7 историй для девочек Чарская Лидия

Карл IX вернулся домой в самом веселом расположении духа; но после десятиминутного разговора с матерью можно было подумать, что свое раздражение и свою бледность она передала сыну, а его радостное настроение взяла себе.

– Ла Моль?! Ла Моль! – повторял Карл. – Надо вызвать Генриха и герцога Алансонского. Генриха – потому, что этот молодой человек был гугенотом; герцога Алансонского – потому, что Ла Моль у него на службе.

– Что ж, позовите их, сын мой, если хотите. Боюсь только, что Генрих и Франсуа связаны друг с другом больше, чем это кажется на вид. Допрашивать их – это только возбуждать в них подозрения; было бы надежнее подвергнуть их искусу не спеша, в течение нескольких дней. Если вы, сын мой, дадите преступникам вздохнуть свободно, если вы укрепите в них мысль, что им удалось обмануть вашу бдительность, то, осмелев и торжествуя, они дадут вам более удобный случай поступить с ними сурово; и тогда мы все узнаем.

Карл в нерешительности ходил по комнате, стараясь отделаться от чувства гнева, как лошадь от удил, и судорожным движением руки хватался за сердце, раненное подозрением.

– Нет, нет, – сказал он наконец, – не стану ждать. Вы не понимаете, каково мне ждать, когда я чувствую кругом себя присутствие каких-то призраков. Кроме того, все эти придворные франтики наглеют день ото дня: сегодня ночью двое каких-то дамских прихвостней имели дерзость сопротивляться и бунтовать против нас!.. Если Ла Моль невинен, очень хорошо; но я желал бы знать, где был он этой ночью, когда избивали мою стражу в Лувре, а меня били в переулке Клош– Персе. Пусть позовут – сначала герцога Алансонского, а потом Генриха: я хочу допросить их порознь. Вы можете остаться здесь.

Екатерина села. При том уме, какой был у нее, всякое обстоятельство, как будто и далекое от ее цели, могло быть так повернуто могучей рукой Екатерины, что повело бы к осуществлению ее замыслов. Каждый удар двух вещей друг о друга или производит звук, или дает искру. Звук указывает направление, искра светит.

Вошел герцог Алансонский. Разговор с Генрихом Наваррским подготовил его к предстоящему объяснению, и он был спокоен.

Все его ответы были очень определенны. Так как мать приказала ему не выходить из своих покоев, то он ровно ничего не знает о ночных событиях. Но его покои выходят в тот же коридор, что и покои короля Наваррского, поэтому он кое-что слышал: сначала уловил звук, похожий на взламывание двери, потом – ругательства и, наконец, выстрелы. Только тогда он осмелился приоткрыть дверь и увидел бегущего человека в вишневом плаще.

Карл и его мать переглянулась.

– В вишневом плаще? – спросил король.

– В вишневом, – ответил герцог Алансонский.

– А этот вишневый плащ не вызывает у вас подозрений на кого-нибудь?

Герцог Алансонский напряг всю силу своей воли, чтобы ответить как можно естественнее:

– Должен признаться вашему величеству: по первому взгляду мне показалось, что это плащ одного из моих дворян.

– А как зовут этого дворянина?

– Месье де Ла Моль.

– А почему же этот месье де Ла Моль был не при вас, как этого требовала его должность?

– Я отпустил его, – ответил герцог.

– Хорошо! Ступайте! – сказал Карл.

Герцог Алансонский направился к той двери, в которую входил.

– Нет, не в эту, – сказал Карл, – а вон в ту. – И он указал на дверь в комнату кормилицы.

Ему не хотелось, чтобы герцог встретился с Генрихом Наваррским. Карл не знал, что зять и шурин виделись, хотя и на минуту, но этого было достаточно, чтобы согласовать им свои действия…

Вслед за герцогом, по знаку Карла, впустили Генриха.

Генрих не стал ждать допроса и заговорил сам:

– Сир, очень хорошо, что ваше величество за мной послали, потому что я сам уже собрался идти к вам и просить вашего суда.

Карл нахмурил брови.

– Да, суда, – повторил Генрих. – Начну с благодарности вашему величеству за то, что вчера вечером вы взяли меня с собой; теперь я знаю, что вы спасли мне жизнь. Но что я такое сделал? За что хотели меня убить?

– Не убить, – поспешно сказала Екатерина, – а арестовать.

– Пусть будет – арестовать, – ответил Генрих. – Но за какое преступление? Если я в чем-нибудь виноват, то я виновен в этом и сегодня утром так же, как был виновен вчера вечером. Сир, скажите, в чем моя вина?

Карл, не зная, что ответить, посмотрел на мать.

– Сын мой, – обратилась Екатерина к Генриху Наваррскому, – у вас бывают подозрительные люди.

– Допустим, мадам. И эти подозрительные люди навлекают подозрение и на меня, не так ли, мадам?

– Да, Генрих.

– Назовите же мне их! Назовите, кто они? Сделайте мне с ними очную ставку!

– Правда, – сказал Карл, – Анрио имеет право требовать расследования.

– Я этого и требую! – продолжал Генрих, чувствуя преимущество своего положения и стремясь воспользоваться им. – Об этом я и прошу моего доброго брата Карла и мою дорогую матушку Екатерину. Со дня моего брака с Маргаритой разве я не был хорошим мужем? Спросите Маргариту. Разве я не был добрым католиком? Спросите моего духовника. Разве я не был хорошим родственником? Спросите всех, кто присутствовал на вчерашней охоте.

– Да, это правда, Анрио, – сказал король, – но все же говорят, что ты в заговоре.

– Против кого?

– Против меня.

– Сир, если бы я против вас злоумышлял, я мог бы все предоставить обстоятельствам, когда ваша лошадь с перебитой ногой не могла подняться, а разъяренный кабан набросился на ваше величество.

– Смерть дьяволу! А ведь он прав, матушка.

– Но все-таки, кто же был у вас сегодня ночью? – спросила Екатерина.

– Мадам, в такие времена, когда так трудно отвечать даже за собственные действия, я не могу брать на себя ответственность за действия других. Я ушел из моих покоев в семь часов вечера, а в десять брат мой Карл увел меня с собой; всю ночь я провел с ним. Так как все время я был с его величеством, откуда я мог знать, что происходит у меня дома?

– Да, – отвечала Екатерина, – однако остается несомненным то, что какой-то ваш человек убил двух стражей его величества и ранил Морвеля.

– Мой человек?! – спросил Генрих. – Кто же он, мадам? Назовите.

– Все обвиняют месье де Ла Моля.

– Мадам, месье де Ла Моль вовсе не мой человек, он на службе у герцога Алансонского и рекомендован ему не мной, а вашей дочерью.

– А все же, не Ла Моль ли был у тебя, Анрио? – спросил король.

– Сир, откуда же мне знать? Я этого не отрицаю и не подтверждаю… Месье де Ла Моль – человек очень милый, услужливый, очень преданный королеве Наваррской и часто приходит ко мне с поручениями от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу Алансонскому, или же он приходит по поручению самого герцога. Я не могу утверждать, что это был не Ла Моль…

– Это был он, – сказала Екатерина. – Его узнали по вишневому плащу.

– А разве у Ла Моля есть вишневый плащ? – спросил Генрих.

– Да, – ответила Екатерина.

– И у того человека, который так расправился с двумя моими стражами и с Морвелем…

– Тоже был вишневый плащ? – перебивая короля, спросил Генрих.

– Совершенно верно, – подтвердил Карл.

– Ничего не могу сказать, – ответил Генрих. – Но мне кажется, что если у меня в покоях был не я, а, по вашим словам, Ла Моль, то следовало вызвать вместо меня Ла Моля и допросить его. Однако разрешите, ваше величество, обратить ваше внимание на одно обстоятельство.

– На какое?

– Если бы я, видя подписанный моим королем приказ, не подчинился ему и оказал сопротивление, я был бы виноват и заслужил бы любое наказание. Но ведь это был какой-то незнакомец, которого приказ нисколько не касался! Его хотели арестовать незаконно – он воспротивился; быть может, слишком рьяно, но он был вправе!

– Тем не менее… – начала Екатерина.

– Мадам, в приказе было сказано арестовать именно меня? – спросил Генрих.

– Да, – ответила Екатерина, – и его величество подписал его собственноручно.

– А значилось ли в приказе – в случае ненахождения меня арестовать всякого, кто окажется на моем месте?

– Нет, – ответила Екатерина.

– В таком случае, – продолжал Генрих, – пока не будет доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, мой сообщник, – этот человек невинен.

Затем, обернувшись к Карлу IX, Генрих добавил:

– Сир, я никуда не выйду из Лувра. Я даже готов по одному слову вашего величества направиться в любую государственную тюрьму, какую будет вам угодно мне назначить. Но пока не будет доказано противного, я имею право называть себя самым верным слугой, подданным и братом вашего величества!

И Генрих с таким достоинством, какого от него не ожидали, раскланялся и вышел.

– Браво, Анрио! – сказал Карл, когда Генрих Наваррский вышел.

– Браво? За то, что он нас высек? – сказала Екатерина.

– А почему бы мне не аплодировать? Когда мы с ним фехтуем и он наносит мне удар, разве не говорю я «браво»? Матушка, вы напрасно так плохо относитесь к нему.

– Сын мой, – ответила Екатерина, – не плохо отношусь, а я боюсь его.

– И тоже напрасно! Анрио мне друг; он верно говорил, что, если бы он злоумышлял против меня, он дал бы кабану сделать свое дело.

– Да, чтобы его личный враг, герцог Анжуйский, стал королем Франции?

– Матушка, не все ли равно, по какому побуждению он спас мне жизнь; но что спас он, так это факт! И – смерть всем чертям! – я не позволю огорчать его. Что же касается Ла Моля, то я сам поговорю о нем с герцогом Алансонским, у которого он служит.

Этими словами он предлагал матери удалиться. Она вышла, стараясь собрать и закрепить в какой-то определенной форме бродившие в ней подозрения. Ла Моль, человек слишком незначительный, не годился для ее целей.

Войдя к себе, Екатерина застала там Маргариту, которая ее ждала.

– А-а! Это вы, дочь моя? Я посылала за вами вчера вечером.

– Я знаю, мадам, но меня не было дома.

– А сегодня утром?

– А сегодня я пришла сказать вашему величеству, что вы готовитесь совершить великую несправедливость.

– Какую?

– Вы собираетесь арестовать графа де Ла Моль.

– Вы ошибаетесь, дочь моя! Я никого не собираюсь арестовывать – приказы об аресте отдает король, а не я.

– Мадам, не будем играть словами в таком серьезном деле. Ла Моля арестуют, это верно?

– Возможно.

– По обвинению в том, что этой ночью он находился в комнате короля Наваррского, ранил Морвеля и убил двух стражей?

– Да, именно это преступление вменяется ему в вину.

– Мадам, оно вменяется ему ошибочно, – сказала Маргарита, – месье де Ла Моль в нем неповинен.

– Ла Моль в нем неповинен?! – воскликнула Екатерина, чуть не подскочив от радости и сразу почувствовав, что разговор с Маргаритой прольет ей некоторый свет на это дело.

– Нет, неповинен! – повторила Маргарита. – И не может быть повинен, потому что он был не у короля.

– А где же?

– У меня, мадам.

– У вас?!

– Да, у меня.

За такое признание наследной принцессы Франции Екатерина должна была бы наградить ее уничтожающе грозным взглядом, а она только скрестила руки на своем поясе.

– И если… – сказала Екатерина после минутного молчания, – если его арестуют и допросят…

– Он скажет, где и с кем он был, – твердо ответила Маргарита, хотя была уверена в противном.

– Если это так, то вы правы, дочь моя: Ла Моля нельзя арестовать.

Маргарита вздрогнула: ей показалось, что в тоне, каким Екатерина произнесла эти слова, заключался таинственный и страшный смысл; но делать было уже нечего, поскольку ее просьба была удовлетворена.

– Но если это был не месье де Ла Моль, – сказала Екатерина, – кто же был другой?

Маргарита промолчала.

– А этот другой вам, дочка, незнаком? – спросила Екатерина.

– Нет, матушка, – не очень твердым тоном ответила Маргарита.

– Ну же, не будьте откровенны только наполовину.

– Повторяю, мадам, что я его не знаю, – ответила Маргарита, невольно побледнев.

– Ладно, ладно, – сказала Екатерина равнодушным тоном, – это узнается. Ступайте, дочь моя! Будьте покойны: ваша мать стоит на страже вашей чести.

Маргарита вышла.

«Ага! У них союз! – говорила про себя Екатерина. – Генрих и Маргарита сговорились: жена онемела за то, что муж ослеп. Вы очень ловки, детки, и воображаете, что очень сильны; но ваша сила в единении, а я вас всех разъединю. Кроме того, настанет день, когда Морвель будет в состоянии говорить или писать, назовет имя или начертит шесть букв, – и тогда все станет известно. Да, но до того времени виновный будет в безопасности. Самое лучшее – это разъединить теперь же эту пару».

Немедля Екатерина вернулась к сыну и застала его за разговором с герцогом Алансонским.

– А-а! Это вы, матушка! – сказал он, нахмурив брови.

– Почему, Карл, вы не прибавили «опять»? Это слово было у вас на уме.

– То, что у меня на уме, мадам, это мое дело, – ответил Карл грубым тоном, который временами появлялся у него даже в разговоре с Екатериной. – Что вам надо? Говорите поскорее.

– Вы были правы, сын мой. А вы, Франсуа, ошиблись.

– В чем? – спросили оба сына.

– У короля Наваррского был вовсе не Ла Моль.

– А-а! – произнес Франсуа, бледнея.

– Кто же? – спросил Карл.

– Пока неизвестно, но это мы узнаем, как только Морвель заговорит. Итак, отложим это дело, которое вскоре разъяснится, и вернемся к Ла Молю.

– Но при чем же тогда Ла Моль, матушка, раз не он был у короля Наваррского?

– Да, он не был у короля Наваррского, но был у… королевы Наваррской.

– У королевы! – воскликнул Карл и нервически расхохотался.

– У королевы! – повторил герцог Алансонский, смертельно побледнев.

– Да нет! Нет! – возразил Карл. – Гиз говорил мне, что встретил носилки Маргариты.

– Так оно и было, – ответила Екатерина, – где-то в городе у нее есть дом.

– Переулок Клош-Персе! – воскликнул Карл.

– О-о! Это уж чересчур! – сказал герцог Алансонский, вонзая ногти себе в грудь. – И его рекомендовала она мне!

– Ага! Теперь я понял! – сказал король, вдруг останавливаясь на месте. – Так это он сопротивлялся нам сегодня ночью и сбросил мне на голову серебряный кувшин. Вот негодяй.

– Да, да! Негодяй! – повторил герцог Алансонский.

– Вы правы, дети мои, – сказала Екатерина, не подавая виду, что понимает, какое чувство побуждало каждого из них произнести этот приговор. – Вы правы! Он может погубить честь принцессы крови одним неосторожным словом. А для этого ему достаточно подвыпить.

– Или расхвастаться, – добавил Франсуа.

– Верно, верно, – ответил Карл. – Но мы не можем перенести это дело в суд, если сам Анрио не согласится подать жалобу.

– Сын мой, – сказала Екатерина, кладя свою руку Карлу на плечо и выразительно его сжимая, чтобы обратить все внимание короля на то, что она собиралась предложить, – выслушайте меня. Преступление уже налицо, но может выйти и позорная история. А за такие проступки против королевского достоинства наказывают не судьи и не палачи. Будь вы просто дворяне, мне было бы нечему учить вас, – вы оба люди храбрые, но вы принцы крови, и вам нельзя скрестить ваши шпаги со шпагою какого-то дворянчика! Обдумайте способ мести, возможный для принцев крови.

– Смерть всем чертям! – воскликнул Карл. – Вы правы, матушка! Я что-нибудь придумаю.

– Я помогу вам, брат мой, – откликнулся герцог Алансонский.

– И я, – сказала Екатерина, развязывая шелковый черный поясок, который тройным кольцом обвивал ее талию и свешивался до колен двумя концами с кисточками, – я ухожу, но вместо себя я оставляю это.

И она бросила свой поясок к ногам двух братьев.

– А-а! Понимаю, – воскликнул Карл.

– Так этот поясок… – заговорил герцог Алансонский, поднимая его с пола.

– И наказание, и тайна, – торжествующе сказала Екатерина. – Было бы недурно впутать в это дело Генриха, – добавила она и вышла.

– Чего же проще! – сказал герцог Алансонский. – Как только Генрих узнает, что жена ему неверна… – И, обернувшись к королю, спросил: – Итак, вы согласны с мнением нашей матушки?

– От слова до слова! – ответил Карл, не подозревая, что всаживает тысячу кинжалов в сердце герцога. – Это рассердит Маргариту, зато обрадует Анрио.

Затем он позвал офицера своей стражи и приказал сказать Генриху, что король просит его к себе, но тотчас раздумал.

– Нет, не надо, я сам пойду к нему. А ты, Алансон, предупреди Анжу и Гиза.

И, выйдя из своих покоев, он пошел по маленькой винтовой лестнице, которая вела в третий этаж, к покоям Генриха Наваррского.