В поисках священного. Паломничество по святым землям Джароу Рик

УДК9+2

ББК88

Д40

Rick Jarow

In Search of the Sacred:Pilgri to Holy Places

Перевод с английского Д. В. Вологи

Художественное оформление обложки Н. Н. Ивановой

Джароу Р.

Д40В поисках священного. Паломничество по святым землям. — СПб.: ИГ «Весь», 2012. — 176 с.: ил. — (География эзотерики).

ISBN 978-5-9573-2055-5

Дух и ум человека всегда стремятся познать природу бытия, понять природу своего существования. Именно это внутреннее устремление и побудило автора отправиться в паломничество по святым местам Франции, Италии, Греции, Индии, Египта и Израиля — путешествие, сочетающее в себе личное странствие с культурным, путешествие, которое все мы совершаем в течение жизни.

Воспоминания, о которых вы прочитаете на страницах этой книги, представляют собой отчет о шестимесячном паломничестве по различным очагам духовной силы, святым местам, которые, как верят люди, расширяют границы души.

«История, рассказанная в этой книге, представляет собой один завершенный эпизод моей жизни, а возможно, и прелюдию к новому, еще более великому испытанию. Как только человек перестает играть в проницательного мудреца или наивного простака, он уже не может ни следовать за кем-то, ни вести за собой. Остается только делиться. И этой историей я хочу поделиться. Я посвящаю ее всем странствующим и всем странствиям, переплетающимся с нашими. Я делюсь этой историей во имя нового сообщества, возникающего сегодня на Земле. Так же, как и сама история, оно бросает вызов всем устоям этого мира и не принадлежит ни месту, ни времени, ни отдельно взятому человеку. Через ворота дхармы лежат многие пути. О самом пути нам ничего не известно. Идите и, ошибка за ошибкой, прокладывайте свою дорогу. В глубине долины возвышается еще одна гора».

Тематика: Эзотерика / Парапсихология

Книга публикуется с разрешения Theosophical Publishing House, 306 West Geneva Road, Wheaton, IL 60187, USA.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения Theosophical Publishing House, за исключением цитат, включаемых в критические статьи и обзоры.

© 1986 by Rick Jarow

© Перевод на русский язык, издание на русском языке. ОАО «Издательская группа „Весь“», 2012

Посвящается моим любимым родителям

Выражение признания

Я искренне благодарю своих учителей, и особенно Питера Ренда, за его поддержку и воодушевление.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Выражение признания

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение

ВРАТА ДХАРМЫ

Глава 1

ФРАНЦИЯ

Страна лилипутов

Земля

Нотр-Дам де ла Гард

Снова в Париже

Монмартр

Собор в Амьене

Святые

Святой Колет

Жанна дАрк

Лизьё

Крест Ванна

Лурд

Чудесная гробница

Глава 2

ИТАЛИЯ И ГРЕЦИЯ

Генуя и Флоренция

Флоренция

Лопиано

Ватикан

Синагога

Чудотворная Мария

Афины

Акрополь

Крит

Глава 3

ИНДИЯ

Снова в Бомбее

Вриндаван

Академия

Ступая на землю гималайскую

Свами Джнанананда

Рамнатхапур

Дакшинешвар

Саи Баба в Бангалоре

Бомбей — возвращение

Глава 4

ЕГИПЕТ И ИЗРАИЛЬ

Великие пирамиды

Вступая на Святую землю

Иерусалим

Цитадель Давида

Музей холокоста

Эйн Карем

Рабби

Доктор

Эпилог

ИЗ ВАЙОМИНГА В ВАШИНГТОН

ОБ АВТОРЕ

Книги серии «Четвертый путь»

Книги серии «Путь воина»

Книги серии «Знания из подсознания»

Книги серии «Искусство магии»

Введение

ВРАТА ДХАРМЫ

Последние несколько лет мне довелось работать с выдающимся кубинским целителем Орестом Вальдесом — человеком, чьи методы (да и сам он) корнями своими глубоко уходят в сердце природы. После долгих лет изучения различных восточных и западных школ медитации я поверил, что знаю об этом все, и как же я был удивлен, когда Орест показал мне, что можно работать с энергией не только Неба, но и Земли — эти методы широко распространены в традиции шаманов и коренных американцев, столь близких Оресту. Продолжая открывать неизведанное, я обнаружил прочные, устойчивые связи и преемственность между священными учениями всех времен и народов.

Время от времени в середине дня, когда стихает поток людей, жаждущих увидеть Ореста, мы делаем перерыв, завариваем чайник темного испанского кофе, садимся и отдыхаем, рассказывая друг другу истории. Орест часто рассказывает о своей традиции, о детстве и о том, как это знание перешло к нему от отца. В такие моменты я поражаюсь тому, как глубоко он ухватил суть идеи дхармы — идеи, а кто-то может назвать ее энергией, которая была и остается той руководящей силой, что подвигла меня на паломничество к вратам дхармы — вратам священных учений.

Орест осознал, что он целитель, когда в восемь лет (или в двенадцать, как гласит один из вариантов его истории) он упал в реку и чуть не утонул. Пока жители деревушки откачивали его, он увидел Каталину — своего духа-проводника, и та сообщила ему, что Орест выживет, так как у него в этой жизни есть важная миссия. «У каждого человека на Земле есть своя река, ведущая к Богу», — часто говорит Орест, медленно потягивая из чашки крепкий напиток. — Ты должен найти свою реку. Если попытаешься переплыть другую — утонешь.

Индийское слово дхарма — так же как и китайское дао — в сущности, непереводимо. Под ним часто понимают «религию», «священный долг», «добродетель», «космический порядок» и тому подобные вещи. В этимологическом плане слово происходит от санскритского корня дхр, означающего «держать» — то есть нечто, держащее вместе все сущее. Один праведный индийский богослов однажды объяснил мне, что это — внутренняя природа вещей. Дхарма воды — влажность. Дхарма меда — сладость. Но определить — значит разрушить; любые категории и подсчеты принадлежат прошлому, а прошлое есть фикция.

С другой стороны, внутренняя природа течет сквозь все категории. Эта река резонирует, она течет, подобно истории, и вы никогда не войдете в ее воды дважды, но навсегда запомните ее, и будете вновь и вновь рассказывать о ее потоке. Воспоминания, о которых вы прочитаете на страницах этой книги, представляют собой отобранные сведения о шестимесячном паломничестве по различным очагам духовной силы, святым местам, которые, как верят люди, расширяют границы души. Должно быть, сквозь все эти места течет одна и та же река, разделяясь на множество рукавов и течений. Искатели Грааля, Марко Поло, идущий на Восток, паломники из Лурда и Компостелы — у каждого из них есть своя удивительная история.

Но что именно помнят люди, о чем рассказывают? И зачем вообще вновь и вновь пересказывать эту древнюю историю, когда подлинные паломники современности — это те, кто выходит в открытый космос и раскрывает тайны микроэлектроники? Может, это просто ностальгия по чему-то давно забытому, нежелание старого романтика принимать плоды современной цивилизации? Или это поиск некой всеобъемлющей истины? А может, это просто бегство, дурацкая попытка ухватиться за древнюю надежду перед лицом рассыпающегося на части мира?

Любое из этих предположений имеет право на жизнь. Но есть и другая правда, и состоит она в том, что человеческий ум нуждается в тесной связи со всем окружающим его космосом. Именно это внутреннее устремление и побудило меня отправиться в паломничество по святым местам — путешествие, сочетающее в себе личное странствие с культурным, которое все мы совершаем в течение жизни.

Мое паломничество началось так же, как оно начинается у любого американца. Моими спутниками в самом начале были отнюдь не классические фолианты, и даже не внутреннее ощущениемиссии. Я вырос на «Трех марионетках» и Супи Сейлзе, на бейсболе, баскетболе и рок-н-ролле. Все вокруг намекало, что мне стоит научиться играть по правилам, чтобы играть хорошо. И я играл, и с баскетбольным мячом в руках я проложил себе дорогу в Гарвард, что было весьма значительным достижением для парня из бруклинской Новой Утрехтской школы. Я достиг немалых успехов, и даже не задумывался о нереальности всего происходящего, не замечал растущей во мне тревоги.

Я продолжал играть в эту игру, но все больше и больше стал задаваться вопросами: «Кто я? Откуда я? В чем смысл всего?» Люди снисходительно улыбались и говорили, что это пройдет. Некоторые называли мое всевозрастающее смятение мещанским пережитком — уговаривали перестать копаться в себе и совершить, наконец, революцию сознания.

В целом, в Гарвард я пошел именно за революцией. К тому моменту я уже довольно подустал от всего этого. Лекционные залы, корпуса, «священные» академические традиции — все это не имело никакого отношения к тому, что происходило на улицах Кембриджа. Здесь был совсем иной мир — мир, населенный пестрым разнообразием видов, одетых в разношерстные костюмы, придерживающихся различных идеологий, а воздух казался просто наэлектризованным ожиданиями.

Я хорошо помню день, когда отказался от мира и стал, наконец, собой. Я сидел в аудитории вместе с тремя сотнями других студентов и слушал лекцию нобелевского лауреата по биохимии, который объяснял нам, что мир возник в результате Большого взрыва и последующего смешения углерода, кислорода, водорода и азота. Я решил не упускать шанса и продемонстрировал всю свою глупость, на глазах у всей аудитории подняв руку и спросив оратора, что же послужило причиной Большого взрыва. В ответ ученый насмешливо заметил, что неумно выдавать подобное шутовство за глубокомыслие.

Сегодня я понимаю, что в словах профессора была львиная доля правды. В конце концов, даже Будда во всем своем великодушии советовал ученикам не задавать подобных вопросов, поскольку они ничему не научают. Но в тот момент меня осенило, что никто, в действительности, ничего не знает.

Я пустился в непрерывный поиск. Я читал одну за другой книги по психологии и религиоведению. Ходил по улицам и разговаривал с незнакомцами, и они утверждали, что гарвардская школа теологии кишит атеистами, а большинство чернокожих выпускников уехали в Африку, но вскоре снова вернулись в Америку, будучи весьма разочарованными. Моя комната превратилась в ночлежку для людей с улицы. Я стал активным участником собраний на гарвардской площади, встречался с радикалами, сливался с процессиями людей в черных одеждах и с крестами на шеях, с кришнаитами, с Черными Пантерами, с борцами за освобождение животных и другими людьми. Впервые я открыл глаза и увидел, как одиноки студенты, и осознал, что так называемое образование держится на зазубривании и страхе. Богатый и бедняк — все они блуждали в пустоте, не осознавая своей сущности, самого центра, этого общего сердца, биение которого мы перестали слышать. Я продолжал читать все больше и больше «литературы». По крайней мере, на страницах этих книг никто не претендовал на некое знание, оставляя это право за учеными. Однажды профессор мировой литературы, уважаемый мной человек, в порыве откровения сказал мне: «Ступай, я ничего не знаю, и не собираюсь играть перед тобой отца-наставника». В тот день я ушел.

Я бросил колледж. Ушел из дома. Оставил друзей, которых уже тошнило оттого, что я полощу им мозги, и отправился в мир. Кто-то говорил: «Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь». Другие говорили: «Через шесть месяцев ты остынешь». Я приехал в Нью-Йорк и стал таксистом. В это время город был невероятно открытым, настоящими воротами мира, и ты никогда не знал, кто окажется у тебя на заднем сиденье. Я дал обет отказаться от обусловленности восприятия и раскрылся для любого опыта. Да, через шесть месяцев я перегорел.

Мне удалось скопить некоторую сумму денег, и как бы вымотан и разбит я ни был, что-то внутри открылось, и я понял, что обратного пути нет. Тогда пришло решение посмотреть на свою страну, отправиться автостопом от побережья до побережья. И произошло нечто действительно странное. Кто бы ни подбирал меня на дороге — будь то чернокожий священник-баптист из Южной Каролины, молодой американский буддист, постящийся уже сороковой день и останавливающийся на каждой заправке, чтобы сделать глоток воды, или перевоплощенный житель Атлантиды из института Эдгара Кейси — все они начинали говорить со мной о Боге.

Это было для меня чем-то новым. Они говорили о Боге не как о теории или упорядоченной религиозной системе, а как об очень личном опыте. В гордом одиночестве я обосновался в парке в горах Грейт-Смоки, в Вирджинии, и впервые за всю свою жизнь начал молиться. В своих молитвах я не просил о чем-то особенном — просто сидел на земле и молился. Я осознал, что жизнь моя катится в пропасть, и упущено нечто крайне важное, самая сущность вещей.

Что-то затронуло меня, потрясло до самой глубины души, и я осознал, что жизнь моя может оказаться в руках силы, которая сметет все, что я когда-то считал своим. Нужно только довериться. Это понимание не было философским по своей сути, оно просто стало происходить со мной, все больше и больше вторгалось в мою жизнь денно и нощно, хотел я этого или нет, вторгалось так же, как и те посланники Господа, что подбирали меня на дороге.

В один из моментов такой жизни я, сидя в фургоне, несущим меня на запад, стал лихорадочно записывать все, что со мной происходило накануне. Когда наши пути с сердобольным водителем машины разошлись и каждый пошел своей дорогой, я с ужасом обнаружил, что все записи, все мои величественные размышления о любви и жизни остались в грузовике, который унес их с собой в неизвестном направлении. Навсегда. Внутри послышался панический, полный отчаяния крик: «Все потеряно!» Но я быстро успокоился и сказал себе: «Ладно. Я доверяю: если это случилось, значит, я должен это принять». Стоило мне подумать об этом, как я споткнулся о некий предмет, валявшийся на обочине, примыкавшей к кукурузному полю. Вокруг не было ни души. Я наклонился и увидел перед собой томик изречений Лао-цзы — книга «Дао пути», о том, как выбросить из головы все лишнее, как стать цельным.

Вернувшись в Нью-Йорк, я снова устроился работать таксистом. Но осталось ощущение необходимости отбросить все свое прошлое, избавиться от цепкой хватки общества, семьи, друзей. Мне удалось скопить достаточно денег, чтобы пересечь океан, и я стал паломником, искателем пути. Я путешествовал по заморским странам, читал книги в библиотеках старых европейских городов, встречал людей, оставался с ними, работал на рынках и в сельских общинах. Были знакомства с различными духовными учителями, занятия йогой и медитацией, я сидел в одном кругу с признанными гуру, и в какой-то момент стал убежденным учеником, приняв роль религиозного человека. В Европе я впервые открыл для себя соборы и монашеские ордена — временами они становились моим пристанищем. Встреченные там люди казались мне друзьями, которых я давно потерял, но вновь обрел. Встреча с другой культурой помогла мне иначе взглянуть на историю — не книжную хронологию, но историю, в которой отдельная человеческая душа может вырваться из замкнутого круга повседневности и совершить удивительное путешествие сквозь пространство и время.

Особенно на меня повлияли духовные учения Востока. Как и большинство американцев, я не тяготел к каким-либо физическим упражнениям. Мне не хватало выдержки даже для того, чтобы долго сидеть, скрестив ноги, я был сутул, питался как попало — булочки, тосты и прочая ерунда. Я осознал, что присутствие в моей жизни телевизора и набитого деликатесами холодильника превратило меня в раба своих чувственных желаний. Да можно ли осознать «истину», возможно ли «пойти внутрь себя», если не получается даже на десять минут успокоиться и сосредоточиться? Образ «духовной жизни», представленный через восточные идеалы медитации и благоразумного поведения, казался мне более правильным путем. В этом была цель, абстрактный пункт назначения.

Меня также привлекла идея духовного Учителя с его силой и способностями — это не имеет ничего общего с харизматическим лидером. Большинство таких учителей утверждает, что их учения и сила происходят из некой духовной реки — особый поток устремляется к ним, неся с собой священное знание. Этот источник становится краеугольным камнем культур, нитью, которая связывает собой все области общественной и личной жизни. Еда, сон, работа, межличностные отношения — все это перестает быть случайным и хаотичным. Напротив, эти вещи становятся частью традиции, частью чьей-то садханы* или духовного учения.

И я решил последовать этому пути. Так продолжалось несколько лет — в какой-то момент я оказался в Индии, начал заниматься медитацией, изу­чал священные тексты, жил в ашрамах** своих учителей. Я всем сердцем полюбил эти земли. Облачившись в одежды нищего бродяги, я и отправился в путешествие по тиртхам — священным местам паломников. Где бы я ни оказывался, я встречал только доброту и поддержку со стороны людей. Садху — кочующие аскеты, святые йогины — принимали меня как равного, давали пищу и кров. Конечно, некоторые из них оказались чрезмерно любопытными, но все же под маской их отрешенных лиц скрывалась заразительная доброта, исходящая из глубины сердец. Незнакомец, не знающий местного диалекта, я мог спокойно зайти в любую деревушку. Достаточно было встретиться взглядом с любым местным жителем, чтобы ощутить себя дома, ощутить себя частью этого окружения. Мне давали ночлег и заботу люди, чье гостеприимство не знало никаких границ. Я очень легко стал частью Индии, возможно, слишком легко. Все это напоминало мне пребывание в летнем лагере (за исключением периодических вспышек дизентерии и малярии во время этих странствий). И я с долей легкой грусти осознавал тот факт, что мне не удастся провести остаток своей жизни на берегах Ганги***. Меня продолжала преследовать моя собственная культура, она требовала пересмотра, повторного принятия.

Сегодня я все еще с удивлением думаю о том, почему эта простая, но духовно насыщенная жизнь оказалась для меня недостаточной. Почему я оставил все это и отправился на поиски своей собственной реки? Возможно, я был безнадежно испорчен. Может, мне не хватало веры, настоящей веры. А может, я уловил проблеск этой удивительной невинности прошлого, и боязнь замутить ее своим осознанием того, что мастер — это создание ученика, еще один продукт вечно цепляющегося ума. В конце концов, каждый из нас остается наедине с собой.

Через семь лет я снова оказался в Нью-Йорке за рулем такси. Я жил в лофте**** с девятью другими людьми, каждый из которых был своего рода духовным странником и аскетом. Пространство лофта делилось на части при помощи занавесок, у нас была общая кухня и одна на всех стиральная машина. Поскольку все занимались индивидуальными практиками, мы вместе посещали занятия по медитации: их проводила Хильда Чарльтон — она провела восемнадцать лет, скитаясь по Индии. Хильда делилась энергией и энтузиазмом не только с нами, но, казалось, со всеми приверженцами неоиндуизма, живущими в Нью-Йорке, и делала это очень хорошо, с юмором и любовью. Мы существовали в рамках общества, но не были его частью. Большинство из нас занимались черной работой и зарабатывали ровно столько, чтобы хватало на корку хлеба. Я был счастлив. Я соблюдал садхану, медитировал, работал и даже вернулся в школу.

У американской садханы выявился ряд необычных особенностей, которых не хватало в Индии, — например, можно было ходить в кино и есть мороженое. И это было нормально. Мы изобретали свои собственные духовные практики, пели под гитару вместо органов и тамбуринов, носили джинсы вместо ряс и набедренных повязок, а на алтарь клали фигурки Христа, Кришны и Будды.

Я устроился на работу учителем без образования и занимался детьми с неврологическими и эмоциональными расстройствами. В школе мне даже разрешили вести занятия по йоге. И все же день ото дня атмосфера становилась все более и более депрессивной. Никто не обращал внимания на внутреннюю красоту этих детей, никто даже не задумывался об их потенциале. Вместо этого мы часами учили их читать и писать. Если кто-то дерзил, мы должны были вести их к декану, иногда с применением силы (что случалось нередко). В классе доминировала атмосфера «ну и кто же здесь главный?» Ученики ходили на занятия почти из-под палки — просто потому, что этого от них требовали. Жизнь в школе была полностью оторвана от жизни вне ее. Изо дня в день их силой усаживали за парты, и это только усиливало общее недовольство. После школы они выходили на улицы и вымещали там на всем, что ни попадя, то, что у них накопилось. Они ждали только одного: повзрослеть и навсегда осесть в извилистых улицах.

Я снова вернулся работать в такси, но Нью-Йорк к тому времени сильно изменился. Все машины были оснащены прозрачными пуленепробиваемыми барьерами, защищавшими водителя. Таксистов предупреждали о том, как опасно подвозить «черных» и заезжать в «неблагоприятные кварталы». Но мне было наплевать. Я разъезжал по городу с опущенными стеклами, напевал свои мантры, подбирал всех без разбора, и однажды недалеко от Центрального парка стал жертвой вооруженного ограбления.

Почти все духовные учения сходятся в одном: человек должен выйти за пределы своего физического тела и ума. Но мой ум был крайне любопытен и, что еще хуже, критически настроен. К тому времени я успел проглотить целиком немало учений и учителей. Уже в Индии я понял, что все гораздо глубже и сложнее, чем мне представлялось. Я снова начал читать специальную литературу и приступил к изучению санскрита, желая лично докопаться до самых корней священных традиций.

Мне нужно было чем-то кормиться, и я продавал на улице орехи, где меня и арестовали за то, что я занимался этим в несанкционированном месте. Улицы бурлили и полнились толчеей, духом варьете с его сексуальными флюидами, газетами, звуком рожков и многим другим. Каждый стремился заработать свой доллар, и бродяге-попрошайке было нелегко обосноваться здесь.

Одним из главных мотивов традиционных духовных учений является отказ от женщин, отрицание сексуальности и пребывание на приличном расстоянии от второй чакры*****. Но у меня все же возникла связь с одной танцовщицей: эта женщина понимала земные силы так, как мне никогда не удавалось. Тогда я выяснил, что страдания из-за отношений могут привести к духовному росту. Я осознал, что руководствуюсь умственной установкой, которая больше не действует.

Я научился медитировать по нескольку часов и получать «послания извне». Да, я сидел в позе лотоса, и в какой-то момент — вместо того чтобы разрушить энергетический каркас и вернуться в действительность — начинал говорить, но не от своего лица: эти слова приходили из неизвестного мне пространства. Слова звучали через меня. Энергия сквозила через мое тело, которое переполнялось электрическими вибрациями. Я познакомился с новым миром — целой вселенной «высших существ», святых, мастеров и подобных им людей, и мною овладело чувство тотального, непрекращающегося блаженства. Маленькие чудеса, вроде свободного парковочного места в центре Нью-Йорка, стали происходить все чаще, и целыми днями я словно плыл, подхваченный течением. Меня все же очень интересовали эти чудеса, послания и учения, которые их обосновывали. И при этом меня не покидало чувство, что мне недостает цельности, не хватает связи с землей и людьми, ее населяющими.

Ореховый бизнес оказался не очень-то прибыльным, и вообще меня мало привлекала сама идея стоять днями напролет на улице посреди зимы. Поэтому, несмотря на историю с ограблением, я снова сел за руль и стал работать по ночам. Было интересно наблюдать, как к трем часам утра город засыпал и его улицы становились похожи на призрачный кошмар, наводнялись людьми, которых, казалось, отбирали в преисподней. Разъезжая по городу, я размышлял о своей открытости универсуму на фоне нищеты и угнетающей экономической реальности жизни. Может, все это мне кажется? Это посвящение, этот полет сердца — может, это мираж? Неужели на самом деле каждый должен сделать выбор между Богом и миром? И возможно ли жить, разделяя целостное видение мира?

Я чувствовал, что духовность, какой бы она ни была, должна конструктивно взаимодействовать с миром, с жизнью, движением, с перемалывающей все машиной времени. Все эти группы и наставники стали казаться плаксивыми суррогатами мамочки и папочки, костылями, которые люди держат, чтобы только не упасть лицом в действительность со всеми ее проблемами, одна из которых — культурная дезинтеграция. Мне снова захотелось вернуться в мир, оказаться в его авангарде, но на этот раз не ценой своей души. Я слушал учения общества, слушал учения университета, слушал учения Востока, оккультистов и авангардистов, но все еще не обрел центра, у меня так и не появилось чувство корней, мне не хватало живой метафоры, которая помогла бы мне сохранять равновесие в подвижном мире. Да, все мы — сами по себе, но есть также и река, чье течение несет в себе традиции, чей поток необходим каждому так же, как кровь в жилах.

И я снова отправился в путешествие, но на этот раз оно стало прелюдией к возвращению в мир. Я вознамерился выяснить свое происхождение и найти новый способ жить, обрести живой взгляд на мир. Во мне окрепла решимость найти всех, кто когда-либо встречался и помогал на моем пути, и осознать, что же на самом деле является частью меня, а что — нет.

К этому меня подтолкнули и тяжелые чувства. Я хоть и отгонял от себя дурные пророчества прорицателей с больным самомнением, все же боялся, что у меня может не оказаться второго шанса посетить святые места. Хорошо помню, как целую неделю я провел в зендо******, расположенном в Нью-Йорке, пытаясь отогнать от себя вибрации ненависти, которыми средства массовой информации, словно клубами дыма, окружили фигуру аятоллы Хомейни. Куда ни посмотри, повсюду расползалась раковая опухоль информации, оружия, апокалипсических предсказаний, и я всерьез начал задумываться о том, сколько времени осталось на космических часах.

Как любой нормальный американец, я был напрочь лишен чувства прошлого и не следовал традиции, которую мог бы назвать своей. Гора Рашмор не казалась мне достаточно величественной, чтобы начать поклоняться ей. Также я не мог ухватиться и за будущее, особенно в свете «пророчеств» шестичасовых новостей, и было ясно, что глупо пытаться примерять одежды еще одной мифологии — это было бы притворством, слепым увлечением. Ни одна река не может течь, если у нее нет источника. Я должен был найти эти источники, понять, что они действительно несут в себе для меня, ощутить всей своей сущностью дух священного, оставшийся в этих местах, и причаститься светом, который все еще горит во многих храмах и святынях этого мира.

У меня не было никакого плана, я не думал, с чего именно начинать. И решил тянуться к тем местам, которые резонируют с моим сердцем. Мной владело желание посетить многих, очень многих святых людей и мест. Но если бы мне удалось посетить даже несколько из этих мест, возможно, я бы обрел свое наследие. Тогда я бы мог разделить его между людьми своего сообщества вместе с пониманием священной географии «священных мест», вместе с умением ценить землю, на которой все мы стоим здесь и сейчас.

Паломничество, совершаемое с правильным ментальным отношением, — нечто большее, чем просто сбор экзотических фактов. Это средство очищения, утверждение внутреннего процесса во внешнем мире. Путешествие, попытка достичь места назначения, осознанное сохранение открытости ума и сердца проявлениям священного — все это открывает существу совершенно иной взгляд, дарит озарение и цель.

Я не ставил себе целью вновь обрести нечто потерянное и сделать его частью каждодневной реальности. Напротив, я хотел идти с широко раскрытыми глазами и пробудиться в стенах храмов прошлого. Хотел перестать цепляться за бесполезные формы, оставаясь восприимчивым по отношению к величию душ, которые нам помогают. Я хотел сделать мудрый и покорный шаг навстречу своей судьбе.

Соборы Франции до сих пор несут на себе отпечаток атмосферы христианства, его славы, которая сочится сквозь темные нефы — этот остаток средневекового сознания, примирившегося, наконец, со своей душой. Возникновение фермерских и лесных общин знаменует собой рождение на Земле новой культуры — культуры, почитающей многообразие живой природы. Классические постройки говорят о совершенно ином наследии, о реке, соединяющей берега вечности. В памяти возникают образы забытых стран, и можно вновь ощутить гармонию древности. В Индии святые пилигримы до сих пор ходят по ее землям, проповедуют магические танцы — своеобразное ощущение чуда перед лицом вымирания.

Путь паломника лежал в Иерусалим — город в Святой земле, разрушенный войной. Здесь путешествие должно заканчиваться. Тропы паломников, странствующие рыцари, идущие на поиски прощения грехов, жаждущие увидеть чудо — все это происходит здесь. Воплощение обрело новые формы, но историю рано заканчивать до тех пор, пока река продолжает свой бег.

История, рассказанная в этой книге, представляет собой один завершенный эпизод моей жизни, а возможно, и прелюдию к новому, еще более великому испытанию. Как только человек перестает играть в проницательного мудреца или наивного простака, он уже не может ни следовать за кем-то, ни вести за собой. Остается только делиться. И этой историей я хочу поделиться. Я посвящаю ее всем странствующим и всем странствиям, переплетающимся с нашими. Я делюсь этой историей во имя нового сообщества, возникающего сегодня на Земле. Так же, как и сама история, оно бросает вызов всем устоям этого мира и не принадлежит ни месту, ни времени, ни отдельно взятому человеку. Через ворота дхармы лежат многие пути. О самом пути нам ничего не известно. Идите, и, ошибка за ошибкой, прокладывайте свою дорогу. В глубине долины возвышается еще одна гора.

*Духовная практика. — Здесь и далее примеч. пер. и ред.

** Духовное убежище, сообщество; иногда — подобие монастыря.

***Индусское имя реки Ганг — женского рода. Аборигены называют ее Ма Ганга (Мать Ганга) или просто Ганга. Здесь автор также придерживается этой традиции.

**** Помещение промышленного или делового назначения, используемое в качестве жилья.

***** Свадхистана-чакра — ее проекция на тело приходится на точку над лобковой костью; средоточие сексуальной энергии.

******Помещение для медитаций в дзен-буддизме.

Глава 1

ФРАНЦИЯ

Путешествие началось. Я вернулся в атмосферу европейского средневековья, к истокам христианства, к каменным развалинам рыцарских замков; я оказался и среди стремительных современных городов, и в неторопливой тишине деревушек на холмах, склоны которых обхаживали безмятежные белые коровы, жующие скошенную траву.

В самом начале я обратился к Братству, у которого за всю историю существования было множество имен. Я не знал, кто они на самом деле. Кто-то говорил, что они — Мастера Великой Белой ложи, люди, положившие жизнь на поиски истины и достигшие ее, возвышенные существа, пожелавшие сохранить связь с Землей и воздвигнуть новые идеалы перед лицом человеческого рода. Другие же считали, что они — архетип коллективного бессознательного, рожденный в глубинах эзотерического воображения данной культуры. Кем бы они ни являлись, их ощутимое присутствие служит путеводной нитью для каждой ищущей души.

Другой вопрос, что же это за «путь». Кажется, умиротворенные коровы, пасущиеся на этих лугах, знают о нем больше, чем сами искатели. И все же, если настроиться на волны этой энергии, можно получить подлинное озарение и выйти за пределы привычных места и времени, и осознать общность и единство со всеми, кто пытался найти этот путь прежде.

В колыбели спокойного и сонастроенного с единством мира сознания семена мысли распускаются, высвобождая колоссальную энергию, которая проявляет себя самыми удивительными способами. Практика сонастроенности помогла мне обрести глубокую веру в реальность и могущество этих универсальных сил. Я поверил, что существует «Путь», и если следовать ему, можно оказаться в нужное время в нужном месте.

Я следовал этому пути и ощущал себя не просто путешественником или искателем, но также и частью движения этого Единого Разума, жизни, которая стремится понять саму себя. Я пристально смотрел на все, что меня окружало, и заметил, что во всем присутствует мудрость. Впрочем, это происходило не часто, потому как я все еще смотрел по сторонам, словно ребенок, который учится ходить, но уже несет в себе свет.

Страна лилипутов

Я повстречал Бернарда в Париже, и уже через несколько часов мы вместе неслись по автостраде так, словно никогда и не расставались. Много лет назад мы вместе путешествовали по Франции, продавали плакаты, книги, украшения, в общем, занимались всем чем могли, чтобы только прокормить свою ферму. Теперь ашрам перенесли с фермы на территорию старого замка, что вызвало гнев со стороны традиционалистов-французов, особенно после того, как в газетах появилась фотография гуру, которого везут в роллс-ройсе. Тем не менее ферма никуда не делась. Она стала пристанищем для «хипарей», как их называли, — тех, кто и был, и не являлся частью коммуны ашрама. Они немного лицемерно выражали свое почтение потомственным гуру, и все делали по-своему. Когда они окончательно откололись от ашрама и приобрели ферму, я получил от них приглашение приехать и жить с ними. Бернард говорил: «Ты не с нами, и это нелогично — ce nest pas logique».

Прежде чем я успел что-либо ответить, мы пробили два колеса. Все повторялось. Домкрат оказался неисправен. Пока мы возились с машиной, я думал о том, какой стала ферма, и сможем ли мы с Бернардом общаться как и прежде, учитывая, что я уже давно не думал, что нужно питаться исключительно бурым рисом и медитировать по четыре часа в день, чтобы достичь просветления.

Когда мы снова сдвинулись с места и понеслись по трассе, я попытался опустить стекло, но ничего не вышло. Я надавил сильнее, и оно окончательно заклинило. Бернард слегка наклонился со словами: «Надо иначе, друг мой». Он отодвинул стекло немного в сторону, слегка наклонил под определенным углом, и оно безо всяких усилий сползло вниз само. Он был спокоен. В любом случае, там должен находиться и Роланд. Роланд, мой близкий друг, никогда по-настоящему не становился частью какого-либо коллектива, поскольку всегда был себе на уме. Но его принимали, так как он одним из первых вступил в ашрам и еще убедил немало людей в том, что имеет особый дар и умеет общаться с «запредельным». Я помню, как слушал его истории о том, как у него открылся «третий глаз», как он научился видеть паутину и прочую чертовщину, окружающую ауру людей, как его посещали боги и богини, и многие другие небылицы. Мне было интересно, каким он стал теперь.

Мы переехали через деревянный мост, свернули на узкую грязную дорогу и уперлись в ворота. На дереве висел деревянный знак «Les Grottes». Мы ехали медленно, так как дорога терялась во мраке. Я увидел Роланда издалека, и он тоже заметил меня, закричав глубоким голосом: «Баба!» Мы обнялись и долго смеялись.

С годами дела на ферме были сильно запущены. Бернард приступил к ее восстановлению зимой, в одиночку перестроил внутреннее пространство каменного дома, выстелил полы из смеси коровьего навоза и глины и проводил время за чтением священных текстов. Он пережил непростые времена и теперь жил сам по себе, застолбив свой участок. Вскоре прибыли и другие. Они выравнивали и рыхлили землю, сажали кочанную и цветную капусту, помидоры и даже купили лошадь. Теперь у коммуны появился свой дом, в котором воцарилась атмосфера свободы. Люди появлялись, исчезали и через несколько месяцев возвращались снова. Но во всем этом чувствовалась очень живая нота. Может, это было личным решением Бернарда или же самой земли, но как бы то ни было, я чувствовал одно: все, что происходило здесь, становилось вечным.

Люди ночами сидели вместе, музицировали и раскачивались в такт звукам. Меня никому особо не представляли. Я просто был частью этой коммуны, и это принимали как само собой разумеющееся. Когда собравшиеся начали расходиться, Бернард с женой удалились в свою хижину, оставив меня наедине с Роландом: он сидел рядом со мной и рассказывал о последних годах своей жизни.

Теперь он жил один в небольшой хижине в лесу. Он играл на волынке и выращивал лечебные травы для приготовления специальных чаев и отваров. Несмотря на то, что кроме нас никого не осталось, Роланд продолжал говорить шепотом, особенно когда речь зашла о его любимом предмете — о «лилипутах», населявших эти леса.

— Я с детства знал о существовании ангельской иерархии, — объяснял мне Роланд. — А так как почти всю свою жизнь я провел в сельской местности, природа всегда была и остается для меня живым существом, почти человеком, с которым я могу поделиться самым сокровенным, с кем могу разговаривать, у кого могу учиться.

Теперь я понял, что Роланд не очень вырос за время жизни в лесу. Более того, он подворовывал предметы старины на местном блошином рынке, чтобы как-то кормиться. Но этот человек был полон прекрасных историй, и я с удовольствием слушал его рассказ об ангелах. Однажды он поведал мне историю о том, как демон-женщина приняла облик совы и всю ночь щебетала ему на ухо, когда он приезжал в Долину Волхвов на юге Франции.

Он продолжал рассказывать мне о всевозможных духах природы, а я ощутил сильную перемену в его поведении. Роланд хоть и не утратил таинственности, но стал гораздо светлее, и весьма спокойно повествовал мне об отдельных функциях каждого духа, населявшего знакомую ему природу. Некоторые из них создали изначальные узоры растений. Другие принимали участие во всевозможных космических проявлениях — например, помогали растениям расцветать весной. Существовали даже духи, отвечающие за сезонное изменение цвета листьев.

Поскольку даже его занятия по выращиванию целебных растений были встроены в этот миропорядок, Роланд считал, что важно принимать добром каждый ангельский дух — или дэву, которая отвечает за определенное растение.

— Прежде чем сорвать какое-либо растение, — акцентировал Роланд, — я прихожу накануне и предупреждаю об этом дэву, объясняю не только то, зачем мне это нужно, но и то, как именно я это сделаю. Тогда растения, которые я срываю, освящаются целебной энергией, и результаты — истинно удивительные! — не заставляют долго ждать. Коренья, стебли, листья и цветы каждого растения обладают особой аурой: они излучают целебные свойства, которыми их наделил один из дэв, или духов природы. Различные части растения воздействуют на различные части сознания. Когда мы глотаем их, мы усиливаем в себе какое-то одно особое качество. Поэтому я сажаю как можно больше растений, чтобы получить максимум энергии из божественных сфер.

Мы шли через поле, раздвигая руками высокую траву, а затем вышли на узкую тропу, ведущую в лес. Полная луна освещала нашу дорогу, вдоль которой росли дикие цветы и поднимались купы растений, казавшихся мне сорной травой. Роланд рассказывал о чудодейственной силе этих растений, если использовать их в настоях и бальзамах. Он указал на группу темных цветов и сказал:

— Они могут усыпить тебя, — он сделал паузу и продолжил серьезным тоном: — Ты не должен быть небрежным или халатным. Иначе может случиться непоправимое. Дэвы скроют себя и свой мир от твоего взора навсегда. В царстве растений, как и в царстве животных, нет ничего неодушевленного, и каждое растение, каждый цветок обладает особой силой. Как только тебя впускают в это царство, ты должен быть предельно осторожным. Ты осознаешь, что в любой момент земля может разверзнуться и поглотить тебя целиком? Кто знает? Поэтому ты должен осознавать, что в одном и том же лесу могут быть добрые и злые сущности.

Мы свернули на узкую, но хорошо освещенную тропу, и Роланд дал мне еще несколько указаний.

— В лесу не делай ничего случайного. Даже если ты просто собираешься «сходить» под дерево, стоит прежде спросить его разрешения. — Он продолжал показывать мне растения, дико растущие вдоль тропинки. — Достаточно просто подумать о лилипутах, и ты уже вступаешь с ними в контакт, так что будь осторожен, когда облекаешь свои мысли в определенную форму. Они любят хорошие вибрации, все открытое и свободное.

Наконец мы добрались до его хижины — она находилась примерно в двухстахфутах от тропы. Хижина была окружена клумбами с цветами и травами. На внешней стене висели волынки, а сама стена выглядела бледной и слегка размытой сильными дождями. Роланд снял одну из волынок и начал играть, медленно вращаясь на правом каблуке. Затем он остановился, повернулся ко мне, и сказал:

— Не знаю почему, но лилипутов привлекают ирландские и шотландские народные мелодии. Они часто приходят послушать, как я играю на волынке.

После он начал подробный рассказ о том, как отгонять злобных духов. Одним из способов было обычное прочтение молитвы или мантры. Другие средства казались более изысканными: Роланд вешал на дверь куски неких меловых отложений, а под кровать клал специальные сборы из цветов и трав. Он также показал мне, как с определенными интервалами звонить в колокольчик, чтобы достичь состояния особого восприятия и вступить в контакт с лилипутами.

Мы вошли в хижину. Роланд зажег две масляные лампы. В маленькой комнатке царил выверенный порядок, каждая вещь лежала на своем месте. На стенах висело множество полок, заставленных бутылками с этикетками — очевидно, это были его травяные микстуры. В углу стояли мишень, лук и стрелы. Роланд сказал, что в целом его опыт общения с лилипутами всегда был положительным, поскольку они никогда не тратили сил понапрасну, а расходовали их по назначению. Но ему все же пришлось соблюсти меры предосторожности, потому как лилипуты не доверяют людям и не теряют шанса проверить, какие у тебя намерения и на что ты способен. Он предложил мне провести ночь в лесу вместе с ним, а потом извиняющимся голосом сообщил, что уже полночь, и ему нужно повидать некоторых друзей.

Мы провели ночь, слушая треск костра. Искры взлетали вверх и исчезали в темноте ночного неба. Роланд рассказал, что снова посетил Долину Волхвов, и в этот раз его сопровождал перуанский лекарь — он заставил его выпить несколько кварт оливкового масла с лимонным соком, а затем поститься несколько дней; после этого у него начались видения.

Когда ночь была уже на исходе, мы стали вспоминать прошлую жизнь.

— Когда Свами* впервые появился в ашраме, — объяснял Роланд, — он быстро понял, что у западных учеников слишком сильная внутренняя мотивация и они вряд ли могли понять медитацию правильно. И он дал им то, чего они хотели: достижения и успех. Они могли накопить достаточно денег, чтобы жить в замке. Но это не путь чародея.

Глаза Роланда танцевали при виде огня. Казалось, его голова расширяется до размеров луны.

— Ну, сейчас самое время для чая. Один раз можно и отступиться от правил, — он бросил связку разных трав в котел и повесил его над костром. — Смешивать травы для меня — все равно что заниматься любовью...

Он принес из хижины несколько сосудов, добавил содержимое каждого сосуда — аккуратно, в определенных пропорциях — в закипающую смесь:

— Запомни, никогда не срывай растения без спроса...

Мне сложно сказать, что именно со мной произошло после этого чае­пития, но я стал ощущать внутренний свет, внутри все вращалось. Мое внимание целиком стали захватывать сначала огонь костра, потом мягкий шум ветра, струящегося через лес, а затем голос Роланда, продолжавшего свой рассказ о загадках природы. Я не помню почти ничего, кроме того, что он разрабатывал иерархию, которую мне только предстояло обнаружить в каждом лесу. В любом лесу всегда есть царь и царица деревьев, и прежде чем спокойно и безмятежно расположиться в лесу, следует найти их и снискать их расположение.

— Нужно уважать их царство, — провозгласил он, — особенно в моменты смены караула... — Казалось, что в сумерки и предрассветные часы «на службу» заступают совершенно разные духи.

— Ты тоже можешь стать чародеем, — сказал Роланд. — Кто угодно может найти общий язык с силами природы. Необходимо только доверие, но именно его часто не хватает.

Я чувствовал, что вот-вот провалюсь в сон, полный теплоты огня и микстуры из лесных трав. Я устроился поудобнее на своем спальном мешке, развернутом на покрытой листвой земле, и вдыхал запахи земли и костра. Что-то из мира Роланда, нового мира, обращалось ко мне. Сосуды с собранными в них травами, волынки и стрелы, ведра для сбора дождевой воды. Все это было знаками новой, совершенно иной жизни — я ощущал ее в звуках леса, в желтых и красных цветах шарфа, повязанного вокруг шеи Роланда, и что самое главное, в чувстве обретенной дружбы с лесом и существами, его населяющими. Я заметил, что и Роланд обрел особые волшебные черты. Проворная походка, блеск в глазах и способность к необычайной перемене настроения — с серьезного на шутовское.

Мы встали вместе с восходом солнца. Мягкая зелень леса искрилась россыпью блестящих капелек росы. Я окинул взглядом деревья — их листва была подсвечена первыми лучами и, что меня совершенно поразило, внутри каждого листочка находились крошечные феи. Я ошеломленно глазел, как они спокойно и безмятежно лежали, покачиваясь, в зеленых лиственных гамаках, и одна из них подняла свою крошечную головку и приветливо кивнула мне. Луну все еще можно было наблюдать в просыпающемся небе, она дарила наступающему дню новый глоток энергии, где-то между созвездиями Рака и Льва. Я обошел хижину и принял душ, окатив себя из ведра дождевой водой, собранной в него при помощи хитроумной системы водосточных труб, установленных вдоль крыши.

Мы сидели, наблюдая восход солнца. Роланд взял черный металлический чайник, промыл его, раздул угли, и принялся варить новое снадобье. Я рассказал Роланду, что мне снилось, как у меня растет борода. «Это хорошо, Баба, — сказал он, — прошлой ночью я видел тебя с длинной рыжей, практически огненной бородой. — Он засмеялся и достал свои свирели. — Кстати, ты не видел никого из моих маленьких друзей сегодня? — И снова рассмеялся. Зазвучали свирели, и мелодия понеслась сквозь лес, огибая стволы деревьев, вплетаясь в красивый узор вместе с пением птиц. В котле закипела вода, и запах костра распространился повсюду.

Мы пребываем в состоянии медитации. Солнце выкатилось и повисло над полями и лесом. Мы дышим вместе с дыханием жизни, вместе с чистой энергией всего живого — землей, огнем и небом. Цветок медленно раскрывается. Через два шага плоды путешествия окончательно созреют. Все тайное становится явным. Перемены часто несут в себе страдания, но свет рано или поздно пробьет себе дорогу...

Пришло время уезжать. Я попрощался со своим другом, и он, напоследок сплясав ирландскую джигу, проводил меня до окраины леса. Я знал, что мы снова встретимся. Но сейчас передо мной снова лежала дорога, и я уверенно шел по ней. Я поднял большой палец и вскоре оказался на пассажирском сидении автомобиля, который вез меня дальше на юг.

Земля

Однажды на рок-фестивале в городе Тур молодой англичанин в очках с желтой оправой и котелке поведал мне обо всех тонкостях путешествия автостопом. «Поза автостопщика — это особая асана**. Пока ты находишься в ней и ждешь, ты должен абсолютно четко осознавать свое физическое и психическое существо, — он балансировал, стоя на левой ноге, а палец правой руки искусно выставил вверх. — Каждая проезжающая машина — это отдельная субстанция, обладающая определенной формой, — он снимал шляпу и изящно размахивал ею. — Ты оказываешься внутри поля вибраций определенного автомобиля, но потом картинка меняется, и ты снова стоишь на дороге». Он совершил тонкое движение рукой, резанув воздух.

С тех пор я довольно часто принимал эту позу. Меня на самом деле не очень беспокоило, останавливаются ли машины или нет. Часто затянувшееся ожидание увенчивалось поездкой с человеком, обладавшим исключительной душой. Кроме того, стоя на дороге, можно было глубже ощутить внутреннюю музыку местности, ее пульс.

Покинув ферму этим утром, я поймал машину, за рулем которой сидел почтенный джентльмен, без устали рассуждавший о победе социалистов на недавних выборах и о том, что США собираются подорвать экономику Франции методом увеличения курса доллара. Но больше меня поразило его произношение имен американских президентов — он говорил: «Кар-тёр», «Ре-ган», и в голосе его звучали нотки презрения.

Мы проехали мимо ряда гигантских серых строений, торчавших из пустынной земли, словно исполинских размеров валуны. Они напоминали перевернутые воронки, стоящие на расстоянии друг от друга, окруженные колючей проволокой. Водитель объяснил мне, что это ядерные реакторы — их построили недавно в рамках государственной энергетической программы. Один вид этих безжизненных башен вызвал дрожь во всем теле, я больше не хотел думать об этом. Я просто смотрел, как они постепенно исчезали из вида, оставляя на песке длинные неподвижные тени. В небе не было ни облака.

Я искупался в океане близ Жан-Ле-Пена, прогулялся по городу и прошел еще пару миль на юг по дороге, обдуваемой морским ветром. Затем добрался до квартала старых домов, на заднем дворе которых были разбиты огороды и стоял парник. Открыв дверь, Орисса замерла от удивления. С момента последней встречи прошло пять лет, и сейчас я заявился без приглашения, никого не предупредив. Лицо ее было ясным и свежим, а темно-каштановые волосы, достигавшие плеч, придавали ее образу приятную хозяйскую ноту. Округлый живот Ориссы слегка выступал из-под красной рубашки, а ее эльфоподобный сын Маллаки с важным видом разгуливал по дому. Джон приехал рано утром. Его рельефное лицо выражало чуткую восприимчивость. Он все еще щурился от солнца, а черные волосы были зачесаны на бок. Не теряя времени на объяснения, он снял со стены гитару и исполнил несколько песен о земле и небе.

Следующим утром мы отправились в горы. Джон и Орисса считали традиционную йогу немного ограничивающей, и вместе они постепенно шли к созданию своего собственного танца, движения и музыки, руководствуясь исключительно вдохновением. Мы прокладывали свой путь в горы, подогреваемые солнцем, чьи лучи приветливо мерцали среди деревьев. Гора-земля казалась воплощением вечной женственности, Богиней Мира, дарящей свою энергию всему сущему — почве и камням, диким цветам и лесным лозам, спокойным прудам и шумным водопадам.

Мы остановились около естественного бассейна, образованного камнями, вбиравшими в себя падающую воду. Сосны, устремленные вверх, росли, казалось, прямо из скал и впитали в себя спокойствие их каменной неподвижности. Вода бежала по камням, и ее звук смешивался с тишиной воздуха.

Мы разделись и прыгнули в воду. Орисса стояла, широко раскинув руки, и капли воды сверкали на ее теле. Она тихо напевала игривую мелодию, устанавливая добрые отношения с жителями той местности. Дух, облеченный в форму, становится формой самого духа, если не мешает расти зерну жизни. В своем единстве мы ощущали биение истинной жизни на священном теле Матери-Земли.

Вечером Джон рассказывал, что заключил с землей пакт, в соответствии с которым он обязался работать вместе с ней и учиться у нее. Он собирался вести натуральное хозяйство без использования плуга и удобрений — этот способ, говорил он, использовали на Дальнем Востоке. Еще он рассказывал об органическом и биодинамическом хозяйстве в Ардеше, о чем я знал очень немного. Вечера мы проводили, слушая его рассуждения о различных земных коммунах, иногда он проигрывал запись Ланца дель Васто — тот рассказывал о своем личном опыте жизни в коммуне на южном склоне Альп в местечке ЛАрш: его основали, руководствуясь идеалами ненасилия и самодостаточности. Члены коммуны сами шили себе одежду, вели хозяйство, собирали питьевую воду из свежих горных источников. Дель Васто провел много времени вместе с Ганди, когда ездил по Индии, а вернувшись, положил начало этому делу.

Один из своих визитов к его горе я запомнил навсегда. Мы провели там всего лишь один уикенд, но впечатление было такое, словно я посетил другую планету. Люди одевались в собственноручно сшитые одежды небесно-голубого цвета — они представали подлинными мастерами в любом ремесле; каждый вечер они собирались вокруг одного из старейшин. В этой местности располагалось несколько коммун. Каждая обладала своим уникальным ощущением мира, вела особый образ жизни. И все же они были тесно взаимосвязаны, подпитываемые энергией пионера духовности дель Васто, ведомые одним из старейшин, который играл роль координатора, посредника и духовного проводника. Самое сильное впечатление от пребывания в ЛАрше я получил утром перед отъездом. Наш микроавтобус никак не заводился, и меньше чем за две минуты десяток людей бросили свою работу в полях и пришли, чтобы помочь нам тронуться с места. Этим все сказано.

Вечером, окруженный звуками земных существ, напоминавшими непрерывную аффирмацию, я думал о своих личных идеалах. Я хотел раскрыть целебные силы земли, пробудить свои притупленные чувства, вновь обрести осознание этих забытых существ. Дэвы полей и лесов, ангелы — все они прятались от человека, пребывающего в страхе. Кроме того, я страстно желал стать тем, кем мне было суждено стать, и сделать землю такой, какой она должна быть. Мы сели на крыльцо, образовав исцеляющий круг, негромко напевали, и вибрации гармонии расходились по сторонам, теряясь в прохладном и свежем воздухе.

Нотр-Дам де ла Гард

Через несколько дней я добрался автостопом до Экс-ан-Прованса и столкнулся там с Джо-Джо, своим старым другом, прямо на Кур Мирабо. Он курил, прислонившись к колонне на улице так, словно ожидал меня. Мы не виделись много лет, но он почти не удивился нашей встрече и сразу сопроводил меня к дому Патрика, куда я, собственно, и направлялся. В последний раз я видел его на берегах Ганги, тогда он зависал с Шивой Бабой, который покуривал травку и вырезал из тыквы музыкальные инструменты. Там он жил под именем Прабхавананададжи, или что-то подобное.

Когда мы прибыли, его не оказалось дома. Я решил не терять времени, и все утро стирал свою одежду, впитавшую пыль дорог, а потом сушил ее под лучами прованского солнца. Воздух был сухим и свежим, в нем смешивались ароматы трав и голоса птиц; слышался шелест ветра, обрывки радиопередач из салона проносящихся мимо авто, лязг вилок и ножей по керамическим тарелкам. Я подумал, как это необычно — слушать ясно, без участия ума, ничего не фильтруя: это подлинное чудо, способное пробудить энергию тишины.

Патрик и его женщина, приехавшая с островов, приготовили восхитительный индийский ужин. Патрик стал настоящим дзенским мастером в деле приготовления чапати, индийских лепешек. Он все делал одной рукой, замешивал тесто в медной сковороде, подбрасывал, а затем выравнивал лепешки аккуратными движениями. Он ловко и безошибочно, одним изящным движением лепил их и сворачивал одна за другой. Затем слегка поджаривал на огне, пока они не становились мягкими, толстыми и при этом воздушными. Он складывал лепешки друг на друга и заворачивал в полотенце, чтобы не дать им остыть. И это было одной из самых прекрасных вещей в Индии — там ты мог освоить множество полезных практических навыков, например готовить сырую пищу, чистить котлы при помощи кокосовой кожуры, использовать воду вместо туалетной бумаги...

Мы не виделись довольно долго, и поэтому весь вечер провели в ностальгических воспоминаниях типа: «А помнишь, когда...», в особенности, когда вошел Сахас. В детстве, когда ему исполнилось всего восемь лет, родители бросили его в отеле. Но он был дитя Господа, и ему везло в жизни. Он продавал журналы, продавал аудиозаписи. Он мог продать все что угодно. Последнее его занятие было тесно связано с путешествиями — он разъезжал по стране в четырнадцатилетнем «Пежо», продавая шелкографию из Гонконга со стопроцентной наценкой. Он оказался настолько хорош в этом деле, что за неделю умудрялся заработать столько, что ему хватало на жизнь полтора месяца. Разумеется, доходы эти он не декларировал. Вскоре он вернулся в Экс, где Патрик выделил ему комнату и поручил ухаживать за храмом. Из окна его комнаты открывался хороший вид на сад, и каждое утро он срывал самые свежие цветы и украшал ими статую Шивалингама, стоявшую в центре храма. У Сахаса были все необходимые атрибуты для проведения служб — свечи, колокольчики, картинки, тарелки с нарезанными фруктами и тому подобные вещи, а также новый телевизор, стоявший в углу комнаты. Все это досталось ему благодаря выдающемуся рыночному таланту. «В наших краях, мадам, восемь плюс восемь равняется десяти, — зазывал он проходящих мимо покупателей. — Вед я не умею считать».

Сахас некоторое время провел в нашем ашраме, потом путешествовал вместе со мной и Бернардом, по ходу обучая нас искусству продавать и торговаться. В то время он переживал свой, так сказать, нигилистский этап в жизни — он отворачивался от религии и взор его был обращен в сторону рынка. Какое-то буддистское братство пригласило нас на ночлег в Тулон-сюр-Арру. В этом месте царила очень тихая, возвышенная атмосфера — буквально перед нашим появлением туда приехал лама, чтобы провести недельный курс медитации. Индуизм хоть и совпадает с буддизмом в чисто теоретической добродетели сострадания по отношению ко всем формам жизни, все же в индийской культуре, основанной на кастовой иерархии, проводится четкое различие между отдельными видами живых существ с целью соблюдения «брахманической чистоты». И на следующее утро во время тихого завтрака Сахас внезапно запрыгнул на стол и стал публично отчитывать ламу за то, что тот позволил кошке есть со своей тарелки. «Подобное поведение недостойно человеческого существа», — кричал Сахас тоном святого индуиста. На лице ламы не дрогнул ни один мускул, но все, кто собрался в то утро за столом, подняли такой шум, что завтрак превратился в сущий переполох.

Теперь у Сахаса, остепенившегося с тех пор, в одном углу комнаты располагался алтарь, а в другом — телевизор, и он переключался с одного на другое. Однажды вечером он заглянул ко мне и с хитрой улыбкой на лице сообщил, что у него для меня что-то есть. Он достал из кармана самодельный амулет из серебра, на котором были выгравированы имена Бога на санскрите, и повесил его мне на шею. Я не осмелился спросить, где он его взял. Тогда я в ответ протянул ему сверток вибхути***, священного пепла, благословленного Сатьей Саи Бабой, индийским святым. Я рассказал ему о целебных силах этого праха, приобретенных им в результате освящения. Не долго думая, Сахас отсыпал немного пепла и стал втирать его в правую ногу — он сказал, что накануне здорово ушиб ее и теперь боль не давала ему покоя. На следующее утро Сахас радостно пел, держа в руках корень цикория, добытый им на завтрак. Он показал мне ногу. «Все прошло! Cest puissant, ton truc», — сказал он.

Показав мне Экс и его достопримечательности, Сахас повез меня в Марсель. Наш путь лежал через Долину Волхвов — это загадочное место, в котором искатели и оккультисты всех мастей проводили долгие бессонные ночи, пытаясь исследовать все его чудесные тайны. Роланд упорно настаивал на том, что «если провести здесь хотя бы одну полную ночь, что-то обязательно случится». Прежде чем отправиться на заработки на крупный арабский рынок, Сахас высадил меня недалеко от порта и спросил, куда я собираюсь дальше. Я указал на вершину горы, с которой на город смотрела статуя Девы Марии. «Cest bien, — довольно кивнул он, — bien»****.

Я добрался до подножия холма. Мне хорошо запомнилось это место — место, где я молился, и величественная золотая фигура Девы Марии возвышалась над городом, стоя на вершине Нотр-Дам де ла Гард, собора Богородицы, устремив свой взор в море. Наверх вела узенькая тропа, хорошо обдуваемая морскими ветрами, пересеченная лестничными пролетами. С каждым шагом я чувствовал ее приближение, и вот фигура Богородицы оказалась прямо передо мной.

Невозможно найти подходящие слова, чтобы описать бытие Марии, понять, кто она есть или кем может быть. Да, в каком-то смысле она — Великая Мать, поразительный поток абсолютной грации, и свет ее ауры озаряет собой весь холм, на вершину которого паломники стремятся попасть с самого утра. Золотая фигура Марии, держащей в руках младенца Христа, возвышается над многолюдным городом. Младенец раскинул руки, словно устремившись к небу. Взор Марии наполнен проникновенной безмятежностью. Своей безмерной молитвой она способна вернуть на путь каждого; она оберегает корабли, что покидают гавань, уходя в далекие моря. На краю холма, на бетонной изгороди возвышается огромных размеров распятие. С его вершины можно заглянуть в самое сердце Средиземного моря, коснуться берегов Африки. Здесь можно ощутить легкую перемену, тонкое благоухание, которое носится на руках ветра над поверхностью воды. Здесь — начало, Присутствие высшего, пробужденное в памяти.

В соборе находилось множество моделей кораблей, которые служили своеобразным подтверждением Материнской опеки. В этот момент все мои мысли устремились к Марии, Богородице, архетипу всех матерей. Все мы — ее дети, и мы можем ощутить чистоту ее материнской любви, простоту ее сердца. К ней обращен голос ребенка — ребенка, у которого нет никаких сомнений в том, что она ответит ему. Ее золотая фигура возвышается над городом с его дрейфующими портами. Ее сострадание не имеет границ, оно простирается повсюду, касаясь своей рукой морских пляжей, наркопритонов и рыночных площадей. Она — во всем этом.

Я вошел в тишину грандиозного собора, прошел к алтарю и встал на колени. У меня не оказалось с собой четок, и молитву я читал, отсчитывая бисер на своих индийских бусах. В соборе были и другие люди, но как только взор мой упал на изображение Марии возле алтаря, все остальное перестало для меня существовать. Мной овладело смешанное чувство преклонения и безопасности. В присутствии Марии появилось дитя души. Оказавшись в лучах ее славы, я понял, что моя жизнь находится в руках высшей силы. Я не был воспитан в религиозных традициях и, в общем-то, не очень хорошо представлял, кто такая Мария и что она собой представляет, но ребенок внутри меня знал это и воззвал к ней:

Радуйся, Мария, благодати полная!