Император. Кровь богов Иггульден Конн
Агриппа улыбнулся, видя, как растрепан римский патриций и как торчат во все стороны его смазанные маслом волосы.
– Пусть протрясется, – ответил он. – Если Октавиан болен, это пойдет ему на пользу. Одни только боги знают, что ему теперь делать.
Меценат заметил слугу, стоявшего, наклонив голову.
– Приготовь моего коня, Фидолий… – приказал он. – И ломовую лошадь, которая вынуждена страдать под весом моего друга, – кивнул он на Агриппу.
Раб поспешил к конюшне, встреченный радостным ржанием стоявших в тени лошадей. Римляне переглянулись.
– Такое ощущение, что я заснул час тому назад, – Цильний потер щеки руками. – Ты думал о том, что тебе теперь делать?
Агриппа откашлялся:
– В отличие от тебя, я на службе. Я не решаю за себя сам. Вернусь во флот.
– Если ты потрудишься воспользоваться тем удивительным умом, который ты так ловко прячешь, то осознаешь, что у флота, собранного в Брундизии, больше нет цели. Цезарь мертв, Агриппа! Без него никакой кампании не будет. Боги, легионы Рима собраны там, но кто их поведет? Если ты вернешься, то тебе придется долгие месяцы болтаться без дела, потому что Сенат про вас забудет. Поверь мне, я знаю этих людей. Теперь, когда их больше не накрывает тень Цезаря, они будут ссориться и спорить как дети, выхватывая друг у друга клочки власти и могущества. Пройдут годы, прежде чем легионы двинутся вновь, и ты это знаешь. Они хранили верность Цезарю, но не сенаторам, которые его убили.
– Октавиан сказал, что их амнистировали, – пробормотал Виспансий, переминаясь с ноги на ногу.
Меценат с горечью рассмеялся:
– А если бы они приняли закон, обязывающий нас всех жениться на своих сестрах, им бы подчинились? Честно говоря, меня с детства восхищала дисциплина в армии, но случаются времена, когда на доске происходит полная замена фигур, Агриппа! Сейчас тот самый момент. Если ты этого не видишь, тогда, возможно, тебе стоит сидеть среди тысяч матросов, писать донесения и наблюдать, как тухнет вода, пока ты ждешь разрешения набрать свежей.
– А что собираешься делать ты? – сердито спросил моряк. – У меня нет патрицианской семьи, которая меня защитит. Если я не вернусь, рядом с моим именем появится пометка «В бегах», и кто-то где-то подпишет приказ, открыв на меня охоту. Я иногда думаю, что ты всегда жил слишком хорошо, чтобы понимать других людей. У нас нет такой защиты, как у тебя!
Пока Агриппа говорил, лицо его раскраснелось. Меценат задумчиво кивал. Он чувствовал, что сейчас не следует еще сильнее злить друга, хотя его негодование всегда вызывало у молодого патриция желание улыбнуться.
– Ты прав, – голос стал мягче. – Я состою в достаточно близком родстве с великими людьми, чтобы не бояться их. Но прав и я. Если ты вернешься в Брундизий, то будешь выковыривать червей из еды до того, как засвидетельствуешь восстановление порядка. Уж в этом ты можешь мне поверить.
Агриппа собрался ответить, и патриций знал, что речь пойдет о приличиях и чести. Его товарищ поднимался по службе исключительно благодаря своим заслугам, и иногда это проявлялось особенно явственно. Меценат заговорил до того, как услышал слова о верности присяге и прочие благоглупости.
– Прежний порядок умер с Цезарем, Агриппа. Ты говоришь о моем положении – прекрасно! Позволь мне воспользоваться им, чтобы прикрыть тебя, по крайней мере, на несколько месяцев. Я напишу письма с просьбой разрешить тебе не являться на службу. Они уберегут тебя от публичной порки и сохранят твое звание, пока мы будем со всем этим разбираться! Подумай об этом, здоровяк! Ты нужен Октавиану. По крайней мере, у тебя есть твой флот, твое звание! А что есть у него теперь, когда Цезаря не стало? Очень может быть, что сейчас сюда скачут люди, чтобы довершить начатое в Риме… – он вдруг оборвал фразу на полуслове, и его глаза широко раскрылись. – Фидолий! Иди сюда, греческий горшок с дерьмом! Живо!
Раб уже вернулся с двумя лошадьми. Меценат выдернул поводья из его рук и запрыгнул в седло, поморщившись, когда холодная кожа стукнула его по самому чувствительному месту.
– Меч! Принеси оружие! Бегом! – прикрикнул тот на слугу.
Агриппа вскочил на своего жеребца, когда Фидолий помчался через двор к дому. Его конь действительно заметно отличался от остальных: он был высоким, мощным, и его черная шерсть сверкала на утреннем солнце. Под весом Виспансия Агриппы животное шумно выдохнуло и попятилось. Всадник рассеянно похлопал жеребца по шее, обдумывая сказанное другом.
– Клянусь Марсом, лучше бы эти убийцы и правда тут были, – пробурчал Меценат, разворачивая своего коня. – А то я через полмили буду весь в синяках.
Они услышали топот копыт, который с каждым мгновением становился все громче. Октавиан с бледным лицом влетел во двор. Он заметно удивился, увидев, что его друзья уже в седле, а Фидолий бежит через двор с мечами.
Взгляд Октавиана остановился на Меценате. Сорочка патриция задралась, из-под нее торчал голый зад.
– Что это ты делаешь? – спросил Октавиан.
Его друг собрался резко ответить, но понял, что выглядит для этого слишком нелепо.
– Разве ты не знаешь, что все молодые римляне отправляются на утреннюю прогулку именно в таком наряде? – съехидничал он. – Хотя, может, до провинций эта мода еще не докатилась…
Октавиан покачал головой. На лице не появилось и тени улыбки.
– Я вернулся, чтобы сказать, что вам надо собрать вещи. Мы отправляемся в Брундизий, – объявил он друзьям.
При этом слове Агриппа вскинул голову, но первым заговорил Меценат:
– Я только что объяснял этому проницательному матросу, почему нам надо ехать куда угодно, но только не в Брундизий. По крайней мере, до того времени, как в Риме не наведут какое-то подобие порядка. Там царит хаос, Октавиан. Поверь мне, каждая римская семья сейчас удваивает охрану, готовясь к гражданской войне.
– Ты прав, – ответил Гай Октавиан. – Но тем же заняты и легионы в Брундизии.
– Тогда объясни мне, почему тебя туда несет.
Он увидел, как взгляд его товарища ушел куда-то внутрь, глаза затуманились, а голова поникла. Заговорил Октавиан после долгой паузы.
– Потому что эти люди верны Цезарю… моей семье. Если остался кто-нибудь, кто хочет отомстить за его убийство, я найду их в лагере у моря. Вот почему я должен скакать туда.
– Ты понимаешь, что это могут быть те самые люди, которые, не задумываясь, убьют тебя? – мягко спросил Цильний Меценат.
Октавиан бросил на него короткий взгляд.
– Я должен с чего-то начинать. Не могу позволить им отмыть руки дочиста и продолжать жить, будто ничего и не случилось. Я знал его, Меценат. Он был… лучше этих тявкающих римских псов, лучше любого из них. Он бы захотел, чтобы я вошел в их дома и обошелся с ними точно так же, как они обошлись с ним.
Агриппа кивнул, почесывая бороду.
– Он прав. Мы должны скакать в Брундизий. Здесь мы слишком далеко, чтобы что-то знать.
Меценат переводил взгляд с одного из них на другого, и в его глазах больше не поблескивали смешинки.
– Три человека? Против легионов Рима? – спросил он изумленно.
– Нет, не против, а с ними, – ответил Октавиан. – Я знаю этих людей, Меценат. Я служил с сотнями, нет, с тысячами из них. Они вспомнят меня. Я, по крайней мере, знаю их лучше, чем все эти старики в Сенате.
– Ясно, – кивнул Цильний. – Это… приятно слышать.
Он посмотрел на Агриппу, ожидая, что тот подаст какой-то знак, подтверждающий его нежелание участвовать в этом безумии, но здоровяк не отрывал глаз от Октавиана. Молодой человек, который сейчас легко спрыгнул с лошади и широкими шагами пересекал двор, произвел на него впечатление еще при их первой встрече, двумя годами раньше. И не тем, что был кровным родственником Цезаря или видел великие города Востока. Нет, дело было в другом: молодой римлянин мог разглядеть в лихорадочном мельтешении купцов, патрициев и солдат то, что действительно имело значение. Виспансий помнил его выступление на каком-то пиру. Октавиан говорил так хорошо и плавно, что его слушали даже пьяные. Он говорил о гордости, которую они должны испытывать за те достижения, что несли миру, но Агриппа слышал в его словах и другой подтекст: ответственность, при этом ложившаяся на тех, кто представлял Рим в дальних краях, и цена, которую приходилось платить этим людям. Он с восторгом впитывал в себя идеи, которые никогда в жизни не пришли бы в голову его отцу, гнавшемуся исключительно за прибылью.
Как-то раз напившийся патриций начал смеяться над Октавианом. Одним движением руки Агриппа сбросил его с балкона. Он улыбнулся, вспомнив насмешливое изумление, отразившееся на лице Октавиана, когда толпа устремилась мимо них обоих к упавшему. Этого хватило, чтобы завязалась дружба, хотя на том пиру они увиделись впервые. Они пили и говорили до зари, и Агриппа возблагодарил своих богов за то, что послушался в тот вечер отца и пошел на пир. Следующим утром он не заключил новых сделок и не пошел искать богатых девиц, которые могли бы составить ему выгодную партию. Вместо этого он отправился в порт и завербовался на свою первую галеру. С того дня отец с ним не разговаривал.
Пятна пота проступили на тунике Гая Октавиана, а на удилах его коня Атрея появилась пена. Однако его приказы прозвучали ясно и четко, и вслед за Фидонием, Виспансий Агриппа и Меценат направились к дому, чтобы собрать вещи.
– Ты не упомянул про болезнь, которая поразила его вчера вечером, – прошептал Агриппа. Цильний повернулся к нему.
– Этого не было. А если было, он сам должен сказать нам об этом.
У дома патриций спешился и накинул поводья на столб, прежде чем войти в дом и переодеться. Агриппа наблюдал за ним, но только оставшись один, позволил себе улыбнуться. Он любил обоих друзей, и этим удивлял сам себя, потому что обычно очень трудно сходился с людьми. Но как можно было их не любить? Ведь даже Меценат, при всем его цинизме, собрался скакать на коне с голым задом, решив, что Октавиану угрожает опасность.
Агриппа глубоко вдохнул греческий воздух и медленно выдохнул. Он ценил римский порядок, стабильность и предсказуемость армейской жизни. В детстве и юности ему довелось побывать в десятках различных городов, наблюдая, как отец заключал тысячи сделок. Флот спас его от скуки и дал ему дом, где он стал частью чего-то большого и нужного. Разговор о хаосе безмерно его встревожил. Он надеялся, что Меценат ошибался, но в достаточной мере разбирался в ситуации, чтобы опасаться, что его высокородный друг правильно предсказал будущее. Божественный Юлий ушел, и тысячи мелких людишек теперь бросятся заполнять оставленную им брешь. Агриппа понимал, что может стать свидетелем ужасного, увидеть, как Республику рвут на части такие, как его отец, готовые на все ради сиюминутной выгоды. Он спрыгнул на землю и повел могучими плечами, чувствуя, как хрустит шея. В такие времена человек должен выбирать друзей с осторожностью, или его снесет потоком событий.
Услышав, как Меценат отдает в комнатах приказы, он улыбнулся, цепляя поводья за столб, и вошел в дом. По крайней мере, пока его несло к Брундизию.
Марк Брут оглядывал город, подсвеченный пожарами. Мерцающие желтый и красный цвета напоминали болезнь, разъедающую здоровую кожу и распространяющуюся слишком быстро, чтобы взять ее под контроль. Через окно в маленькую комнатку вливался теплый ветерок, но и он не радовал. Дом находился в парфюмерном районе к востоку от Форума, в миле от него. Три этажа высоко поднимались над землей, но Брут чувствовал запах уничтожения, которым Рим пропитался за три дня. Аромат душистых масел смешивался с запахом мокрого пепла, и Марку хотелось принять ванну, чтобы избавиться от этого запаха. Его тошнило от дыма и криков далеких стычек. Как только темнота окутывала город, погромщиков на улицах прибавлялось. Те, кто забаррикадировался в домах вместе с охраной, могли умереть от голода. Бедняки, как обычно, страдали большие других. Они гораздо чаще становились жертвами банд, в сравнении с теми, кто мог дать отпор.
Где-то поблизости проходил армейский отряд. Звук их шагов Брут отличал от любого другого. Легионы на Марсовом поле не взбунтовались, во всяком случае, пока. Сенат торопливо издал указы о введении войск в город. Два легиона прибыли, но им пришлось шаг за шагом очищать улицы от разъяренных толп. Марк Брут потер предплечье, в которое этим днем угодил брошенный кем-то кусок черепицы. Его охраняла целая центурия, но, когда они шли к его дому на Квиринальском холме, с крыш на них посыпался град камней и черепицы. Интересно, думал Марк, его специально поджидали или просто теперь ему уже нигде не найти безопасного места?
От этого воспоминания у него сжались кулаки. Даже центурию могли победить на узких улицах. В Сенат поступали донесения о том, что на солдат нападали со всех сторон, что их забрасывали камнями с крыш, а в одном месте их облили маслом, подожгли, и люди сгорели заживо.
Под градом камней и черепицы генерал отдал приказ свернуть на боковую улицу. Они ушли, чтобы тут же вернуться по параллельным улицам, выбить двери и отрезать нападавшим пути отхода. Он помнил насмешливые крики и лица тех, кто с крыш наблюдал за каждым их шагом. И когда его люди добрались до домов, на которых сидели бунтовщики, то никого не нашли. Только участки выломанной черепицы и оскорбительные надписи. Брут отказался от попыток добраться до своего дома и вернулся в безопасный район, где улицы патрулировали тысячи легионеров.
– Я думаю, что ситуация ухудшается, хотя с Марсова поля прибывают все новые люди, – голос старого Кассия вернул Марка в настоящее. Как и он, сенатор смотрел на город.
– Долго это продолжаться не может. – Марк Брут раздраженно махнул рукой.
Третий мужчина, находившийся в комнате, поднялся, чтобы наполнить чашу густым красным вином. Двое других повернулись на звук, и Луций Пелла приподнял седые брови в молчаливом вопросе. Кассий покачал головой. Брут кивнул, и Пелла наполнил вторую чашу.
– Они опьянены победой, а не вином. Если бы мы отстояли здание Сената, все бы уже закончилось, но… – Пелла недовольно покачал головой. – Каменное здание не должно рушиться от того, что внутри подожгли деревянные скамьи. Однако от жара одна стена треснула от основания до верха. Крыша рухнула вниз с такой силой, что практически потушила огонь.
– И что мне теперь делать, Луций? – спросил Гай Кассий. – Я привел легионы. Я получил разрешение Сената убивать тех, кто нарушает комендантский час. Но погром продолжается… нет, он набирает силу. Мы отдали целые районы этим скотам с деревянными дубинами и железными прутьями. Миллион граждан и рабов не остановить несколькими тысячами солдат.
– Марк Антоний сегодня ходил к своему дому в сопровождении нескольких человек, – подал голос Брут. – Вы это слышали. Он их герой, своей речью воспламенивший толпу. Его они не трогают, а, услышав мое имя, воют, как волчья стая. И твое тоже, Кассий, и твое, Пелла. – Он пересек комнату и выпил вино из чаши тремя большими глотками. – В родном городе мне приходится скрываться, как разыскиваемому преступнику, тогда как консул ведет себя, словно миротворец. Клянусь богами, мне хочется… – Марк замолчал – его горло перехватило от ярости.
– Все пройдет, Брут. Ты сам это сказал. Ярость, разумеется, должна выплеснуться, но они успокоятся, как только оголодают, – попытался упокоить его Луций.
– Оголодают? Их банды в первый же вечер разграбили зерновые склады. И охраны, чтобы остановить их, не было, так? Потому что все люди были на Форуме, боролись с пожарами. Ты знаешь, что братья Каска уже уехали?
– Знаю, – кивнул вместо Луция Кассий. – Они приходили ко мне, и я дал им охрану. У них поместье в нескольких сотнях миль к югу от Рима. Они переждут там.
Брут пристально смотрел на сенатора.
– Практически все люди, которые обагрили руки кровью вместе с нами, удрали, поджав хвост. Ты знаешь, что Децим Юний все еще пишет письма для зачтения на Форуме? Кто-то должен сказать ему, что его посыльных забивают до смерти. – Он помолчал, раздираемый злостью. – Ты, впрочем, еще здесь. Почему, Кассий? Почему ты не убежал в свои виноградники?
Сенатор невесело улыбнулся:
– По той же причине, что и ты, друг мой. И Пелла. Мы Освободители, ведь так? Если мы все будем искать безопасные места вне города, кто знает, что произойдет после нашего ухода? Должен ли я дать Марку Антонию власть, которой он жаждет? Рим будет у него в руках с того самого момента, как толпа перестанет убивать и жечь. Поэтому мне лучше оставаться здесь. Да и тебе тоже.
– Он это спланировал, как думаешь? – спросил Луций Пелла, наполняя чашу. – Он разъярил горожан этим проклятым манекеном. Он наверняка знал, что за этим последует.
– Годом раньше я бы в это не поверил, – ответил генерал. – Я точно знал, что на такое Марк Антоний не способен. Когда он предложил проголосовать за амнистию, я подумал… Я подумал, что он признает новую реальность. Даже теперь я не считаю, что он предвидел погромы, которые последуют за его речью над телом Цезаря. И все же он не такой дурак, чтобы не схватиться за представившуюся ему возможность. Он – наша общая опасность.
Пелла пожал плечами. От выпитого вина у него раскраснелись щеки.
– Так убей его, – посоветовал он Марку. – Один лишний труп значения не имеет. Улицы завалены ими, и скоро последует эпидемия, я в этом уверен. А когда начнется чума, в Риме не останется ничего живого.
Чаша в его трясущейся руке звякнула о кувшин, и только тут Брут увидел, что Луций охвачен животным ужасом.
– Но со мной этого не случится! – Пелла поднял чашу, салютуя своим собеседникам. Язык у него начал заплетаться. – Я убивал Цезаря не для того, чтобы умереть от рук пекарей и кожевников или выхаркивая легкие от болезни, которую подцеплю от трупов. Не это ты мне обещал, Кассий! Мы прячемся в темноте, словно воры и убийцы. Ты говорил, что нас будут превозносить!
– Успокойся, Пелла! – рявкнул Гай Кассий. – Помни о достоинстве. Негоже тебе оставлять разум на дне кувшина, тем более сегодня. Если хочешь уехать из города, я тебе это устрою. На заре, если будет на то твое желание!
– А моя жена? Мои дети? Мои рабы? Я не могу оставить их на растерзание толпы!
Голос сенатора стал ледяным, в него прорвалась злость.
– Да ты, похоже, напуган, Пелла. Разумеется, ты можешь уехать с ними. Это Рим, и мы оба сенаторы. Большая часть погромов приходится на западную часть города. Тебя послушать, так все гораздо хуже. Максимум через двенадцать дней порядок полностью восстановится. Я пошлю за…
– Сначала ты говорил о трех днях, – прервал его Луций, слишком пьяный, чтобы заметить не сулящую ничего хорошего недвижность Кассия.
– А сейчас иди домой, – велел ему Кассий Лонгин. – Приготовь семью и собери вещи к отъезду. Так ты убережешь свое достоинство от новых унижений.
Пелла смотрел на него, собираясь с мыслями.
– Идти домой? – повторил он. – Улицы небезопасны. Ты сам говорил, что не следует выходить из дома с наступлением темноты.
– Тем не менее ты принял решение. Иди домой с высоко поднятой головой, а если кто-нибудь остановит тебя, скажи, что ты сенатор. Я уверен, тебе дадут пройти.
Луций Пелла нервно покачал головой:
– Кассий, извини. Не следовало мне такого говорить. Это все вино. Я лучше останусь с тобой, по крайней мере, до рассвета. Я могу…
Он замолчал, потому что сенатор пересек комнату и распахнул дверь, которая вела на лестницу и на улицу. Крики и удары, раздающиеся снаружи, сразу же стали громче.
– Иди домой. – На ремне Гая Кассия висел кинжал, и его рука легла на рукоятку.
Пелла смотрел на него, разинув рот. Потом он перевел взгляд на Брута, но не нашел поддержки.
– Пожалуйста, Кассий…
– Вон… отсюда! – рявкнул Кассий Лонгин.
Плечи Луция поникли, и, уходя, он не посмотрел ни на одного из мужчин. Кассий едва удержался, чтобы не захлопнуть дверь, едва его пьяный сообщник переступил порог.
– Как думаешь, доберется он до дому? – спросил Брут, повернувшись к открытому окну.
– Все в руках богов, – раздраженно ответил сенатор. – Я не мог больше терпеть его трусости.
Марк Брут собирался ответить, но вдалеке начал разгораться новый мощный пожар. Он выругался, и его друг подошел к нему.
– Это Квиринальский холм, так? – спросил Кассий. Он знал, что на том холме у Брута немало недвижимости, и в его голосе прозвучала озабоченность.
– Думаю, да. Они никогда не тронут поместье Цезаря, ты это знаешь? – Марк потер шею, чувствуя навалившуюся усталость. – В темноте трудно определять расстояния. Утром узнаю, если наберу достаточно людей, которые не струсят пойти со мной туда, – он говорил, стиснув зубы, и думал о жителях Рима, растаскивающих принадлежащие ему вещи. – Нам нужны эти легионы из Брундизия, Кассий! Еще тридцать тысяч человек разнесут эту толпу. Нам необходимо раздавить их, показать свою силу, которая заткнет им рты.
– Если бы я мог привести их, они бы уже были здесь. Но офицеры Цезаря не отвечают на послания Сената. Когда все закончится, я прикажу казнить каждого десятого, сорву их орлов, переплавлю их в чаши для бедных, но сейчас я не могу заставить их стронуться с места.
Где-то на улице, неподалеку от дома, громко закричал мужчина. Сперва оба собеседника вздрогнули, услышав его вопль, но потом перестали обращать на него внимание.
– Я могу поехать к ним, – через какое-то время предложил генерал.
Кассий удивленно рассмеялся:
– В Брундизий? Тебя убьют, как только услышат твое имя. Ты думаешь, это я такой непопулярный, Брут? Твое имя в толпе скандируют громче всех, когда призывают отомстить за Цезаря.
Марк выдохнул. Его трясло от бессильной злости.
– Может, тогда пора уходить? – спросил он. – Пусть твой Сенат назначит меня наместником какой-нибудь дальней провинции. Я еще не видел тех благ, которые ты мне обещал, пока не видел… – Он замолчал, не желая ни о чем просить Кассия. Однако Брут не занимал никакого поста и не мог похвастаться личным богатством. Его средства подходили к концу, и он задавался вопросом, а может ли патриций Гай Кассий понять его трудности. – Цезарь смеялся бы над нами, если б увидел, что мы прячемся от этих людей.
Сенатор смотрел в ночь. Пожар на Квиринальском холме распространялся с невероятной скоростью. Уже горели сотни домов, разгоняя темноту и заливая ночь красным светом. К утру на улицах останутся тысячи почерневших тел, а дальше – Пелла был совершенно прав! – последует болезнь, которая будет подниматься от мертвой плоти и проникать в легкие здоровых людей. В горле у Кассия что-то булькнуло, и Брут повернулся к нему, пытаясь прочитать выражение его лица.
– Легионы есть и в Малой Азии, – наконец, заговорил Гай Кассий. – Я думал о том, чтобы поехать туда представителем Сената. Наши восточные земли требуют защиты от здешнего хаоса. Возможно, через год-другой Сирия позволит нам забыть об этих кровавых днях.
Брут задумался, но потом покачал головой. Он помнил жару и странности Египта, и не имел ни малейшего желания возвращаться в ту часть света.
– Только не Сирия, во всяком случае, не для меня. Я никогда не бывал в Афинах, хотя в молодости много времени провел в Греции.
Кассий махнул рукой:
– Значит, будешь проконсулом в Греции. Решено. Я подготовлю все необходимые бумаги и пропуска. Клянусь богами, я не хотел, чтобы все так обернулось. Не стал бы свергать одного тирана, чтобы его место тут же занял бы Марк Антоний. Это не человек, а змея.
– Пока мы здесь, бунт будет продолжаться, – отчеканил Марк Брут. – Они охотятся за мной, эти банды грязных рабов, вышибают двери, повсюду ищут меня.
– Это пройдет. Я помню последние бунты. Тогда здание Сената тоже сожгли, но постепенно безумие сошло на нет.
– Главари умерли, Кассий, поэтому прежние бунты и закончились. Вчера мне пришлось дважды менять дом, чтобы они не смогли отловить меня. – Брут зарычал, не в силах сдерживать ярость. – Было бы куда лучше, если бы Марка Антония убили в первый же день. А теперь он ходит, где ему вздумается, всего лишь с несколькими охранниками. За ним не охотятся, он верный друг Цезаря!
Снаружи что-то с грохотом рухнуло, и мужчины нервно обернулись на дверь, словно она внезапно распахнулась и в комнату полезла дикая римская толпа. Неподалеку закричала женщина, но крик ее резко оборвался, словно ей заткнули рот.
– Похоже, мы недооценили Марка Антония, во всяком случае, его способность к выживанию, – ответил Гай Кассий, прежде всего для того, чтобы разогнать повисшую тишину. – Я бы тоже только порадовался, если бы Марк Антоний стал еще одной трагической жертвой погромщиков, но сейчас он слишком осторожен… да еще его так любят. Есть у меня несколько человек, но в такой ситуации они, скорее, пойдут к нему и расскажут о заговоре, вместо того, чтобы исполнить поручение.
Брут фыркнул. На улице опять что-то упало, и раздались новые крики, хотя сообщникам показалось, что кричали уже дальше от дома, в котором они находились.
– Пиши бумаги, – устало вздохнул генерал. – Я могу провести год или два, управляя Афинами. Когда эта вонь выветрится из Рима, мы увидимся вновь.
– Можешь в этом не сомневаться, друг мой. Мы прошли слишком долгий путь, чтобы теперь увидеть, как наши труды идут прахом.
Глава 5
Брундизий гудел как растревоженный улей. Солдаты и горожане ни минуты не сидели на месте, в помине не было той расслабленности, что так присуща столице. В портовом городе все куда-то спешили, перевозя припасы для флота и легионов: деревянные бочки с водой, железные гвозди, канаты, парусину, засоленное мясо и тысячи других нужных товаров. Получив разрешение войти в гавань, уже чуть ли не в полдень, корабль наконец-то миновал массивные ворота, которые каждое утро открывали команды взмокших рабов.
Когда торговое судно приблизилось к пристани на расстояние двух-трех локтей, матросы бросили канаты докерам, которые и подтянули его вплотную, привязав к толстым железным стойкам, торчащим из камня. С корабля на пристань перекинули широкий деревянный мостик. Октавиан и Агриппа прошли по нему первыми, а Меценат остался, чтобы расплатиться с капитаном и проследить за выгрузкой лошадей. Подошли с десяток рабочих, подъехали две пустые телеги, на которые начали перегружать доставленные судном ящики и сундуки. Какие-то мужчины, купившие право выгрузки на этом участке пристани, теперь брали за это высокую плату. К тому времени, когда лошади покинули корабль, даже Меценат пожаловался на продажную натуру порта, обчистившего его чуть ли не до нитки.
– Места в конюшне не найти не только в городе, но и в тридцати милях от него, – сообщил он друзьям, когда присоединился к ним. – Докеры говорят, что здесь шесть легионов и офицеры заняли все таверны. Это упрощает поиск человека, с которым ты знаком, Октавиан, зато на поиски жилья понадобится время. Дай мне полдня.
Октавиан Фурин неуверенно кивнул. Он собирался получить аудиенцию у старшего офицера в Брундизии, но, увидев царящий здесь хаос, засомневался в реальности своих планов. С таким количеством солдат и офицеров население города увеличилось в четыре раза, и помощь Мецената требовалась ему, как никогда. Его друг уже нанял гонцов, чтобы те разносили его письма, и они умчались в лабиринт улиц. Не сомневался Октавиан и в том, что до заката у них появится пристанище.
– Какое у вас дело в Брундизии? – раздался голос у него за спиной. – В любом случае, вы не можете оставить вещи здесь – это, знаете ли, блокирует пристань. Скажите вашему капитану, чтобы отчаливал. Еще два корабля ждут разгрузки.
Октавиан повернулся и увидел лысого мужчину в форме оптия[5], невысокого и крепкого, с мечом у бедра, которого сопровождали два писаря в туниках.
– Мы ищем носильщиков, – ответил молодой человек. – Но сейчас мне нужно знать имя командующего в Брундизии, чтобы устроить с ним встречу.
Офицер сухо улыбнулся и провел рукой по своему блестящему черепу, стирая пот.
– Я могу назвать, как минимум, семь человек, подпадающих под твое описание, – сказал он. – Но увидеться с ними ты сможешь, если получится, через несколько недель, не раньше. При условии, что ты не сенатор. Или ты все-таки сенатор? Очень уж молодо ты для этого выглядишь! – И он улыбнулся собственной шутке.
Октавиан глубоко вдохнул, чувствуя закипающую злость. Когда он находился рядом с Цезарем, вопросов ему не задавали. Он взглянул на улыбающегося оптия и осознал, что не должен злить этого человека или угрожать ему. Тем более что он не мог назвать своего настоящего имени, не зная, объявлена ли на него охота.
– У меня… донесение к старшему офицеру в этом городе, – ответил он.
– И при этом ты не знаешь его имени! – кивнул оптий. – Уж извини, что у меня возникают сомнения… – он видел раздражение Гая Октавиана и пожал плечами, но по его лицу и манерам не чувствовалось, что он злится. – Значит, так, юноша! Просто убери вещи с моей пристани. Мне все равно куда, главное, чтобы я их не видел. Понятно? Я могу связать тебя с человеком, у которого неподалеку склад.
– Мне нужно повидаться с генералом, – гнул свое молодой приезжий. – Или с трибуном.
Оптий смотрел на него молча. Октавиан закатил глаза.
– Меценат? – позвал он своего практичного друга.
– Держи, – откликнулся тот. Сунув руку в кошель, он достал два сестерция. С ловкостью, свидетельствующей о долгой практике, оптий взял монеты и, не взглянув на них, потер друг о друга, после чего они исчезли.
– Я не могу устроить встречу с легатом, юноша, – обратился он к друзьям уже менее высокомерным тоном. – В последние дни, с тех пор как из Рима пришли новости, они ни с кем не встречаются.
Он замолчал, но лица молодых людей подсказали ему, что они уже в курсе.
– Но ты можешь попытать счастья в таверне на пятой улице, – оптий взглянул на солнце. – Трибун Либурний обедает там после полудня. Ты еще успеешь застать его там, но, предупреждаю, он не любит, когда прерывают его трапезу.
– Он толстый? – небрежно спросил Меценат. – Любит поесть?
Местный житель бросил на него быстрый взгляд и покачал головой.
– Нет, я хочу сказать, что он важный человек, который не любит дураков. – Он взял Октавиана за руку и отвел в сторону. – Я бы не стал брать с собой этого, – он кивнул в сторону Цильния Мецената. – Дружеский совет. Избытком терпения Либурний не отличается.
– Я понял. Огромное спасибо, – процедил Октавиан сквозь стиснутые зубы.
– Пустяки. А теперь убирайте свои вещи с моей пристани, а не то я прикажу сбросить их в море.
На пятой улице оказалось три таверны, и на проверку первых двух друзья потеряли еще час. Агриппа, Октавиан и Меценат ехали на лошадях, за ними следовали груженая телега, носильщики и дюжина беспризорников, рассчитывающих на монетку. Когда хозяин таверны увидел такую кавалькаду, направляющуюся в сторону его заведения, он перебросил полотенце через плечо и вышел на улицу, широко раскинув руки и покачивая большой головой.
– Комнат нет, извините. Попробуйте обратиться в «Чайку», это в трех улицах отсюда.
– Не нужна мне комната! – рявкнул Гай Октавиан, спрыгивая с лошади и бросая поводья Агриппе. – Я ищу трибуна Либурния. Он здесь?
Хозяин вскинул подбородок, недовольный тоном человека, который был в два раза моложе.
– Не могу сказать. Свободных мест все равно нет, – резко ответил он и повернулся, чтобы вернуться в таверну, но тут Октавиан вышел из себя. Протянув руку, он отшвырнул мужчину к стене и подступил к нему вплотную. Хозяин таверны побагровел, но тут же почувствовал холод кинжала у своей шеи и замер.
– Я здесь одно только утро, и уже устал от этого города, – прорычал Октавиан Фурин ему в ухо. – Трибун захочет увидеть меня. Он в твоей таверне или нет?
– Если я закричу, его охранники тебя убьют, – прохрипел тот.
За спиной Октавиана Агриппа спешился и положил руку на рукоятку гладия. Все эти хождения по городу раздражали его не меньше, чем его нетерпеливого друга, и вдобавок до его носа долетали с кухни дразнящие запахи стряпни.
Глаза владельца таверны медленно прошлись по здоровяку, и он сразу сбавил тон.
– Ладно, ладно, это ни к чему, – с трудом выговорил он, показывая глазами на клинок у своего горла. – Но я не могу беспокоить трибуна. Такими клиентами не бросаются.
Октавиан отошел на шаг, сунул кинжал в ножны и снял с пальца золотой перстень с гербом рода Юлиев, подарок Цезаря.
– Покажи ему это. Он меня примет, – сказал он хозяину таверны.
Тот взял перстень, потер шею там, где в нее упирался кинжал, посмотрел на стоявших перед ним рассерженных молодых людей и, решив больше ничего не говорить, исчез в сумраке обеденного зала.
Ждали приезжие долго, терзаемые жаждой и голодом. Сопровождавшие их носильщики уселись на телегу или на большие сундуки, сложили руки на груди и о чем-то переговаривались. Задержка их не смущала, поскольку они знали, что, в конце концов, им заплатят.
Жизнь вокруг кипела. Похоже, Брундизий никогда не знал покоя. Двое гонцов, отправленных утром, сумели отыскать своих нанимателей и получили от Мецената несколько монет в обмен на письмо с новостями от его друга, который сообщал о пустующем доме в восточной, богатой половине города.
– Пойду в таверну, – Октавиан потерял терпение. – Хотя бы для того, чтобы вернуть перстень. Клянусь богами, никогда не думал, что это так трудно – поговорить с кем-то из власть имущих.
Агриппа и Меценат быстро переглянулись. Они знали мир лучше своего друга. Отец Виспансия Агриппы брал с собой сына, когда шел в дома влиятельных людей, чтобы показать, как давать взятки и пробиваться к цели сквозь заслоны прислуги. А Цильний Меценат, наоборот, нанимал людей, которые отсеивали многих и многих желающих повидаться с ним.
– Я пойду с тобой. – Моряк покрутил головой. – Меценат может остаться и приглядеть за лошадьми.
По правде говоря, ни один из друзей молодого патриция не хотел, чтобы он оказался рядом с римским трибуном. Такой человек мог приказать их казнить, если бы счел, что его достоинство оскорблено даже в самой малой степени. Меценат пожал плечами, и они вошли в таверну, на несколько секунд остановившись, чтобы привыкнуть к царящему в ней полумраку.
Хозяин сидел за стойкой. Он не заговорил с ними, а лицо кривилось в усмешке. Октавиан уже направился к нему, но Агриппа коснулся его плеча и мотнул головой в сторону стола, который стоял в глубине зала, подальше от жары и пыли улицы.
За ним сидели двое мужчин в темно-синих, почти черных тогах. Они ели копченое мясо и вареные овощи, наклонившись над столом и о чем-то оживленно беседуя. Два охранника-легионера стояли между столом и общим залом, достаточно далеко от обедающих, чтобы не слышать их слов.
Октавиан приободрился при виде траурных одежд. Если эти люди показывали, что скорбят о Цезаре, возможно, он мог им довериться. Однако они не вернули его перстень. Поэтому приближался он к их столу с опаской.
На стуле одного из мужчин, подтянутого, загорелого и практически лысого, если не считать полоски седых волос около ушей, висел плащ трибуна. Панциря он не носил – только тунику, оставляющую руки голыми. Вырез на груди открывал седые волосы. Гай Октавиан увидел все это, прежде чем один из охранников вытянул руку, останавливая его. Двое мужчин за столом продолжали разговор, даже не посмотрев в сторону молодых людей.
– Мне надо поговорить с трибуном Либурнием, – заявил Октавиан.
– Нет, не надо, – ответил легионер тихим голосом, чтобы его слова не нарушили покой сидящих за столом. – Незачем тебе беспокоить больших людей. Обратись в казармы Четвертого Феррарского легиона. Там тебя кто-нибудь выслушает. А теперь проваливай.
Октавиан Фурин застыл. Злость, казалось, сочилась из каждой поры его кожи. Но на охранника это впечатления не произвело, хотя он и бросил взгляд на Агриппу, чьи габариты требовали быстрой оценки. Тем не менее легионер сухо улыбнулся и покачал головой.
– Где казармы? – наконец, спросил Октавиан. Он знал, что его имя может обеспечить нужную ему аудиенцию, но с тем же успехом его могли и арестовать.
– В трех милях к западу или около того, – ответил легионер. – Спроси по пути любого. Ты их найдешь.
Солдат не получал удовольствия от того, что разворачивал их. Не вызывало сомнений, что он всего лишь выполнял полученный приказ: никого не подпускать к трибуну. Наверняка многие хотели обратиться к тому с какой-либо просьбой. Октавиан с трудом контролировал злость. Его планы спотыкались на каждом шагу, но и смерть в грязной таверне не могла принести никакой пользы.
– Тогда я заберу свой перстень и пойду своим путем.
Легионер не ответил, и Гай Октавиан повторил свои слова. Разговор за столом тем временем прекратился: оба мужчины сосредоточенно жевали мясо, определенно ожидая его ухода. Молодой человек сжал кулаки. Оба охранника теперь смотрели на него. Тот, что говорил с ним, вновь медленно покачал головой, молча отговаривая его от неверного шага.
– Сейчас вернусь, – коротко бросил Октавиан. Он повернулся и направился к хозяину таверны, который нервно наблюдал за происходящим. Агриппа двинулся следом, с хрустом разминая пальцы.
– Ты передал перстень? – спросил Октавиан у хозяина, чье лицо оставалось бесстрастным. Он вытирал чаши и ставил их на полку, а потом бросил короткий взгляд на трибуна и его охранников и решил, что с ними он в полной безопасности.
– Какой перстень? – спросил владелец таверны.
Молодой человек резво вытянул левую руку, ухватив его за затылок. Тот на мгновение замер, и тут же правой рукой Октавиан врезал ему в нос. Мужчину отбросило на полку с глиняными чашами, которые посыпались на пол, разбиваясь вдребезги.
Один из охранников, ругаясь, бросился через обеденный зал, но Октавиан Фурин уже перепрыгнул через стойку. Хозяин наугад махнул рукой и угодил в лицо Октавиана, за что получил еще два крепких удара и сполз на пол. Октавиан обыскал карманы его фартука, нащупал перстень и вытащил его в тот самый момент, когда охранники подскочили к нему, выхватив мечи. Один из них уперся ладонью в грудь Агриппы, подняв меч и нацелив острие ему в шею. Виспансий мог только поднять руки и пятиться. Одно слово трибуна, и они оба умрут.
Другой охранник перегнулся через стойку, рукой обхватил шею Октавиана и потащил к себе. Со сдавленным криком молодой человек перевалился через стойку, и они оба рухнули на пол.
Гай Октавиан боролся, но рука противника все сильнее сжимала ему шею, перекрывая доступ воздуха, и его лицо начало лиловеть. Он крепко держал в руке перстень, но перед глазами все поплыло, и он не услышал сухого голоса подошедшего к ним трибуна.
– Отпусти его, Гракх, – приказал Либурний, вытирая рот льняной салфеткой.
Охранник отпустил, но перед этим крепко врезал своей жертве по почкам. На полу Октавиан стонал от боли, но поднял руку с зажатым двумя пальцами перстнем. Однако трибун на перстень даже не посмотрел.
– Двадцать плетей за драку в общественном месте, – распорядился он. – И еще двадцать за то, что испортил мне обед. Тебя не затруднит, Гракх? Воспользуйся уличным местом для порки.
– С превеликим удовольствием. – Гракх тяжело дышал после схватки. Когда он положил руку на плечо Октавиана, тот вскочил, до такой степени разъяренный, что едва мог соображать.
– У меня украли перстень, и ты называешь это римской справедливостью? – выкрикнул он. – По-твоему, мне следовало позволить этому толстяку украсть подарок самого Цезаря?
– Покажи мне перстень, – ответил трибун, лоб которого внезапно прорезала морщина.
– Нет, незачем, – отрезал Гай Октавиан. Агриппа вытаращился на него, но молодого воина трясло от ярости. – Ты не тот человек, с которым я хотел увидеться. Теперь мне это понятно. Пусть меня лучше высекут.
Трибун Либурний вздохнул.
– Ох уж мне эти молодые петушки!.. Гракх? Если не возражаешь.
Октавиан почувствовал, как его руку стиснули, а пальцы разжимают. Перстень взлетел в воздух, и трибун поймал его, поднес к глазам и всмотрелся в печатку. Его брови приподнялись, когда он разглядел ее в сумраке таверны.
– Месяц назад этот перстень открыл бы тебе все двери, молодой человек, – произнес он. – Но теперь он только вызывает вопросы. Кто ты такой и как к тебе попал этот перстень?
Октавиан упрямо стиснул зубы, но Агриппа решил, что с игрой в молчанку надо заканчивать.
– Его зовут Гай Октавиан Фурин, он родственник Цезаря, – объявил силач. – Это правда.
Трибун глубоко задумался, переваривая информацию.
– Я уверен, что слышал это имя, – кивнул он. – А ты кто?
– Марк Виспансий Агриппа. Центурион-капитан флота.
– Понятно. Что ж, перстень Цезаря обеспечивает вам место за моим столом, как минимум на час. Вы уже ели?
Агриппа покачал головой, изумленный столь разительной переменой.
– Я закажу для вас, когда хозяин таверны очнется. Гракх? Окати его ведром помоев… а потом проведи с ним минуту-другую, объясни, что воровство наказуемо. Если тебе не трудно. А мне завтра придется искать другую таверну.
– Будет исполнено! – гаркнул легионер. Он уже отдышался и удовлетворенно глянул на хозяина таверны, все еще лежащего на полу без чувств.
Читать бесплатно другие книги:
