Я раб у собственной свободы… (сборник) Губерман Игорь
Во вздохе рава Гамлиэля —
о людях явная забота:
«Увы, рабочая неделя
длинней, чем краткая суббота».
Философ мусульманства Моххамед,
усердно помолясь в конце недели,
тайком носил выгуливать предмет,
ценимый католичками в борделе.
Философ йоги Радж Нисах
так толковал мужскую честь:
«Мы можем быть в любых трусах,
когда под ними что-то есть».
О личных судьбах Фукидид
гадал по катышкам дерьма
и всех учил: «Душе вредит
существование ума».
Вся горечь мыслей Парменида
с его бедой семейной вяжется:
«Весной почти любая гнида
нам дивной бабочкою кажется».
Наставник мудрых Кришнапутра
людей учил, чтоб жить помочь:
«Не спи, когда настало утро,
ложись, когда наступит ночь».
Повесой римским был Петроний,
но ярких мыслей лил напиток:
«Кто слишком плачет об уроне,
тому не светит и прибыток».
Хранил в сужденьях постоянство
ученый перс Абу Мазьян,
он утверждал, что христианство
явилось в мир от обезьян.
Учил святой Пантелеймон,
что если будешь суетиться,
то вмиг рогатый охламон
тебя скогтит, как рыбу – птица.
Был очень добрым рав Леви,
а изъяснялся крайне скупо:
«Когда горит пожар любви,
его гасить – и грех, и глупо».
Узнал рав Зак, пойдя к врачу,
что в нем беда засела прочно;
«Конечно, к Богу я хочу, —
подумал рав, – но не досрочно».
Был цадик Залман эрудит,
его слова – мой гордый вымпел,
он говорил: «Кому вредит,
если еврей немного выпил?»
А старец Мойше был зануда,
бубнил – как соль на раны сыпал,
но врач терпел его, покуда
со стула в обморок не выпал.
Учил мой предок Авраам:
«Пока здоров – греши и кайся,
а влипнешь в лапы докторам —
терпи, молчи, не трепыхайся».
Любил философ Сулейман
сказать изысканно и сочно:
«Когда вчистую пуст карман,
то шевелиться надо срочно».
Философ Лунц был так отзывчив —
для всех был ужин и ночлег,
и так отменно переимчив,
что думал мыслями коллег.
Патриций Ромул был герой,
оплот незыблемости строя,
его так мучил геморрой,
что он сидел в Сенате стоя.
Сказал однажды Йонатан,
гуляка, враль и полуночник:
«Имей затык на свой фонтан
и береги его источник».
Седой мудрец Авталион
был автор мысли очень точной:
«Умело сваренный бульон —
залог семейной жизни прочной».
Рассеян был философ Критий,
и был постигнут он бедой:
купая дочь свою в корыте,
ее он выплеснул с водой.
Мудрейший грек Аполлодор
сказал в ответ на речь софиста:
«Излить полезно чушь и вздор,
яснеет ум, когда в нем чисто».
Большой мыслитель Феофил
при виде кладбищ волновался:
он был, бедняга, некрофил,
но сам себе не сознавался.
Пася орущих малолеток,
друзьям печалился Федон:
«Зачем, куда мне столько деток?
Хоть изобрел бы кто гондон!»
А римсий консул Доминик
с одними шлюхами общался —
он был известен кражей книг
и никуда не приглашался.
Воспел философ Каллимах
азы мыслительной науки:
«Чрезмерный умственный замах
родит обычно только пуки».
На ухо юному соседу
шепнул однажды врач Фаллопий,
что в философскую беседу
не стоит лезть от зуда в жопе.
Сказал купцу поэт Гораций —
тот уплывал за пять морей:
«Тебе для тонких махинаций
не грек был нужен, а еврей».
Лорд Нельсон гулял по курорту,
шепча: «Меня, Боже, прости,
но девки по правому борту
сигналят налево грести!»
«Увы, – промолвил Марк Аврелий,
перед любовным стоя ложем, —
на что способны мы в апреле,
то в ноябре уже не можем».
Пророк Нехемия когда-то
свел утешительный баланс:
«Начало бед – рожденья дата,
а дата смерти – новый шанс».
Послесловие к гарикам предпоследним
Когда-то мысли вились густо,
но тихо кончилось кино,
и в голове не просто пусто,
но глухо, мутно и темно.
С Талмудом понаслышке я знаком
и выяснил из устного источника:
еврейке после ночи с мясником —
нельзя ложиться утром под молочника.
Хотя еще смотрю на мир со сцены,
хотя почти свободен от невзгод,
но возраста невидимые стены
растут вокруг меня из года в год.
Об угол биться не любя,
углов я не боюсь,
я об углы внутри себя
гораздо чаще бьюсь.
Странная всегда варилась каша
всюду, где добру сперва везло:
близилась вот-вот победа наша,
но торжествовало – снова зло.
Придя из темноты, уйду во мрак,
евреями набит житейский поезд;
дурак еврейский – больше, чем дурак,
поскольку энергичен и напорист.
В каждом зале я публики ради
чуть меняю стихи и репризы,
потому что бывалые бляди
утоляют любые капризы.
Живу я праведно и кротко,
но с удовольствием гляжу,
как пышнотелая красотка
в кино снимает неглижу.
Почти каждый вечер томлюсь я и таю,
душой полыхаю и сердцем горю;
какую херню я при этом читаю,
какую хуйню я при этом смотрю!
Теперь я часто думаю о Боге,
о пламени загробного огня,
и вижу, подводя свои итоги,
как сильно подвели они меня.
Хотя врачи с их чудесами
вполне достойны уважения,
во мне болезни чахнут сами
от моего пренебрежения.
Уже который год подряд
живу я тускло, вяло, бледно,
и я б охотно принял яд,
но для здоровья это вредно.
Увы, челнок мой одинокий
уплыть не в силах далеко:
хотя старик уже глубокий,
а мыслю я неглубоко.
Я крепко в этой жизни уповал
на случай, на себя и на авось,
поэтому ни разу наповал
еще меня свалить не удалось.
Угрюмой страсти не тая,
полна жестокого томления,
давно спилась душа моя
и к ночи жаждет утоления.
Думаю во дни утрат и бедствий,
как жесток житейский колизей,
лишь растет за время путешествий
список одноразовых друзей.
Мучась недоверием к уму
или потому, что духом нищи, —
люди ищут Бога. Но Ему
ближе те, которые не ищут.
Видит Бог – не до дна высыхают
соки жизни в дедах и папашах,
и желания в нас полыхают,
охуев от возможностей наших.
Было в долгой жизни много дней,
разного приятства не лишенных,
думать нам, однако же, милей
о грехах, еще не совершенных.
В Израиле, в родной живя среде,
смотрю на целый мир я свысока;
такой страны прекрасной нет нигде;
Читать бесплатно другие книги:
