это послание!
За грехи погибли древние царства, за грехи погублен и Рим. И на Руси, оставшейся последним оплотом православия, дьявол начал смущать умы правителей государства. Все беды от них в Московском царстве, от негодных правителей все притеснения, беззаконие, оскудение…
Курбский в письмах обвинял Васьяна с его старцами в том, что не встают супротив такого правления. А сам? Почему-то мелькнула шальная мысль: а что было бы, скажи он это царю в лицо? Не пощадил бы Иван Васильевич, не любит государь правду слушать, только свои слова признает…
Что было делать? Бросить обвинения тирану в лицо, хорошо понимая, что попадет прямо на плаху? Нет, не на плаху, отправят в пыточную на дыбу, где изувечат, замучают… Пропадешь мало того, что безвинно, но еще и безвестно. Князю отчаянно хотелось жить, он всей душой ненавидел не только царя Ивана, но и этот свой страх за жизнь! И непонятно, что больше.
Говорят, Григорий Лукьянович очень любит загонять иглы под ногти. Спина покрылась холодным потом от одной мысли, что будет, если и он попадет в руки Малюты Скуратова. Андрей Михайлович даже глянул на свои холеные руки, словно убеждаясь, что его аккуратно стриженные ногти целы. Он всегда боялся боли, любые мучения, даже ноющий зуб, выводили князя из себя. Нет, только не это! Бежать, бежать… А там будь что будет! Даже если от Радзивилла не прискачет гонец, он все равно убежит, хоть в Ливонию, хоть куда, лишь бы жить… О семье при этом почему-то не думалось совсем, хотелось оказаться как можно дальше от Москвы и ее страшного правителя, в безопасности. А там он подумает, как бороться с тираном, как помочь тем, кто все же попал в неволю, там подумает. Сначала надо спастись самому…
Собачий лай раздался теперь уже неподалеку и конский топот тоже. Все-таки кто-то спешил на двор воеводы… Курбский перекрестился, застучало в висках, сердце зашлось, его удары, казалось, слышно, точно набатный колокол. Когда в дверь сунулся верный холоп Васька Шибанов, Курбский готов был закричать от ужаса. По мертвенно-бледному лицу хозяина холоп понял, что тот страшно испуган, видно, не спал ночь, потому поспешил успокоить:
– К твоей милости от Радзивилла…
– Никто не видел?
– Не-е…
– Зови, – махнул рукой Курбский. Даже если и видел, то теперь все равно…
Гонец был забрызган грязью по самые уши, все же погода стояла не лучшая для дальних поездок, но кто же на это смотрит? Гонцы на то и гонцы, чтобы в любой час быть готовыми отправиться в любой путь, хотя бы и с опасностью для себя.
Он протянул князю свиток и какой-то плотный сверток. С первого взгляда видно, что сверток тяжелый, пожалуй, такой за пазуху не спрячешь, небось притороченным к седлу вез. Интересно, он понимает, что привез? Неужто так честен, что, понимая, себе не взял? Курбский почему-то думал о честности посланца больше, чем о содержании письма, которое тот подал. Ему было ясно и без слов, давно ждал. В свертке деньги, по весу понятно, что большие, а в письме, соответственно, охранная грамота, без которой в Литву бежать боялся.
Даже не вскрывая ни то, ни другое, велел:
– Иди отдохни.
Гонец помотал головой:
– Сказано ответа ждать.
Курбский удивленно посмотрел на бедолагу, пожал плечами:
– Хотя бы пока я писать ответ стану, отдохни да поешь. Или велено устно сказать?
– Нет. – Голос хрипл, сам едва не валится с ног. Благодарно глянул, ушел. Васька повел подальше с глаз челяди, чтобы пристроить на время. Ни к чему многим знать, что к князю посланцы прибывают…
Курбский развернул свиток. Так и есть, охранная грамота с обещанием всяких благ и новых владений взамен тех, что теряет на Руси. В свертке большая сумма денег. Торопясь отправить гонца обратно до света, князь спешно взялся за перо. Его должны ждать в Вольмаре и принять, как дорогого гостя, ведь едет князь не как беглец, а по приглашению самого короля Сигизмунда!
Когда гонец, так и не успевший ни поспать, ни даже толком поесть, спешно ускакал из Юрьева, Курбский принялся укладывать нужные вещи. Прежде всего охранные грамоты короля Сигизмунда и Радзивилла. В большой мешок сложены монеты, князь с удовольствием хмыкнул: набралось немало! 500 немецких серебряных талеров, 300 злотых, 30 дукатов и 44 московских рубля дадут ему возможность неплохо провести время в Литве до тех пор, пока Сигизмунд не выполнит своего обещания наделить его новыми владениями взамен московских. В отдельные мешки были сложены особо дорогие ему книги. Всего взять, конечно, не удастся, ничего, тем явственней будет, что он не бежал, а отъехал, ничего не пожалев ради справедливости!
За сборами его застала некстати подошедшая жена.
– Князь Андрей, ты никак в Москву собираешься? А мы?
Курбский поморщился, только ее не хватало! Небрежно бросил то, что держал, в угол:
– В любой час государь может в Москву позвать, хочу быть готовым.
– Так и нам собираться надобно? – заблестела глазами жена. Она очень тосковала в далеком Юрьеве, душой тянулась в родную Москву и была бы рада возвращению. Как сказать, что не туда едет, да и говорить ли вообще?.. Почему-то помотал головой:
– Вы пока здесь подождете. Мало ли куда еще государь направит, туда и поедете…
На глазах княгини выступили слезы, ей очень хотелось повидать родных. Курбский почти бегом бросился вон. Жена снова тяжела, да и девятилетний сын хворает. Что с ними-то делать? О своей матери князь почему-то даже не вспомнил.
Но долго думать не пришлось. В тот же вечер прибыл еще один гонец. На сей раз с очень плохими вестями. Московские друзья прислали сказать, что государь готовит на него опалу! Мол, из Москвы отправлен гонец с повелением ехать под государевы очи.
– Где ж тот гонец? – Голос Курбского дрогнул.
– Перехватили, князь, на первом постоялом дворе, напоили так, что день проспит с устатку. А я вперед него поторопился.
Вот теперь у князя выбора не было: бежать, только бежать! Вовремя пришли грамоты от Сигизмунда и Радзивилла! Значит, завтра же и нужно ехать, не дожидаясь, пока прибудет этот самый гонец с царским повелением. У князя все готово, даже верные люди с лошадьми ждут в условленном месте.
Юрьев накрыла ночная тьма. После нескольких недель бесконечных облаков небо наконец стало ясным. Крупные звезды словно вымыты надоевшими уже дождями, потому светили ярко, чуть подмигивая…
И снова Курбскому не спалось, даже платья не снимал, так и стоял в кафтане у окна, точно ждал этого проклятого гонца. Чего бы ему не сгинуть по дороге? Напоили… надо было совсем упоить до смерти! И вся вина с князя снята была бы. Сам себя одернул: нет, гонца нового пришлют, а за проволочку царь взъярится.
И вдруг Курбский вспомнил князя Курлятева. Тот тоже бежать хотел, да прознали свои же бояре и, догнав, отправили к царю. А ну как и его также?! До литовского Вольмара далеко, уехав у всех на виду, быстро получит погоню вслед!
Князь Андрей заметался по горнице. В дверь с опаской заглянул все тот же Васька Шибанов. Вот слуга, верней не сыскать!
– Княже, дозволь слово молвить…
– Говори, – вздохнул Курбский.
– Спешно бежать надо. Коли завтра гонец прибудет, тогда как быть?
Шибанов говорил то, что думал сам Курбский. Если и впрямь завтра гонец привезет ему грамоту с царским повелением, то отступать будет некуда. Только надо решить, куда ехать, потому как самим до Вольмара ночью им не добраться, нужен проводник. Придется сначала направиться в замок, что поближе, – в Гельмет. Там нет своих, но помогут охранные грамоты от короля. Князь долго смотрел в лицо холопу и вдруг размашисто перекрестился:
– С Богом!
Васька коротко кивнул и, повернувшись, вышел вон. Курбский, удостоверившись, что его никто не видит, вдруг полез в подпечь, вытащил оттуда два свитка, развернул, пробежал глазами, хотел, видно, что-то еще дописать, но вдруг заторопился и, старательно скрутив манускрипты, замотал в кусок полотна и спрятал их обратно. Потом еще раз перекрестился, глубоко вздохнул и направился к выходу из горницы. Навстречу ему уже шел Васька.
– Княже, все готово. Выносить? – кивнув на сложенные вещи, поинтересовался он.
Тут Курбский засомневался:
– А как?..
Холоп доказал, что он умен и продумал все:
– Спустимся со стены тайно, а там уже ждут в условленном месте.
– Добро, жди меня.
Глядя вслед направлявшемуся в покои княгини Курбскому, холоп качал головой. И было непонятно, за что осуждает он хозяина: то ли за то, что тот оставляет семью на верную гибель, то ли за то, что вообще отправился прощаться…
Княгиня страшно испугалась неурочному появлению перед ее постелью мужа. Князь был взволнован и явно пришел не для того, чтобы лечь спать рядом, давно уж не ходил, все ему не до того. Пожалуй, после последнего раза и затяжелела, вздохнула жена. И вдруг услышала то, от чего потеряла дар речи.
– Любишь ли ты меня? – Дожидаться ответа князь не стал, не для того спрашивал. – Чего же больше желаешь: видеть меня мертвого перед собой или, зная, что я жив, расстаться навеки?
Голос Курбского был не просто суров, его глаза просто впились в лицо ошарашенной вопросами княгини. Та растерянно молчала, прижав руки к груди.
– Ответствуй! Воли и жизни мне желаешь или смерти лютой?!
Жена замахала руками:
– Воли! Господь с тобой, Андрей! Жизни!
– Тогда никому не говори, что бежал я, пока ответствуй, что недужен…
Сын, проснувшись, сидел, хлопая глазами. Князь подхватил его на руки, на миг прижал к себе и тут же отстранил. Так же быстро попрощался с женой, стараясь не глядеть в ее блестевшие слезами глаза.
Княгиня еще долго смотрела на закрывшуюся за мужем дверь. Медленно сознавая, что князь попросту бросил их с сыном, женщина тихонько гладила волосы ребенка, уговаривая не плакать и поскорее заснуть. Она уже поняла, что в семью пришла большая беда. Даже если князь Андрей сумеет бежать, то семью государь не пощадит. Мелькнула мысль, что мог бы и с собой забрать родных людей, но княгиня ее тут же прогнала. Пусть уж хотя бы он выберется…
А Курбский при помощи своих верных слуг уже перелезал через стену. Тем пришлось встать друг дружке на плечи, чтобы подсадить дорогого хозяина. Следом перетащили Ваську Шибанова. Внизу ждал еще один слуга. Кони быстро понесли теперь уже бывшего юрьевского воеводу в сторону от города. Там в условленном месте ждали конные, туда еще вечером тайно переправил большую часть скарба Васька Шибанов. Только мешок с литовским золотом был у князя при себе. Да еще те самые грамоты, которых так долго ждал, рискуя каждый день жизнью.
Зато теперь князь будет недоступен даже для всесильного Ивана Васильевича с его дурными советчиками! Курбский не вспоминал об оставленных матери, жене и сыне, не до них, самому бы выбраться.
Четырнадцать всадников и три вьючных лошади неслись к литовской границе, стараясь, чтобы утро застало их уже подле замка Гельмет.
Ветер свободы был сыр и прохладен. Не менее прохладной оказалась и встреча беглецов на чужбине. Стража замка едва не проспала появление необычных всадников. Забеспокоились, лишь услышав топот копыт у моста через ров. Но всадников было всего полтора десятка, и они явно не представляли угрозу. Гельмет не самое приветливое место для чужаков, и литовские немцы совсем не жаждали помогать русским, даже если те бежали из своей страны. Тем более представилась возможность поживиться за счет этого князя с большим мешком денег. Если бы деньги были русскими, как сам князь, то стоило подумать, хотя и рубли можно пристроить купцам, те по всему свету ходят. Но в мешке богато одетого беглеца нашлись талеры, злотые и дукаты. Это гельметцам понравилось. Перетряхнув содержимое переметной сумы Курбского, они попросту отобрали деньги и все, что нашли ценного.
Князь кричал, что имеет охранные грамоты от польского короля. Это мало помогло. Немцы то ли делали вид, что не понимают русскую речь, то ли и впрямь не понимали, но смотреть на охранные грамоты не захотели, даже разговаривать с Курбским не стали, избив пытавшихся защищать его слуг и самого господина, бросили в какую-то темную, тесную клеть.
Рассвет застал Курбского на полу в литовской темнице. Остатки соломы на полу, истоптанной, видно, многими ногами, тусклый светильник в проходе за решеткой, низкие, грубо сколоченные нары. Темно, сыро, тревожно… Что было делать? Хвататься за оружие, защищая свое добро от гельметской стражи? Но князь предпочел отдать золото, чтобы сохранить жизнь. Ведь если начать бой, то в Литву дороги не будет, а как объяснить московскому государю, что делал ночью на литовской границе с десятком слуг и большим мешком денег? Вздернет на дыбе, не дослушав оправданий. И будет прав, вздохнул Курбский. Денег, конечно, жаль, а жизнь дороже. Ничего, стоит добраться до Вольмара, и ему помогут вернуть потерянные талеры и дукаты, да еще и прибавки дадут!
Однако не очень похоже, чтобы его собирались с почетом провожать в Вольмар. Напротив, немцы вели себя все наглее. Они на виду у обобранного князя поделили его деньги, раскатисто хохоча, порвали сам кошель, чтобы не спорить о том, кому достанется. Курбский зубами скрипел, но поделать ничего не мог.
Вдруг к нарам подполз Васька Шибанов. У него были связаны не только руки за спиной, но и плотно перемотаны ноги, потому как отбивался ногами от наседавших немцев.
– Княже, тут есть один… Он немецкую речь понимает и говорить немного может.
– Кто таков?
– Да наш, псковский, давно уже сидит… ждет, когда за него выкуп привезут. Говорит, что немцы собираются тебя поутру… – Слуга не сразу решился повторить слова узника. – Вздернуть.
Вот это поворот!
– Надо сказать им, что у меня охранные грамоты короля Сигизмунда! Вели, чтоб этот псковитянин перевел!
Рослый, заросший бородищей мужик в рваной одежде сидел у самой решетки, привалясь спиной в стене и вытянув ноги. Узник, видимо, был старожилом тюрьмы, его даже не связали. Васька принялся убеждать:
– Слушай, помоги развязаться, а?
Тот внимательно посмотрел на бедолагу и вдруг поинтересовался:
– А вы как в Гельмет попали-то, да еще ночью?
– Не твое дело, – буркнул Шибанов.
– Не мое, так и не замай! – Мужик отвернулся к стене. Ему-то что, его не собираются вешать поутру.
Васька решил все же уговорить мужика освободить их от уз. Подобравшись поближе, зашептал:
– А сам-то ты откуда? Как сюда попал?
– Сказал же, из Пскова, в плен взяли, когда неподалеку в веси у сестры был. А князя твоего за лазутчика принимают. Поутру повесят, и все. Чего он сюда-то сунулся?
Васька что-то вяло промямлил в ответ. Мужик не отставал:
– Меня связанным притащили и били так, что после два дня глаз разлепить не мог. Да и взяли безоружным. А вы при оружии и на конях, чего же в замок полезли?
Шибанову совсем не хотелось говорить, что бежали, принялся крутить, объясняя что-то про разведку… Лицо мужика перекосила гримаса презрения.
– Разведка, говоришь? А чего же князь в разведку с мешком денег ездит? Изменник он, вот что! А изменников пусть казнят, хотя и немцы!
Шибанов разозлился:
– Не твое дело, что князь удумал! Ты, смерд, свое место знай!
– А я и знаю, – усмехнулся псковитянин. – Только наше место сейчас одно: литовская темница, что для меня, смерда, что для твоего князя.
Немного погодя слуга все же снова подполз к мужику:
– Слышь, тебя как кличут-то?
Тот открыл один глаз, хмуро поглядел на Ваську и процедил сквозь зубы:
– Андреем крещен…
– Как и князя, – не удержался Шибанов. – Помоги объяснить этим дурням, что князя надо спешно отправить в Вольмар.
– Это зачем? Чтобы он там русских людей предавал? Нет!
Уговорить мужика так и не удалось, но к утру в Гельмете нашелся немец, знавший русский язык. Он явился, почесываясь спросонья во всех местах, до каких могли дотянуться пухлые, давно не мытые ручонки. Видно, и сам гельметец тоже давно не видал воды вволю.
Толмач не стал долго раздумывать, сразу перешел к делу:
– Вы кто, русские? Как сюда попали? Бежали, что ли?
Читать бесплатно другие книги:
