Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра Шуньо Прем

Глава 7

Раджнишпурам – продолжение

Печальный факт человеческой жизни состоит в том, что если человек или группа людей отличаются от вас, то вы их боитесь. Я выросла в маленьком городке Корнуолла, в Англии, где чужаками считались даже жители соседней деревни. И было недостаточно просто родиться в этом городке, чтобы тебя принимали, как свою, нужно было, чтобы хотя бы кто-то из родителей вырос здесь же. Конечно, неудивительно, что местные жители так на нас реагировали, хотя их реакции были чрезмерными и жестокими. Крики местного священника: «Сатанисты, убирайтесь восвояси!», футболки с надписью: «Лучше умереть, чем носить красное» с изображением ружья, направленного в лицо Ошо, и бомба, взорванная в отеле Портленда, – все это было чересчур.

Но, однако, я не думала, что даже власти США будут действовать в отношении нас предвзято и безответственно.

Наша коммуна была успешным экологическим экспериментом. Мы приехали в заброшенную пустыню, приложили массу усилий и превратили это место в оазис. Мы построили плотину и направили воду на поля. Мы выращивали фрукты и овощи, стремясь перейти на полное самообеспечение. Община перерабатывала до семидесяти процентов отходов. Обычный американский город в лучшем случае способен утилизировать лишь от пяти до десяти процентов мусора, а многие города не занимаются этим вообще. Мы заботились о земле, на которой жили, и старались ничем ее не загрязнять. Система сточных вод была устроена таким образом, что после того, как воду закачивали в резервуар, она подвергалась биологической очистке и потом направлялась в трубу, проложенную по дну долины. Там она проходила через систему многочисленных фильтров и затем использовалась для орошения полей. Мы спасли почву от глубокой эрозии, посадив в долине десять тысяч деревьев. Многие деревья растут там до сих пор, десять лет спустя, на вновь опустевшей земле. Я слышала, что фруктовые деревья так обильно плодоносят, что ветви ломаются под тяжестью фруктов.

В 1984 году Ошо заметил:

«Они хотят уничтожить наш город и ссылаются на законы о землепользовании. При этом никто из этих идиотов так ни разу и не приехал сюда, чтобы убедиться, что мы действительно нарушаем закон. Неужели они могут создать тут нечто большее, чем мы? Пятьдесят лет здесь никого не было, и все были счастливы, словно именно так и нужно распоряжаться землей. И вот теперь мы начали обрабатывать этот участок. Мы хотим, чтобы наша община сама себя обеспечивала: мы выращиваем овощи и фрукты, сами готовим еду, шьем одежду. Мы всеми силами стараемся перейти на самообеспечение.

Здесь пустыня… Порой мне кажется, что это просто судьба таких, как я. Моисей скитался по пустыне, а теперь и я оказался среди камней и колючек и пытаюсь создать здесь оазис. Мы уже многое сделали. Посмотрите на мой дом, можно подумать, что это вовсе не Орегон, а Кашмир…

А эти лентяи отказываются приехать сюда и посмотреть, что здесь происходит. Сидят там себе в своем Капитолии и думают, что мы здесь нарушаем закон. Если уж облагораживание земли противозаконно, то такие законы противоречат самой жизни, их нужно собрать в кучу и сжечь! Пусть сначала придут и убедятся сами, а уж потом попробуют доказать, что это незаконно. Но они просто трусят…» («Библия Ошо»).

Дело о нарушении законов о землепользовании ходило между верхней и нижней судейскими палатами до тех пор, пока мы его не выиграли. Но было уже поздно, потому как это случилось через год после закрытия общины. Угроза со стороны саньясинов больше не существовала, и поэтому можно было признать город законным.

Ожидая решения суда, мы не могли начать какой-либо бизнес, не могли даже установить достаточно некоммерческих телефонных линий. Ближе всего к нам находился небольшой городок Антилоп. В нем было всего сорок постоянных жителей. Он стоял в отдалении от крупных магистралей и был окружен рощей высоких тополей. От нас он был в тридцати километрах. Мы перетащили туда один из трейлеров, в надежде что это поможет нам вести дела. Один трейлер и несколько саньясинов – однако нас тут же обвинили в том, что мы хотим захватить город. Жутко испугавшись, местные жители пытались применить к нам антикорпоративные законы, но мы подали на них в суд и выиграли. Поднялась шумиха, которая заинтересовала американцев больше, чем их любимые сериалы.

Газеты и телевизионные станции обратили на нас внимание – Шила предстала перед народом большой злобной ведьмой, а жители Антилопа оказались выразителями всеобщих страхов, а также национальными героями, защищающими свой дом.

Шумиха росла. В итоге еще несколько саньясинов переехали в город, выбрали своего мэра, перестроили дома и назвали город «Городом Ошо», а потом развернулись и ушли назад в долину Раджнишпурама, бросив все на полпути. Тем временем городок Антилоп стал известен на всю страну, а его немногочисленные жители давали интервью на радио и телевидении – битва продолжалась.

Шила начала чувствовать себя звездой. Ее постоянно приглашали на телевизионные передачи. Думаю, что ее грубое поведение, типа неприличных жестов вместо ответов, поднимало рейтинг того или иного шоу.

К нам приехало много новых саньясинов из Европы, которые никогда раньше не видели Ошо. Для них Шила была богом, на которого они молились. На встречи жителей Раджнишпурама она всегда приходила в окружении молодых людей, смотревших на нее с восхищением. То были молодые европейцы. Они приветствовали аплодисментами любое ее заявление. Меня же подобные собрания приводили в ужас. Все это казалось очень похожим на молодежное движение, начатое Гитлером. Я все чаще уходила в горы.

По мере того, как борьба с «внешним миром» нарастала, начались и внутренние разногласия. Вивек и Шила даже как-то провели собрание в кафе «Магдалена», уверяя саньясинов, что между ними нет никакого конфликта и что все в порядке. И хотя они выглядели искренними и сама встреча была очень трогательной, тем не менее наши догадки об их ссоре лишь подтвердились. Иначе зачем вообще было устраивать эту встречу?

Вивек не доверяла Шиле ни на грош и не давала ей ключи от дома Ошо. Когда Шиле нужно было увидеться с Ошо, ей приходилось сначала звонить Вивек и договариваться о встрече. Дверь открывалась ровно в ту минуту, когда Шила приходила, и закрывалась сразу же после ее ухода. К тому же Шиле запрещалось проходить через наш дом, откуда она могла попасть в трейлер Ошо. Она была вынуждена пользоваться боковым входом. Такое решение было принято потому, что как только она у нас появлялась, тут же возникал какой-нибудь скандал. Конечно, она чувствовала себя уязвленной, ведь это лишало ее власти.

Шила никогда не рассказывала Ошо об этих, как она сама говорила, пустяках, потому что у нее хватало ума понять, что он тут же ограничит ее власть. Я тоже не рассказывала ему о выходках Шилы, ведь, несмотря ни на что, Раджнишпурам рос и становился все лучше и лучше. Я наивно верила, что если она срывает свою злость на нас (тех, кто жил рядом с Ошо), то она будет вести себя спокойно с остальными членами общины. Но я ошиблась.

Я не помню, чтобы я страдала, живя в Раджнишпураме, хотя и работала по двенадцать часов в день, а правил, указывающих на то, что мы можем делать, а что нет, с каждым днем становилось все больше. Однажды Ошо спросил меня, не устаю ли я, а я ответила, что уже даже не могу вспомнить, что такое усталость.

Я думала, что все испытывают такое же блаженство, как и я. Простите меня, но жизнь в Раджнишпураме не казалась мне тяжелой. Из-за своего невежества мы позволили собой управлять – отдали власть женщине, которая недооценивала нашу разумность и порой запугивала нас, стремясь сохранить свое превосходство. Но мы поняли это не сразу, а пока наслаждались жизнью. Когда саньясины собираются вместе, чаще всего они просто смеются.

А вот Вивек ужасно страдала. Причиной было гормональное расстройство, проявляющееся в приступах депрессии. Но еще я думаю, что Вивек была исключительно восприимчивой, и ее предчувствия насчет Шилы сводили ее с ума. Она вообще была склонна к депрессиям, которые могли длиться две-три недели. Изо всех сил мы старались ей помочь, но безуспешно. Она просила оставить ее одну, и мы соглашались.

Однажды она решила уехать и уговорила своего друга Джона отвезти ее в Салем, за четыреста километров от Раджнишпурама, где она могла сесть на прямой самолет до Лондона. Джон приехал к нам вместе с группой актеров из Голливуда. Эти несколько саньясинов приезжали еще в Пуну, а теперь совсем оставили свои роскошные апартаменты в Беверли Хиллз и перебрались сюда поддержать наш эксперимент.

Целых восемнадцать часов Джон и Вивек пробирались сквозь сильный буран – видимость была нулевая, да еще и гололед на дороге. Но… они успели.

Джон вернулся в коммуну, проделав такой же нелегкий путь обратно. И еще до того, как он приехал, Вивек позвонила и сообщила, что провела несколько часов у матери в Лондоне, после чего решила вернуться назад, в Раджнишпурам. Ошо сказал, что очень этому рад, и просил Джона ее встретить, поскольку именно он провожал ее до аэропорта. Джон же приехал в общину как раз тогда, когда нужно было снова ехать в аэропорт, чтобы поспеть к прибытию самолета из Лондона. К этому времени снегопад усилился, и многие дороги были перекрыты. А снег все валил и валил. Джону и Вивек все же удалось приехать в общину без особых приключений. Мы были ужасно рады снова видеть нашу Вивек и встретили ее с распростертыми объятиями. Вся эта история напомнила мне Гурджиевские методы. Но это было не так.

Однажды мы с Ошо спускались по извилистой горной дороге в Раджнишпурам. Подъехав к одному из поворотов, вместо того чтобы повернуть, Ошо поехал прямо и остановился на самом краю обрыва. Наша машина на одну треть повисла над пропастью. Под нами было примерно километра полтора до ближайшего уступа. Ошо только и сказал: «Ну вот. Случится же такое». У меня перехватило дыхание. Я боялась пошевелиться, при малейшем движении машина могла накрениться вперед, и мы слетели бы с обрыва. Через несколько секунд Ошо завел машину. Я сидела и молилась несуществующему богу: «Ну пожалуйста, пусть он включит задний ход!» Машина медленно подалась назад, мы выехали на дорогу и повернули в сторону дома. Я ничего не понимала. «Что это было?» – спросила я. «Я хотел объехать лужу, чтобы Чин не пришлось слишком долго мыть машину», – невинно пояснил Ошо.

Шила окружила дом и сад Ошо трехметровым забором, по верху которого пустила колючую проволоку под напряжением. «Чтобы оградить сад от оленей», – сказал она. «От кого?!»

Тем не менее, мы стали пленниками. Место, где сушилось белье, находилось за пределами огороженного участка, и хотя я знала, что калитка не заряжена электричеством, каждый раз, проходя сквозь нее, я чувствовала себя так, будто лошадь лягнула меня в живот. В первый раз, когда такое произошло, я повалилась на колени, и меня вырвало. Моей горной жизни пришел конец. Теперь вместо того, чтобы весело бежать через горы в столовую дважды в день, я, как и все остальные, шла по дороге к автобусной остановке. А за нами с вышки наблюдали охранники. Да, кстати, теперь у нас была охранная вышка, на которой двадцать четыре часа в сутки дежурили по два охранника с пулеметами. Паранойя распространялась по обе стороны от забора.

В апреле 1983 года коммуна получила сообщение от Ошо. Деварадж рассказал ему про неизлечимую болезнь под называнием СПИД, которая распространялась по всему миру. Ошо сказал, что болезнь унесет жизни двух третей человечества и что мы все должны предпринимать защитные меры. Он предложил использовать презервативы и резиновые перчатки во время занятий любовью. И только парам, которые провели вместе больше двух лет и не имели посторонних контактов, можно было этого не делать. Пресса пришла в дикий восторг, высмеивая такие невероятные меры предосторожности от практически неизвестной болезни. Только пять лет спустя, после того как умерли тысячи американцев, власти осознали всю опасность положения и стали предлагать те же самые меры безопасности. Сейчас 1991 год, и в нашей общине до сих пор все проходят тест на СПИД каждые три месяца.

Когда Ошо отметил, что рядом с его домом нет деревьев, Шила рассказала ему о сосновой роще, расположенной в самом дальнем конце нашего участка. Ошо очень любил деревья и постоянно спрашивал меня: «Ты видела этот лес? Там много деревьев? А они большие? А это очень далеко? Могу я поехать туда на машине?» Однажды я отправилась туда на мотоцикле и обнаружила, что там вообще нет дороги. Нужно было ехать двадцать километров по пересеченной местности. Лес находился среди небольшой равнины на краю наших владений.

Для Ошо было чрезвычайно опасно выезжать из города, поэтому саньясины решили провести в лес дорогу внутри нашего участка. Но работа шла очень медленно. Строители успевали проложить лишь небольшой кусок дороги, как их тут же вызывали на другие работы, а потом шел дождь, и дорогу размывало так, что приходилось начинать все с начала. К 1984 году было проложено пятнадцать километров, и каждый день Ошо ездил по этой дороге, оказываясь все ближе и ближе к лесу. Поездки были превосходными, но леса все еще не было видно.

Ошо уехал из Раджнишпурама раньше, чем дорога была достроена. Миларепа и Вимал строили ее с самого начала проекта. Они были близкими друзьями. Тогда чувство юмора и невинность Вимала еще не достигли своего расцвета. Часто смешить Ошо и всех нас он начал позже. Однажды он пришел в Будда-холл – зал, где мы собирались вечерами, – в женском сари, изображая Манишу, а в другой раз – на дискурс в шкуре гориллы. Но тогда, в Раджнишпураме, Вимал и Миларепа строили этот небольшой «хайвей» вдалеке от всех дорог. Они хотели, чтобы их Мастер увидел лес. Они трудились так долго и так усердно, что, когда настала пора уезжать из города, они решили остаться и довести дело до конца на случай, если Ошо все же вернется.

Время шло, и энергию саньясинов уже было не удержать. Нам было мало просто стоять на обочине дороги, сложив руки в намасте, когда Ошо ехал на своей машине. Однажды, когда он в очередной раз отправился на прогулку, небольшая группа итальянских саньясинов выстроилась вдоль дороги и начала играть музыку. Ошо остановился и стал слушать прекрасную мелодию. Через неделю вдоль всей дороги стояли музыканты в красных робах, пели и танцевали. Их ряд тянулся от ворот Лао-цзы, через небольшую дамбу, до пруда Басе, вдоль пыльной дороги мимо Мандира Ошо, через центр Раджнишпурама и уходил вверх в горы. Так начались наши неистовые празднества, которые случались каждый день в течение последующих двух лет и в жару, и в холод. Это был спонтанный взрыв радости людей, которые хотели выразить свою любовь к Ошо так, как умели.

Со всего мира нам стали присылать разные музыкальные инструменты. Самыми любимыми стали огромные бразильские барабаны, но были и флейты, скрипки, гитары, тамбурины, маракасы разных размеров, саксофоны, кларнеты и трубы – у нас было все. А те, у кого не было инструментов, пели песни или просто подпрыгивали на месте.

Видя своих людей счастливыми, Ошо улыбался и ехал всегда очень медленно, так что пришлось специально настраивать мотор его «роллс-ройса». Ошо размахивал руками в такт музыке и останавливался то у одной группы музыкантов, то у другой. Маниша, одна из его медиумов, которая теперь стала еще и «писцом» (как Платон при Сократе), тоже была среди небольшой группы. Ошо часто останавливался около нее, и я видела, как она растворялась в безудержном, экстатическом вихре цветных лент и радости. Ее длинные темные волосы развевались на ветру, ее тело подпрыгивало, но взгляд был неподвижен, ее темные глаза смотрели прямо в глаза Ошо. Еще Ошо любил останавливаться около Рупеша, играющего на бонго. Наблюдать за тем, как Ошо играет на барабане через Рупеша, было каждый раз удивительно и смешно. Это зрелище было каким-то запредельным.

Несмотря на то, что вдоль дороги звучала разная музыка, от индийской до бразильской, в этом во всем была какая-то своя, особая гармония. Ошо мог ехать вдоль празднующих целых два часа, потому что останавливался рядом со всеми, кто действительно растворялся в музыке и танцах. Машина обычно раскачивалась в такт его движениям. Я всегда удивлялась, откуда в его руках столько энергии, что он может размахивать ими, не переставая, так долго.

Эти поездки были наполнены ощущениями близости и силы, подобно даршанам. Иногда я сидела в машине вместе с Ошо и могла видеть лица людей. Если когда-нибудь и был смысл спасать нашу планету, то именно ради таких моментов. Саньясины, стоявшие вдоль дороги, даже не представляли, какими красивыми они были. У меня часто наворачивались слезы на глаза, и однажды Ошо, услышав мои всхлипывания, спросил:

– Ты простыла?

– Нет, Ошо, я плачу.

– Мммм. Плачешь? А что случилось?

– Ничего, Ошо, просто это очень красиво. Американцы ведь не смогут разрушить все это, правда?

У Ошо были большие проблемы с зубами. Ему нужно было лечить девять корневых каналов. Во время лечения он, конечно, как всегда старался извлечь пользу из всего происходящего. И хотя он находился под влиянием анестезии, он все время говорил. Девагиту, его дантисту, было непросто работать с постоянно двигающимся ртом. Мы поняли, что его слова стоит записывать. Так мы и сделали. За время лечения Ошо наговорил целых три книги: «Воспоминания золотого детства», «Книги, которые я люблю» и «Записки сумасшедшего». И все эти книги великолепны.

Однажды, когда мы с Ошо отправились на прогулку, на дороге появились ковбои и бросили в машину камень. Они промахнулись, но я их хорошо разглядела. В то время за машиной Ошо следили наши охранники, но никто из пяти человек ничего не видел, хотя я и вызывала их по рации.

После прогулки меня вызвали в Джизес Гроув (дом Шилы) и попросили рассказать о случившемся. Я была героем дня! Мое эго раздулось до небес. Я чувствовала прилив энергии. Все внимание было направлено на меня. Я надавала охранникам советов относительно того, как им лучше работать. Наше собрание закончилось к обеду, и я пошла на автобусную остановку. Ожидая автобуса, я чувствовала себя на высоте и болтала без умолку. Я была очарована собой. Но вдруг меня как обухом по голове стукнуло, я поняла – вот оно какое – сладкое ощущение власти. Это наркотик, на который люди подсаживаются как на крючок и в итоге продают свою душу.

Шила контролировала людей, либо наделяя их властью и полномочиями, либо лишая их всего этого. Я думаю, что власть отравляет, как любые наркотики, разрушает человеческую осознанность. Медитирующий человек никогда не станет стремиться к власти, и все же странно, что мы сами доверили Шиле управление общиной. Люди жили в Раджнишпураме ради того, чтобы встречаться с Ошо, быть рядом с ним. Многие боялись, что их выгонят из города, и Шила могла играть на их страхе. Чтобы быть ответственным, нужно быть свободным, а чтобы чувствовать себя свободным, нужна определенная зрелость. Нам пришлось учиться на собственных ошибках.

Ошо часто повторял: «Когда меня не станет, вспоминайте меня как человека, учившего вас быть свободными и проявлять свою индивидуальность». Так оно и было.

Ощущение внутренней свободы и умение выражать себя начинается с поисков своего истинного «Я» среди различных слоев фальшивой личности. Мы обретаем индивидуальность, когда не боимся выражать себя, не боимся выражать свою внутреннюю правду, даже если она отличается от того, во что верят другие. Моя индивидуальность может расцвести, только если я принимаю себя и говорю без осуждения: «Да, это я, такая, какая есть».

Наш дом охранялся двадцать четыре часа в сутки парнями, находившимися в наблюдательной башне. Тем не менее, каждую ночь кому-нибудь из живших в трейлере, по очереди, приходилось надевать на себя много теплой одежды, потому что температура на улице обычно была ниже нуля, иногда шел снег, иногда дождь, и ходить вокруг дома с рацией. Было темно, скользко и страшно. На склоне около бассейна, пробираясь сквозь заросли бамбука, я перепрыгивала через небольшой ручей, журчащий разными странными голосами. В этом месте рация обычно издавала громкий скрежет. Я в ужасе замирала, слыша, как сильно бьется мое сердце. Я вглядывалась в темноту, и немой крик вырывался у меня из груди. Это была месть Шилы нам за наше существование. Ее ревность перешла всяческие границы, и все из-за того, что мы были рядом с Ошо.

Мы же в свою очередь старались сделать так, чтобы Шила не могла войти к нам в дом без нашего ведома. Время от времени она давала рабочим задание сменить замок на двери. Вивек тут же посылала Ашиша в лавку инструментов, чтобы тот стащил (другого выхода не было) засов и приделал его к обратной стороне двери. Между прочим, однажды это спасло ей жизнь: как-то Шила подослала в наш дом четверых своих бандитов с хлороформом и шприцем с ядом, предварительно отправив Рафия, друга Вивек, «по каким-то срочным делам» за пределы общины. Попытка убийства провалилась лишь потому, что эти бугаи не смогли пробраться в дом. О коварном замысле Шилы нам стало известно лишь после того, как она уехала из общины и один из ее бандитов признался в этом представителю ФБР.

В июне 1984 года Шила позвонила мне и голосом, взволнованным настолько, словно кто-то выиграл в лотерею, сообщила: «Наконец-то нам повезло! Это большая удача!» Она орала так, что мне пришлось отодвинуть трубку от уха, чтобы не оглохнуть. Я подумала, что произошло что-то прекрасное. На самом же деле оказалось, что у Девараджа, Девагита и Ашу, которая была стоматологической медсестрой, обнаружили глазную инфекцию, конъюнктивит.

«Это доказывает, – не унималась Шила, – что они – грязные свиньи и не могут заботиться об Ошо».

Я положила трубку и подумала: «Господи, эта женщина сошла с ума».

Шила намеревалась пригласить Пуджу, чтобы та проверила самого Ошо. Все знали Пуджу как Сестру Менгеле. Мы ее не любили и не доверяли ей. Было что-то пугающее в ее смуглом одутловатом лице и глазах, почти щелках, которые она прятала за темными очками. Я сказала Ошо, что Шила хочет позвать Пуджу проверить его глаза, но он ответил, что, поскольку болезнь не лечится, а пациентов нужно просто изолировать, в ее приезде нет никакого смысла.

Шила все же настаивала на том, чтобы все в доме прошли проверку. Так что все мы, кроме Нирупы, которая осталась присматривать за Ошо, отправились в медицинский центр. Вы не поверите, но эту болезнь нашли у всех. Вивек, Девараджа, Девагита и меня поместили вместе в одну комнату. Позже к нам присоединились еще двенадцать человек, включая и Савиту, женщину, которую я встретила в лондонском центре. Она была в общине бухгалтером. Эта инквизиция была такой отвратительной, что в тот день я твердо решила, что точно покончу жизнь самоубийством, если Ошо умрет прежде меня. На душе у всех наболело так, что, оказавшись вместе в замкнутом пространстве, мы как будто взорвались и начали высказывать все, чем были недовольны. Савита же все время твердила, что любовь – это трудная штука и не всегда приносит удовольствие. Она ругала нас за то, что мы не можем как следует позаботиться об Ошо. Она говорила об Ошо так, будто он сам не понимал, что делает, и что ему нужны люди, которые думали бы за него.

И хотя у нас не было никаких признаков болезни, мы чувствовали, что не можем спорить с докторами.

На следующий день у Ошо сильно разболелся зуб, и он попросил прийти к нему Раджа, Гита и Ашу. Шила пыталась подослать своих докторов, но Ошо отказался, сказав, что его не волнует риск, и он хочет видеть своих людей. Так это трио вернулось в дом. Там их тщательно продезинфицировали и позволили войти к Ошо.

Всю общину проверили на это «фиктивное», как назвал его Ошо, заболевание. Оказалось, что оно есть буквально у всех. Медицинский центр был переполнен, за общиной следить было некому. В итоге наш доктор переговорил с окулистом, и выяснилось, что те небольшие точки на роговице, которые были выявлены при осмотре, бывают у всех, кто, как мы, живет в сухом, пыльном климате.

Через три дня нам разрешили вернуться домой. На подходе к нашему трейлеру я в ужасе заметила, что все наши вещи валяются на лужайке вдоль дороги. Шила приказала провести в доме дезинфекцию. Уборщики выкинули все, что им показалось подозрительным.

Нас обрызгали спиртовым раствором. И тут же нас ждала следующая инквизиция в виде магнитофона, установленного Шилой, чтобы записывать все наши разговоры. Это было уже слишком. Вивек пошла к Ошо и рассказала ему о том, что происходит. Вернувшись от него, она передала его сообщение. Он просил всех разойтись и перестать заниматься ерундой. Но никто не поверил Вивек. Это было все равно, что пытаться отозвать охотничьих собак, когда они уже почуяли добычу. Люди Шилы сказали, что Вивек врет, тогда мы все встали и ушли. А Патипада, одна из приспешниц Шилы, наклонилась к магнитофону и стала выкрикивать оскорбления, потому что кричать ей было больше не на кого.

На следующий день Ошо собрал в своей комнате нескольких человек: нас, Савиту, Шилу и некоторых ее последователей. Он сказал, что если мы не научимся жить в гармонии, то он покинет тело шестого июля. Хватит того, что борьба происходит за пределами общины. Между собой бороться вовсе не нужно. Ошо говорил о злоупотреблении властью.

Через несколько дней Ошо передал список просветленных людей, живущих в коммуне. В списке был двадцать один человек. Народ в общине заволновался!

Но, по-видимому, этого было недостаточно, и Ошо продиктовал списки еще трех групп, в которые входили самбудхи, махасаттвы и бодхисаттвы. Эти люди должны были заботиться об общине, в случае если с Ошо что-нибудь случится. Шилы не было ни в одном из списков, не было и никого из ее «друзей-подружек». Таким образом Ошо лишил Шилу всякой возможности стать его преемницей. У нее больше не было власти.

Вот еще один пример того, как живет и работает мистик. Однажды мы ехали с Ошо на машине. В салон влетела муха, она кружила над нами и противно жужжала. Я размахивала руками, пытаясь ее поймать. Ошо сидел и смотрел прямо перед собой. Мы остановились на перекрестке, пропуская машины на главной дороге, а я продолжала хлопать по стеклам и по сиденьям. Не поворачивая головы и не отрывая глаз от проезжей части, Ошо молча нажал на кнопку. Окно с его стороны поползло вниз. Ошо спокойно ждал. Когда муха оказалась около него, он слегка повел рукой, и муха вылетела из машины. Тогда Ошо снова нажал на кнопку, и окно закрылось. При этом он ни разу не отвел взгляда от дороги и не произнес ни слова. Абсолютный дзен – элегантно и грациозно!

Так он поступил и по отношению к Шиле. Он спокойно ждал, когда она сама найдет выход. Он ведь был и ее Мастером, он любил ее и доверял ее внутреннему будде. Я знаю, что Ошо доверял Шиле, потому что я была рядом с ним целых пятнадцать лет и видела, что этот человек – само Доверие. Его жизнь и даже его смерть – свидетельство абсолютного доверия.

Я спросила его, в чем разница между доверием и наивностью. Он сказал, что наивный человек невежественен, а доверяющий человек разумен и способен проявить понимание. «Обманут и того, и другого, но наивный человек расстроится, будет чувствовать себя преданным, будет злиться и может даже начать мстить. Его наивность рано или поздно перерастает в недоверие.

Человека, который доверяет, тоже когда-нибудь обманут, обведут вокруг пальца, но если он на самом деле доверял, то не станет расстраиваться. Он ощутит сострадание к тем, кто его обманул, и его доверие не пошатнется. Наоборот, оно лишь укрепится. Его доверие никогда не перерастет в недоверие.

Сначала и наивный человек, и доверяющий выглядят одинаково, но со временем наивность превращается в недоверие, а доверие продолжает расти. Доверяющий человек учится проявлять понимание и сострадание к людским слабостям и ошибкам. Доверие настолько ценно, что человек готов потерять все, только бы не лишиться внутренней веры» («За пределами просветления»).

Иногда мне становилось интересно, а может ли Ошо видеть будущее. Ведь если даже я иногда вижу картинки грядущих событий, то он-то уж наверняка способен видеть все кино целиком. И все же, как я понимаю, его учение состоит в том, чтобы быть в моменте. Настоящий момент – это все, что есть.

«Кому нужно это ваше будущее? Я живу СЕЙЧАС», – говорил Ошо.

Как-то Вивек пошла в Джизес Гроув на встречу с Шилой. Выпив чашку чая, она почувствовала недомогание, и Шила помогла ей дойти до дома. Я видела их из окна прачечной. Шила поддерживала Вивек, а та еле шла. Деварадж ее осмотрел, у нее было учащенное сердцебиение: пульс между ста шестьюдесятью и ста семьюдесятью. Через несколько дней Ошо нарушил молчание и начал проводить беседы в своей комнате. Там было место только для пятидесяти человек, поэтому мы ходили на дискурсы по очереди, а следующим вечером показывали видеозапись утреннего дискурса в Ошо Мандире. Ошо говорил о бунте в противовес покорности, говорил о свободе и ответственности. Он даже сказал, что не намеревался оставлять нас в руках фашистов и их режима.

Он сказал, что наконец-то говорит с людьми, которые способны понять и принять его послание. Тридцать лет он сообщал нам истину по крупицам, в промежутках между сутрами Будды и учениями Махавиры и Иисуса. Теперь же он расскажет нам чистую правду о религиях. Он повторял снова и снова: чтобы просветлеть, не нужно быть рожденным от непорочного зачатия. На самом деле все истории о просветленных – это лишь выдумки священников.

«Я – простой человек, со своими слабостями и недостатками. Я напоминаю вам об этом постоянно, потому что вы забываете. Почему я так настаиваю? Чтобы вы поняли один очень важный момент: если простой человек, такой же, как вы, смог просветлеть, то у вас тоже не должно быть с этим никаких трудностей. Вы тоже можете просветлеть…

Я не даю никаких обещаний или гарантий. Я ни в коей мере не хочу брать вашу ответственность на себя, я вас уважаю. Если я начну делать то, что вы можете сделать сами, то вы превратитесь в моих рабов. Я стану ведущим, а вы – ведомыми. Но мы здесь просто спутники. Вы – не за мной, вы рядом, вы со мной. Я не выше вас, я просто один из вас. Я не претендую на превосходство, мне не нужна власть. Вы понимаете? Дать вам возможность самим отвечать за свою жизнь – значит дать вам свободу.

Свобода – это величайший риск. Никто не хочет быть свободным, все только говорят, что хотят. На самом деле, люди стремятся быть зависимыми и жаждут, чтобы кто-то другой взял на себя их ответственность. Будучи свободными, вы отвечаете за каждое свое действие, каждую мысль, каждое движение. Вы не можете свалить все на другого».

Помню, как однажды среди царившего в общине хаоса и плохого настроения у Вивек Ошо посмотрел на меня с удивлением и сказал: «Ты такая спокойная».

Я ответила, что это благодаря его поддержке. Он не возразил, но я почувствовала, как слова повисли в воздухе, а затем упали к моим ногам. Я не могла взять ответственность даже за собственное спокойствие. Нужно было представить это как заслугу Ошо.

Ошо спросил меня, как дела в коммуне. Он задавал мне этот вопрос и раньше – когда хранил молчание. Я ответила, что теперь, когда он вновь заговорил, община стала общиной Ошо, а не общиной Шилы.

Шила перестала быть звездой. Она больше не была единственным человеком, видевшим Ошо. Теперь он разговаривал со всеми, и мы могли задавать ему вопросы во время дискурсов. То, о чем он говорил, было для многих откровением.

Его дискурсы о христианстве казались слишком бунтарскими даже тем, кто слушал Ошо уже много лет. Он называл всех и вся своими именами, и имена эти были отнюдь не благозвучными.

Скорее всего, именно эти беседы породили страх в сердцах христианских фундаменталистов, а вовсе не туристическая виза, оформленная якобы с ошибками.

Шила созвала общее собрание коммуны, которое должно было состояться в Ошо Мандире. Вивек подозревала, что Шила хочет прекратить выступления Ошо, поэтому мы придумали план. Мы должны были рассесться в Мандире по разным местам и выкрикивать: «Пусть он говорит!» Люди поймут, что происходит, и тоже начнут скандировать: «Пусть он говорит!»

Я села в заднем ряду и включила магнитофон, спрятав его под курткой. Я хотела записать собрание, чтобы потом было меньше споров. Шила начала с того, что ввиду предстоящего фестиваля у нас накопилось очень много работы, просто «завал» какой-то, и что невозможно одновременно посещать дискурсы и работать. Тут настала моя очередь: «Пусть он говорит! Пусть он говорит!» – завопила я. Но остальные молчали. Где были мои соратники-анархисты? Я продолжала выкрикивать лозунг. В мою сторону стали оборачиваться, чтобы посмотреть на идиотку, срывающую собрание. Я видела выражение лиц: «Четана… Четана? Но ведь она же тихоня. Наверное, она сошла с ума».

Все знали, что работы было не так уж и много, и никто не мог понять, к чему клонит Шила. Собрание превратилось в полнейший хаос и закончилось компромиссом. Было решено, что каждый вечер Ошо будет проводить беседы с небольшим количеством присутствующих, а запись дискурса будут показывать после двенадцатичасового рабочего дня и ужина. Естественно, даже самые рьяные ученики засыпали во время просмотра. Они не только не слышали его, но они еще и чувствовали себя виноватыми за то, что вместо поддержания осознанности попросту засыпали на ходу!

Однажды Вивек и Ошо ехали по Ранчо на машине и около ручья увидели нескольких человек, собирающих камни и сухие ветки.

– Что они делают? – спросил Ошо.

– Наверное, разгребают «завалы», – пошутила Вивек.

Мы потом еще долго смеялись насчет «завалов».

Ошо заболел. К нему вызвали специалиста, который сообщил, что у Ошо воспаление среднего уха. Ошо страдал от сильных болей целых шесть недель. Конечно, в то время не было ни дискурсов, ни поездок на машине.

Я работала в саду уже почти целый год. Одежду теперь стирала Вивек. У меня, как у любого человека, есть психологические травмы и трудности, а работа с растениями и деревьями оказалась для меня целительной. Вокруг дома Ошо теперь росли сотни деревьев: сосны, голубые ели, красные деревья. Некоторые из них были уже под два метра высотой. Из его окна был виден водопад, каскадом падающий в бассейн, окруженный плакучими ивами. По сторонам водопада росли вишни, пышно цветущие весной, высокая пампасная трава, бамбук, желтая форсития, так называемые золотые колокольчики и магнолии. Прямо перед окном комнаты, в которой Ошо обедал, был разбит прекрасный розовый сад, а в гараже построен фонтан, посреди которого сидел каменный Будда в человеческий рост. Вдоль асфальтовой дороги росли тополя. Дорога заканчивалась березовой рощей, а холмы и поляны теперь были покрыты роскошным бархатистым ковром из трав и полевых цветов.

В саду было триста павлинов. Их завораживающее оперенье всевозможных цветов переливалось на солнце, создавая удивительное, ажурное переплетение красок. Шесть павлинов были белыми. Кстати, именно они были самыми строптивыми. Часто они подходили к машине Ошо, раскрывали хвосты, похожие на гигантские снежинки, и не давали ему проехать.

Ошо очень любил прекрасные сады, полные всякой живности. В Раджнишпураме он хотел сделать парк, в котором жили бы олени, и мы специально для них выращивали люцерну, надеясь привлечь их к нам и защитить от охотников. Ошо рассказывал, что ему довелось побывать в одном месте в Индии, где есть водопад. Туда по вечерам на водопой приходят сотни оленей. Их глаза светятся в темноте, и создается впечатление волшебного танца маленьких искр.

В нижней части сада, прямо перед прудом Басе, где черные лебеди жили с одной стороны моста, а белые – с другой, располагался гараж, в котором стояли девяносто шесть «роллс-ройсов». В Индии всего один «мерседес» Ошо вызвал бурю негодования, а в Америке, чтобы получить тот же эффект, потребовалось обзавестись сотней «роллс-ройсов».

Для многих людей машины стали непреодолимым препятствием на пути к Ошо. За машинами они не увидели самого Мастера.

Говорят, что иногда суфии специально переодеваются и незаметно ходят по свету, не желая растрачивать время на людей, которые лишь притворяются искателями.

«Нет необходимости иметь девяносто шесть „роллс-ройсов“. Я же не могу ездить одновременно на всех. Но я хотел, чтобы вам стало ясно, что ради „роллс-ройса“ вы готовы отказаться от поисков истины, любви и духовного роста. Я специально устроил все так, чтобы вам стало завидно.

Эти машины сделали свое дело. Теперь почти вся Америка мне завидует, даже самые богатые люди. Если бы они были достаточно разумными, то вместо того, чтобы быть моими врагами, они могли бы найти способ избавиться от своей зависти. Зависть сжигает вас изнутри, она разъедает вас так, что не остается ничего человеческого» («За пределами психологии»).

«Все, что я делаю в жизни, я делаю специально. Я помогаю вам обнаружить в себе то, что вы пока не осознаете», – говорил Ошо.

Начался четвертый ежегодный фестиваль. Ошо пришел к нам в Ошо Мандир и присоединился к медитации. Деварадж читал отрывки из книг Ошо, в промежутках звучала музыка. Наступило шестое июля – День Мастера. Я пришла на праздник, но чувствовала себя отвратительно. «Я сижу напротив Ошо, сегодня праздник, но почему же мне так плохо?» – недоумевала я. Когда утренняя церемония закончилась, я пошла в машину, и вместе Манишей мы решили дождаться Девараджа. Меня тошнило. Я расстегнула верхние пуговицы и наклонила голову к коленям. Уже все ушли из Мандира, а Деварадж так и не появился. Только лишь машина скорой помощи промчалась мимо нас. Мы с Манишей поехали в сторону дома. Когда мы подъехали, кто-то подбежал к нам и сообщил, что сегодня утром во время церемонии Деварадж был отравлен. Ему сделали укол с ядом, и теперь он умирает. Я стала лихорадочно соображать, кому понадобилось убивать Девараджа и каким образом этот маньяк проник в Мандир? Я представляла себе группу бандитов вроде Чарли Мэнсона, одетых в черные кожаные костюмы и увешанных цепями.

Мир перевернулся с ног на голову.

Девараджа отвезли в медицинский центр, построенный для Ошо. Там у него взяли анализ крови, и я своими ушами слышала, как врач сказал: «По всей видимости, он уже не жилец».

Потом Девараджа перевезли в ближайшую больницу и поместили в палату интенсивной терапии. Он кашлял кровью. У него начался отек легких, и сердце едва билось.

Лишь через сутки стало ясно, что кризис миновал и Деварадж будет жить.

В тот день мы с Манишей стояли у пруда и приветствовали Ошо во время его ежедневной прогулки на машине. Перед машиной Ошо ехали Шила, Шанти Бхадра, Видья и Савита. Они высунулись из машины и вызывающе уставились на нас с Манишей. Этот жутко неприятный момент навсегда остался в моей памяти.

Не сводя с нас глаз, они остановились и подозвали индианку по имени Тару (большую толстую Тару – в течение многих лет она пела во время чтения сутр на хинди) и что-то у нее спросили. Потом я узнала, что они спросили ее, не заметила ли она чего подозрительного утром во время празднования.

Позже она рассказала, что действительно заметила след от укола на спине Девараджа, а перед тем, как Девараджа увезли, он сообщил ей, что его уколола Шанти Бхадра.

Конечно, тогда Тару ничего не сказала этим, как она думала, «убийцам», потому что опасалась за свою собственную жизнь.

Ходили слухи, что именно Шанти Бхадра, ближайшая помощница Шилы, пыталась убить Девараджа. В то же время подобные догадки отвергались. Говорили, что Деварадж был не в себе, когда сказал это Тару. Поговаривали даже, что у него в мозгу нашли опухоль.

Жители общины просто отказывались верить в то, что Девараджа мог отравить кто-то из своих же саньясинов. Это было для них слишком дико. Да и сам Деварадж не стал раздувать из этого скандал. Он понимал, что это грозит официальным расследованием. Все и так знали, что местные войска готовы по первому же приказу атаковать наш город – эта информация подтвердилась и в официальных источниках. Чего только ни придумывали про нас местные жители: и что у нас полно оружия, и что у нас есть своя собственная армия. Никому даже в голову не приходило, что это были всего лишь официально обученные люди, охранявшие нашу собственность, – обычные американские охранники.

Деварадж боялся, что его могут вновь попытаться убить, пока он в больнице. К тому же он понимал, что если выживет, то ему придется вернуться в Раджнишпурам. Так что он рассказал все лишь Манише, Вивек и Гит, а те решили держать язык за зубами до тех пор, пока не найдут доказательств. Некоторым из нас казалось, что Радж сошел с ума. Он был абсолютно беззащитен, но продолжал жить как ни в чем не бывало. Представляете, каким огромным доверием к жизни и к людям нужно обладать, чтобы сохранять спокойствие, когда с одной стороны твои друзья думают, что у тебя поехала крыша, а с другой – вокруг тебя люди, которые пытались тебя убить и которые вполне могут сделать это снова.

В тот день, когда Деварадж вернулся из больницы, Ошо начал давать пресс-конференции в Джизес Гроув, в длинном бунгало, в котором жила Шила со своей бандой. В большой комнате поддерживалась очень низкая температура, чтобы Ошо мог говорить вечерами. В Раджнишпурам стали приезжать журналисты со всего мира. Когда Ошо входил в Джизес Гроув и выходил, играла музыка, и он танцевал с людьми, толпящимися в коридорах и на улице перед домом. Люди Шилы, которых одолевали сомнения относительно того, кто же на самом деле их Мастер, теперь получили возможность его увидеть. Он танцевал с нами в Мандире, он приглашал людей на подиум и танцевал вместе с ними. Он приходил к нам на дискотеки, навещал нас на рабочих местах, заходил в медицинский центр. Он осенял каждого в Раджнишпураме своим присутствием. Всем своим видом он показывал: «Смотрите, я – не бог, я обычный человек, такой же, как и вы».

Мне было трудно воспринимать его как обычного человека. Только когда он покинул тело, на меня нахлынули воспоминания о том, каким на самом деле он был простым и человечным. Я увидела всю его скромность и уязвимость уже после того, как перестала зависеть от него физически. Но тогда я смотрела на него снизу вверх, как на равного богу, и не могла взять на себя ответственность за свое просветление. Моя собственная реализация была настолько же от меня далека, насколько я возвышала Ошо. Поэтому я могла лишь мечтать и продолжать спать.

Деварадж потихоньку восстанавливал силы. В это время Шилы почти не было в коммуне. Несколько раз она уезжала то в Европу, то в Австралию, то в другие места, желая посетить там медитационные центры, те, где она все еще была звездой. Она написала Ошо письмо, что больше не испытывает воодушевления, когда возвращается в Раджнишпурам. В пятницу, 13 сентября 1985 года Ошо публично ответил ей на ее письмо во время дискурса. Вот что он сказал: «Возможно, она не понимает, точно так же как и многие другие, почему жизнь здесь, в Раджнишпураме, больше не вдохновляет ее так, как раньше. Все дело в том, что я начал говорить, и теперь она уже больше не фигура номер один. Она перестала быть звездой. Когда я говорю с вами, нам не нужен посредник, который передавал бы вам мои мысли и мои послания. Теперь я сам говорю с журналистами, с представителями радио и телевидения, а она оказалась в тени. Целых три с половиной года она была в центре внимания, потому что я молчал.

Скорее всего, она сама не понимает, почему так счастлива в Европе и почему ей не хочется возвращаться. Там она все еще звезда. Она дает интервью, участвует в различных ток-шоу, выступает в теле– и радиопередачах. Здесь же все это исчезло из ее жизни. Если вы можете поступать так глупо и неосознанно, пока я здесь, то, когда я уйду, вы тут же начнете вести политические игры и бороться за власть. Тогда вы ничем не будете отличаться от остального мира, и все мои усилия пойдут прахом. Я очень хочу, чтобы вы вели себя иначе, как люди нового мира, нового человечества.

Я послал Шиле сообщение, в котором указал причину ее чувств. Я написал: „Подумай над этим и скажи мне свое мнение. Если хочешь, чтобы я перестал говорить, чтобы ты вновь ощутила воодушевление, я могу это сделать“.

Мне не трудно. Все дело в ее беспокойстве. В течение пяти часов в день я говорю с вами, и это делает ее несчастной. Позвольте ей вести свой шоу-бизнес. Я могу вновь погрузиться в молчание. Но тогда это будет означать, что в глубине души те, у кого в руках власть, не хотят, чтобы я был жив, потому что, пока я здесь, ни у кого нет возможности вести силовые игры. Эти люди могут и не осознавать своих тайных желаний. Но жизнь рано или поздно все равно покажет их подноготную».

На следующий день Шила и пятнадцать ее последователей погрузились на самолет и улетели из Раджнишпурама, из Америки, из нашей жизни.

Отъезд Шилы нисколько не обрадовал меня. На душе было тревожно и грустно. Это значило, что она покинула Ошо. Но почему?

Вскоре я поняла, почему. На коммуну обрушилась целая лавина фактов. Жители общины начали рассказывать о том, как она плохо к ним относилась. Хуже того, она совершила множество преступлений – от попытки убийства и прослушивания наших телефонов до попытки отравить источник водоснабжения ближайшего города.

Ошо тут же позвонил в ФБР и ЦРУ и попросил их провести расследование. Они обосновались в главном здании ранчо и там проводили допросы. Но с Ошо они так и не поговорили, хотя было назначено несколько встреч. Почему-то все встречи были отменены.

Кстати, я и о себе услышала несколько незначительных историй. Оказывается, Шила говорила жителям, что я шпионка и что они не должны со мной общаться. Как-то я этого не замечала! Охранникам, присматривающим за нашим домом, домом Лао-цзы, было приказано не заводить с нами знакомства, потому что, возможно, в один прекрасный день им придется в нас стрелять. Инстинктивно я старалась не очень открыто говорить по телефону, поэтому совершенно не удивилась, узнав, что наши телефоны прослушивались. Но меня потрясла новость о том, что жучки были поставлены даже в комнате Ошо.

К нам в город начали приезжать журналисты. Их у нас побывало не меньше сотни. Это был первый и последний раз, когда я радовалась их присутствию, потому что они были в некотором роде нашей защитой.

Если бы я не была настолько шокирована таким неожиданным и драматическим поворотом событий, я бы осознала, в какой неимоверной опасности находился Ошо все это время.

Пресса и соседние фермеры видели, что, когда Ошо ездил на машине, с вышки его охраняли люди с автоматами в руках. В принципе, машина, сопровождаемая охранниками, – это вполне обычное для Америки дело. И тем не менее, все решили, что наша община забита оружием.

Через несколько месяцев после закрытия Раджнишпурама Чарльза Тернера, верховного прокурора Соединенных Штатов, спросили, почему Ошо не было предъявлено никакого обвинения. Вот что он ответил: «У нас нет доказательств виновности Ошо в каком-либо преступлении. Однако главной целью правительства было уничтожение общины». Нашей общины, в которой люди работали по двенадцать-четырнадцать часов в день, устраивали совместные празднования во время обеда, а по вечерам танцевали на дискотеках. И как танцевали! – безудержно, неистово, исключительно для удовольствия. Обычно люди приходят на дискотеки себя показать и на других посмотреть. У нас же все было иначе. В Раджнишпураме царила атмосфера радости и веселья. Люди чувствовали себя живыми и счастливыми.

Взять хотя бы наши автобусы. Каждый раз, сидя в автобусе в Раджнишпураме, я не могла не сравнивать людей, ехавших рядом со мной, с теми, кого я встречала в Лондоне. Там это были люди с вытянутыми лицами, постоянно ругающиеся с кондуктором из-за непомерно растущих цен или из-за того, что автобус пришел не вовремя, постоянно орущие на водителя и толкающие друг друга. А иногда там встречались маньяки, которые так и норовили украдкой схватить тебя за грудь или прижаться к тебе, когда автобус кренился на поворотах. В Раджнишпураме, когда я садилась в автобус, у меня всегда поднималось настроение. Было видно, что водитель, он же кондуктор, получал огромное удовольствие от того, что делал. На каждой остановке он приветствовал новых пассажиров, а в салоне автобуса всегда играла музыка. Пассажиры смеялись и шутили. К тому же в автобусе можно было встретить тех, кого давно не видел.

Летать на самолете было все равно что сидеть дома в своей уютной гостиной, где друзья приносят тебе еду и напитки. На самом деле, когда я смотрела на наш город, у меня всегда возникало впечатление, что в нем живут дети, играющие в пожарных, водителей грузовиков, фермеров и продавцов. Они никогда не казались серьезными «взрослыми» и все же их «игра» была искренней, от всего сердца.

В огромном кафе, в котором мы все вместе обедали, всегда было полно народу, всегда было шумно и весело. А еда была такой, что невозможно остановиться. Когда саньясины вместе работали, ели или танцевали, вокруг чувствовался большой заряд энергии, несмотря на фашистский режим Шилы.

То, что она прослушивала наши телефоны и наши разговоры в комнатах, сделало ее настоящим параноиком. Ее невероятная энергия помогла нам построить в пустыне целый город, которым, конечно же, нужно было управлять. Но она просто сошла с ума. Ее погубила ее же собственная непомерная жажда власти. Она совершенно забыла, чему учил нас Ошо. Под домом Шилы были обнаружены секретные комнаты и подземные ходы, один из которых вел в лабораторию, организованную в горах. В этой лаборатории изготовлялись яды. Это было царство сестры Менгеле.

Когда Шила уехала, думаю, что многие чувствовали себя дураками, потому что не замечали того, что творилось, можно сказать, у них на глазах. Им не хватало смелости и осознанности сказать: «Постойте, тут что-то не так»… Многие чувствовали себя еще и обманутыми, ведь они усердно работали, надеясь осуществить мечту, воплотить прекрасную идею в жизнь, а потом их усилия оказались напрасными. Некоторые саньясины помнят только плохие моменты, связанные с Раджнишпурамом, а радость, которую я видела на их лицах, рассеялась как мираж. Однако нам всем нравилось участвовать в строительстве оазиса в пустыне, никто не станет этого отрицать. Иначе зачем мы жили там столько лет? И, конечно, есть люди, которых Шила попросту ограбила. По меньшей мере, сорок миллионов долларов были изъяты из средств пожертвований и переведены на счет в швейцарском банке.

Конечно, мы были слепы. Но эта история оказалась для нас хорошим уроком и прекрасной возможностью прозреть и начать все сначала с гораздо большей осознанностью. Как будто за короткое время нам представился случай прожить сразу несколько жизней.

В течение месяца после отъезда Шилы Ошо выступал перед учениками и журналистами по три раза в день (около семи-восьми часов). Для такого ленивого человека, каким он себя считал, это была огромная «работа», и, конечно, было видно, что он уставал.

Вот что он однажды сказал: «Буквально вчера я давал интервью одному журналисту очень долго. Мне уже начало казаться, что оно никогда не кончится. У него был целый талмуд вопросов. Чтобы хоть как-то его остановить… А было уже около десяти вечера… Он спросил: „Вы согласны с Сократом?“ – „Абсолютно согласен“, – ответил я и встал. Я сказал, что вынужден согласиться, иначе интервью никогда не закончится! Ведь кто бы согласился со старым Сократом да еще к тому же гомосексуалистом?»

Ошо часто спрашивали, как так вышло, что он не знал о том, что творилось в его общине, ведь он же просветленный. На это Ошо обычно отвечал: «Просветлеть значит познать себя. Просветленный может и не знать, что его комната прослушивается» («Последний завет»).

26 сентября 1985 года.

Для обработки алмаза нужен другой алмаз, и однажды я поняла, что грядущие события будут причинять боль. Я осознала это, когда во время дискурса Ошо сказал: «Сегодня я хочу сказать вам кое-что очень важное, потому что мне кажется, что именно это помогло Шиле вас эксплуатировать. Не знаю, буду ли я здесь завтра или нет, поэтому лучше сделать это, пока я еще здесь. Я хочу освободить вас от любой другой попытки насадить в общине фашистский режим.

Итак, с сегодняшнего дня вы вольны носить одежду любых цветов, каких захотите. Если вам нравится красное, носите себе на здоровье, но теперь это ваше дело. Это послание следует передать всем моим саньясинам во всем мире. Будет гораздо красивее, если вы будете носить одежду всех цветов. Я всегда мечтал видеть вас одетыми во все цвета радуги. Сегодня мы провозглашаем нашим цветом радугу.

И второе: если вам не нужны малы, вы можете их вернуть. Больше не будет правила – носить малу. Если хотите оставить ее у себя, пожалуйста, оставляйте, если нет, то верните ее Президенту Хасье.

Третье: отныне тем, кто будет принимать саньясу, мала выдаваться не будет, и им не нужно будет обязательно переодеваться в красное. Так нам будет легче заполонить весь мир» («От зависимости к свободе»).

Эти слова прозвучали для меня угрожающе, но еще больше меня испугали аплодисменты и веселые возгласы. Люди, хлопающие в ладоши, показались мне глупой толпой и напомнили собрания Шилы. Многие ушли из Ошо Мандира совершенно счастливыми: побежали покупать себе одежду другого цвета. Я встретилась с Вивек. Мы обе не разделяли всеобщего веселья и относились к нововведениям с опаской. «Если так пойдет, то он может и всю коммуну распустить», – сказала Вивек.

8 октября 1985 года во время дискурса Ошо сказал:

«…Вы хлопали тому, что я отменил красную одежду и малы. Но когда вы хлопали, вы не понимали, как сильно меня ранят ваши аплодисменты. Это значит, что вы врали и мне, и себе!

Почему вы носили красную одежду, если ее отмена вас так радует? Зачем вы носили малу? Когда я сказал, что теперь можно носить одежду разных цветов, вы возликовали и бросились в магазины покупать себе новые наряды, вы выбросили малы.

Но вы не понимаете, какой болью отозвались во мне ваши хлопки и ваше желание перемен.

Настало время сказать вам еще кое-что. Я хочу посмотреть, хватит ли теперь у вас смелости хлопать или нет: так вот, Поля Будды больше нет. Если хотите просветлеть, вам придется добиваться просветления самостоятельно. Поля Будды больше не существует. Чтобы просветлеть, вы должны от него освободиться.

Давайте же хлопайте, как можно громче. ХЛОПАЙТЕ!..

Теперь вы абсолютно свободны: даже ваше просветление теперь – это ваша ответственность. Я абсолютно свободен от вас.

Вы вели себя как идиоты!..

Но это позволило мне увидеть по-настоящему близких мне людей. Если вы так легко отказываетесь от малы… Даже в моем собственном доме нашлась одна саньясинка, которая тут же с превеликой радостью переоделась в синее платье. О чем это говорит? Это говорит о том, что красная одежда была для нее обузой. Она носила ее против своей воли.

Но я не хочу, чтобы вы делали что-то против своей воли.

Теперь я даже не хочу помогать вам идти к просветлению против вашей воли. Вы абсолютно свободны и ответственны сами за себя» («От зависимости к свободе»).

Когда Ошо крикнул «ХЛОПАЙТЕ», это было похоже на взрыв разорвавшейся бомбы, и мы сидели посреди ее осколков, остолбеневшие, не способные вымолвить ни слова. После дискурса я чувствовала себя так, будто меня лишили кожи, как будто обнажились все мои раны. Я едва сдерживала слезы. Выйдя из Мандира и встретив двух моих друзей, я обратилась к ним со словами: «Помогите, помогите мне». Мы отправились пить кофе на лужайке. Мне казалось, что мы все очень обидели Ошо. Мне казалось, что наше поведение за все эти четыре года сконцентрировалось именно в этом моменте. Ответственность за действия Шилы лежала на нас на всех. Я ведь многое видела, просто ничего не говорила. Оказывается, недостаточно быть только приятным, любящим человеком. Нужно быть еще и разумным, и понимающим и не нужно бояться говорить о своих чувствах.

Был конец октября. Однажды ночью мне приснилось, что Ошо в спешке уезжает. В его доме было полно народу, я бегала по комнатам, а в руках у меня была вешалка, на которой висела его роба. По иронии судьбы это была именно та роба – серая с белым – в которой он был, когда его арестовали. Мне приснилась еще и Савита, соратница Шилы. В моем сне она загораживала мне дорогу.

В ту ночь я, похоже, бессознательно восприняла вибрации грядущих событий. А это значит, что будущее существует уже сейчас в какой-то из своих форм.

На следующий день мне сказали, что Ошо собирается поехать отдохнуть в горы и что я поеду с ним. Кроме меня с ним поехали также Мукти, его кухарка, Нирупа, Деварадж, Вивек и Джайеш. Джайеш приехал в Раджнишпурам всего несколько месяцев назад. Один только раз он встретился глазами с Ошо, когда тот проезжал мимо него на машине, и тут же отправился в гостиницу, позвонил в Канаду, где у него был довольно успешный бизнес, отменил всю свою жизнь там и остался здесь. Тот, кто никогда не знал, что значит для ищущего найти своего Мастера, вполне может сказать, что Ошо Джайеша загипнотизировал.

Джайеш – красивый, мудрый, практичный саньясин. У него отличное чувство юмора, которое прекрасно сочетается с решительностью и силой воли. Благодаря его появлению работа Ошо пошла быстрее, и много раз я слышала, как Ошо говорил, что без Джайеша работать было бы очень трудно. Его нам представила Хасья, новая секретарша Ошо, занявшая место Шилы. Она была полной противоположностью Шилы. Хасья приехала из Голливуда. Она была элегантной, обаятельной и умной.

По дороге в аэропорт небо было залито ярко-оранжевым светом уходящего солнца. На летном поле нас уже ждали два небольших самолета. Я летела вместе с Нирупой и Мукти. Во время взлета мы прильнули к окнам и махали нашим друзьям, оставшимся на взлетной полосе. Через несколько мгновений мы были уже высоко в небе и уносились все выше и выше. Мы не знали, куда летим, и от этого нам было весело.

Глава 8

США – тюрьма

28 октября 1985 года.

Наш «Лиар» шел на посадку в Шарлотте, Северная Каролина. Я вглядывалась в темноту за окном, аэропорт казался пустынным. Несколько тощих высоких кустов колыхались на ветру. Как только самолет приземлился и моторы выключились, Нирупа увидела Ханью, женщину, у которой мы должны были остановиться. Ханья была удивительно молодой свекровью Нирупы, она стояла на летном поле со своим другом Прасадом.