Адвокат дьяволов Беляк Сергей

Тишковская против Жириновского

Многие ли скажут сейчас, кто такая Евгения Тишковская? Актриса? Певица? Ученая? Спортсменка? Телеведущая?… А может быть, светская львица, активистка оппозиционного движения или героиня какого-нибудь бульварного романа?…

Я и сам, если бы однажды с ней лично не столкнулся, вряд ли бы и вспомнил теперь, кто она была такая и была ли вообще.

А Тишковская и впрямь оказалась в 90-х годах героиней, но не книги, а скандальной истории, благодаря которой и получила на короткое время широкую известность в стране.

Депутат Государственной думы первого созыва, член депутатской группы «Новая региональная политика» Евгения Тишковская спокойно отсиживала в 1995 году свой депутатский срок на Охотном Ряду.

И хотя, в отличие от многих депутатов, Тишковская попала в Думу благодаря собственной победе на выборах в одномандатном округе, называть себя политиком она все-таки не решалась. Особенно среди людей, разбирающихся в этом деле. Но на простодушных избирателей-земляков и просто знакомых слово «политик» всегда производило впечатление.

И Тишковской это нравилось. А кому бы не понравилось? Тем более что депутатские полномочия рано или поздно заканчиваются, а вот политиком можно оставаться сколь угодно долго.

Когда Митрофанова исключили из ЛДПР и он несколько лет не мог пробраться назад в Думу, то везде, куда бы ни ходил, представлялся просто политиком. И это срабатывало.

Но Тишковская далеко не Митрофанов. И кабы не случай, о ней вообще бы никто не вспомнил: мало ли теток-депутатов было в Госдуме!.. Если кого-то из них и можно всерьез назвать политиками, то разве что Старовойтову и Хакамаду, но первую убили, а вторая ушла из политики по своей воле. А все остальные, при всем уважении, обычные «селедки», «кувалды» и «медузы», — используя классификацию женщин во власти Эдуарда Лимонова.

Итак, Евгения Тишковская была неприметной серой мышкой. До тех пор, пока ее не потаскал за волосы Владимир Жириновский.

Это произошло прямо на пленарном заседании 9 сентября 1995 года, когда Тишковская неожиданно вмешалась в потасовку между депутатами-мужчинами. Потасовка возникла после того, как Николай Лысенко сорвал с груди Глеба Якунина поповский крест. За Якунина дружно вступились либералы, а за Лысенко — элдэпээровцы.

Тишковская встала на сторону Якунина, нанося ногами удары по причинным местам его противников. И когда Вольфович обхватил разбушевавшуюся даму руками, уворачиваясь от ее острых коленей, она попыталась нанести ему удар головой. Вот тут-то он и схватил ее за волосы.

Эту сцену показали в тот же день все российские и мировые телеканалы, и на следующее утро Евгения Тишковская проснулась знаменитой.

После чего она сразу превратилась в «политика всероссийского масштаба». И даже захотела остаться в Думе на второй срок, но следующие выборы все-таки проиграла.

Надо признать, большинство бывших депутатов не желают покидать Москву, цепляясь всеми правдами и неправдами за депутатские мандаты, столичную прописку, жилье, любую работу в здании на Охотном Ряду, думские дешевые столовые и буфеты (к которым они так привыкли), почти бесплатные путевки в черноморские санатории и подмосковные дома отдыха, приличные зарплаты и еще многое чего, о чем избиратели из какого-нибудь далекого Мухосранска даже не догадываются.

А те из бывших парламентариев, кому это сделать не удается, очень переживают. Иногда, случается, дело доходит и до психических расстройств — у самых чувствительных начинаются истерики и развиваются фобии. Например, бывшие слуги народа часто боятся выйти на улицу, проехать в общественном транспорте, чтобы не столкнуться там ненароком с кем-нибудь из старых знакомых и не почувствовать себя униженными. А то и вовсе переходят в стан врагов своих бывших однопартийцев и коллег по Госдуме.

Когда о Тишковской стали забывать, она решила о себе напомнить, подав в Мещанский районный суд Москвы иск против Жириновского о защите своей чести и достоинства.

Основанием для иска послужило одно сообщение пресс-службы фракции ЛДПР в Государственной думе, которое в виде фотокопии было приложено истицей к ее заявлению.

В этом сообщении говорилось о том, что Жириновский правильно оттаскал за волосы Тишковскую. Потому что она, дескать, занимая либеральную, враждебную русскому народу позицию, мало чем отличается от таких же блондинок из Прибалтики — «белокурых бестий», которые стреляют в Чечне из снайперских винтовок в русских солдат…

Документ был датирован 11 сентября 1995 года, но так как к лету 1998 года трехлетний срок исковой давности еще не истек, «белокурая бестия» Тишковская решила воспользоваться своим правом на обращение в суд.

Между тем под текстом не было никакой подписи, исходящий номер не соответствовал принятой в Думе нумерации подобных документов, а оригинала текста у Тишковской не оказалось.

Помимо Жириновского ответчиком по иску была заявлена фракция ЛДПР.

Но мы с Вольфовичем узнали об этом иске Тишковской только тогда, когда в прессе появились сообщения о том, что Мещанский районный суд заочным решением взыскал по нему с фракции ЛДПР в пользу истицы 20 тысяч рублей.

Я немедленно направил жалобу в Мосгорсуд, пояснив, что, во-первых, мы не получали никаких повесток из районного суда и не знали об этом деле, а во-вторых, фракция ЛДПР, как и любая другая партийная фракция в Думе, не является юридическим лицом, а следовательно, не может быть и ответчиком в суде.

Разумеется, после таких пояснений Мосгорсуд отменил решение районного суда, вернув дело на новое рассмотрение.

И на первом же заседании в Мещанском суде было установлено, что надлежащим ответчиком по данному делу может быть только сама Государственная дума.

Тишковская выступила категорически против этого. И я ее прекрасно понимал, ведь она не хотела втягивать руководство Думы в судебную тяжбу.

Но судья согласилась не с ее, а с моими доводами.

Тишковская жутко расстроилась. Ей бы в тот момент остановиться и отказаться от иска, но она все еще упрямо хотела судиться.

На следующем заседании (когда в суд пришел юрисконсульт аппарата Думы и, естественно, стал сразу моим союзником, ведь мы выступали с ним на одной стороне) Тишковская сбивчиво изложила суть своих требований. Потом, периодически переходя на повышенные тона, она принялась ругать Жириновского и жириновцев, «уничтоживших все доказательства и пытающихся сейчас переложить ответственность на уважаемое руководство Госдумы».

Представитель этого самого руководства воспринял ее слова как «верх цинизма» и «бред взбесившейся бабы», которая «сама затеяла всю эту судебную тяжбу».

Но потом нас немного повеселил ее адвокат. Это был преклонного возраста мужчина с крашеными пегими волосами, одетый в видавший виды костюм откуда-то из 80-х годов.

Как только судья приступила к оглашению материалов дела, он начал просить, чтобы она читала погромче.

— Я ничего не слышу! — возмущался адвокат через каждые пять минут.

— Я читаю достаточно громко, — не выдержала в конце концов судья.

— Тогда закройте окно! — потребовал он. — На улице шум, и я ничего здесь не слышу!

— Но вы же до этого сами просили, чтобы я открыла окно, потому что вам, видите ли, жарко!

— Да, мне жарко! И я ничего не слышу! А кроме того, — он аж побагровел от возмущения, — кроме того, у меня плохой стул!

Мы с юристом Госдумы засмеялись. Заулыбалась и секретарь суда, но судья, сдержав улыбку, велела ей все-таки окно прикрыть.

— Да-да, — продолжал возмущаться адвокат, с вызовом глядя на всех нас, — ничего смешного! Тут вся мебель шатается! Все развалили! И это называется суд? Позор!..

Какое решение вынесла судья, думаю, ясно: Евгении Тишковской в иске было отказано.

А через несколько лет, в 2004–2005 годах, именно в этом суде в первый раз были осуждены Михаил Ходорковский и Платон Лебедев. Вот так же — в душном и тесном зале, под перезвон трамваев за окном, шум машин и крики «Позор!».

Ходорковский с Лебедевым говорили на том процессе мало и больше улыбались. Не слишком много выступали и их адвокаты. Генрих Падва, например, выступал в прениях всего четыре часа, — и это было самое длинное выступление защитников! А в то же время все обвинение строилось на массе документов — бухгалтерских отчетах, аудиторских заключениях, схемах, расчетах и судебных экспертизах, которые нуждались в анализе и оценке защиты. И судья оглашала потом приговор целую неделю!

А все потому, что не верил тогда МБХ в то, что его, олигарха, пожимавшего культю самого Ельцина и помогавшего тому сохранить власть в 1996 году, вот так запросто возьмут и осудят! Надеялся на свои деньги и связи, на продажность прокуроров и судей.

«Миша выйдет к Новому году… Миша выйдет к весне», — доверительно шептали мне разные влиятельные люди, водившие в тот период хороводы вокруг сидящего в Матросской Тишине олигарха Ходорковского. И, как я догадывался, обещавшие ему все это, но, разумеется, небесплатно.

Это уже на втором своем процессе в Хамовническом суде в 2009–2010 годах (куда приезжали и мы с Лимоновым) МБХ пытался защищаться сам, не веря больше обещаниям друзей-мошенников и не полагаясь полностью на своих адвокатов, сидящих за столами, заставленными букетами цветов и бутылками с минеральной водой.

Но на первом процессе он действительно в основном только улыбался.

А его адвокаты (был среди них тогда даже какой-то экзотический персонаж по фамилии Дрель) и правозащитники призывали народ устраивать у стен суда митинги в защиту Ходорковского.

В ответ на это противники семибанкирщины организовывали свои митинги, и куда более массовые.

Тогда еще не было нашистов, но потребность в них у Кремля уже возникла. И руководство этими пикетчиками (особенно поначалу) взял на себя лидер новоиспеченной партии «Родина» Дмитрий Рогозин. И те мероприятия у Мещанского суда Москвы были для него своего рода проверкой. Проверка прошла успешно и открыла дорогу Рогозину к вершинам власти. Хотя после создания в апреле 2005 года молодежного движения «Наши» необходимость в «Родине» отпала, и уже в следующем году ее объединили с Партией пенсионеров и с Партией жизни, создав на их основе более умеренную «Справедливую Россию».

Что же касается дела Тишковской против Жириновского, то оно на этом не закончилось и имело забавное продолжение уже в Мосгорсуде, куда докатилось только к зиме 1998 года.

Рассмотрение кассационной жалобы Тишковской на решение Мещанского районного суда было назначено на послеобеденное время, примерно часа на два. Когда я подошел к залу, где заседала судебная коллегия, там уже, как обычно, толпились люди — адвокаты, истцы, ответчики. Но ни Тишковской, ни ее глуховатого адвоката среди них не было.

Госдумовский юрист предупредил меня заранее, что не приедет, и я скучал в одиночестве, ожидая, когда меня пригласят в зал заседаний.

Время шло, рассмотрение дел затягивалось.

Разглядывая томящихся в ожидании вызова посетителей и невольно слушая их разговоры, я не сразу обратил внимание на одиноко стоявшую в сторонке от нас полную женщину с раскрасневшимся от мороза лицом. (По крайней мере, именно так я тогда и подумал.) На голове у нее был пушистый вязаный берет, а на плечах — красный мохеровый шарф, еще больше подчеркивающий цвет ее лица. Светлая кофточка с люрексом, темная юбка и не до конца застегнутые на толстых икрах ног зимние сапоги дополняли ее наряд, который венчала большая хозяйственная сумка с торчащими из нее продуктами (то ли это был пакет молока, не то палка колбасы, уже и не помню).

Нелепый в этих стенах вид тетки на какое-то время приковал к ней мое внимание, и я даже попытался было угадать, кто она такая и зачем сюда пришла. В итоге я решил, что, скорее всего, она истица или ответчица по какому-то делу, ждет своего адвоката, а приехав в суд откуда-то издалека, зашла по пути в магазин и, быть может, даже уже успела где-то перекусить.

Однако когда объявили, что начинается слушание дела по жалобе Тишковской и меня пригласили пройти в зал, следом за мной туда же вошла и та самая тетка в шерстяном берете. Она решительно уселась за соседний стол, выложив на него из своей бездонной сумки папку с документами.

Через минуту выяснилось, что эта колоритная особа — новый представитель Тишковской. Сейчас, спустя 15 лет, я, к сожалению, никак не могу вспомнить ее фамилию. Возможно, Виноградова или Яблокова, что-то в этом роде. Но помню, дама была из какой-то областной адвокатской конторы, которой руководили две сестры, и она была чуть ли не одной из них.

Итак, после краткого изложения одним из судей сути дела и содержания кассационной жалобы, слово предоставили представительнице Тишковской.

Поначалу я не очень вслушивался в то, что она говорила, так как то был обычный набор расхожих фраз типа: «мы не согласны», «считаю необоснованным» и т. п. Но потом я услышал нечто такое, что заставило меня вздрогнуть. И это «нечто» было слово «бля». Я не поверил своим ушам, думая, что просто ослышался. И тут же снова услышал «бля». А потом еще. И еще.

— Мещанский суд, бля, — говорила представительница Тишковской, буравя взглядом противоположную стену зала, — сделал все, чтобы этот негодяй Жириновский ушел от ответственности. Он и его адвокат просто издеваются! Потребовали привлечь в качестве ответчика Госдуму! Жириновский нашкодил, а вину, бля, перекладывает на других! Вначале женщину публично за волосы оттаскал, а после обозвал ее «белокурой бестией» и еще сравнил, бля, с латышским стрелком! А она никакой не стрелок! И не бестия. Она — бывший депутат, бля…

Адвокат говорила еще долго и все в том же духе.

Прокурор и двое судей делали вид, что ничего не замечают, и только третий судья, прикрыв ладонями лицо, беззвучно давился от смеха.

А я некоторое время смотрел то на них, то на выступающую, не в силах поверить своим глазам и ушам. Потом меня вдруг осенило: так, наверное, она пьяна! — пошла пообедать и хватила лишку. Дальше я слушал ее уже словно во сне. Но под конец своего выступления представительница Тишковской так хлопнула по столу папкой с бумагами, что я очнулся.

— Сергей Валентинович, желаете что-нибудь сказать? — спросила меня председательствующая с явным сочувствием в голосе.

— Нет, на это мне сказать нечего, — развел я руками.

Недолго совещаясь, судьи огласили постановление: жалобу Тишковской оставить без удовлетворения, решение Мещанского районного суда Москвы — без изменения.

Жаль, что журналисты проморгали тогда этот процесс, — много потеряли. Но усилия и финансовые затраты Тишковской не пропали для нее даром: на следующий год она была все-таки включена в список избирательного блока «Отечество — вся Россия» для участия в выборах в Государственную думу третьего созыва.

Однако и эта попытка «политика» Евгении Тишковской удержаться в Москве оказалась неудачной.

В таких случаях обычно говорят: «Москва не резиновая».

Хотя гигантским расширением Москвы в 2011 году президент Медведев (известный борец с пространством и временем) попытался эту народную мудрость опровергнуть.

Живодерня

И все-таки, несмотря на все попытки политических противников Жириновского дискредитировать его в глазах людей и объявить вне закона, Вольфович продолжал вести активную деятельность и месяц за месяцем неуклонно набирал очки.

В январе 1992 года в штаб-квартиру его партии пришла вот такая телеграмма:

«УВАЖАЕМЫЙ ВЛАДИМИР ВОЛЬФОВИЧ БЛАГОДАРИМ ЗА ПОДДЕРЖКУ В НАШЕЙ БОРЬБЕ ЗА СОХРАНЕНИЕ ЕДИНОГО ФЛОТА ВАША ЖИЗНЕННАЯ ПОЗИЦИЯ В ЭТОМ ВОПРОСЕ ВСЕЛЯЕТ НАМ УВЕРЕННОСТЬ В ПРАВОТЕ НАШЕЙ ПОЗИЦИИ. КОМАНДУЮЩИЙ КРАСНОЗНАМЕННЫМ ЧЕРНОМОРСКИМ ФЛОТОМ АДМИРАЛ И. КАСАТОНОВ».

А вот письмо 13-летнего мальчика из Ульяновска Димы Семенова, которое он написал и отправил Жириновскому 23 марта 1992 года (цитирую с сохранением авторской орфографии и пунктуации):

«Уважаемый Владимир Вольфович мне 13 лет живу в городе Ульяновске. Мой отец голосовал в предвыборной кампании по выборам президента России за вас. Мой отец не был коммунистом и ненавидит воров и взяточников — они развалили Россию. Если бы каждый работал на своем месте, не залезал в карман государству то был настоящий социализм. Бывшие коммунисты-начальники — нынешние демократы это и есть воры. Они вступили в партию коммунистов, чтобы иметь должность. Перестали давать должность, они стали демократами. Поэтому они и развалили нашу Россию. Я восхищаюсь вашей энергией в борьбе за единую Россию. В средствах массовой информации вас представляют шутом. Это значит, что вас боятся. Особенно радио России, то есть, радио подлиз и лгунов. Мое вам пожилание — смотрите с экранов телевизоров как хитрец Ельцин, с мягкой улыбкой. И вы приобритете больше сторонников.

Владимир Вольфович если можите поставьте ваш автограф и отошлите мне его. Конверт прилагаю.

С уважением будущий член вашей партии Л. Д. П. Семенов Дима».

Где он и кто он теперь — этот Семенов Дима с Камышинской улицы Ульяновска?…

Когда в октябре 1993 года начался обстрел войсками и спецподразделениями Министерства безопасности и МВД здания Белого дома, где размещался Верховный Совет, взбунтовавшийся против узурпировавшего власть Ельцина, я, как и многие другие москвичи, был на улицах города.

Теплый, солнечный день — московская осень! Люди привычно спешат по делам или прогуливаются по улицам и бульварам, а по Садовому кольцу в сторону площади Восстания мчатся с открытыми дверями милицейские автобусы со спецназом.

По территории зоопарка и вокруг сталинской высотки короткими перебежками передвигаются группы по два-три спецназовца со снайперскими винтовками и стреляют на глазах у прохожих по окнам этой самой высотки. У американского посольства проход по Большому Девятинскому переулку закрыт — оттуда спецназовцы палят по внутренним окнам Белого дома.

— Что же это делается? Как же такое возможно? — говорит мне невысокий, худощавый парень с густой копной каштановых волос и легкой небритостью на лице. В глазах у него блестят слезы, и он долго идет со мной рядом почти от Маяковки, а потом, так же как и я, прячется на всякий случай от выстрелов за стеной старого московского дома на площади Восстания.

— Не высовывайтесь! — кричит нам охрипшим голосом какой-то мент, и мы не высовываемся.

— Как же так? — снова ахает парень. — Почему народ не выходит? Разве так можно — по своим?…

— А ты откуда? — спрашиваю я, улавливая едва заметный акцент.

— Из Чечни, — отвечает парень и вытирает рукавом слезы на глазах.

Через год, когда в самой Чечне начались вооруженные столкновения противников и сторонников Джохара Дудаева, в одном из выпусков популярной в те годы публицистической программы петербургского телевидения «Пятое колесо» показали большое интервью с ним.

Дудаев, провозгласивший независимость своей республики от России, что полностью соответствовало указанию Бориса Ельцина всем руководителям национальных автономий брать суверенитета столько, сколько они «проглотят», был одет в советский генеральский мундир и держался перед камерой очень уверенно, а говорил, как всегда, вызывающе дерзко.

— Почему у людей в Чечне так много оружия? — спрашивал его тележурналист.

— Иметь личное оружие — это многовековая традиция нашего народа, — отвечал Дудаев с дьявольской улыбкой на устах, окаймленных тоненькой черной полоской усиков.

— Но это же боевое оружие — автоматы, пистолеты… И люди постоянно стреляют прямо на улицах!..

— Оружие нам оставили ваши военачальники. Став независимым государством, мы получили право не только на наши недра, но и на ту часть вооружений Советского Союза, которая находилась на нашей территории. И ваше руководство с этим согласилось. Но если вы думаете, что наличие оружия у нашего населения влияет на количество преступлений, то вы ошибаетесь: в Чеченской Республике Ичкерия преступности практически нет. Мы знаем, как с ней бороться…

— И как же?

— У нас существует свои суды. Но главное — у нас существуют традиции, которые свято соблюдаются чеченцами. И эти традиции не позволяют чеченцу применять оружие без серьезных на то оснований.

— И что же это за основания? Самооборона?

— Если, к примеру, чеченец едет в общественном транспорте и его оскорбили, то он имеет право ударить обидчика рукой. Если же его ударили и причинили травму размером больше хлебного зернышка, то он имеет право нанести обидчику ответный удар ножом. А если чеченца ударили ножом, то он имеет право на выстрел…

Я передаю сейчас слова Джохара Дудаева конечно же по памяти, но ручаюсь, что по форме — очень близко к оригиналу, а по смыслу — совершенно точно.

Не в силах оторваться от экрана телевизора, я ловил каждое слово, каждый жест бывшего советского генерала, участника афганской войны, коммуниста Джохара Мусаевича Дудаева, ставшего руководителем одной из национальных республик России, и поначалу был попросту ошарашен услышанным.

А потом, когда выключил телевизор и посмотрел на своего безмятежно спящего в детской кроватке в обнимку с тряпочной собачкой крошечного сына, то меня охватил ужас от мысли, в какой стране придется ему жить и что за жизнь готовят ему все эти люди!..

Что произошло со страной и всеми нами дальше — хорошо известно.

«Ель-цин! Ель-цин! Ель-цин!..» — радостно скандировали толпы людей на московских площадях и улицах в августе и сентябре 1990 года, а ветер и эхо разносили по городу: «Яй-ца! Яй-ца! Яй-ца!..» И многие находили это забавным.

Потом постепенно эйфория прошла, и наступили серые будни, приносящие больше разочарований и стыда, чем радости и гордости за свою страну.

Отмена старых законов и долгое придумывание новых, правовой беспредел и отсутствие социальных гарантий, криминальные войны, рейдерство и рэкет, крушение надежд и сокращение рождаемости, увеличение смертности и рост числа суицидов.

И снова стали выходить на площади десятки и сотни тысяч тех же самых людей, но теперь они уже не смеялись и кричали только одно: «Долой!»

Их научились разгонять и обманывать, обещая манну небесную, запутывая ребусами вопросов и ответов («Да-Да-Нет-Да») на референдумах и запугивая «красно-коричневой» угрозой. А потом — и Чечней. Шокирующие кадры военной хроники из Грозного и цинковые гробы — снова, как в афганскую войну, груз-200…

А мы дома в те годы выпускали стенную газету.

Газета называлась «Живодерня». А эпиграфом к ней были слова Владимира Жириновского «Пошел вон, подлец!», сказанные им однажды в Питере, в вестибюле гостиницы, какому-то настырному мужичку, то и дело вставлявшему свои едкие замечания по ходу интервью Вольфовича местным журналистам.

Газета выходила по праздникам. Детям все это ужасно нравилось. Они принимали в ее создании самое активное участие, ползая на четвереньках по разложенному на полу большому листу бумаги с карандашами и красками, в то время как за ними равнодушно наблюдал со своего кресла в прихожей старый французский бульдог.

— Весело у вас тут! — сказал мне как-то один мой знакомый — Валерий Авакович Сумбатов, армянин, дед которого был генералом царской армии и военным врачом, а сам он — уроженцем дагестанского Кизляра, выпускником Грозненского нефтяного института и начальником небольшого строительно-монтажного управления в Москве. Одинокий пожилой мужчина с больным добрым сердцем, он, как и все мы в те годы, лишился своей большой страны, лишился партии, в которую верил, и совсем скоро должен был лишиться своего СМУ, которому отдал много лет жизни, здоровья и души. А на его малой родине уже полыхала гражданская война…

Он заходил иногда к нам на огонек, чтобы пообщаться со мной и чуть-чуть повозиться с моими ребятами.

— Да, весело, — грустно ответил ему я. — Обхохочешься.

И вот тут появилась «Лимонка».

Лимонов в Октябре

Мы давно собирались с Лимоновым съездить вместе на машине в Питер. Прокатиться с ветерком на мощном БМВ по дороге первого русского революционера Радищева, останавливаясь у придорожных кафе, беспечно болтая и глазея по сторонам, где мало что изменилось с советских времен, — милое дело! Ну, в общем, хотели вспомнить наши прошлые путешествия в Харьков и снова ощутить всю прелесть дорожных приключений. Но этим планам постоянно что-то мешало осуществиться.

Однако летом 2012 года я твердо пообещал Эдуарду, что мы непременно отправимся в такое путешествие. И сделаем это, как только его вызовут в Выборгский районный суд Санкт-Петербурга в качестве свидетеля. Там, в Питере, незадолго перед этим начался так называемый процесс двенадцати (над двенадцатью активистами «Другой России», обвиненными в продолжении деятельности запрещенной Национал-большевистской партии), и Лимонов сам хотел выступить на суде в защиту своих товарищей.

В сентябре руководитель питерского отделения «Другой России» и один из подсудимых по тому делу Андрей Дмитриев сообщил Лимонову, что его ждут в суде 5 октября.

В этот момент я находился за границей, развлекаясь от нечего делать созданием виртуальной (но воспринятой многими всерьез) Сибаритской партии, программные положения которой, вместе с «хроникой партийной жизни», периодически публикуемые в Фейсбуке и в ЖЖ, веселили моих друзей и знакомых.

— Эй, сибарит, приветствую тебя! Ты не отказался еще от планов съездить со мной в Питер? — позвонил мне Лимонов.

Нет, я не отказался. Америк много, Родина — одна! К тому же в октябре в Зеленограде должен был начаться судебный процесс, в котором мне предстояло участвовать, поэтому я полетел в Москву.

А когда Лимонов и трое его ребят утром 4 октября забрались в мою машину, чтобы ехать в Питер, первое, что я услышал от них, — это сибаритское приветствие: «Хорошо, когда хорошо!» Они произнесли его дружным хором, смеясь, и в таком приподнятом настроении мы и отправились в наше путешествие.

В качестве презента я привез Эдуарду бутылку Hennessy, купленную мною в последний момент в магазине duty free, и он к ней приложился на первой же остановке у автозаправочной станции.

— За нас!..

Я бы, конечно, тоже выпил, но так соскучился за пару месяцев по своему бумеру, что не мог оторваться от руля и не уступил его никому до самого Питера.

Мы быстро оставили позади себя Московскую область, находившуюся в зоне дождей. Дальше на северо-запад трасса была сухой, так что ехать по ней без заторов и обычных здесь в ненастную погоду многокилометровых пробок было одно удовольствие.

На этот раз, в отличие от прежних наших с Лимоновым путешествий, музыку в машине мы почти не слушали, радио — тоже. Нам хватало разговоров: я рассказывал о своем пребывании в Испании, Лимонов делился местными новостями. Как всегда, мы вспоминали о прошлом, говорили о политике, детях, девках, искусстве.

Когда разговор случайно коснулся советской поэзии 20-30-х годов (возможно, этому способствовали обветшалые образцы сталинской архитектуры, мимо которых мы стремительно проносились), Эдуард, отхлебнув из бутылки коньяка, начал читать стихи Осипа Мандельштама. А прочитав пару из них, восторженно резюмировал: «Гениально!»

Потом, с не меньшим восторгом, он прочел стихи поэта-конструктивиста Ильи Сельвинского из его знаменитой «Улялаевщины»:

— А, каково? — восхищенно спросил он. — Блестящая поэзия! Стихи — пиз…ц!

Да, я готов был разделить его восторг: от этих слов пахло махоркой, чесноком и конской упряжью.

В детстве я чуть ли не каждое лето проводил у деда и бабушки в Бердянске Запорожской области. Мой дед, отставной полковник Советской армии, когда-то, в конце 20-х годов, начинал службу именно здесь и сюда же вернулся, уйдя в отставку. Он прожил длинную жизнь и умер, проклиная Горбачева, повинного, как он считал, в развале СССР. А бабушка, уроженка этих мест, девочкой-подростком неоднократно видела батьку Махно и сохранила о нем, как ни странно, очень хорошие воспоминания.

Наслушавшись бабушкиных рассказов, я гонял белобрысым мальчишкой по окрестным полям, оврагам и степным дорогам на велосипеде, представляя себя на лихом коне и распевая во все горло махновскую песню из фильма «Александр Пархоменко» с припевом: «Любо, братцы, любо…» Нет, мне, конечно, нравились и веселые красноармейцы с их песней про Лизавету, но все равно тайные мои симпатии были на стороне загадочных махновцев, с их волнующей душу песней про атамана.

Вот и Лимонов от поэзии Ильи Сельвинского (которая, на мой взгляд, оказала существенное влияние на раннюю поэзию самого Лимонова) перешел к стихам своего тезки — Эдуарда Багрицкого, признавшись, что это один из любимых его поэтов того периода.

— У Багрицкого все стихи замечательные. Ну а поэма «Дума про Опанаса» — просто шедевр!

И Лимонов наизусть, немного сбиваясь, вспоминая строку за строкой, начал читать:

— У меня дома должна быть книжка его стихов. Я найду и, если хочешь, дам тебе почитать, — сказал Лимонов, снова доставая из дверного кармана бутылку Hennessy.

Так, за приятными разговорами, с двумя-тремя остановками в пути, мы незаметно для себя добрались до Питера.

Оказалось, что, пока мы ехали в Питер, пятеро местных активистов «Другой России» провели акцию протеста у здания Центра «Э» Главного управления МВД России по Северо-Западному округу (Центра по противодействию экстремизму, но как остроумно прозвали его сами лимоновцы — Центра Эдуарда). Именно сотрудники этого подразделения полиции возбудили и расследовали «дело двенадцати». А акция прямого действия была приурочена к предстоящему появлению в питерском суде Эдуарда Лимонова.

В целом в городе над вольной Невой мы планировали провести четыре неполных дня. И Эдуард решил остановиться на это время у одного своего знакомого — Андрея Акцынова, предоставившего в его распоряжение большую квартиру на Таврической улице, со вкусом обставленную и украшенную картинами известных питерских художников Веры и Андрея Мыльниковых — матери и деда гостеприимного хозяина.

Андрей любезно предложил и мне провести эти дни у него, но я отказался, не желая никому мешать — ни Лимонову, в планах которого были ранние утренние поездки в суд, в редакции местных СМИ и т. д., ни самому хозяину. Я собирался заняться в городе своими делами: нужно было кое с кем встретиться, а также поработать в студии с музыкантами над нашим новым альбомом. А значит, не исключены были поздние возвращения домой и все такое прочее. «Музыканты — очень циничный народ», — спел когда-то Чиж. И к этому нужно добавить: безалаберный. А еще — любящий выпить.

— Нет, Андрей, спасибо, — поблагодарил я, — мне будет лучше все-таки снять номер в гостинице. Здесь, недалеко, «Эмеральд». Мраморные холлы и атриум, тишина и покой…

— У нас тоже тихо, — поспешил заверить меня Андрей.

— Тишина и покой, — повторил я, — просторный номер и большая постель, белый махровый халат и вкусный, неспешный завтрак — что еще нужно сибариту, только что прибывшему в Россию из Европы?…

Андрей, разъезжающий по Питеру на «хаммере» (что совсем не типично для скромных нацболов), понимающе улыбнулся: с моими доводами спорить было трудно. А его самого я мог бы легко принять в партию сибаритов.

Вообще, когда вы видите, как россияне сорят деньгами, покупая самые дорогие вещи и оставляя непомерно большие чаевые в ресторанах и барах, не думайте, что они бросают кому-то пыль в глаза, — нет, они сибаритствуют! Когда вы видите, как россияне покупают себе шикарные апартаменты или дома за границей, а сами продолжают жить в России в убогих малометражных квартирах или домах с обоссанными, жуткого вида подъездами, не думайте, что они сошли с ума, — нет, они хотят быть сибаритами! У россиян сибаритство в крови!

Наш разговор с Андреем проходил в большом зале, где для московских гостей заранее был накрыт стол cо множеством закусок и несколькими бутылками французского красного вина.

Еще перед тем как сесть за него, мы с Лимоновым выпили по приличной порции элитного бурбона, которым нас угостил хозяин. Richard Hell amp; The Voidoids с музыкой из их знаменитого альбома Blank Generation придали бурбону дополнительный вкус.

Потом, с тем же бокалом бурбона в руках, но уже под музыку The Clash, Эдуард переговорил с приехавшими для встречи с ним Андреем Дмитриевым и его адвокатом Глебом Лаврентьевым. И только после их ухода мы смогли, наконец, сесть за стол и поужинать. Тут уже в ход пошли бутылки с вином.

Вообще-то мы пьем мало. Нет, выпить мы любим, но пьем редко и никогда не допиваем до конца все, что у нас есть, — в отличие от рок-музыкантов, ментов и артистов. Но тут у нас все-таки была уважительная причина — путешествие! К тому же мы не пьем что попало. «Сибарит предпочитает здоровую пищу нездоровой, а хорошие вина — плохим», — написано в манифесте Сибаритской партии. Или еще: «Сибарит, помимо женщин, детей, животных, Родины и воды без газа, любит старый доминиканский и венесуэльский ром, односолодовый шотландский виски, американский бурбон, английский джин, шведскую водку и французский коньяк». И хотя Лимонов не член партии сибаритов, но с этими положениями манифеста он, знаю, полностью согласен. Как и большинство его соратников. Так что у Сибаритской партии будущее есть!

Между тем наш ужин затянулся далеко за полночь.

— Я тебя провожу до гостиницы, — заявил вдруг Лимонов, когда я сказал, что устал и мне пора уходить.

— Спасибо, не надо.

— Нет, я пойду провожать, — не унимался Эдуард. — Прогуляемся.

— Лучше отдохни, — завтра… нет, уже сегодня у вас будет трудный день. Во сколько вам ехать в суд?…

Но он охмелел и не хотел ничего слушать: пойду и все!

И тут я вспомнил знаменитый фильм Михаила Ромма «Ленин в Октябре».

— Ну а как же партийная дисциплина? — спросил я, призвав взглядом в союзники сидящих рядом парней, которых явно не обрадовало внезапное желание их вождя пойти гулять по ночному городу. — Им партия поручила тебя доставить в Питер и обратно в полной сохранности. Они отвечают за твою жизнь перед партией, а ты что делаешь?…

— Они тоже пойдут, — возразил Лимонов.

— Нет, это не дело, — сказал я с самым серьезным видом. — Сейчас позвоню в Москву и расскажу, что ты задумал. Давай, как партия скажет, так и сделаем.

Я взял свой смартфон и сделал вид, что ищу в контактах номера телефонов соратников Лимонова. Он выжидательно уставился на меня, и ребята тоже.

— Так, Аверин… Нет, Аверин — только пресс-секретарь. Он такие вопросы не решает. Аксенов… Вот, это, наверное, то, что надо. Он же у вас сейчас самый главный?…

Лимонов улыбался. Ребята косились на него и тоже улыбались.

— Алло! Сергей, доброй ночи! Извини, что разбудил, — сказал я, приложив смартфон к уху и сделав вид, что дозвонился до Аксенова. — Мы в Питере… Да, доехали нормально. Но вот Эдуард Вениаминович хочет сейчас идти провожать меня до гостиницы. Я категорически против, ведь он выпил, мы тоже. Как ты считаешь, можно ему идти в город? Нет? Конечно, все может произойти… Менты не спят, враги не дремлют… Значит, что ему передать? Партия запрещает? Да, так и скажу… Миша здесь. Илья и Коля тоже рядом… Разумеется, ставить под угрозу его жизнь недопустимо. И я о том же… Нет, Михаил не пил… Все понял, передам. Извини, спокойной ночи!..

— Ну, всем все понятно? — обведя взглядом присутствующих, спросил я, когда «закончил разговор» с Аксеновым. — Партия запрещает вам выходить сейчас в город и рисковать жизнью Эдуарда Вениаминовича.

Ребята дружно закивали, стараясь при этом не смотреть ни на меня, ни на Лимонова.

— Считайте, что партия вынесла специальное постановление.

Плечи у Лимонова как-то вдруг сразу опустились.

— Ну ладно, — произнес он. — Но пусть ребята тебя проводят.

— Конечно, проводим, — с готовностью отозвался за всех Миша Шилин. Он и Илья Иванов тут же встали из-за стола и пошли в прихожую одеваться.

Я тоже стал подниматься.

— Погоди, — остановил меня Эдуард, — давай за тебя! — Улыбаясь, он поднял бокал вина. — И пусть они проводят тебя до самого номера! Миша, слышишь?

— Не волнуйтесь, Эдуард, все будет нормально, — отозвался из прихожей ответственный и трезвый как стеклышко Миша.

Меня тронула забота Эдуарда обо мне. И даже как-то стало неловко за свою шутку. Впрочем, все мы беспокоились за него на самом деле и потому не хотели, чтобы он выходил в два часа ночи из дома и бродил по ночному городу, пусть даже и в сопровождении охраны.

Лимонов с хозяином квартиры проводили нас до двери.

— Да, нам всем надо хорошенько выспаться, — сказал Эдуард со вздохом таким голосом и с таким видом, что можно было подумать, он только что каким-то чудесным образом мгновенно протрезвел.

А я, придя в свой гостиничный номер и плюхнувшись на кровать, повторил то, что говорил Ленин в фильме Ромма: «Спать, спать, спать!» И, разумеется, тут же выполнил указания самого человечного человека.

В тот же день, утром, пока я еще завтракал в атриуме гранд-отеля «Эмеральд», Лимонов уже выступал в качестве свидетеля защиты на «процессе двенадцати».

Средства массовой информации сообщили об этом следующее: «Лидер «Другой России» своими показаниями полностью опроверг утверждения стороны обвинения. В частности, он указал, что подсудимые не занимались продолжением деятельности или пропагандой НБП; «Стратегия-31» не является акцией НБП, а идеология «Другой России» существенно отличается от идеологии НБП».

А вечером в кафе «Волшебная сковородка» на Суворовском проспекте, недалеко от роскошного «Эмеральда», состоялась неформальная встреча местных партийцев со своим вождем.

— Лимонов любит это заведение, как пролетарское и простое, — пояснил мне Андрей Дмитриев, когда я ненадолго заглянул к ним. Андрей, талантливый журналист и историк, деятельный организатор, наполненный различными творческими идеями и гордящийся своим отделением партии (действительно одним из самых крупных и активных в «Другой России»), находился в тот момент в возрасте Иисуса Христа, но уже имел за плечами большой партийный стаж и судимость за политику. Вторая была не за горами. И я не смог отказать себе в удовольствии пообщаться с ним и его товарищами, посвятившими себя совсем не безопасной и не сулящей никаких материальных выгод или карьерного роста борьбе за более свободную и счастливую Россию — другую Россию.