СССР™ Идиатуллин Шамиль
Кузнецов вышел.
Даша, выкатив глаза, несколько секунд смотрела в прикрывшуюся дверь, медленно поднесла руку ко рту, опустила веки и неуклюже соскользнула с кресла на пол.
4
Сумеем кровь пролить за СССР.
Анатолий Д'Актиль
Я лежал в тесной могиле лицом вниз, без гроба, без савана и не в нише – в беспросветной яме, забросанной землей и легко, без злобы утоптанной могильщиками. Полагалось мерзнуть, потому что зима и вообще вечная мерзлота рядышком, два перегона вверх по карте, но на самом деле было тепло и почти уютно, вот только очень тоскливо. Лежать, ничего не чувствуя, – даже личного разложения. До превращения в кучу перегноя – и дальше, в лучшем случае в траву или просто слой инородной глины. И ничего не знать: что с Союзом, как зашли в народ «кипчаки» с «союзниками», сработала ли Дашкина газовая идея, вернулась ли Элька и кто у меня родился – пацан или девчонка, она обещала сказать на свадьбу, но свадьбы не было, ничего не было и не будет. С другой стороны, отчего ж не знать – гниет-то тело, а моя бессмертная душа, которую я вроде не успел обременить грехами, должна наслаждаться всевозможными удовольствиями, в том числе радостью всезнания. Так почему она подергивается в заваленном землей теле? Или как раз сейчас покидает туловище, тепло клубясь у лица? И когда я вообще успел коньки бросить?
Контора, доклад, отставка, Дашка, кретин на парковке, не скапливайтесь в заднем проходе, Женька, могила.
Не Женька.
Не могила.
Сон.
Жив.
Лежать, не дергаться, в себя сперва прийти.
Всё.
Я был жив и вроде здоров, хотя голову будто небрежный жестянщик пользовал.
И в самом деле лежал лицом вниз, колени под живот, во тьме и под спудом, но не в земле и не под землей, а на полу мчащейся на хорошей скорости машины, похоже собственной, лицом в щель под водительским сиденьем, и два пассажира попирали меня ногами. Попиратели представляли разные весовые категории – во всяком случае, спине было потяжелее, ногам полегче. Скулу и ухо гладил теплый ветерок со странным душком. Я всерьез задумался было о несовершенстве конструкции «единички», пускающей, оказывается, ненужные ветры по салону, но сообразил, что сам выбросил из-под сиденья коробку, помимо прочего раскидывающую по задней части салона воздух из системы обдува. А душок от ботинок водителя идет, обсыхающих, видать, от снега.
И еще я сообразил, что технические переживания штука полезная и прогрессивная, но лучше бы эту штуку покамест подсунуть под диванчик и начать думать о том, кто, куда и зачем меня везет.
Не бравинские и вообще не силовики, факт. То есть я разное про силовиков знаю и слышал, но очень сомневаюсь в их способности использовать руководителя федерального проекта в качестве резинового коврика. Даже если этот руководитель низложен (о чем вроде бы спецсоставу знать рановато), арестован (не зарекаюсь, но сомневаюсь) или сильно задолжал губернатору с наместником (не было такого и не будет).
Значит, не силовики.
Остаются бандюки или шпионы.
Шпионы романтичнее, но бандиты, увы, реальнее – с учетом Климова с Нагатиным. Карательную экспедицию устроили, что ли? Остроумно.
Я вяло принялся соображать, что это достойный выход: пасть от руки бандюков, и пусть там Элька-Дашка-Сережка-Игорек-Максимка сами во всем разбираются и мстят за меня. Странно только так далеко вывозить ради мести: хоть перед исполкомом, а хоть и на окраине башку расколотил бы, и все, проблема снята. Нет, волокут куда-то, ножками попирают. Определенная новизна в ощущениях есть, конечно, но хотелось бы ознакомиться с полной программой мероприятия.
Чего ж они молчат-то?
Тут у меня запоздало включился слух, а может, нужные нейроны наконец вырвались из газового облака, или чем там меня глушанули, и выстроились в нужные цепочки. Звук пошел с полуслова, говорил жлоб над моей головой, жлобским жирным голосом:
– ...до Колпашево понятно, а что там ближайшее будет?
Водитель ответил невнятно, но жлоб его вроде услышал:
– Ты тупой, что ли? Мне радостно, конечно, об такой мешок с лавэ ноги греть, а только нас на первом же перекрестке примут и – айда-пошел.
Водитель сказал что-то про багажник, жлоб отреагировал совсем нервно:
– А ты бы смог, типа? Там места на два ведра с картошкой, что его, на ломти рубить?
– Вариант, чё, – со смехом сказал второй пассажир, помельче. Голос у него был вполне среднестатистический.
– Тебе все бы мясо, – укоризненно сказал жлоб.
– Да с патр-раш-шками, – хрипло подтвердил мелкий.
Оба вполголоса засмеялись и, видимо, хлопнулись ладошками.
Багажник у моей «единички» в самом деле был небольшим – Валенчук упорствовал, ссылаясь на класс автомобиля и требования дизайна. Мы его, конечно, дожали – при моем личном горячем участии, – и «кипчаки» получили вполне емкую заднюю полость. Но упорство Валенчука, похоже, спасло меня от совсем безвылазного положения. А смутный лаз из нынешнего я вроде разглядел. Надо было толком продумать, пока птахи щебечут.
Птахи щебетали безостановочно: от расчлененки опять перешли к дороге, бранчливо выяснили, что ближайший населенный пункт с нормальной связью – Молодежный, это километров двести еще, три часа по такой дороге, потом Парабель и уже Колпашево. Вот в Молодежном и отзвонимся, чтобы в Колпашеве встречали на нормальных тачках, а эту в озерко, их полно. Тут лох багажника и дождется, тебе на радость. А точно этот лох, ты узнал? Вроде на рыло не самый чурка. Сам ты чурка, он татарин. И чё? А у меня дед татарин. Так женись на нем. Заткнулся быстро. Не, я к чему: поди их разбери, а мы разбирать не будем. И денег возьмем, и за Клима он нам конкретно ответит. Каждой частью, так сказать, – и патр-раш-шками. Давно пора туда зайти, вообще лохи на деньгах распухли. Завтра с Колпашево и Томска начнем, все он нам, заинька, расскажет.
Я напряженно соображал, как они собираются по томскому тракту попасть в Молодежный, который в двадцати километрах западнее. Потом понял, что ребята добирались до Союза с другой стороны – из райцентра, скорее всего. И запаслись старой картой – новые мы пока не выпускали и по ряду соображений даже не выкладывали в открытый доступ.
Если они выскочили на новую, Белоюртовскую нитку, то до самого Колпашева никаких населенных пунктов с общегражданской федеральной связью им не светило, зато были два КПМ – на выезде из особой зоны и при первом соприкосновении с полосой отчуждения высокоскоростной магистрали Колпашево–Союз. А старый томский тракт на самом деле был издыхающим зимником. Если разбойнички забурились в него, то ни в какие три часа не уложатся. Километрах в тридцати от Союза более-менее сохранившаяся дорога сменялась направлением на тайгу, заброшенные метеостанции и становище Верхний Тым. Лично я сим направлением в последний раз следовал полгода назад, и тогда это была оплывшая, размочаленная колея, пожиравшая все, что движется, – хотя основные болота начинались юго-западнее. Затем по будущему зимнику прошла мокрая осень и проползла половина лютой зимы. При совершенно беспощадном отношении к ходовой и огромном везении бандюки добрались бы до молодежной параллели (километрах в сорока от поселка) к позднему рассвету. При более реалистичном подходе они рано или поздно, скорее рано, должны были уткнуться в непреодолимый участок и, если не совсем идиоты, повернуть к Союзу. Если совсем, поворачивать бы им все равно пришлось, но ехать было бы уже не на чем.
– Вперед гляди! – рявкнул жлоб.
Машину тряхнуло, повело в сторону и другую, и сразу затрясло и загрохотало по днищу.
Все-таки Верхний Тым.
Можно было подать голос, вступить в разговор, рассказать бандюкам о ждущих их перспективах и, быть может, выяснить, кто меня скрал и с какой целью. Но от этой идеи я отказался сразу. Не только из-за риска вместо ответа получить новую порцию газа или каблук в висок, если не пулю, с перепугу и безнадеги-то.
На самом деле нет, не было и не будет смысла разговаривать с людьми, кладущими тебя мордой в пол и обсуждающими твое расчленение. Таких людей надо бить на поражение. А потом уже класть мордой в пол и задавать вопросы. Но это совсем факультативное занятие. Главное – бить на поражение.
Приступим.
Так и не сбавившая скорость «единичка» – нет, ходовую они жалеть не собирались – влетела в очередную заснеженную колдобину и заиграла в поисках курсовой устойчивости. Тряска ослабила тяжесть ног на моих ногах и спине.
Понеслась.
Я, бормоча про себя: «Bismillah», уперся левым локтем в пол, правым плечом – в спинку водительского сиденья, быстро протянул руку в паз – кромка нижнего профиля сиденья больно и остро уперлась в лоб, – подцепил скобу регулировки по выносу, отжал и как мог мощно и быстро, с хрипом, всем телом двинул сиденье по пазам к рулю. Сиденье улетело далеко вперед и с щелчком застопорилось, тут же задергавшись не в такт машине, соскочившей в правый и сразу в левый занос. Это водитель, еще не поняв, что происходит, пытался и сесть как следует, и контроля над управлением не терять. Сделать это ему было не легче, чем мне удержать равновесие, – ног-то с меня никто не снимал, за что большое спасибо, я не исключал, что буду затоптан немедленно. Но упреждать нападение сверху было рано: я, отжавшись от пола левым предплечьем, продолжал прижимать правую руку к пружинам водительского сиденья, потому что ловил зависшей у скобы полусогнутой ладонью руку или ногу водителя – в зависимости от того, попытается он отжать сиденье ногами или сообразит исправить ситуацию рукой, не сиротя педали. Не сообразил. Большой палец мне чуть не выбил воткнувшийся в пол каблук – левый, молодец, совсем в панику не впал. Я поймал пижонски открытую щиколотку над низким ботинком, рванул, чтобы порвать связки голеностопа, выворотить голень из коленного сустава и вернуть непустую руку к груди.
Рука вернулась пустой, но водителя в первую костяшку домино превратила: он с воплем и грохотом сменил положение, а машину неправильно повело. Пассажиры к этому оказались не готовы – ноги с меня сняли, нашаривая равновесие коленями. А я вот подготовился: оттолкнувшись все той же левой ладонью от спинки сиденья, а правой рукой и коленями от пола, крутнулся павшим волчком так, чтобы перевернуться на спину. Как раз в этот момент дорога пнула «единичку» в дно, так что она подскочила вверх и влево, но это мне не помешало, а наоборот. Удалось даже не защемить левую руку собственным корпусом и увидеть наконец говорливых попирателей, насколько позволял полумрак в салоне.
Судя по силуэтам, оба были в куртках – обычных, не наших – и без шапок. Жлоб оказался полноценным жлобом, плечи в полдивана. С мелким я не угадал – бандюк отличался скорее средним, если не спортивным сложением. Значит, может опомниться первым. Значит, с мелкого – ну не до переименовываний сейчас – и начнем.
Я рывком растопырил руки, уперся правой пяткой в дверь за диваном и широко махнул левой ногой в голову мелкого – раз, есть, мелкий охнул, еще – два, четко попал, мелкий обмяк, машину мотнуло, правая пятка скользнула и неудобно застряла под крепежной стойкой сиденья, я не глядя ухватился руками за гуляющие выше глаз колени жлоба, дернулся, сбивая его с нормальной посадки и вытаскивая ногу из капкана, уперся – и три, совсем не по правилам, но от души, вроде под ухо, есть. Вокруг уже грохотало, «единичка» валилась как бы не боком и как бы не в тымскую бездну, но останавливаться было нельзя. Плечо проткнулось и отпало – жлоб очнулся, ухватился за спинку сиденья и затоптался сквозь мой захват. Еще один удар я пропустил по касательной, каблук счесал кожу за ключицей. Я, снова оттолкнувшись пятками, выстрелил обе ноги вверх, на миг завис косой березкой, стойка на лопатках, третий класс, иди, Камалов, четыре, носки не вытянул – вот откуда Элька знает, я рассказывал! – невытянутыми носками с силой ткнул жлобу в лицо, колени дернулись, я подтянул их на себя и безупречно, одним движением, везет же, набросил сперва ступни, потом, подтянувшись, голени справа-слева от головы жлоба, свел носки за его шеей и повел на излом.
Жлоб попытался скрестить-развести ноги, чтобы разорвать захват, потом кулаком дважды сильно пробил мне правое бедро, явно добираясь до паха. Я зашипел – кулак, похоже, был усилен перстнем, – чуть согнулся, дрыгнул руками-ногами, сбивая жлоба с опор, и тут же, крякнув, выпрямился, растягивая и выгибая бандюка на излом. Зашумевшая голова уперлась в спинку водительского сиденья, ноги – в крышу, жлоб с усилием повалился на вырубленного соседа, ища в смене уровня тактические выгоды.
Так и есть: капюшон упал мне на лицо, но край глаза кольнул блеск перстня, который заметался по груди отпавшего мелкого. Ствол, понял я, и плотнее скрутил шею бандюка ноющими уже ступнями. Без толку: вжикнула молния, и искорка погасла за пазухой мелкого. Да сдохни же, с тоской подумал я, поплотнее зафиксировал руки-ноги и с сиплым ревом стал выпрямляться, чтобы порвать гада. Машину снова мотнуло, нас протащило к левой двери, затылок заломило, гад не порвался, а, засипев, выдернул руку из куртки мелкого – и теперь отсвет приборной доски плясал уже по граням пистолета. Конец. Отпускать шею или ноги противника нельзя – выскользнет и грохнет. Держать тоже нельзя – изловчится, чтобы в себя не попасть, и грохнет. Я зарычал, уткнулся лицом в шерстяную голень врага и вгрызся в нее, судорожно сжав челюсти. В рот брызнуло соленым, миндалины взвыли. Жлоб замычал, задергался и принялся вслепую бить мне в голову стволом пистолета – видимо, не успев снять с предохранителя. Первый удар скользнул по спине и пришелся в спинку кресла несчастного водителя, второй сквозь капюшон содрал кожу на затылке. Тут я и сообразил, откуда руки растут, и третий удар поймал: пока зубы держат, уполовинил захват коленей и встретил врага правым локтем. Удар прошел, кулак с пистолетом улетел куда-то в сторону, я спешно сунул руку обратно под колени жлоба, надеясь довести прием до смерти. И тут «единичка», страшно и с грохотом врубившись во что-то правой скулой, на томительное мгновение зависла в невесомости, а потом будто прихлопнулась бетонной плитой. В кармане сиденья под моим затылком рванула граната, и голова лопнула с диким грохотом.
5
И шипит она,
выгнав мужа вон:
– Я
ему
покажу советский закон!
Владимир Маяковский
– Qzm,[11] я тебе сразу говорила: не надо с этим связываться. Права была ведь.
– Мам, не начинай.
– Я и не начинаю, просто к матери иногда прислушиваться надо, что говорит.
– Мама!
– Да молчу уж. Но я вообще не понимаю... Ты куда пошла?
– На вокзал.
– Зачем?
– В Москву поеду. Здесь мне, чувствуется, жизни не будет.
– Qzm. Эля, стой. Вернее, сядь, пожалуйста. Давай уже не будем обострять. Ты на нервах, я на нервах. Я больше не буду этой темы касаться, обещаю. Но один-то раз ты можешь нормально матери объяснить, для чего ты все-таки в это влезла?
– Один раз могу. Один раз, ладно? Еще раз если будет – я улетаю, и все. Мне нервы беречь надо, и не только ради меня.
– Всем нервы беречь надо. Так будешь рассказывать?
– Да нечего рассказывать. Ленка на коленях просила, у нее с этим Эдиком любовь, ему как раз работу предложили, место в конце года освобождалось, но требовалось российское гражданство – обязательное условие. А у него казахское и родственников в России нет. Платные схемы очень дорогие, законные – очень долгие, он не успевал. Самый простой и быстрый вариант – жениться на россиянке. А Ленка тогда еще замужем была за Простяковым. Он развода не давал... ну, ты помнишь.
– Что-то помню.
– Ну вот. Она и прибежала ко мне: лучшая подруга, выручай, все такое. Как тут откажешь?
– А деньги?
– Какие?
– Стоп. Ты бесплатно, что ли, ему гражданство подарила, ничего за это не получила?
– Ну ты даешь. Я тебе проститутка, что ли, – деньги за услуги с посторонних мужиков брать?
– Зачем с мужиков? С Ленки своей.
– Мам, когда другу или подруге помогаешь бесплатно, это дружба называется. Когда за деньги – это уже не дружба.
– Так говорят же у русских – дружба дружбой, а денежки врозь.
– Табачок. Так то у русских.
– Опять ты со своим национализмом.
– В чем национализм? В том, что я нерусская? Так это не я, а вы, скорее, виноваты.
– А зачем этим кичиться-то?
– А стесняться зачем? Или ты предлагаешь соглашаться: да, мы русские, да, мы американцы, да, мы китайцы?
– Завелась опять.
– Ничего подобного. Кстати, можешь успокоиться: свои серебреники за штамп я получила. Эдик нашу с Ленкой квартиру за год вперед оплатил, а потом Ленка к Эдику съехала. Вот как-то так.
– Да, нажилась. Надо было ей отказать.
– Мама. Да, надо было – я вижу, что надо было, все понимают, что надо было. Сейчас-то что об этом говорить?
– Не сердись, я просто переживаю.
– Да теперь-то что переживать.
– Эля, еще ничего не кончилось. Все будет нормально. Он вот позвонит...
– Мам, не надо.
– Не надо так не надо. Но сразу ложиться и умирать з-за первой ссоры – это неправильно. Все склеить можно, особенно если вины особой нет...
– Есть вина.
– Боже, какая? Ты с этим Эдиком жила, что ли?
– Я его видела три раза, издали. Ленка знаешь какая ревнивая. Да он мне и не сдался, я тогда, помнишь, совсем мужичками не интересовалась.
– Помню уж. А в чем вина тогда?
– Я утаила от мужа правду.
– Ох. Было бы что. Ты ему все, что ли, про себя рассказываешь?
– Да.
– Ну и дурочка. Думаешь, он тебе про себя все говорит?
– Да.
– Qz-bala sin inde, balaqaem.[12] Невозможно рассказывать все о себе. Да и смысла в этом нет. У каждого должен быть хоть какой-то секрет, пусть небольшой, – но выворачиваться наизнанку, Эль, ну не бывает такого. Думаешь, я отцу обо всем говорила? И он мне наверняка не все. И ничего, жили, ссорились...
– Помню уж.
– Но ведь мирились всегда. Вот и вы помиритесь. Ты немного подожди, Гали парень правильный, даже слишком правильный. Но тебя-то он любит. Или не любит уже?
– Да какая разница – любит, не любит, к сердцу прижмет...
– Ничего себе. Ты его любишь?
– Мы в разводе.
– Вот придумала ерунду какую.
– Это не ерунда.
– Ерунда. Слово не воробей, но и не слон ведь, это только слово. Всегда можно отозвать, извиниться. Даже официальный брак когда расторгают, потом сойтись можно. Второй раз расписываются – и все, живут снова. А у вас неофициальный.
– У нас перед Богом. Был.
– Элька. Элька, не реви! Ну сколько можно. Ну что ты за дура такая, meskenem minem. Alia nlsk tky, ni elp yrgebezne zgelise?[13]
– niem, tintklek en afu it, zinhar, ardm bit, sin d cylama, sin kle xatn bit…[14]
– Min kle – i klderge mzk. Yarar alaysa, tora-bara tnlandm. Tatara ylara ansatraq bulaaq, ulay meni, qzm?[15]
– Mo ul trcem itep bulmy.[16]
– Kel da ulay[17]. Рожать-то как будешь?
– Как говорили в каком-то фильме, нового способа вроде не придумали.
– Я имею в виду, здесь не очень хотелось бы. У Парфентьевых в прошлом году племянница рожала, сепсис пошел, краснуха, еле выжил. А у Величко вообще...
– Мам, хватит. Решим.
– Так. И про воспитывать где – тоже решим? Садик, школа – сама потянешь?
– Да.
– Ну и хорошо, у нас город небольшой, зато все знакомы, воздух чистый...
– Мам, нечистый здесь воздух.
– Это ты забыла, какой он был, пока техспирт не закрыли.
– Очень плохой воздух.
– А где хороший? В Москве, что ли?
– В Союзе.
– Так езжай туда. Эль, погоди, я не издеваюсь. На самом деле, кто тебе мешает там жить? Хочешь отдельно от Галика – ради бога. Воздух ведь там хороший, врачи, ты говоришь, уже собрались, классные, всех, говоришь, знаешь, и все тебя знают...
– Там работать надо.
– Ты работать не сможешь?
– Сколько? Приехать, чтобы два месяца отбарабанить и потом полтора года дармоедствовать?
– И что ты предлагаешь?
– Я ничего не предлагаю. Я думаю.
– Там бы думала. Tuqta.[18] Я тебя не гоню, я страшно рада, что ты приехала, – я тут одна с тоски вою, вечерами особенно, с тобой легче будет, когда в себя придешь. Но если тебе там лучше, неужели нет вариантов там закрепиться? Честных то есть? Ты до сих пор в Союзе вашем кто была? Жена начальника или самостоятельная рабочая единица?
– Красиво говоришь. Не знаю. Скорее, первое.
– А что тебе мешает скорее вторым стать?
– Вот.
– Да там и не видно почти ничего. Потом, ты же явно в шахту или на конвейер не полезешь, значит, работа такая, за столом. А за столом можно и на дому сидеть. Преподавать, в конце концов...
– Мам, не дави. Я подумаю.
– И поедешь?
– В ближайшее время – точно нет. Подумать надо обо всем.
– Ну, думай. Индюк вон...
– Звонят.
– Я слышу.
– Мам, звонят. Пожалуйста.
– Могла бы старую мать не гонять. Ладно, иду-иду.
– Меня нет.
– Помню уж, не совсем дура еще. Алло. Да. А Эли нету. Передать? Не знаю, получится ли... Что? Еще раз. Секундочку. Эля, возьми трубку.
– Мам.
– Скорее.
– Мам, я же просила.
– Qzm, ответь. Я пока вещи соберу.
ГЛАВА 5. ВСЁ ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕКА
1
На этот раз оставьте хоть советы.
Михаил Лермонтов
Совещание не заладилось заранее. То есть план-отчет, присланный из Союза, был удивительно хорош: краткая версия оказалась в самом деле краткой, просчитанной и убедительной. Видна была рука Камалова. Полный вариант тоже укладывался в рамки здравого смысла – полсотни страниц в распечатке, все по существу и чуть сверху, деньги под такое не даст только фантастический кретин, а некоторые позиции, связанные с логистикой, реализацией «союзников», их внедрением в третью, идущую в промпроизводство модель «кипчака», а также наладка сборочных производств в депрессивных районах Сибири – под крышей «Союза», безусловно, – были неожиданностью, вполне приятной, даже для Рычева. На таком базисе можно и о втором Союзе заикаться – с химико-фармакологическим уклоном, и это только начало. «В Камалове я не ошибся, – в очередной раз подумал он с удовлетворением средней глубины, – умеет пацан собирать толковых ребят и мобилизовать их тоже умеет. А я даже семью мобилизовать не смог». Рычев с притупившимся уже сожалением вернулся к документу.
Смутила некоторая расторможенность стилистики, в которой был выполнен доклад. Например, термин «фантастический кретин» содержался в резюмирующей части краткой версии. Рычев даже хотел связаться с Камаловым и спросить, чего он курит и в чем вообще дело, но сперва увлекся пересчетом и проверкой большого план-отчета, а потом объявился Сережа Кузнецов и сказал, что это он добивал и высылал документацию, а задорные моменты почистить не решился, потому что вдруг так принято. Камалов, объяснил он, в форс-мажоре по личным мотивам, двумя словами дал понять, что за мотивы и насколько звучные, объявил об отставке Алика и приеме полномочий. Пока Рычев размышлял, не с самозванцем ли беседует, Кузнецов назвал номер приказа и сказал, что в малую рассылку он уже ушел. Рычев еще вытаскивал приказ из базы и с раскаянием удостоверялся, а Сережа уже сообщил, что послан Аликом на совещание, и, если Рычев не возражает, тронется вечерним экспрессом до Тайги, вернее, Томска, там пересядет на ночной самолет и рано утром будет как штык. Рычев пожевал губами и попросил пригласить к телефону Камалова. Кузнецов кратко сказал, что пока это, к сожалению, невозможно, но, как только срастется, Алик немедленно позвонит. Буду ждать, сказал Рычев, подтвердил, что кузнецовский штык завтра остро необходим, в самом боеготовом виде, попрощался, попросил соединить с Камаловым и принялся пинать сперва секретарей, не доложивших о смене исполнительного директора, а потом столичные департаменты, кажется, совсем выбитые из реальности перепроверкой союзных расчетов.
Камалов не ответил – в третий раз секретарь сообщил об этом совсем убитым тоном, так что пришлось его успокаивать и гнать домой. Выбить из департаментов результаты проверки – в основном подтверждающие – удалось ближе к ночи, разводить планы по катеориям (безусловные, затратные и рискованные) и рихтовать текст Рычев завершил во втором часу, домой не поехал, потому что делать там с некоторых пор было решительно нечего, лег в комнате отдыха за кабинетом, уснул как провалился – почему-то в снежную яму и почему-то перед глазами маячила спина в «союзной» куртке, тяжело и безнадежно рушилась, поднималась и враскачку двигалась дальше. Проснулся от треска будильника, сердце дергалось в ритме паровоза, на ресницах вязко налип иней, Рычев мотнул головой, протер глаза – никакого инея, только помирающая тьма вокруг, – включил свет, поколебался и, судорожно подхватив распечатку, набрал кабинет Камалова, заготовив стандартное для поздних звонков в Союз приветствие: «Извините, я вас ни с кого не снял?» – и уже под гудки сообразил, что звонок скорее ранний.
Ответил Кузнецов. Коротко и толково ответил на торопливо придуманный вопрос про перевалку газа, выждал короткую паузу и заговорил сам. Сказал, что плановый вылет прохлопал. Сказал, что Камалов пропал вместе с машиной. Сказал, что все дороги перекрыты, спасатели и менты из соседних регионов втихую предупреждены.
– Что значит предупреждены? – спросил Рычев.– Их в ружье ставить надо.
– Пока они доберутся... – вяло ответил Кузнецов, и только сейчас Рычев сообразил, что Сережа, да и все руководство Союза, в отличие от него, скакало по вполне реальным снежным ямам, всерьез высматривая раскачивающуюся спину в «союзной» куртке.
Рычев зажмурился, секунду помолчал и сказал:
– Сереж, я сам свяжусь с местными властями и военными. Тебя уже не ждать, я правильно понимаю?
– Ну, еще рейс из Томска через три часа есть, сейчас здесь попробую закруглиться и выезжаю...
– Сереж, совещание через два часа, – напомнил Рычев. – А самолет сколько летит, четыре часа?
– С гаком, – убито подтвердил Кузнецов.
– Ищите Алика, Сережа, держите в курсе. Я как-нибудь сам справлюсь.
Можно сказать, что справился, хотя пара моментов были взрывными. То есть сперва все было совсем безмятежно: все собрались вовремя, Дьякин тоже не опоздал, сообщил, что задача встречи – подготовить доклад президенту, а такие вещи принято обсуждать всеми задействованными сторонами. Сразу всех представлять не буду, по ходу разберемся, впрочем, большинство присутствующих друг друга знает. Рычев в самом деле знал практически всех – были тут начальники трех департаментов правительства, замминистра регионразвития, кураторы из Минфина и Минобороны, Елизаров из РЖД и еще пара смежников. Незнакомых физиономий было две, сидели они в углу и не факт, что на правах полноценных участников, – может, стенографисты или эфэсошники, кто эту администрацию разберет, здесь каждые полгода новые правила поведения вводятся, всякий раз на века и чудовищней предыдущих, а ведь казалось бы...
Дьякин напомнил суть проекта, Рычев зачитал доклад, все покивали с удовольствием, кроме Елизарова. Он, естественно, завелся насчет газовой схемы, идущей вразрез с национальными интересами и прогрессом, которые, по его убеждению, хором настаивали на сжижении газа и перевозке по железной дороге. Дьякин утихомирил Елизарова намеком на какие-то три ярда, закопанные на Дальнем Востоке, и предложил говорить по существу. По существу первым высказался тоже Елизаров, на сей раз очень толково: предложил рассмотреть продление высокоскоростной магистрали на запад, до северной нитки Свердловской железной дороги. В результате Урал и север европейской части соединялся с Сибирью, Великий Шелковый путь вливался в «из варяг в греки», в общем, красота и гармония, похожая на оптимальную. Рычев предпочел бы не слышать про короткое плечо из Китая на Балтику, зато остальным страшно понравилось. Ну ладно, до Китая, как известно, добираются раком, рак зверь нескорый, пока за новую ветку возьмутся, или ишак сдохнет, или Союз окрепнет так, чтобы лукавый красный смех с юго-востока по-толстовски воспринимался: он пугает, а мне не страшно. Поэтому Рычев легко согласился внести новеллу в согласованную программу, перспективный раздел, он же рискованный, он же «коли живы будем».
Дальше все гладко катилось почти до финиша. То есть выкрутас хватало: промышленник из Белого дома интересовался возможностью сборки «кипчаков» на АвтоВАЗе или ГАЗе – чтобы, значит, сразу всю отрасль спасти,– военный предложил не выпускать «союзника» и все устройства на его базе в свободное обращение еще хотя бы пару лет, Минфин, наоборот, ратовал за срочное и при этом стопроцентно рыночное и монетарное обращение всей продукции – никаких рассрочек и длинных программ, деньги отбивать надо. Рычев даже дергаться не успевал: автовазовскую идею дружно оборжали и попросили забыть как страшный сон, армейских так же дружно устыдили, а финансистам указали на недопустимость пересмотра базовых принципов проекта. В итоге промышленник сказал, что Сибири остро не хватает автосборки, поэтому идея предельной локализации производств для нужд электромобиля именно там приветствуется и будет всячески поддержана. Военный пообещал завершить уход армейцев с частот, выделенных новой сети, до конца месяца. А представитель Минфина заявил, что заявленный на этот год бюджет выглядит великоватым, но оправданным и реалистичным, что вкупе с некоторой экономией по итогам прошлого года позволяет заявку руководства так называемого Союза полностью поддержать, в том числе и на уровне региональных администраций.
Именно тут Дьякин счел необходимым передать Рычеву сдержанное «фи» от упомянутых администраций, которым несколько обидно наблюдать за тем, как на их территории что-то крутое заваривается, а им самим от этого ни толку, ни проку, ни вежливого поклона с воздушным поцелуйчиком. Рычев заклокотал было, но после уточняющих реплик нехотя признал, что советская практика плевать на местных начальников, демонстрировавшаяся директорами производств союзного подчинения, является наименее приемлемой и симпатичной. Он пообещал в ближайшее время лично подружиться с губерами и осыпать их конфетками с первой же зарплаты. Тут его осенило. И вообще, сказал Рычев, перепропишем всех сотрудников вместо московского офиса, как сейчас, по месту реальной работы и на учет там же поставим. Пусть налоги родному Ваховскому району платят. С нефтяными отчислениями не сравняемся, но местных порадуем.
Дьякин идею одобрил и сказал:
– Все вроде высказались, можно подытожить. Но прежде я хотел бы обратить общее внимание на недостаток представленного Максимом Александровичем документа, в остальном весьма достойного и вселяющего немалые надежды. Я имею в виду экспортный потенциал производства.
– Михаил Алексеевич, – недоуменно начал Рычев, но Дьякин жестами попросил погодить.
С ходу буянить вроде повода не было.
Дьякин вызвал одного из угловых мальчонок, и Рычев приготовился с наслаждением наблюдать за тем, как аппаратные зубры будут внимать соплячьим концепциям захвата внешних рынков. Пик наслаждения оказался непокоренным. Мальчонка оказался узким спецом по пиару и продвижению новых брендов – так что если его слова и вызывали смешок, то не цыплячья суть докладчика была тому виной, а страусиные обычаи потребительского рынка, привыкшего к пышным танцам и вбиванию жизненно важных органов в неподходящие места. Само собой, Рычев все равно слушал с растущим раздражением и, когда мальчонка от перспективных рынков и диаграмм, демонстрирующих преимущество тактики «убийца конкурентов» над тактикой «абсолютная альтернатива», перешел к маркетинговым тонкостям, не выдержал.
– К счастью, основатели проекта, – короткий поклон в сторону Рычева, – изначально и, может, неосознанно обеспечили высокий и весьма эластичный уровень брендирования. Про потребительские характеристики вы знаете лучше меня, хочу сказать только про удачность наименований. Слово «Союз» и его смысловые производные, в том числе «союзник», является симпатичным массовому потребителю как на внутреннем рынке – в силу известной ностальгии, – так и на внешнем. Прямой перевод этих производных, как известно, сидит в названии США, единой Европы и Британского королевства, что, с учетом уровня патриотизма и платежеспособности их граждан, обеспечивает очень высокий стартовый уровень лояльности аудитории. Но интереснее пластичность исходных терминов, вообще-то не слишком характерная для переноса русских лексем на иную почву. Допустим, то же слово «Союз» само просится в слоган типа «So use it» – «Так используй это». С «кипчаком» мы еще недодумали, но уже сейчас очевидны варианты вроде «Keep-in-check» – «Держи под контролем», или что-нибудь с «Jack» – джекпот, блэк-джек. Перспективным выглядит и калькирование – в мировой традиции «кипчаков» называют куманами, что дает новые возможности: «Cuman – c’mon», то есть «давай», или, если позволите...
– Не позволю, – сказал Рычев.
– Простите? – спросил мальчонка, а Дьякин резко осведомился:
– Максим Александрович, в чем дело?
– Дело, как это здесь уже говорили, в базовых принципах проекта. Он для чего начинался? Не все помнят, а я помню, потому что присутствовал, вы уж поверьте, с самого начала и на каждой стадии. Начинался он с того, что стране необходим пример, новый уровень и прорывные технологии. Стране, запомнили? И в первую очередь Сибири, которой Родина приросла, а обеспечить прирост нормальным существованием забыла. Еще раз перечисляю: страна, Родина, Сибирь. Которая из этих лексем при переносе на иную почву означает США или Британское королевство?
– Максим Александрович, задачи со временем меняются.
– Михаил Алексеевич, я об этом не слышал и, пока официально не услышу от того, с кем договаривался, всерьез, извините, воспринимать не буду.
– А вам не кажется, что это, знаете ли, перегибание...
– Извините еще раз, я договорю. У нас есть сограждане, сто сорок миллионов, из которых около ста миллионов живут где-то на уровне начала прошлого века – грязь, кабаки и дым из заводской трубы. Я не скажу, что вот эти наши чудесные изобретения их перебросят сразу через сто лет, как того мальчика в фильме про Алису. Но чуть приблизят – это точно. И мы должны постараться это сделать – это тоже точно. А Британскому королевству, да хоть народному Китаю, наш локомотив будет игрушка, пятое колесо, поиграют и выбросят.
– Вам с таким отношением надо костюм на френчик сменить, – серьезно сказал Дьякин. – Вот, ей-богу, чучхе, и все дела.
– Тогда уж не чучхе – там как раз по поводу процветания граждан, по-моему, не так сильно парятся, как о ракетах и спецпоезде. Почему, например, не американский империализм? Там как раз главная задача – своих граждан накормить, а остальное трын-трава. Но дело не в терминах и платформах. Тут есть еще один очень примитивный аргумент. Как только мы выпускаем продукт из-под контроля, мы его теряем. Сразу стырят – и привет. То есть как только первый «союзник» или «кипчак» пересекает границу, он попадает в пытливые китайские, да хоть и американские ручки. Все, «Союз» можно закрывать на амбарный замок: через полгода весь мир будет завален дженериками, которые окажутся по-любому дешевле, хоть мы по три копейки все продавать будем, а у них себестоимость будет мильён за штуку.
Дьякин, скребя макушку, оглядел притихший кабинет и сказал:
– Я вообще-то предполагал, что уникальные технологии стырить – не два пальца об асфальт.
– Я вас умоляю, – сказал Рычев. – Во-первых, совсем уж уникального нет и в наше время вообще не бывает. Голографией только ленивый не балуется, проекции вообще банальностью стали. Дискретная передача данных давно в архив списана за ненадобностью, электромобили – тем более, их вообще чуть ли не раньше двигателей внутреннего сгорания шлепать начали.
– Так чего мы вообще все это затеяли? – озадаченно воскликнул минфиновец.
Рычев ответить не успел, Дьякин опередил:
– Небывалая комбинация бывалых впечатлений, дьявол, он же Бог, в деталях, все такое. «Кока-кола» поэлементно продается в любой аптеке, но только концерн полтора века сосет миллиарды за их соединение.
– Сравнил пень с ярмаркой, – пробурчал Рычев.
Дьякин услышал, улыбнулся и сказал:
– Тем более все равно ведь стырят.
– Стырят, – откликнулся Рычев. – Но у нас будет запас времени, у нас будет насыщение собственного спроса, создание мощной инфраструктурной сети, которая не позволит выкинуть дженерик на рынок только ради компрометирования оригинала. Мы сможем регулировать утечки, давить последствия и вообще диктовать условия. Keep-in-check, как было сказано. А на рынок выпустим – не сможем.
Он хотел на этом и остановиться, но не смог:
– И вообще, может, нам покамест для покорения Дикого Запада нефти и газа хватит?
– Отклоняемся, – предупреждающе заметил Дьякин, как будто Рычев сам не понимал и честно не пытался уйти от темы по дуге. Вроде получилось.
– Мы должны быть особыми. Пока у нас есть такие штуки, мы особенные. Те же японцы, думаете, всё продают? У них и местные приборы на три головы выше тех, что они вывозят, да и к себе они пускают только за бонусы – вон, коллекционеры специально японские диски собирают, потому что там обязательно должен быть эксклюзивный бонус. Иначе японского релиза не будет. И все мейджоры, группы, компании утираются и сочиняют бонусы. Потому что у японского потребителя платежеспособность. Так давайте себе создавать платежеспособность и ликвидность, а не развешивать их по первым же заборам клочками. Ура-ура, мы изобрели порох, получите его, пожалуйста, вместе с рецептом.
– Аргументы Максима Александровича заслуживают внимания, – начал Дьякин, но дальше Рычев уже не слушал. В разгар речи про бренды он потихоньку включил телефон, потому что Кузнецов ведь должен был позвонить, – и теперь он позвонил.
Читать бесплатно другие книги:
