Туз в трудном положении Мартин Джордж

– Стойте! – крикнул Грег в микрофоны, но его голос потонул в шуме.

«Надо действовать, – поняла она. – Немедленно, пока он сюда не добрался». Усилием воли она заставила свои руки выпрямиться, поднять черный пистолет.

Вереща от страха, высокий долговязый мужчина с седым венчиком волос вокруг островка лысины стремительно вскочил, словно аист, вспугнутый с гнезда. Резко выставленный локоть ударил по пистолету и выбил его у Сары из рук.

Она завопила от отчаяния, глядя, как он перелетает через край ложи и падает в толпу.

Со сцены раздались выстрелы, и Грег Хартманн исчез под волной агентов Секретной службы.

Спектор вздрогнул, когда что-то заставило разбиться стекло высоко в комментаторской кабинке. На секунду это заставило его застыть на месте. А потом агенты уже окружили Хартманна и других шишек, выталкивая их за кулисы или сбивая на пол. Он поспешно подбежал к сенатору, но двое других охранников уже уложили его лицом вниз за сценой.

Крики были просто оглушительными. Из-за шума Спектор не в состоянии был соображать. Выстрелы. Он увидел, что несколько агентов стреляют в кого-то в толпе. Золотой Мальчик по балкам под потолком перелетал к тому месту, где шла стрельба. Спектор навалился на Хартманна. Сенатор хрюкнул, но лицом к нему не повернулся. Пройдет пара секунд – и он все-таки посмотрит назад. А Спектор будет наготове.

Джек перелетал с балки на балку, словно сумасшедший маятник. Он не мог понять, что происходит на сцене. Он видел белый костюм Билли Рэя, агентов с пистолетами, разбегающихся в панике делегатов, но ни Хартманна, ни горбуна. Было только ясное впечатление о том, что там творятся убийства. Он добрался до балки над своей собственной калифорнийской делегацией – и остановился.

Грег Хартманн – тайный туз, убийца. Какое ему дело до того, что станет с этим человеком?

Пока он колебался, в его голове раздался вопль. Тахион внизу, в давке. Его вот-вот затопчут. Он снова помедлил. Вопль повторился. Он убедился, что прямо под ним никого нет, и спрыгнул вниз.

Он отскочил назад. Подбородок болел так, словно по нему врезали молотком, мышцы шеи протестовали. Если бы на него пришлась вся сила этого удара, ему сломало бы шею. Кто это?

У него немного прояснилось в глазах – и он пошатнулся, словно получил еще один удар. Это оказался тот черноволосый мужчина с лицом из запчастей. Он ухмылялся ему оскалом мертвой головы. Весь перед его спортивного костюма был заляпан красным, словно у припадочного, съевшего спагетти в красном соусе. Фонтан крови превратился в едва заметную капель.

– Покажу тебе кое-что, сучонок! – проревел великан, замахиваясь на Маки кулаком.

Его охватил ужас. «С этим чудовищем мне не справиться!» Пытаясь подавить страх, Маки ушел из реальности перед самым ударом, который превратил бы его мозги в желе. По инерции великан проскочил сквозь Маки. С тигриной быстротой он восстановил равновесие, повернувшись и поднимая руки для удара или защиты.

Маки рванулся на него: ярость подавила страх. Он нацелил удар в висок. «Посмотрим, как он справится с разваленной пополам головой».

Великан вскинул руку, чтобы блокировать удар. Маки резанул – и пальцы посыпались, словно прищепки из мешка. Черноволосый отшатнулся обратно в толпу, успев уйти от удара бензопилой по черепу.

Дыхание рвало ему правую сторону груди, словно острые когти. Наверное, когда этот здоровяк сбил его на пол, у него треснули ребра. Он прошел сквозь стену у основания сцены, в потайной ров, отделявший делегатов от амфитеатра. Из угла, где квадратная основа собственно сцены встречалась с помостом, на него уставился мускулистый молодой человек со свисающим из уха проводом. Несмотря на изумление, он вытащил из кармана темного пиджака крохотный пистолет-автомат. Маки встретился с ним взглядом и ухмыльнулся, не осознавая, что у него носом идет кровь, а улыбка делает его похожим на жуткого клоуна.

Палец агента Секретной службы дернулся на спуске. Град десятимиллиметровых пуль обрушился туда, где Маки уже не было, – и обрушился на толпу. От нового взрыва криков Маки чуть не кончил.

Он подрубил агенту ноги в аккуратно отглаженных брюках прямо под коленями. Агент с воплем завалился в ров, обрызгав кровью помост, а нижняя часть его ног так и осталась стоять. На несколько секунд.

Сцена напоминала белую пирамиду – ярусы были слишком большие, чтобы служить ступенями. Маки начал карабкаться по ним вверх.

Нанесенный сзади удар заставил его растянуться на второй из ступенек. Не успел он опомниться, как его подняли в воздух и швырнули, словно куклу. Он ударился о наружную стену рва.

Внутри у него все было переломано.

– Mutti! – простонал он. – Мамочка!

Тот же темноволосый мужчина сшиб его изувеченной рукой и бросил здоровой. А теперь он щерился на Маки от сцены, раздвигая то, что осталось от его губ.

Он собрался, словно тигр, – и прыгнул на паренька.

В испуге Маки нырнул в стену, поднимая руку. Включая вибрацию.

Его рука встретила сопротивление. Какой-то горячей и липкой жидкостью ему залило лицо.

Здоровяк проломил стену, волоча петли кишок, словно покрытые жиром лилово-серые вымпелы.

Лежа на животе в VIP-ложе, Сара могла отлично прицелиться в Хартманна. На мгновение его погребла куча тел агентов Секретной службы, но они сосредоточились на том, что происходило в зале. Никто не обращал никакого внимания на те места, где сидели почетные гости. Когда ему позволили встать, он оказался у нее на мушке.

Вот только она осталась без пистолета.

Она забарабанила кулаком по полу ложи: медленно, вкладывая в это всю ненависть к самой себе.

У Грега не было возможности снова начать действовать.

Люди Секретной службы налетели на него, словно гандболисты, пихнув на пол с гортанными невнятными криками. Все достали пистолеты. Колин, джокер, навалился прямо на него, чуть было не вышибив дух.

– Не вставайте, сенатор!

Помеха заставила Кукольника зарычать.

Он по-прежнему слышал жужжание рук Маки, смешивающееся с криками толпы. Карнифекс продолжал нападать на паренька. Но Грегу ничего не было видно, и он не мог дергать за ниточки, потому что не знал, что происходит.

«Выпусти меня! Просто отдай их мне! Это единственный вариант!»

Лежа под охранниками, Грег дал Кукольнику полную свободу – и его способность яростно рванулась вперед. Кукольник изнасиловал разум Карнифекса, отрезав боль и страх, накачав в него столько адреналина, что отчаянное сердцебиение туза почти ощущалось в его собственной голове. И в то же время он попытался подавить безумную ярость Маки, но это было похоже на попытку справиться с пламенем: ярость обжигала, извивалась в его хватке.

«Раздави его! – заорал Карнифексу Кукольник. – Включи свою чертову силу и преврати этого человечка еще в одно пятно крови на полу!»

И тут он ощутил вопль мучительной боли, которую Билли испытал, несмотря на блокировку, – и стал жадно глотать эту боль, понимая, что бой выиграл Маки. Придавливавший его груз исчез: только человек пять агентов кричали на сцене, когда Грег начал подниматься, пытаясь снова увидеть, что происходит.

– Он режет нас на куски!..

Снова раздались выстрелы – громкие и чересчур близкие.

Маки отчаянно стирал кровь противника с глаз. Сука исчезла. Черт, черт, черт! Ее надо найти: он не может еще раз облажаться…

Он поднял голову. Хартманна нигде не было видно. Неужели с ним что-то случилось? Плача кровью и слезами, выкашливая кровь и мокроту, он полез наверх – сломанная игрушка на гигантских ступенях. Никем не остановленный, он выбрался на пандус, выходивший на помост у правой кулисы. Хартманн лежал там под несколькими молодыми людьми в костюмах. Судя по виду, с ним все было в порядке. Слезы радости задрожали на нижних веках Маки.

Он ощутил жаркое дыхание у левой щеки и услышал мучительный вопль позади себя, где пуля нашла себе цель. Мужчина в темном костюме стоял на коленях рядом с сенатором, держа обеими руками пистолет, направленный на Маки.

Он попытался стать бесплотным. Сомнения и усталость стиснули ему мозг. «Не могу!»

Желтый огонь пришел к нему из короткого ствола. Черный огонь взорвался у него в груди. Он упал.

Сильные руки стащили Спектора с Хартманна и развернули к толпе.

– Он режет нас на куски! Доставай оружие. Надо его пристрелить! – приказал поднявший его агент Секретной службы.

Это была правда. Маленький горбун крошил людей на куски своими похожими на бензопилы руками. Спектор отстегнул кожаный клапан и вытащил пистолет. Какого черта, он может пока играть свою роль: позже это поможет ему скрыться. Отдача у пистолета оказалась неожиданно сильной, так что выстрел свалил какого-то мужчину далеко от места боя. Он взял пистолет в обе руки, прицелился и сделал еще три выстрела. Горбун развернулся и рухнул.

Спектор повернулся к Хартманну:

– Сенатор, как вы?

Хартманн поднял голову – и Спектор поймал его взгляд.

Темнота открывала Маки свои манящие объятия. Он боролся с ее зовом. Ему надо что-то сделать. Кого-то. В нем вспыхнул ужас. Он распахнул глаза.

Он лежал на одной из ступенек, раскинув руки и ноги. Край сцены скрывал от него сенатора. «Я нужен Человеку!»

Эта мысль дала ему силы. Он заставил руки и ноги подчиняться своим приказам. Заставил себя карабкаться вверх, несмотря на то что его ладонь и кеды скользили по красной жидкости, покрывавшей ступеньку.

Человек лежал на том же месте, но шея у него была выгнута, и он неотрывно смотрел на высокого худого агента Секретной службы. На лице его были написаны торжество и ужас.

Ненависть к тощему агенту ударила по Маки, как доза амфетамина. «Это он меня ранил!» Но, что было еще хуже, он сейчас что-то делал с сенатором. Маки не видел, что именно, – но он это знал.

Он заковылял вперед, приволакивая правую ногу. Каждый шаг отдавался у него в животе ударом раскаленной добела кочерги. «Я ему нужен. Я… не… подведу… его… теперь!»

Спектору показалось, будто что-то внутри Хартманна мгновение сопротивлялось ему, а потом всосало его, словно водоворот. Его смертная боль ворвалась в разум сенатора во всех мучительных подробностях: сломанные кости, обжигающая кровь, удушье…

Но что-то шло не так. Разум Хартманна реагировал не так, как все другие. Он раздувался, жадно пожирая смерть Спектора. Спектор надавил сильнее. Постепенно разум противника начал уступать давлению и блекнуть.

«Так хорошо, так вкусно, но ранит и убивает… не может быть… не может быть, это не на самом деле…»

Но это было на самом деле, и голос Кукольника заглох до тихого шепота, а потом вообще замолк, и боль, просочившаяся к Грегу от Кукольника, едкой кислотой разлилась по его психике, вызывая желание заорать и взмолиться: «Не убивай меня, не убивай! Я не хочу умирать!»

Но он не мог разорвать контакт с этим жутким взглядом странных, печальных, изумленных и страдающих глаз, которые принадлежали вовсе не Колину, а кому-то другому…

…и он понял, что сейчас умрет, что станет следующим, уйдет за Кукольником в бездну, скрытую за этим взглядом.

– Ты меня убиваешь! – Грег вытолкнул эти слова из последних сил, надеясь, что эти глаза моргнут, или отведут взгляд, или…

…и в мире не осталось ничего, кроме этих глаз…

Спина в темном пиджаке возвышалась перед Маки, словно узкая скала. Маки качнулся. Ему хотелось лечь и заснуть – надолго, очень надолго.

Вместо этого он поднял правую руку и включил вибрацию. Он посмотрел на свои пальцы, ставшие расплывчатым розовым пятном. Это зрелище придало ему силы. Он взмахнул рукой ровной режущей линией.

Спектор едва держался на ногах. От усилий у него подгибались колени. Он отдал Хартманну все, что в нем было, – и почувствовал, что тот ушел. И тем не менее этот сукин сын продолжал смотреть на него, моргая глазами. Такого просто не могло быть.

Спектор вспомнил, что держит пистолет. Он навел его на центр груди Хартманна. Услышав звук, похожий на жужжание огромного шмеля, он замешкался. Он почувствовал скрежещущую боль в шее. Зал закувыркался, а потом рванулся вверх и ударил по лицу. В ушах стоял громкий гул, но все звуки потеряли смысл. На полу рядом с ним валялось тело. Это был Колин – по крайней мере, тело походило на того джокера. Вот только у него не было головы. На шее, там, откуда она отвалилась, остались ленты истрепанного мяса. Спектор видел только бегущие ноги.

Наверняка это сон. Такой, как у него уже был, но только хуже. Он испытывал тошноту, беспомощность – и в то же время странное ликование. Сейчас он закроет глаза и возьмет все под контроль.

Голова покатилась по сцене. Ощущая себя так, словно плывет по воздуху, Маки заковылял к ней в оглушающий тишине.

Он с трудом наклонился. Казалось, его тело превратилось в прутик, который с каждыми несколькими градусами наклона ломается в каком-то новом месте.

Он взял голову и медленно выпрямился. Он поднял ее, чтобы продемонстрировать Грегу, продемонстрировать этому стаду испуганных баранов в белых шляпах, топтавших друг друга в паническом бегстве от него, Маки.

– Я Маки Мессер! – прокаркал он. – Мак-Нож. Я особенный.

Он поднес голову к лицу и поцеловал прямо в губы. Глаза открылись.

Спектор ощутил что-то на своих губах. Он открыл глаза. Горбун смотрел на него с издевательской улыбкой. Это был не сон! Понимание было подобно удару в грудь – вот только груди у него больше не было. Этот ушлепок отрезал ему голову. Он умрет. После всего, что он пережил, он все-таки умрет! Опять.

Спектор подавил панику и посмотрел горбуну в глаза. Он направил свои боль и ужас через свой взгляд в человека, убившего его. Мир начал сотрясаться и расплываться. Спектор почувствовал, как вокруг него смыкается тьма, и постарался втолкнуть ее всю в горбуна. Знакомый страх заполз в Спектора. Он ощутил себя совершенно одиноким.

Темнота стала полной.

Маки попытался отвести взгляд. Глаза головы удерживали его, втягивая в черный водоворот.

Что-то растаскивало его душу на клочки. Его тело начало сотрясаться, вибрируя все сильнее и сильнее, выходя из-под контроля. Он почувствовал, что у него закипает кровь, что из всех пор сочится пар.

Он завопил.

Кожа на щеках отпиленной головы начала поджариваться и обугливаться под пальцами Маки. Вибрирующие пальцы встретились с костью, начали разваливать череп на куски, доводить жидкости в черепной коробке до кипения.

Но глаза…

Парнишка в кожанке взорвался. Сара уронила голову на руки и ощутила в волосах мокрые капли, которые останутся с ней навсегда.

Когда она снова подняла голову, от горбуна и головы на сцене остались только черно-красные испускающие пар пятна.

На мгновение все замерло.

А потом Грег растолкал укрывших его агентов Секретной службы, поднимаясь на ноги. Толпа отхлынула от сцены, словно ртуть от кончика пальца. Теперь она прихлынула обратно с ревом, который никак не стихал.

Все. Теперь он – президент. Победа ему обеспечена. И гибель его убийцы-туза не утешала ее. Президенту Грегу Хартманну не нужен психопат-немец: он и так справится со всеми своими противниками.

Если до этого дойдет дело. Стил намекал, что Советы скорее нанесут первый удар, чем допустят инаугурацию Хартманна.

Ее голова казалась непомерно тяжелой. Она опустила ее и позволила горю излиться безнадежными слезами.

Джек отбрасывал людей с дороги, пока не нашел Тахиона. Подняв хрупкую фигурку, он для надежности спрятал его у себя под мышкой. Загремели выстрелы, паникующая толпа ускорилась. На сцене творилось что-то непонятное, но кровавое. Джеку ни черта не видно было.

Джек пробивался сквозь толпу, заставляя ее расступиться, словно воды Красного моря. Наконец они с Тахионом оказались прямо перед внушительной белой сценой, но с этой низко расположенной точки ничего не видели.

Похоже, что бы там ни происходило, но это закончилось. Грег Хартманн поднялся из толпы агентов и, отряхиваясь, неуверенно направился к микрофонам.

– Черт! – сказал Джек. – Мы опоздали.

В зале по-прежнему кричали и вопили. Паника не закончилась: многие продолжали бежать к выходам или взирали на сцену, застыв от ужаса.

Тем не менее у Грега почему-то создалось ощущение тишины, застывшего мгновения словно на фотоснимке. Он слышал собственное дыхание: оно казалось ему невероятно громким, он очень хорошо ощущал прикосновения агентов Секретной службы, стоящих по обе его стороны. Он видел, как со сцены уводят Джесси Джексона, видел Эллен, отгороженную стеной охранников, почетных гостей, лежащих на полу, или стоящих спрятав лица в ладони, или слепо убегающих со сцены.

Крови было невообразимо много.

И странная гулкая тишина в голове.

«Кукольник?»

Ответа не было.

«Кукольник!» – позвал он снова.

Молчание. Только молчание.

Грег сделал судорожный вдох. Он позволил поставить себя на ноги и оттолкнул мешающие руки, пытавшиеся утянуть его со сцены.

– Сенатор, пожалуйста…

Грег качнул головой.

– Я в порядке. Все закончилось.

Было совершенно ясно, что теперь надо сделать. Ему проложили дорогу. Это был подарок. Кукольник исчез, и эта потеря ощущалась так, словно с него сняли какой-то громадный, мрачный груз – груз, которого все это время он даже не замечал. Грегу было хорошо. Его окружали убитые и искалеченные, и все же…

Потом. Потом мы все выясним.

Он одернул пиджак, поправил галстук. Он мысленно выстраивал слова, уже хорошо зная, что именно скажет. Прошу вас. Прошу вас, сохраняйте спокойствие. Вот что бывает, когда зависти и ненависти позволяют разрастись. Вот первые плоды, которые мы пожинаем, посеяв предубеждения и невежество. Вот тот мрачный пир, который нас ждет всякий раз, когда мы отвернемся от страданий.

Слова, которые спасут президентство от крушения. Мужественный Хартманн, хладнокровный Хартманн, сострадательный Хартманн. Хартманн в глазах нации: успокаивающий умелый лидер в центре кризиса.

Грег шагнул к микрофонам. Он посмотрел в толпу и поднял руки.

Левой рукой Тахион обнимал Джека за шею. Правая была прижата к его груди. Кровь окрашивала бинты у ампутированного конца. Боль от сломанных ребер и руки была настолько сильной, что он не мог поднять голову от плеча Джека. Мощный туз держал его на руках.

Джек вернулся на свое место в делегации от Калифорнии. В зале пахло как на бойне: кондиционерам не удавалось устранить тошнотворно сладкую вонь крови. Острый запах пороха все еще висел в воздухе, как и вонь от дерьма из расслабившихся сфинктеров убитых. Казалось, весь съезд находится в шоке.

Джеймс Спектор мертв.

Горбатый убийца мертв. Однако Хартманн остался.

Тахион кусал нижнюю губу.

Кандидат вырвался от цепляющихся за него агентов Секретной службы. Высоко поднятая голова, расправленные плечи и руки, вскинутые в благословляющем жесте, жесте, призывающем к спокойствию и умиротворению.

Он шагнул к микрофону.

И в это мгновение Тахион понял, что ему надо сделать. Грег заговорил, выискивая взглядом оставшихся на местах людей и обращаясь к ним.

– Прошу вас, – произнес он спокойным властным голосом.

И тут…

…Тахион забрался ему в голову. Мощное, упрямое присутствие инопланетянина скрутило слабо сопротивляющуюся личность Грега и, оттолкнув на задний план, вышло вперед, несмотря на отчаянное и безрезультатное сопротивление Грега.

– Прошу вас, успокойтесь… Эй, заткните хлебала и слушайте меня! – выкрикнул его голос без участия его воли, гулко разносясь по залу. Он увидел себя на одном из больших мониторов, установленных высоко над залом: оказалось, что он улыбается – улыбается той маслянистой, отработанной специально для предвыборной кампании улыбкой, словно ничего не случилось. – Ой, я, кажется, немного перегнул палку?

Он с ужасом понял, что хихикает, словно нашкодивший мальчишка. Грег попытался подавить смех, но Тахион был слишком силен. Словно кукла чревовещателя, он произносил чужие слова.

– Но вы ведь заткнулись, правда? Так-то лучше. Эй, я спокоен. Давайте все успокоимся. Я в кризисной ситуации не паникую, это не по мне. Нет уж. Ваш будущий президент не паникует. Не-а.

В зале давка на выходе прекратилась. Делегаты потрясенно взирали на него. Его непринужденные веселые слова казались более пугающими и отвратительными, чем любая истерика. На фоне рыданий и стонов он услышал, как Конни Чанг из VIP-ложи кричит в микрофон:

– Камеры на Хартманна! Немедленно!

В душе Грег продолжал безрезультатные попытки разорвать путы, которыми Тахион связал его волю. «Так вот каково быть марионеткой! – подумал он. – Отпусти меня!»

Однако вырваться было невозможно. Тахион держал все ниточки, а ведь он и сам был опытным кукловодом!

Грег рассмеялся, окинул взглядом трупы, покачал головой и снова повернулся к толпе. Он вытянул руку прямо перед собой, повернув ладонь вниз и расставив пальцы.

– Смотрите! – сказал он. – Даже не дрожат. Спокоен, как чертов удав. Вот вам и все сомнения насчет семьдесят шестого. Может, в конечном итоге все к лучшему: те старые дела можно будет забыть.

Джон Вертен и Девон подошли, чтобы оттащить его от микрофонов, и он беспомощно смотрел, как машет руками, отталкивая их и отчаянно хватаясь за микрофоны.

– Убирайтесь! Разве вы не видите, что я в полном порядке? Не мешайте. Дайте мне довести дело до конца.

Джон посмотрел на Девона, а тот молча пожал плечами. Как только они неохотно его отпустили, Грег одернул свой безнадежно испачканный пиджак и опять пугающе улыбнулся камерам.

– Так что я говорил? А, да! – Он снова рассмеялся и погрозил делегатам пальцем. – Это неприемлемое поведение, и я этого не потерплю! – выговорил он им, словно младшим школьникам. – У нас тут возникла небольшая проблема, но все уже позади. Забудем об этом. По правде говоря…

Он захихикал и наклонился к полу, а когда выпрямился, то с его пальца стекали капли густой ярко-красной жидкости.

– В качестве наказания я требую, чтобы вы сто раз написали: «Больше никакого насилия».

С этими словами он протянул руку к белой акриловой доске перед кафедрой и начертил на ней большое расплывчатое «Б». Петля «о» получилась почти неразборчивой.

– Ой, чернила кончились! – радостно объявил Грег и снова наклонился к сцене.

На этот раз он с громким хлюпаньем плюхнул на кафедру что-то мясистое и погрузил туда палец, словно перьевую ручку в чернильницу. Позади него кого-то шумно вырвало, из зала несся визг. Он слышал, как рыдающая Эллен умоляет всех вокруг:

– Уведите его оттуда! Остановите его, пожалуйста!..

Джон и Девон снова подошли к нему и на этот раз схватили его крепко, каждый со своей стороны.

– Эй, прекратите! – громко возмутился Грег. – Я еще не закончил. Вы не можете…

Все закончилось. Хорошо хоть, что все закончилось. Тахион прекратил его контролировать, и он молча обвис у них в руках. Пока Грега уводили со сцены, он старался не замечать полные ужаса лица: Эллен, Джексон, Эми. Он проклинал Тахиона, понимая, что инопланетянин все еще здесь.

«Будь ты проклят за это. Не обязательно было делать это именно так. Не обязательно было вот так меня унизить и уничтожить. Неужели ты не видел, что Кукольник мертв? Будь ты навечно проклят!»

23.00

Тахион лежал в постели. Его хотели отправить обратно в больницу, но он сопротивлялся, словно безумный, и Джек не отдал его в руки врачей. Он согласился, чтобы ему заново забинтовали культю и затянули тугой повязкой ребра, но не больше того. Он даже отказался от болеутоляющего. Потому что где-то в городе сейчас находился его внук, и Таху нужно было сохранять ясность ума, чтобы его найти. Его мозг буквально метался в тесном черепе, но ответом была только тьма.

Боль захватила его в плен, и, свесившись с кровати, он задергался в сухой рвоте. Воспоминания о последних полных хаоса минутах на съезде вернулись и прибавились к полубредовому состоянию. Разум Хартманна пойманным перепуганным зверем бился в железной клетке телепатического контроля Тахиона.

На секунду он дал волю раскаянию, но тут же медленно поднял свою неловкую уродливую культю и всмотрелся в нее. Ненависть сменила мимолетную искру сожаления. «Я больше никогда не буду оперировать. Да будет он осужден на вечные скитания!»

Сжав губы в упрямую, горькую нитку, он выполз из постели. Скрипка лежала в своем футляре. Городские огни, пробивавшиеся в промежуток между занавесками, отразились от покрытого лаком дерева, заплясали на струнах. Он ласково провел пальцами левой руки по струнам, выпустив на волю тихий музыкальный вздох. Ярость наполнила его. Выхватив скрипку, Тахион с силой ударил ею о стену. Дерево разлетелось с отвратительным хрустом. Несколько струн лопнули с резкими неприятными нотами: музыкальный крик боли.

Замах заставил Тахиона потерять равновесие, и он инстинктивно выставил правую руку, чтобы удержаться. И закричал. Черные пятна заплясали у него перед глазами – и внезапно он почувствовал на своих плечах чьи-то руки. Кто-то его поднимал.

– Идиот проклятый! Ты что это делаешь? – спросил Поляков, укладывая его обратно на кровать.

– Как… как ты… вошел?

– Я же шпион, ты не забыл?

Острая боль чуть успокоилась. Тах провел языком по верхней губе, ощутив солоноватый привкус.

– Не слишком хорошая профессия, – сказал Тахион.

– Нам нужно было поговорить.

Джордж копался в брошенной кое-как одежде Таха, пока не отыскал фляжку.

– Ты мог просто уехать, – проныл такисианец, ненавидя себя за слабость. – Ускользнул бы в Европу или на Восток… начал бы все сначала. И оставил бы меня расхлебывать эту гадостную кашу.

Поляков глотнул бренди.

– Я слишком многим тебе обязан, чтобы так сделать.

Слабая горькая улыбка коснулась тонких губ Тахиона.

– Что? Ты не поверил в прискорбный нервный срыв Грега?

– Думаю, ему немного помогли.

Тахион вздохнул.

– Все висело на чертовом волоске.

Поляков хмыкнул:

– Так веселее.

Тахион принял протянутую фляжку и сделал небольшой глоток.

– Ты не любишь веселье. Ты любишь, чтобы все было незаметно и эффективно. Джордж, что мы будем делать? Вместе сядем в тюрьму?

– А чего хочешь ты?

– Гордость не помешает мне униженно просить. Помоги мне, пожалуйста! Мои приемные дети, мой внук – что с ними станет, если меня посадят? Прошу тебя, пожалуйста, помоги мне!

Мужчина сел на кровать, заставив матрас заскрипеть и накрениться.

– С чего это я стану это делать?

– Потому что ты у меня в долгу, помнишь?

– Наверное, мы больше никогда не увидимся.

– И это я тоже уже слышал.

Русский глотнул еще бренди.

– Как ты намерен контролировать Блеза?

– Заставлю его меня полюбить. Ох, Джордж, куда он делся? Где он? Что, если ему плохо и я ему нужен, а меня рядом нет!

Голос Тахиона звучал все пронзительнее. Поляков толкнул его обратно на подушки.

– Истерикой делу не поможешь.

Тах скомкал край одеяла и устремил напряженный взгляд в дальнюю стену.

– Позволь мне успокоить тебя хотя бы в одном. Я уже позвонил в ФБР и предложил сдаться в обмен на твою неприкосновенность.

– Ох, Джордж, спасибо! – Его голова устало упала на подушку. – Прощай, Джордж. Я бы предложил пожать тебе руку, но…

– Мы попрощаемся по-русски.

Поляков обнял его и крепко поцеловал в обе ввалившиеся щеки. Тахион ответил по-такисиански, поцелуем в лоб и губы.

На пороге спальни русский остановился.

– Почему ты решил, что можешь мне верить?

– Потому что я такисианец и все еще верю в честь.

– Маловато ее вокруг.

– Принимаю ее везде, где нахожу.

– Прощай, Танцор.

– Прощай, Джордж.