Куда она ушла Форман Гейл
Ага, настолько естественный, что стремно этого не знать.
Но надо же что-то сказать».
Пока я набираюсь смелости, у нее в сумочке начинает играть девятая симфония Бетховена. Мия прекращает свой монолог о Нью-Йорке, достает телефон, смотрит на экран и меняется в лице.
– Что, плохие новости?
Она качает головой, выглядя при этом настолько несчастной, что без подготовки такое лицо не сделаешь.
– Но ответить придется.
Мия открывает свою раскладушку.
– Привет. Знаю. Успокойся, пожалуйста. Я знаю. Погоди немного, – повернувшись ко мне, она продолжает совершенно гладким ровным тоном. – Слушай, я понимаю, что это жутко невежливо, но ты сможешь подождать минут пять?
Я все понимаю. Мия только что отыграла серьезный концерт. Ей будут звонить. Но все равно, даже несмотря на то, что она извинилась, я чувствую себя как фанат, которого просят подождать в хвосте автобуса, пока рок-звезда готовится. Но я, как и те фанаты, подчиняюсь. Рок-звезда сейчас Мия. Что еще я могу поделать?
– Спасибо, – говорит она.
Я отстаю от нее на несколько шагов, чтобы не мешать, но все равно иногда до меня доносятся некоторые ее реплики. Я знаю, насколько это для тебя важно. Для нас. Я обещаю, что все компенсирую. Меня она даже не упомянула. Вообще кажется, что она обо мне совершенно забыла.
В целом это было бы нормально, но Мия забыла еще и о том, какой переполох создает мое появление на Девятой авеню, где находится множество баров, на крылечки которых выходят покурить люди, которым заняться больше нечем. Меня узнают, таращатся, достают телефоны и фотоаппараты, щелкают.
Где-то на задворках сознания я думаю, не попадет ли какой-нибудь из этих снимков в желтую прессу. Для Ванессы Легран это была бы золотая жила. А для Брен – настоящий кошмар. Она и без того жутко ревнует к Мие, хотя они даже ни разу не встречались; Брен просто наслышана. Даже зная, что я не видел Мию уже несколько лет, Брен все равно ноет: «Как мне трудно конкурировать с призраком». Как будто Брен Шредер надо с кем-то конкурировать.
– Адам? Адам Уайлд? – это уже настоящий папарацци. – Йоу, Адам. Можно фото? Всего одно! – кричит он.
Иногда это срабатывает. Предоставишь им свое лицо на минуту – и они уходят. Но чаще получается, что одну пчелу убил и навлек на себя гнев целого роя.
– Йоу, Адам. А где Брен?
Я надеваю очки, ускоряю ход, хотя уже поздно. Тогда я останавливаюсь и выхожу на дорогу, где полно такси. А Мия все идет дальше и болтает. Старая Мия мобильники терпеть не могла, как и людей, которые пользуются ими в общественных местах и готовы забить на одного своего собеседника и начать разговаривать с другим. А еще старая Мия ни за что не произнесла бы слова «жутко невежливо».
Я думаю, что, может, и пусть идет себе дальше. А я прыгну в такси, и к тому времени, как Мия поймет, что меня нет, я уже буду у себя в отеле. Эта мысль даже приносит некоторое удовлетворение. Пусть теперь для разнообразия она гадает, что же произошло.
Но такси все заняты, да и Мия, словно почувствовав мое негодование, резко разворачивается и видит приближающегося фотографа, размахивающего фотоаппаратом, словно мачете. Она смотрит на дорогу, на море машин. Давай иди лучше дальше, – говорю я ей про себя. – Если нас сфотографируют вместе, твоя жизнь тоже превратится в корм для скота. Иди.
Но Мия направляется ко мне, хватает за запястье, и, несмотря на то, что она сантиметров на тридцать ниже меня и легче тоже килограммов на тридцать, я вдруг начинаю чувствовать себя в безопасности, как будто мне с ней надежней, чем с любым охранником. Потом Мия выходит на забитую машинами дорогу, вскидывает руку, и они останавливаются. Перед нами открывается путь, что напоминает мне историю, как евреи шли через Красное море. И как только мы оказываемся на противоположной стороне, проход исчезает, а мой преследователь с камерой остается по ту сторону потока машин.
– В такое время поймать такси почти нереально, – говорит Мия. – Сейчас как раз закончились спектакли во всех бродвейских театрах.
– У меня всего минуты две. Даже если сесть в такси, он с таким движением пешком догонит.
– Не переживай. Мы пойдем туда, куда его не пустят.
Мия уже бежит сквозь толпу, толкая меня перед собой и в то же время прикрывая меня, словно полузащитник. Потом она сворачивает в темную улицу с кучей многоквартирных домов. Вскоре в пейзаже вместо кирпичных зданий внезапно возникают заросли деревьев, окруженных высоким металлическим забором с огромным замком, от которого у Мии волшебным образом оказывается ключ. Замок лязгает и открывается.
– Заходи, – она указывает на беседку за забором. – Спрячься там, а я пока закрою.
Я повинуюсь, и через минуту Мия вновь оказывается рядом. Тут темно, лишь неподалеку горит единственный фонарь. Поднеся палец к губам, Мия жестом велит мне сесть на корточки.
– Чтоб его!.. Ну куда он делся? – доносится голос с улицы.
– Куда-то сюда пошел, – отвечает женщина с сильным нью-йоркским акцентом. – Точно говорю.
– Ну и где он тогда?
– Может, в парке? – говорит женщина.
Лязг железной двери разносится по всему саду.
– Заперто, – отвечает он. Я вижу, как ухмыляется Мия.
– Наверное, перескочил.
– Да тут метра три, – возражает парень. – На такую высоту так просто не прыгнешь.
– Ты че, думаешь, он супермен? – не сдается женщина. – Залезь и поищи его там.
– Чтобы порвать новые брюки от Армани? Есть предел человеческим возможностям. Все равно, похоже, там никого нет. Наверное, такси поймал. И нам бы следовало. Мне тут пишут, что Тимберлейк в Бреслине.
Слышатся удаляющиеся шаги, но мы еще какое-то время сидим тихо, чтобы наверняка не попасться. Молчание нарушает Мия.
– Ты че, думаешь, он супермен? – Она в точности повторяет чужую интонацию. А потом начинает смеяться.
– Я не хочу порвать свои новые брюки от Армани. Есть предел человеческим возможностям.
Мия хохочет еще сильнее. Мое напряжение немного рассасывается, я тоже почти уже улыбаюсь.
Потом ее смех стихает, Мия встает, отряхивается и садится на скамейку в беседке. Я тоже.
– Наверное, с тобой все время так.
Я пожимаю плечами.
– В Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Лондоне дела особенно плохи. Хотя теперь так везде. Даже фэны продают собственные фотки таблоидам.
– Играют все, да? – Это уже больше похоже на ту Мию, которую я когда-то знал, а не на классическую виолончелистку с возвышенным вокабуляром и акцентом типа «а-ля европейский», как у Мадонны.
– Каждому хочется урвать кусочек, – говорю я. – К этому привыкаешь.
– Да, как ко многому, – соглашается Мия.
Я киваю. Глаза уже приспособились к темноте, так что я вижу, что сад этот довольно большой, по газону проходят мощенные кирпичом тропинки, а вокруг разбиты цветочные клумбы. Иногда в воздухе что-то поблескивает.
– Это светлячки? – любопытствую я.
– Да.
– Прямо в центре города?
– Ага. Я поначалу тоже удивлялась. Но эти козявки могут найти самый крошечный участок зелени и осветить его. Хотя появляются они всего на несколько недель в году. И мне всякий раз интересно, где они проводят оставшееся время.
Я тоже задумываюсь.
– Может, все тут же, просто запал кончается.
– Возможно. Что-то вроде сезонной депрессии у насекомых, хотя им бы пожить в Орегоне – поняли бы, что такое по-настоящему мрачная зима.
– А ключ у тебя откуда? Он есть у всех, кто живет поблизости?
Мия сначала качает головой, потом кивает.
– Да, его выдают жильцам этого района, но я сама обитаю не здесь. Это ключ Эрнесто Кастореля. Точнее, раньше был его. Он какое-то время работал приглашенным дирижером в филармонии и жил тут, так что ему дали ключ. А у меня в то время возникли сложности с соседкой в общаге, это вообще повторяющаяся тема в моей жизни, и я частенько ночевала у него, а когда он уехал, ключ «случайно» оказался у меня.
Я не знаю, почему мне как будто под дых дали. «У тебя после Мии было столько девчонок, что ты со счета уже сбился, – пытаюсь образумить себя я. – Ты же сам не соблюдаешь целибат. А она что, должна была?»
– Ты когда-нибудь его видел? – спрашивает Мия. – Он мне всегда тебя напоминал.
Если не считать этого вечера, я с твоего отъезда классику почти не слушал.
– Я даже не знаю, кто это.
– Касторель? О, он просто невероятен. Вырос в трущобах Венесуэлы. У них была такая программа, уличных детишек обучали музыке, и в итоге в шестнадцать лет он стал дирижером. В двадцать четыре работал с оркестром Пражской филармонии, а теперь является директором художественной части симфонического оркестра Чикаго и руководит точно такой же программой, с которой у него самого все и началось. Он буквально дышит музыкой. Как и ты.
Кто сказал, что я дышу музыкой? Кто сказал, что я вообще еще дышу?
– Ух ты, – отвечаю я, пытаясь побороть ревность, на которую даже не имею права.
Мия смотрит на меня и вдруг начинает смущаться.
– Извини, я иногда забываю, что всем остальным нет дела до мелочей, творящихся в мире классической музыки. Но в нашей вселенной он довольно популярен.
«Ну да, а моя девушка крайне популярна во всей остальной вселенной, – думаю я. – Но знает ли Мия о том, что я с Брен? Хотя, чтобы этого не знать, надо жить где-нибудь в пещере. Или нарочно избегать всех касающихся меня новостей. Хотя, может, достаточно играть классику на виолончели и не читать желтой прессы».
– Просто превосходно, – говорю я.
Мой сарказм от Мии не ускользает.
– Ну, он не такой популярный, как ты, конечно, – говорит она, и ее словоохотливость сменяется неловкостью.
Я не отвечаю. Некоторое время стоит полная тишина, если не считать гула машин на улице. Потом у Мии снова урчит в животе, и я вспоминаю, что мы в этот сад попали случайно. Шли мы не сюда.
7
Как ни странно, с Брен мы познакомились благодаря Мие. Они, так сказать, знают друг друга через одно рукопожатие. Хотя на самом деле это произошло с подачи Брук Вега – самостоятельной певицы. «Падающая звезда» должна была выступать на разогреве перед ее бывшей группой, «Бикини», в тот день, когда Мия попала в катастрофу. Меня к ней в реанимацию не пускали, Брук приехала в больницу, и мы попытались устроить диверсию. Но не вышло. И после этого я снова встретил ее уже в те безумные времена, когда «Косвенный ущерб» дважды стал платиновым альбомом.
«Падающая звезда» приехала в Лос-Анджелес на кинонаграды MTV. Одну из наших песен, которая не вошла ни в один альбом, использовали в фильме «Хеллоу, киллер», и ее номинировали на «лучшую песню». Но мы не выиграли.
Но и не важно. Эти кинонаграды были последними в длинной череде церемоний, а мы и так до фига собрали. Всего за несколько месяцев до этого нам дали «Грэмми» в номинациях «Лучшие новые музыканты» и «Песня года» за «Вдохни жизнь».
И это было как-то так бредово. Вы наверняка думаете, что будь у вас платиновый альбом, пара «Грэмми», несколько наград за клипы – и вам больше ничего и не надо, но чем больше этого добра скапливалось, тем больше от всего этого бежали мурашки по коже. Девчонки, наркота, вечная готовность любого поцеловать тебе зад, ну и шумиха – неумолкающая шумиха. На меня кидались какие-то незнакомые люди – даже не поклонники, а из шоу-биза – и вели себя так, будто мы закадычные друзья, чмокали меня в обе щеки, называли «деткой», совали мне свои визитки, шепотом предлагали сыграть в кино или в рекламе японского пива, миллион баксов за день съемок.
Я уже едва это все выдерживал, и поэтому после выхода на кинонаградах я смылся из «Амфитеатра Гибсон» в курилку. Составляя дальнейший план бегства, я увидел, как в мою сторону идет Брук Вега. А вместе с ней – смутно знакомая симпатичная девушка с темными волосами и зелеными глазами-блюдцами.
– Ну и ну, Адам Уайлд, – сказала Брук, закружив меня в объятиях, словно дервиш. Брук не так давно начала выступать без группы, и ее дебютный альбом «Целуй сюда» тоже собирал довольно много наград, так что мы частенько натыкались друг на друга на всяких церемониях. – Познакомься, это Брен Шредер, хотя ты можешь знать ее как номинанта на награду за лучший поцелуй. Ты видел эту смачную сцену в «О том, как падают девочки?»
Я покачал головой.
– Извините.
– Я уступила поцелую вампиров-оборотней. Сейчас чисто женские пары привлекают уже не так много внимания, как раньше, – невозмутимо сообщила Брен.
– Тебя просто ограбили! – вклинилась Брук. – Да вас обоих. Позорище! Так что оставлю вас наедине зализывать раны или просто знакомиться. А я вернусь – мне еще надо заглянуть туда. Адам, надеюсь, увидимся. Ты бы почаще приезжал в Лос-Анджелес. Тебе чуть загореть не помешало бы. – И она не спеша пошла прочь, подмигнув Брен.
Пару секунд мы стояли молча. Потом я предложил ей сигарету. Она покачала головой и посмотрела на меня своими волнующими зелеными глазами.
– Это все было подстроено, на случай, если тебе интересно.
– Ага, я как раз об этом думал.
Брен пожала плечами, как будто совсем не смутившись.
– Я сказала Брук, что заинтересовалась тобой, и она взяла дело в свои руки. Мы с ней в этом похожи.
– Ясно.
– Тебя это смущает?
– С чего вдруг?
– Многих парней смущает. Актеры, оказывается, настолько не уверены в себе. Или геи.
– Я вообще не отсюда.
Брен улыбнулась. Потом перевела взгляд на мой пиджак.
– Ты что, бежать собрался?
– Думаешь, за мной с собаками будут охотиться?
– Такое возможно, но поскольку это Лос-Анджелес, наверняка на тебя натравят крошечных чихуахуа, замотанных в дизайнерские тряпки, так что вреда от них никакого не будет. Компанию тебе составить?
– Ты это серьезно? Тебе разве не полагается остаться и оплакивать свой лучший поцелуй, доставшийся другому?
Брен бросила на меня дерзкий взгляд, словно поняла мою шутку и готова была подыгрывать. Это мне понравилось.
– Я не люблю радоваться или страдать из-за своих поцелуев на публике.
План у меня был только один – вернуться в отель в ожидавшем нас лимузине. Так что вместо этого я поехал с Брен. Она отпустила водителя, взяла ключи от своего громадного внедорожника, и мы поехали из «Юниверсал-Сити» на побережье.
По Пасифик-Кост-хайвей мы добрались до пляжа Поинт-Дюм, что к северу от города. По пути взяли суши на вынос и бутылку вина. Когда мы приехали, над чернильно-синей водой висел туман.
– Июньский мрак. – На Брен было короткое черно-зеленое платье с открытыми плечами, поэтому она уже дрожала. – Вечно я в такую погоду мерзну.
– А у тебя свитера или чего-нибудь еще такого нет? – спросил я.
– Как-то к остальному ансамблю ничего не подошло.
– Держи, – я отдал ей свой пиджак.
Она удивленно вскинула брови.
– Да ты джентльмен.
Потом мы сидели на пляже и пили вино прямо из бутылки. Брен рассказала о недавно завершенном фильме и о том, что в следующем месяце уже едет снимать новый. На том этапе она пыталась выбрать один из двух сценариев для собственной компании.
– Значит, ты в целом лентяйка? – поинтересовался я.
Она рассмеялась.
– Я выросла в аризонской клоаке, и мама мне всю жизнь твердила, какая я красавица и что мне надо стать моделью или актрисой. Она мне даже на солнце играть не разрешала – в Аризоне-то! – чтобы кожу не испортить. Как будто у меня ничего, кроме симпатичной мордашки, нет. – Брен повернулась ко мне, и я увидел, насколько у нее умные глаза, хотя, надо признаться, на действительно очень красивом лице. – Но и ладно, она стала билетом, по которому я смогла оттуда уехать. Но и в Голливуде все точно так же. Все считают, что я не более чем инженю, очередная банальная красотка. Но я-то знаю, как все на самом деле. И раз уж я решила доказать, что у меня есть и мозги, и если, условно говоря, мне хочется играть на солнышке, то мне надо найти проект, который засветится. Мне кажется, что в роли режиссера этого добиться будет проще. Все дело в контроле. Я, похоже, все хочу контролировать.
– Да, хотя что-то не удается, как ни старайся.
Брен устремила взгляд к темному горизонту, зарыла босые пальцы ног в песок.
– Знаю, – тихонько ответила она. А потом повернулась ко мне. – Мне жаль, что с твоей девушкой так вышло. Ее звали Мия, да?
Я поперхнулся вином. Услышать это имя в тот момент я никак не ожидал.
– Извини. Просто я спросила у Брук о тебе, и она рассказала вашу историю. Она не сплетничала. Но она же была в больнице и знает, что произошло.
Сердце хотело вырваться у меня из груди. Я смог лишь кивнуть.
– Когда мне было семь лет, от нас ушел отец. Самое страшное событие в моей жизни, – продолжала Брен. – Так что я представляю себе, что значит потеря такого значимого человека.
Я снова кивнул и отпил большой глоток.
– Сочувствую, – выдавил я.
Брен легонько кивнула.
– Но они хотя бы умерли все вместе. Ну, в какой-то мере это благословение. Я бы точно не хотела очнуться, если бы вся моя семья погибла.
Вино полилось у меня изо рта и носа. Я не сразу смог отдышаться и обрести дар речи. Но потом я сказал Брен, что Мия не умерла. Что она выжила и полностью восстановилась.
Брен смотрела на меня в таком ужасе, что я начал жалеть ее больше себя самого.
– О боже! Адам, это просто кошмарно. Значит, я ошиблась. Брук сказала, что больше о Мие ни слова не слышала, ну, и я бы то же самое подумала. «Падающая звезда» пропала с горизонта, а потом вышел «Косвенный ущерб», и в текстах столько боли, столько говорится о злости и предательстве, о покинутости…
– Да, – ответил я.
Брен смотрела на меня, а в ее зеленых глазах отражался лунный свет. Я понял, что она обо всем догадалась и без моих объяснений. И испытал огромное облегчение от того, что не придется все это пересказывать.
– Ох, Адам. Так, наверное, в каком-то смысле даже хуже?
Когда Брен это сказала, произнесла вслух ту мысль, которая меня иногда, к моему нескончаемому стыду, посещала, я в нее немножечко влюбился. И решил, что этого достаточно. Что это понимание без слов и зародившееся чувство к Брен расцветет когда-нибудь такой же всеохватывающей любовью, которую я некогда испытывал к Мие.
В тот же вечер я поехал к ней домой. Всю весну я катался к ней на съемочные площадки в Ванкувере, Чикаго, Будапеште. Я хватался за любой повод вырваться из Орегона, уехать от той неловкости, которая подобно толстому стеклу, как в аквариуме, встала между мной и остальной группой. Летом Брен вернулась в Лос-Анджелес и предложила мне переехать в ее дом в Голливуде.
– У меня там есть еще и гостевой домик, который вообще никак не используется – можем оборудовать там тебе студию.
Перспектива уехать из Орегона, подальше от группы, подальше от прошлого, и начать все сначала, в светлом доме со множеством окон, совместное будущее с Брен – в тот момент казалось, что именно это мне и нужно.
И так я стал половинкой в паре знаменитостей. Теперь нас с Брен фотографируют, даже когда мы заняты какими-то повседневными делами, например, покупаем кофе в Старбаксе или гуляем по парку Раньон Каньон.
Я должен бы быть счастлив. И благодарен. Но я никак не могу отделаться от ощущения, что моя слава не имеет ко мне никакого отношения; она принадлежит кому-то другому. «Косвенный ущерб» написан кровью Мии на моих руках, а именно он вывел нас в чарты. А популярен я стал, когда начал встречаться с Брен, так что это скорее связано не с музыкой, которую я пишу, а с девушкой, с которой я живу.
Что же до девушки – она отличная. Любой убьет за такую, с гордостью сделает ей ребенка.
Только между нами с самого начала, даже на той стадии, когда хотелось быть вместе постоянно, как будто бы стояла какая-то невидимая стена. Сначала я пытался ее разрушить, но даже чтобы пустить по ней небольшую трещину, требовались неимоверные усилия. И я от этого устал. Я стал искать оправдания сложившейся ситуации. «Просто таковы взрослые отношения. Такова любовь человека с боевыми шрамами».
Может, именно поэтому я и не могу позволить себе насладиться тем, что у нас есть. И ночью, когда не удается уснуть, я выхожу на улицу и слушаю, как работает фильтр в бассейне, усиленно думая обо всей той фигне, которой Брен меня изводит. Но даже при этом я понимаю, что это всего лишь мелочи – то, как она спит, положив свой «блэкберри» возле подушки, несколько часов в день посвящает тренировкам, тщательно записывает все, что съедает, как наотрез отказывается отклоняться от своего плана или графика. Хотя я знаю, что в ней хватает и хорошего, что компенсирует плохое. Брен щедра, как нефтяной магнат, и преданна, как питбуль.
Я также знаю, что и со мной жить непросто. Брен говорит, что я сдержанный, уклончивый, холодный. Обвиняет меня – по настроению, – что я завидую ее успеху, что я выбрал ее лишь по воле случая, что я ей изменяю. А это неправда. С тех пор, как мы с ней вместе, я ни до одной фанатки не дотронулся. Мне просто не хотелось.
Я всегда говорю ей, будто часть проблемы заключается в том, что мы редко пересекаемся. Когда я не в студии или не на гастролях, тогда Брен на съемках или каких-нибудь бесконечных тусовках с прессой. Но я молчу о том, что я и представить не могу, как мы могли бы чаще бывать вместе. Потому что даже когда мы находимся в одной комнате, я бы не сказал, что все отлично.
А иногда, после пары бокалов вина, Брен начинает утверждать, что между нами стоит Мия.
– Почему бы тебе не отпустить этого своего призрака? – спрашивает она. – Я устала с ней соревноваться.
– Ты что, с тобой никто не сравнится. – Я целую ее в лоб. И это правда. Никто с Брен даже не сравнивается. Еще я добавляю, что дело не в Мие и не в какой-нибудь другой девушке. Просто мы с Брен живем словно в пузыре, в свете прожектора, в барокамере. Тут нелегко пришлось бы любой паре.
Но, думаю, мы оба понимаем, что я вру. А правда в том, что от призрака Мии не скрыться никак. Если бы не она, мы бы с Брен даже не оказались вместе. Судьба любит путаницу и кровосмешение, и Мия – часть нашей истории, мы живем на обломках ее наследия.
8
Вещи уже упакованы,
Все прощания сказаны,
Мой дом совсем опустел,
И твой запах почти истлел.
И я не знаю, зачем я зову,
все равно никто не ответит.
И я не знаю, зачем я пою,
все равно никто не услышит.
«Разъединение»«Косвенный ущерб», трек № 10
Слышали анекдот про собаку, которая всю жизнь гонялась за тачками, потом поймала и не знает, что с ней делать?
Я как раз та собака.
Вот я оказался с Мией Холл, о чем мечтал больше трех лет. Ну а дальше-то что?
Мы пришли в забегаловку, куда, видимо, она изначально и направлялась, какое-то непонятное место на западе города.
– Тут есть стоянка для машин, – сообщает Мия, как только мы доехали.
– Ага, – больше мне сказать на это нечего.
– До этого я ресторанов со стоянками не видела, именно поэтому и обратила на него внимание. Позже заметила, что тут едят таксисты, а они обычно в кулинарии разбираются, но я все-таки сомневалась из-за стоянки. Ведь бесплатная парковка привлекательнее, чем хорошая и вкусная пища.
Мия продолжает болтать. А я думаю: зачем мы обсуждаем парковки? Ни у нее, ни у меня, по всей видимости, машины в этом городе нет. И до меня опять болезненно доходит, что я теперь не знаю о ней ничего, никаких подробностей ее жизни.
Нас сажают за столик, и лицо у Мии вдруг кривится.
– Зря я тебя сюда привела. Ты, наверное, в такие места больше не ходишь.
Вообще-то она права, хотя это не потому, что я сам предпочитаю непомерно дорогие эксклюзивные рестораны, в которых царит полумрак, а потому, что меня в такие водят и в таких меня обычно не трогают. Но тут полно старичья и таксистов, никто меня не узнает.
– Ничего, нормальное место, – отвечаю я.
Мы сидим у окна, откуда открывается вид на эту хваленую парковку. Через пару секунд возле нас появляется невысокий и коренастый волосатый мужчина.
– Маэстро, – обращается он к Мие, – давно не видимся.
– Привет, Ставрос.
Этот Ставрос плюхает перед нами меню, поворачивается ко мне и вскидывает свои кустистые брови.
– Так, ты наконец приводить к нам свой парень!
Мия розовеет, и хотя мне не нравится, что она застыдилась от мысли, будто мы с ней вместе, меня все равно как-то порадовало, что она покраснела. Смущенная, она больше похожа на девушку, которую я знал раньше, на ту, которая не стала бы шептаться по телефону.
– Это мой старый друг, – ответила она.
Старый друг? Это повышение или, наоборот, понижение?
– Старый друг, да? Раньше ты никого сюда не водить. Такая красивая талантливая девушка! Юфимия! – кричит он. – Иди сюда. У Маэстро друг!
Мия уже почти багровая. Посмотрев вверх, одними губами она говорит:
– Это его жена.
Из кухни выкатывается женский эквивалент Ставроса, приземистая девушка с обилием косметики на лице, хотя половина уже стекла по ее толстой шее. Она вытирает руки о грязный белый фартук и улыбается Мие, демонстрируя золотой зуб.
– Я знала! – восклицает она. – Знала, что ты его скрываешь. Ты ведь такая милашка. Теперь я понимаю, почему ты с моим Джорджи встречаться не хочешь.
Поджав губы, Мия смотрит на меня и поднимает бровь; а Юфимию одаривает фальшивой «виноватой» улыбкой. Типа «вот я и попалась».
– Ладно, все, оставь их в покое, – вмешивается Ставрос, шлепнув жену по заду и втиснувшись между ней и нашим столиком.
– Маэстро, вам как обычно?
Мия кивает.
– А вашему другу?
Мия прямо вся съеживается, молчание затягивается, напоминая «мертвый эфир» школьного радио.
– Мне бургер, картошку фри и пиво, – наконец отвечаю я.
– Чудесно, – говорит Ставрос, хлопая в ладоши с такой радостью, будто я дал ему лекарство от рака. – Чизбургер-делюкс. Луковые колечки. Слишком он у тебя тощий. Как и ты.
– Да, здоровых детей вам не родить, если мяса на костях не нарастите, – добавляет Юфимия.
Мия хватается руками за голову, ей, видимо, хочется сквозь землю провалиться. Когда они уходят, она бросает на меня взгляд.
– Боже, какая неловкая ситуация. Они тебя однозначно не узнали.
– Зато тебя они знают. Хотя я бы не заподозрил в них ценителей классической музыки, – но тут я смотрю на собственные джинсы, черную футболку, поношенные кеды. – А ведь я когда-то слушал классику, так что нет смысла судить по внешности.
Мия смеется.
– Не ценители. Юфимия меня запомнила с тех времен, когда я играла в метро.
– В метро? Что, дела настолько плохи? – когда до меня доходит, что именно я только что сказал, мне страшно хочется нажать на кнопку обратной перемотки. У таких, как Мия, про трудности не спрашивают, к тому же я знаю, что дело точно не в финансах. У Дэнни оказалась дополнительная страховка, а первую Мия получила через учительский профсоюз, так что она оказалась довольно хорошо обеспечена, хотя о второй стало известно не сразу. Отчасти по этой причине после аварии различные музыканты нашего города дали несколько благотворительных концертов и собрали пять штук баксов, чтобы Мия могла поехать в Джулиард. Ее бабушка с дедом, да и я тоже, были этим очень тронуты – а она сама, наоборот, пришла в бешенство и отказалась брать эти деньги, говоря, что они кровавые. Дед сказал ей, что принять щедрость окружающих – это тоже добрый поступок, потому что от этого людям станет лучше, а Мия с презрением ответила, что не ее забота делать так, чтобы другим было лучше.
Но сейчас она лишь улыбается.
– Это был просто какой-то порыв. Но он оказался на удивление плодотворным. Юфимия меня там увидела и запомнила. И когда я пришла сюда поесть, она с гордостью сообщила, что положила мне целый доллар.
У нее снова звонит телефон, и мы оба сидим, слушаем механическую мелодию. Бетховен.
– Не будешь отвечать? – спрашиваю я.
Мия с несколько виноватым видом качает головой.
Звонок смолкает, но тут же напоминает о себе снова.
– Да ты сегодня популярна.
Читать бесплатно другие книги:
