СССР™ Идиатуллин Шамиль
Пацаны за соседним столом, скрежеща стульями, подались назад. Парш склонил голову, оглядывая Димку напоследок, широко облизнулся – Димка сжал обломки тарелки посильнее – и рухнул на пол, собираясь в кучу, будто старый складной метр. Потому что бронзовый затылок ловко пнул Парша в сгиб колена и тут же крикнул дернувшемуся Димке:
– На месте стой, Джеки Чан, блин!
Димка стоять не мог, он отвел руку для удара – чтобы ж-жих, как бритвой, – и пошагал к попытавшемуся восстать Паршу. Бронзовый затылок как-то очень ловко встал, будто мяч, воздетый фонтанчиком, не глядя, двинул ногой, шумно опрокинув Парша на спину, так же ловко оказался возле Димки, несильно толкнул его в грудь и повел рукой – Димка, нелепо попятившись, плюхнулся на стул и не сразу обнаружил, что руки у него пустые. Бронзовый затылок, скрежетнув фаянсовыми обломками, бросил их в сторону бачка с непищевыми отходами. Не в сторону, а точно в неширокий зев, – это Димка заметил вернувшимся вдруг боковым зрением. Оно вернулось с победой, так, что прямо перед собой Димка мало что различал, – а со всех сторон налетело, замелькало, стало пихать в плечи и подмышки, потом сильно рвануло и подняло в воздух. Димка машинально сделал шаг в сторону в которую его, оказывается, толкали и даже тащили, – из столовой, на улицу, от Парша, разборок, кровавых ручьев и размазанной каши, которую он так и не доел. Последняя мысль показалась дико смешной. Димка прыснул, но подумал, что это истерика, прикусил губу и задавил смешок, пару раз попытавшийся вырваться наружу, но, к счастью, угомонившийся. За спиной негромко сказали:
– Красава пацанчик, а?
– Ну. А ты говорил. Вот тебе пехота и электорат, ложкой ешь.
Димка хотел обернуться и посмотреть, кто красава и где пехота, но Дениска, который, оказывается, тащил его на волю, пробормотал:
– Пошли, пошли, не фиг тут.
И Димка покладисто пошел.
На улице он взбрыкнул, в меру сил объяснил Дениске, что в барак не пойдет, а пойдет на второй участок, как и положено, вот только посидит немного прямо на травке, а ты, Дениска, уже опаздываешь, спасибо, не надо меня пасти, пока-пока, – плюхнулся на газонную травку, смотревшуюся на ягелевом фоне как седина на голове младенца, прикрыл глаза и с наслаждением повернул лицо к солнцу, залившему веки розовым муссом. Лицо по-прежнему было стянутым и, скорее всего, крупчатым, руки тряслись. Парш, судя по густым звукам, доносившимся из столовой, был жив, дееспособен и буен, но жизнь оказалась прекрасной и правильной. Димка мельком подумал, что вот сейчас Парш сбегает на кухню, подскочит к нему с мясницким тесаком и отчекрыжит гречневую голову, но понял, что воспримет это совсем безмятежно, как и вообще любое правильное завершение ставшей наконец правильной жизни. Когда мусс с глаз убрала павшая на лицо тень, Димка понял, что Парш все-таки вырвался, но глаз открывать не стал и даже улыбнулся.
Бросатель тени потоптался, вернул мусс на место, сев рядом с Димкой, и спросил:
– Чего ты сразу ко мне не пришел?
Димка, подумав, приоткрыл один глаз и поспешно сел, потому что это ведь Бравин разместился рядом и задумчиво смотрел в сторону реки, закрытой стройкой четвертого квартала, тот самый Бравин, который объяснял ему правила в Кедровом.
Надо было отвечать.
Димка сказал:
– А чего приходить-то? Сам разобрался.
– Дима, мы тебя сюда работать везли, а не разбираться. Правильно?
– Ну... да.
– Разобрался он. Устроил в общественном месте драку. Да кабы драку – вообще черт-те что устроил. Если бы не пацаны те, сейчас был бы труп. А то и два. И что нам с ними делать? Милицию вызывать, медэкспертов? В Старой Вахе и Средневаховске только участковые; дознаватели и медики – в Нижневартовске. Всех сюда везти, потом обратно, потом еще раз – это годовая где-то зарплата вашей сладкой парочки. Ну ладно, не убил. Теперь Паршев тебя убивать будет, так?
– Пусть попробует.
– Ёлки-палки, герои на нашу голову. «Пусть попробует». Дима, еще раз: тебя увезти или, там, посадить нетрудно. Еще легче тебя Паршеву сдать, а его самого за язык повесить и потом закопать, вон, на карьере. Только я ведь объяснял, для чего мы все здесь. И у меня было ощущение, что ты вроде поверил. И не за деньгами же ты сюда ехал, правильно? Ну, не только за деньгами?
Димка спросил, счищая присохшую к кроссовкам грязь:
– А Парш? Он тоже не за деньгами? Тоже светлое будущее строить?
– Уж поверь мне – тоже.
– А почему он такой? – спросил Димка и требовательно посмотрел на Игоря. Осмелел отчего-то. Понятно отчего.
– А потому что прокол. Наш прокол. Ты его, получается, выявил. Идиотским способом, по-детски, блин, но и но том спасибо. Теперь залатаем. И знаешь, Дима, сразу надо решить, вот ты сам прокол или нет?
Димка пожал плечами.
– Дима, я серьезно вопрос ставлю. Ты хочешь здесь работать? Как мы договаривались на свое будущее и будущее тех, кто тебе нравится?
Димка хотел вскочить и закричать, но только сжал кулаки, комкая лохматые обшлага джинсов, и сказал по разделениям:
– Я. Хочу. Здесь. Работать. Ра-бо-тать.
Игорь посмотрел на него и серьезно предложил:
– Ра-бо-тай.
Димка хихикнул и расслабился.
Игорь продолжил:
– Сегодня можешь пропустить, будем считать, больничный. Нет? Точно нет? Ну ладно, тогда зайди в табельную, попроси связаться с Викторовым – ты же у Викторова? – предупредить, что задерживаешься, но будешь. Лады?
– Лады.
– Ну, давай. Постарайся больше не буянить, хотя бы сегодня, хорошо?
– Хорошо, – сказал Димка, посерьезнев. И окликнул вставшего уже Игоря: – Игорь Николаевич, а теперь со мной чего? Если уголовки не будет, значит, штраф? Большой?
– Во-первых, не Николаевич, а Никитич. И не ой, и не простите. Во-вторых, просто Игорь – я ж тебя Дмитрием Александровичем не зову. В-третьих... Короче, так. Дима, это Союз. Мы тут стараемся нормально все устроить, по справедливости. Я же говорил, забыл, что ли? Тут, честно говоря, понятно все – ну и ребятам спасибо скажи, все объяснили и вступились. Да и Паршев особенно ангела не изображает.
– Черт он, да. А ребятам скажу, конечно, – особенно тому, здоровому, он вообще спас.
– Так ты его не знаешь, что ли? – удивился Игорь. – Я думал, вы знакомы, потому он и вписался.
– Нет-нет, я в первый раз. И других тоже...
– Каких – других?
– Ну, он, по-моему, говорил с кем-то. Ну и вообще я ни с кем особенно...
– А когда говорил?
– Ну, когда я уже, меня уже того. Когда на улицу вышел. Или нет, Игорь Ник... Никитич, Игорь, то есть или мне показалось. Я плохо помню.
– Ну, понятно, – сказал Игорь. – Это нормально, не переживай. Давай сейчас в табельную – и как договаривались, лады?
– Лады, – сказал Димка, поднимаясь.
Игорь пожал ему руку, легонько подтолкнул в сторону табельной и несколько секунд смотрел вслед.
Потом вздохнул и пошел в столовую.
2
На своем,
на советском
моторе.
Владимир Маяковский
Визит высокого начальства давно не считался событием, ради которого следует подкрашивать молодую травку, бережно вытягивая ее до уставной высоты, – ну или устраивать новые капитальные розыгрыши. Однако подготовиться следовало. Мы подготовились, а я лично по пути на станцию закрутил близкую к бесконечности восьмерку «промплощадки–жилсектор» и накачал кого смог чем сумел. И разочаровывать начальство тоже не следовало. Мы вроде не разочаровали – я лично под ручку с Рычевым раскрутил утреннюю восьмерку в обратном направлении. Довольным остался не только Рычев, но даже я.
Станция и оба терминала работали как счетверенный пулемет, слаженно и неумолимо. Малый рельс замкнул первое кольцо и потихоньку нарезал сектора и сегменты. Семь кварталов сияли как на голландской открыточке, еще четыре увлеченно окапывались и озеленялись. Первая площадка, растопырив лопатки, готовилась к завтрашнему прогонному запуску всего комплекса, на второй завершался монтаж участков оснастки и финишной сборки, третья возилась с вентиляцией и готова была возиться еще пару месяцев, что, в общем-то, укладывалось в логику и сроки. Везде на нас не обратили особого внимания, а на третьей, приборной, площадке даже оборали, что меня слегка озадачило, зато Рычева порадовало. А делиться радостью он умел – так что заседание совета вышло довольно уютным и приятным во многих отношениях, хотя Валенчук привычно наехал на Баранова за скверную связь и транспорт, а тот непринужденно предложил сперва дефективных подростков с приемки убрать. Полноценной ругачки не вышло как в силу изжеванности темы, так и все-таки из-за благотворного столичного влияния.
Рычев поблагодарил совет за доблестный труд и попросил разнести благодарность по подразделениям. Отдельно осыпал комплиментами Баранова за зверски точное моделирование сетевой политики и дистанционный отбор спецов, которые будут эту политику реализовывать: в результате, товарищи, узнаваемость «союзных» брендов достигла семидесяти процентов, лояльность поднялась до пятидесяти пяти, а первые, как бы случайные забросы данных о перспективной продукции Союза не только готовят почву для буйного роста потребительского спроса, но и поддерживают стабильный приток рекрутов, которые хотят строить будущее уже сейчас. Баранов принялся кланяться, шаркая ножкой, Валенчук криво усмехнулся, но и ему досталось по полной. Рычев принялся бегло цитировать сложные формулировки, с помощью которых НАМИ, электротехнический институт и большие люди из отделения энергетики, машиностроения и механики РАН выражали восхищение общей конструкцией и чуть ли не всеми узлами «единички» и особенно «двойки».
Настал черед выпендриваться Валенчуку. Но он выпедриваться не стал – старая школа, что ни говори, – а, покивав, поблагодарил и сказал:
– Кстати, хорошо, что об этом речь зашла, пока все здесь. Как говорится, как здорово, что все мы здесь... Да. Давайте вместе подумаем – ну, я о чем, Галиакбар Амирович, помните? Про название.
– Точно, – сказал я. – Мак Саныч, вас как раз ждали. Задача такая: надо родить название новой модели. То есть оно уже есть – «единичка», «двойка» и до бесконечности, но это ведь не имя собственное и вообще не собственное имя. Ой. Ладно. Короче, после «Жигулей», «BMW», «Peugeot» и еще пяти тысяч моделей и концернов цифирками называться смешно, стыдно и глупо. Тем более нам. В общем, нужно хорошее название, чтобы было традиционное, не обремененное, наше, со смыслом, позитивно воспринималось и вообще. Вот. Мак Саныч, есть идеи?
Рычев развел руками и сказал:
– Давайте я послушаю лучше.
– Ага. Геннадий Ильич?
Валенчук выпалил, судя по всему, давно выстраданное:
– «Союз». «Союзник». «Совет».
– «Советчик», – подсказал я.
– Совсем не нравится? – огорчился Валенчук.
– Ну, нравится. Но «Союз» мы уже третьей площадке отдали, правильно? Машина «Совет» – ну, странно, «плохой "Совет" ты мне дал сегодня», «на одних "Советах" далеко не уедешь». К производным просится «антисоветчик» и так далее.
– Да вообще, хочется как-то разнообразия, – неожиданно вступил Егоршев. – А то «Убик» какой-то получается.
– Что за «Убик»? – не понял я.
Видимо, не только я, потому что все внимательно выслушали повествование про американскую книжку, в которой все провтуливаемые трудящимся товары, от стирального порошка до космического катера, назывались «Убик», и крылась в этом какая-то дьявольщина, которую никто из нас, кажется, не уловил, – как, впрочем, и причины, по которым мы все сидим и это слушаем.
– Шурави, – сказал я, чтобы разрядить обстановку.
– Не надо, Алик, – мягко сказал Рычев.
Я хотел объясниться, но понял, что так разрядить обстановку тем более не получится, поэтому вскинул руки вверх, немного поболтал ими и закинул за голову. Буду наблюдать.
Баранов, похоже, сам решил подхватить оброненный мною разрядник и многозначительно произнес:
– «Победа».
– А что, – оживился было Малов, начальник первого участка, но Валенчук отрезал:
– Тогда уж «Нисса» сразу.
– Почему «Нисса»?
Валенчук коротко объяснил Малову, да и всем, честно говоря, почему «Нисса». Я понял, что долго не выдержу, но решил еще потерпеть.
Баранов не сдавался:
– Тогда «Чайка». Традиционно зато.
– Ну Слав, – мягко сказал Рычев, явно подавляя подскочившего уже Валенчука, – у нас все-таки не лимузин. И потом, «Чайка» совсем затаскано – и телевизор такой был, и холодильник, стиральная машина, кажется, не говоря уж про нашу ресторацию. Совсем банальностей не хотелось бы.
Зря он банальность упомянул. Настал черед Федина. Он веско предложил:
– Давайте назовем «Богатырь».
– Красный. С двумя орехами, – высказался Сергей.
Всё. Больше не отмолчаться.
– Кто бы «против», я «за». Хорошее татарское слово, – безмятежно сказал я.
– Где татарское? – прогудел Федин, и я уже приготовился объяснить, как он что-то вспомнил и осекся.
А я объяснил:
– Да ладно, зато как раз преемственность. Вон «Жигули» – татарское название, и машина ничего
– Ничего?! – огнедышаще уточнил Кузнецов.
– Хорошей машина была, – подтвердил Валенчук. – Пока «Ладой»–«Самарой»–«ТАЗом»–«вазоном» не стала.
Против несомненного авторитета Кузнецов не попер.
– Ну, вам видней.
– Напрасн, – тихонько сказал Игорь.
Злопамятный какой юноша. Все не может мне простить обсуждения союзной топонимики или как там называется наименование улиц. Тогда тоже все метались между проспектами Мира и шоссе Энтузиастов, а я предложил последовать примеру села Тойгильды Муслюмовского района, в котором, на радость всем, родилась моя матушка. Она рассказывала, что в пору ее детства в селе, название которого, что характерно, переводится как «Праздник пришел», было две улицы. Первая называлась «Nik kilde» – «Чего пришел». Вторая, которая поперек шла, соответственно, – «Naprasna». С ударением на последнем слоге, как в татарском положено.
Вот тогда Игорь, ко всеобщему ликованию, и спросил, что такое по-татарски «Naprasna».
В итоге все согласились с неизбежностью туповатой лирики: «Весенняя», «Таежная», «Прибрежная», все такое. И на сей раз я креативить и не собирался. Но объясниться было необходимо.
– Да чего вы кипятитесь, – сказал я. – На самом деле все средства передвижения в русском языке названы тюркскими словами. Лошадь – тюркское, аргамак – само собой, собака – тоже.
– Олень, – ядовито уточнил Кузнецов.
– Олень – нерусское средство передвижения, – напомнил я.
– Телега? – заинтересовавшись, осведомился Валенчук.
– Телега – тюркское, на крайняк монгольское. Арба – и так понятно.
Кузнецов встал, сел, снова встал и ушел к окну, злобно бормоча под нос, что вот из-за вас на телегах и катаемся до сих пор.
Я снисходительно откликнулся:
– Да бери европейское качество, пожалуйста, – рыдван, через польский из немецкого пришло. Зашибись название. Ил дрожки – тоже из Северной Европы слово. А если что-то посолиднее – пардон, без нас не обойтись.
– А почему так? – спросил Малов.
– Ну, русские, допустим, оседлый народ был. Сидел на печи тридцать три года, все такое. А татары вокруг шныряли – вот и научили. И слова с наукой вместе перешли.
– Русофоб, давить пора, – гадливо сообщил Шагалов с третьего.
Я пожал плечами.
– С учетом ареала распространения – «Mark II»,– подумав и сделав гранитное лицо, сказал Егоршев. – Очень традиционно.
На него не обратили внимания, но Леха, кажется, не очень обиделся.
Валенчук мелко погрыз верхнюю губу и расстался со следующим выстраданным блоком:
– Давайте не транспортное, ладно. Вот хорошее слово: «Хозяин».
– Тогда сразу – «Сам хозяин», а лучше – «Здоровый образ жизни», – донеслось от окна.
– Кто бы «против», я «за». Хорошее татарское слово, – сказал я, постепенно теряя безмятежность.
Валенчук ухмыльнулся, а Рычев спокойно спросил:
– Правда татарское?
Я важно кивнул.
– Чушь, – сказал Кузнецов и вернулся к столу.
– Риф, подтверди, – попросил я.
Хуснутдинов, директор АЭС, не переставая скалиться, рявкнул:
– Так точна! Хиса по-татарски.
Игорь неожиданно громко и размеренно сказал:
– Только как ни искал, лучше слова «товарищ» ничего не нашел я на этой земле.
Федин, вот уж от кого не ждал, как бы подтвердил:
– Наше слово гордое «товарищ» нам дороже всех красивых слов.
– Это значит, вы как бы предлагаете машину «Товарищем» назвать? – уточнил Баранов.
Бравин с Фединым синхронно кивнули и синхронно осеклись. Потому что я начал:
– Кто бы «против»... – но договорить не смог и захихикал – кажется, довольно гадко.
– Камалов, ты задолбал,– решительно сказал Кузнецов.
Я развел руками, не переставая хихикать, потом все-таки нашел в себе силы объяснить, что «товар» – это заимствование из тюркского, где «tawar» значило «стадо» или «имущество», причем альтернативное объяснение, согласно которому «товар» – это по-старославянски «стан воинов» и вообще «лагерь», основной версии совсем не противоречит.
– Маньяк, – с отвращением отметил Кузнецов.
– А если по месту производства? – несмело сказал Игорь.
– «Вахич»? – ехидно предположил Сергей.
– Нет, «хант», – ответил Бравин, и все посмотрели на меня.
Я нахмурился, откашлялся и заявил:
– Кто бы «против»...
Кузнецов взвыл, Рычев сказал:
– Не может быть.
– Считается, что они так себя назвали – «люди хана», когда присягнули нашему руководству.
– Чушь, – с отвращением сказал Кузнецов.
– Шучу, – признался я. – «Хантэ» по-ихнему «человек» просто. Но осадочек-то остается, а? Тем более что «человек» по-хантыйски все-таки «хум», а люди – «ях».
Эту реплику высокое собрание предпочло проигнорировать, взявшись за существо вопроса. Финишный бантик на коротком споре завязал Валенчук – сперва нерешительно, но наполняясь уверенностью по ходу:
– Ну, во-первых, ханты все-таки слишком локальное явление – а мы же претендуем... Во-вторых, «Hunter» уже был, так? А самое главное – как-то странно вообще живым народом машину называть. Это как пишмашинка «Русский» – не поймешь, то ли смеяться, то ли плакать.
Все замолчали – наверное, пытаясь понять, смеяться или плакать. Когда пауза непродуктивно затянулась, я сказал:
– В развитие «ханта» идиотское, как всегда, предложение, но критериям соответствует.
– Так-так, – подбодрил Рычев.
– «Кипчак», – сказал я.
– Чушь! – сразу воскликнул Кузнецов.
– Что я и... – согласился я, но Рычев спросил:
– А критерии какие?
– Ну, во-первых, кипчаков больше нет, хотя потомков куча – Риф, помаши ручкой. Во-вторых, они от Алтая до Дуная рулили – так что не локальное явление.
– А монголы вообще... – начал Кузнецов, но я успел сказать:
– А вообще «кипчак» – это «союз».
– В смысле?
– В прямом. Перевод такой. «Qpaq» – «союз, объединение», от глагола «qp» – «соединять».
– Блин, – сказал Бравин, а Кузнецов на автомате брякнул:
– Чушь, – и почти сразу добавил: – Хотя...
И застрял глазами в заоконном Вахе.
– Мне нравится, – сказал Рычев.
– Мне очень нравится, – добавил Валенчук.
Шагалов брюзгливо перечислил:
– «Чероки». «Туарег». «Кашкай». Согласен.
А я вполголоса напомнил:
– Кто бы «против».
3
Поднявший меч на наш союз
достоин будет худшей кары.
Булат Окуджава
Клим еще раз ткнул в столбик браслетом и тихо зарычал, потому что столбик не отозвался совсем никак. Клим отступил на шаг, внимательно осмотрел столбик со всех сторон, вертанул браслет по запястью, сказал несколько слов и снова ткнул «таблеткой» в сенсор. Экранчик на столбе зиял квадратом Малевича.
Клим пнул в основание столбика и приготовился долбануть повыше, когда сзади сказали:
– С ним не так надо. Давайте покажу.
Клим оглянулся. Показательно выступить собиралась та страшненькая рыженькая с участка сортировки – теперь она была в цветастом платьице. А в спецовочный период как раз она звонче всех хихикала над попыткой Клима в один прием отвезти в кладовку инструмент всей бригады, вернее, над закономерным итогом попытки. Впрочем, рыженькая первая и бросилась собирать брызнувшие по сторонам керны и насадки. Поэтому Клим решил отодвинуть в сторонку гордость, неприязнь к рыжим вообще и страшненьким в частности, отодвинулся сам и жестом пригласил сортировщицу к столбу.
Она принялась наглядно объяснять:
– Касаться не надо, понимаете? Просто коротко провести сверху вниз – ну, как в магазине сканер работает, видели ведь?
Она улыбчиво оглянулась на Клима, и он вспомнил, что здесь принято улыбаться в ответ и вообще играть в школу дебилов на прогулке, сделал губы бантиком – Лариска считала такую гримасу смущенной улыбкой, а когда Клим смеялся по-честному, говорила: «Опять ты людей пугаешь». Сработало: рыженькая совсем засияла и сказала:
– Ну вот, видите, вызов принят. Осталось немножко подождать.
Экранчик и впрямь отозвался мелкой синей строчкой «Вызов принят».
– И долго ждать? – спросил Клим, вовремя вспомнив про губы бантиком, так что вопрос вышел даже застенчивым.
Рыжая снисходительно прищурилась и ткнула в экранчик, где строчка как раз сменилась обратным отсчетом – со ста пятидесяти.
Ну-ну, подумал Клим, а рыжая принялась объяснять:
– Обычно не более двух минут бывает, в час пик двадцатиместки вообще подряд идут, а совсем поздно или рано до десяти минут доходит. А сейчас первая смена в основном уже разъехалась, но многие еще на работе задерживаются, поэтому челнок часто ходит. Для таких, как мы с вами. Я, например, девчонкам помогала бытовку прибирать – послезавтра уже совсем в других условиях переодеваться будете. А вы почему задержались?
Отвечать и губы держать, напомнил себе Клим и, собравшись с силами, – и это даже хорошо получилось, – сказал:
– Инструктаж проходил. Как замначбригады.
Рыжая засияла:
– Вы теперь у Поливаева заместитель? Поздравляю! А то он без зама замучился уже – как кого не назначит, тот сразу на повышение уходит. Луценко, до него еще Бравин, кажется, в той же бригаде был, еще кто-то. А, Паршев вон – он не зам был, да, но говорили, что вполне может и быть, – а он автоучасток строить удрал. Не повышение, но все равно перспективное направление. А вы слышали, ему новенький какой-то всю голову разбил, а, что я спрашиваю, вы же его не знаете, вам и неинтересно. Доболтался он, видать, – ой, языком мелет, что можно и нельзя, – хотя жалко, конечно, его. Но что-то я рассплетничалась совсем. Вам, наверное, неинтересно?
Клим сделал губы бантиком – они уже неметь начали, – и неопределенно повел руками. Рыжей этого вполне хватило.
– Ну вот, я к тому, что у вас теперь оч-чень хорошие перспективы и вообще виды на повышение... Ой, трамвайчик пришел. Садимся?
Клим кивнул и показал рукой, чтобы рыжая садилась первая. Она кокетливо улыбнулась, бдолага, отодвинула дверцу, придержала подол и ловко вделась в проем, почти не нагибаясь и не сгибая ног. Ноги, кстати, были вполне ничего, да и вообще, если сделать скидку на чалую породу, девица была вполне симпотной. Во всякой случае, работоспособной. Или это месяц без женщины так сказывался?
Рыжая развернула дальнее креслице по ходу движения, изящно уселась, повозила задом, устраиваясь, развернула кресло у дверцы, вскинула глаза и приглашающе махнула рукой. Клим к тому моменту понял, что слишком явно пялится, и успел переключиться с интерьера на экстерьер.
Трамвайчик был чуть побольше кабинки горного фуникулера или двухместной гондолки на карусели в «Луна-парке», но выглядел как что-то среднее между машинкой «Smart» и кокпитом фронтового бомбардировщика. При этом салон был если не удобнее, чем у предполагаемых прототипов, то уж точно вместительнее. Вторая пара кресел втиснулась бы без особого труда, но тогда пассажирам пришлось бы подбирать ноги и хвататься за сиденье. А конструкторы, видать, всерьез были ушиблены идеей комфорта.
Клим сгруппировался и ухнул в дверцу – удачнее, чем два последних раза, когда он упорно чиркал затылком о верхний обвод, но все равно плюхнулся в кресло с чересчур большого маха. Рыженькая, в отличие от пацанов, не заржала, а ойкнула и подхватила спинку Климова кресла, пытаясь удержать. Кресло, конечно, выровнялось само, Клим накрыл ладошку рыжей своей и сказал:
– Спасибо.
Она смутилась, но руку не отняла, пока Клим не убрал ладонь. Зато сразу же выкинула кисть к передней стенке с курсовой панелькой, махнула «таблеткой» над считывающим пятном – экран отозвался мелким списком под строчкой «выберите первую остановку» – и спросила:
– Вам куда? К мужскому общежитию?
– Куда еще, – сказал Клим. – Особняк пока не заслужил.
Рыжая, кивнув, тронула третью и четвертую, «женское общежитие», строчки, а потом «старт».
Список уступил место нулю, который тут же перетек в двойку, пятерку, трамвайчик с почти неслышным свистом, малозаметно, но шустро набирал ход, пока не закрепил на экранчике семьдесят. Клим к таким скоростям в такой скорлупке так и не привык и недоверчиво косился на кусты и деревья, со всех стволов драпающие или удергиваемые к шахте за неподвижно размытой полосой отбойника. А рыженькая успокаивала – по другому поводу, слава богу:
– Ну, потерпите немножко. До конца года Сиреневая сдается, к весне – третий квартал на Прибрежной. Не там, так там получите. Вы ж номенклатура теперь. Хотя это говорят, влияет меньше, чем стаж.
– Будем надеяться, – неопределенно сказал Клим.
Читать бесплатно другие книги:
