Гибель Киева Грузин Валерий
– Нужен анализ крови и мочи. Оно хоть и осень, но лептоспироз нужно исключить. Скорее всего, это отравление. Крысиный яд.
Столь равнодушный голос невозможно приобрести, с ним нужно родиться. Он что, не видит ничего или притворяется? Да нет, такие не входят в положение.
Дабы избежать процедуры набивания цены, Александр, не медля, спросил:
– Сколько?
Ответ был достоин голоса:
– Вызов у нас стоит шестьдесят гривен. А остальное… Вы сами сказали по телефону.
Александр вытащил из бумажника хрустящую банкноту, которая мгновенно исчезла в широкой лапе доктора. И, тем не менее, купюра в сто евро на мужиковатого впечатления не произвела: казалось, ещё миг, и он зевнёт. Алек сандр снова вытащил такую же банкноту, но не позволил ей исчезнуть в лапе собачьего эскулапа.
– Эту нужно заработать. Вы её получите после того, как собака оживёт.
Чудо таки произошло, и в голосе доктора возникли заинтересованные нотки:
– Ещё триста гривен. В лаборатории тоже хотят жить, и выдать результат они должны быстро. Вы не волнуйтесь – шансы есть, собака большая, а крысы маленькие. Всё дело в дозе.
Доктор с поразительной для его тучной комплекции скоростью сделал забор крови, какие-то инъекции и умчался.
Оставшись наедине с Барбарой, Александр принялся её гладить и подбадривать, и слова, которые находил, последние лет десять не слыхивали даже его любимые женщины.
Много позже, когда он сживётся со своей собакой настолько, что сможет приблизиться к её тайнам, поймёт: они видят мир иначе, они пронизывают взглядом сущее в инфракрасном излучении; они слышат неизмеримо больше; они чувствуют то, что невыразимо словами; они проникают туда, куда человеку вход заказан – они зрят их, кишащих во мгле и в прозрачном пространстве, и во тьме, кого видел и запечатлел Уильям Блейк.
И тут, откликаясь на его зов не сдаваться, скорее полумёртвая, нежели полуживая Барбара приподняла лапу и положила её на руку Александра. Какой-то миг они переливали энергию друг в друга. И не истощались.
Доктор, наконец, возник. С порога заявил, что не ошибся в диагнозе, и если собака жива до сих пор, то теперь они её точно вытащат. Он знал, за что бороться.
Знал это и Александр. Он знал – против кого и с кем. Да, они пытались его обесточить, отравив собаку и лишив транспорта. Но сегодняшние потери – это ступени завтрашнего восхождения, а энергия, выработанная в преодолении бед и препятствий, – это энергия созидания, энергия борьбы, энергия победы. Рассчитывая сделать его податливее и слабее, они умножали его силу и решимость.
Но в этот день не было суждено поставить точку. Намеченную встречу с братьями по оружию пришлось отменить. Барбаре требовались творог, телячья печёночка, витамины, памперсы, и он помчался за всем этим, позабыв о порезанных колёсах и об осторожности. И тут же расплатился.
Когда нагруженный он вбегал в воротики своего двора, уже смеркалось, и в этой полутьме не совсем рассмотрел бомжа, ковыряющегося в оцинкованном баке для мусора. Он даже не понял, как мгновенно этот полусгнивший персонаж оказался за его спиной. Он даже не попытался поставить блок короткому замаху – руки-то были заняты сумками. Единственное, что он успел, как это умеют чернокожие боксёры уже пропустив удар соперника, едва заметным движением, чуть-чуть убирая голову, повести её по касательной в том же направлении, что и разящая траектория удара. Вот это чуть-чуть и спасло его жизнь.
Он успел подумать, что по касательной удар пришёлся не по мозжечку, а чуть в сторону, скатился по шейным мускулам на плечо… В глазах вспыхнули звёзды, рассыпались на жёлтые монеты достоинством в 50 копеек… и наступила ночь.
Позже он узнает, что соседка со второго этажа в этот момент входила во двор. Рванувшийся на улицу бомж сбил её с ног и потому не нанёс контрольного удара. Он также узнает, что орудие убийства провалялось во дворе несколько дней – скажите, кого может заинтересовать кусок водопроводной трубы сечением в три четверти дюйма, обёрнутой в газету бесплатных объявлений? Разве что любопытство могло возникнуть: с какой-такой стати нужно было заливать свинцом кусок ржавой трубы?
Его спасительница, скромненькая девочка девятнадцати лет, работала медсестрой, что оказалось весьма кстати. Она же оказала ему первую помощь, и, надо же, в её сумочке завалялся нашатырный спирт. С её помощью он доковылял до своей квартиры, невероятным усилием воли открыл замки и, о Боги Небесные, у порога его встретила Барбара. Он кое-как втащился в комнату и плюхнулся на вьетнамский ковёр. Едва стоящая на ногах собака плюхнулась рядом с ним.
Казалось, оба впали в забытьё, и сказать, сколько времени они лежали друг на друге, никто не мог.
Очнувшись, он нашарил в кармане мобильник. Переключая левой рукой номера забитых в нём телефонов, дошёл до Цок-Цок, и, не колеблясь, нажал кнопку.
– Приезжай. Кажется, меня убили. Но я ещё живой.
– Ты, как всегда, нестандартен. Но не слишком оригинален, чтобы заманить девушку в свои сети.
– Это всерьёз. Приезжай и спасай.
Она взяла паузу и после этого резко сменила тон:
– Еду.
Правая рука висела плетью. Временами казалось, что по затылку и шее проводили раскалённым утюгом, а ключица и предплечье существовали отдельно от него, если это можно назвать существованием – они горели в огне. Вылив левой рукой остатки виски, которым потчевал вчерашнего визитёра, в стакан, залпом опрокинул прямо в горло. Малость полегчало. Добрёл до кухни, отломил пальцами кусочек творога, отрезал полоску печёнки, положил в миску и отнёс Барбаре. Лёг на ковёр и стал дожидаться Цок-Цок.
Собака, не притронувшись к угощению, подползла к нему и принялась лизать его шею и плечо. От собачьего тепла и лёгкой отсрочки, которую предоставила ему боль, он впал в забытьё.
Ему вспомнилось: в какой-то книжке об Аляске охотник за золотом, устраиваясь на ночёвку в застуженном биваке, спрашивал своего напарника: «Сегодня спим в одну собаку или в две?», имея в виду укладывать под бок одну лайку или пару.
Разбудил его звонок. Тело заныло, запротестовало, но он всё же поднялся, открыл двери и впустил Цок-Цок. Она, лишь взглянув на мизансцену, начала вызванивать какого-то приятеля. Тот, видать, противился, что-то там причитал, мол, на дежурстве и права не имеет покидать пост, и что-то ещё лепетал. Но разве мог городской мужчина устоять перед Цок-Цок? Вот и явился вскорости и, бегло осмотрев Александра, потащил с собой.
Вернулся он в гипсе, с правой рукой на перевязи. Наколотый и ослабевший от боли. Цок-Цок его раздела, долго устраивала на раскладном диване и улеглась сама, причём таким образом, чтобы он смог положить загипсованную правую руку на её бок. Александр не преминул воспользоваться своим статусом и переместил руку на её талию. Так и уснули.
Сон был зыбким. Каждое неловкое движение отдавалось болью в позвоночнике, в груди и во всём теле. Он стонал и крепко выражался, но Цок-Цок терпела, не двигалась и крепче прижималась к нему спиной.
Александр не вспоминал о Регине. Разве что мельком: ну как там она, жива ли? Он не вспоминал о других женщинах, которых любил и которыми был любим. Это было в прошлом, да и было ли? Где они теперь, и кто положил этой ночью руку на их талии? Да и к кому они прижимались спиной и тем местом, дотрагиваясь к которому мужчина даже с закрытыми глазами никогда не спутает его ни с чем другим, потому что нет у человека места более мягкого, упругого и сладкого одновременно.
Мир спал на боку и своим сном проводил в пространстве черту, отделявшую прошлое от нынешнего. А в нынешнем была Барбара, Цок-Цок и то главное, без которого всё остальное теряло смысл. Теперь, вот уж теперь он им Город не отдаст…
И, погружаясь в белёсый туман сна, ему думалось, что, конечно же, они ребята крутые и жестокие и «порожняк гнать не будут», конечно же, с ними деньги и власть, но тягаться с ним у них жижки не хватит, потому что за ним – поколения киевлян.
Одесситы – замечательные ребята, но многие, слишком уж многие, свой город оставили…
ОРДА захватывает каждый клочок… где растут деревья с долларовыми бумажками вместо листьев… и срывает их, срывает, валит деревья, и топчет, топчет… и только пыль, рыжая и ржавая пыль стоит над Городом, забиваясь в глаза, заполняя лёгкие и засыпая душу… и, оседая круговертью, складывается в многоэтажные терриконы… и под степной вой ветра, такой простецкий, такой в рубаху свой парень в каске с прожектором на лбу воодушевлённо затягивает «Я не здамся без бою…»
Пришло время ощетиниться
Ещё вчера Александру нравился анекдот: «Проснулся. Чувствую что-то не то. И тут это «не то» говорит: «Хочу кофе».
Но это вчера было смешным, а сегодня… Сегодня стреляло, крутило, выворачивало, сверлило и стреляло в плече. Видать, то, чем его накололи с вечера, утратило свою силу, выветрилось и улетело. Остались боль и сухой огонь в желудке. Но и тепло осталось. Мягкое и душевное. И на весах жизни оно уравновешивало страдание.
Однако рядом с ним – никого. Свесив с дивана ногу, Александр долго нащупывал тапок, кряхтя и привыкая к тяжести гипса, выбрался из постели и поковылял на кухню. Именно оттуда раздавалось разбудившее его жужжание и постукивание.
Цок-Цок молола кофе, а Барбара ей ассистировала. Обе ему обрадовались. И хотя Александру никогда не нравились люди, позволявшие себе рыться без спросу в его вещах, на этот раз он умилился.
Часы показывали десятый час, и, судя по готовности Цок-Цок к выходу на сцену – уложености волос, свежести кожи, отутюжености чёрной юбочки и чёрного же свитерка, её задерживал только поздний подъём раненого. На сковороде томился омлет с аппетитной золотистой корочкой, на блюдце – тосты в той же цветовой гамме, намазанные тонким слоем масла и джема, а в высоком, безупречно вымытом сияющем стакане – опять же, не нарушая цветовой гармонии – апельсиновый сок. Кофе, понятное дело, должен быть подан в последний миг.
«Странное дело, – подумалось Александру, – что-то не припомнится: когда это он рассказывал Цок-Цок о своих пристрастиях на тему завтрака?»
– Мне, конечно, очень жаль нарушать эту прелесть, но надо выгулять собаку. Она и так перетерпела, – с грустью заметил Александр.
– Барбара уже погуляла, – как бы между прочим сообщила Цок-Цок. – Чисть зубы, если это тебе по силам, и будем пить кофе.
Ничего себе женщина. Всё сделала, не спрашивая где и что лежит, всё учла и не побоялась выйти на улицу с огромным псом. Вот это да! Такая целиком подомнёт – не заметишь.
– Ты уж не обессудь, – обратилась она к Александру. – В прокуратуру нужно бежать. Там назначено на одиннадцать, сам понимаешь, опаздывать туда не положено. А тебе предписан покой и ещё раз покой. Лежи и спи побольше. Забегу вечером.
Она подала кофе и засобиралась. Барбара ходила за ней по пятам и разве что не плакала – женщина уходит.
А дело было в том, что общее собрание жильцов её дома, создав модное нынче объединение собственников квартир и присвоив ему название прямого действия – «Бастион», избрала своим председателем не какого-то там отставного полковника, хотя таковые имелись, и не депутата, и такие наличествовали, и не нахрапистого бизнесмена, вот этих было с избытком, и не убелённого сединами ветерана госслужбы, и такие числились, а тоненькую стройную девочку в неизменной чёрной юбочке и чёрном свитерке, с чёрными глазами и тихим ровным голосом, гладкой кожей, прямо зачёсанными назад и собранными аккуратным узелком на макушке волосами. Такие причёски издавна носили балерины, а уже потом гимнастки да пловчихи синхронного плавания, и уж вовсе потом продвинутые завоевательницы киевской прописки из Жмеринки и Новомосковска.
Надо сказать, что общественность приняла правильное и даже мудрое решение, поскольку в её недрах не нашлось более чистого и далёкого от корысти создания. Пусть она выглядела беззащитной, но, как известно, беззащитность – тоже оружие. Удивительно, как у неё это получалось, но факт остаётся фактом: перед ней открывались двери, которые закрывались перед отставными полковниками, и хамы с печатями и подписями понижали тон и начинали подбирать давно позабытые ими слова.
История дома на Старокиевской горе была столь же печальной, как и сотен других его собратьев.
Построенный в начале прошлого века богатым крестьянином доходный дом, кроме своей прекрасной фасадной внешности, отличался крепостью фундаментов и толстенных стен. Казалось, пали по нему из трёхдюймовок, устоит. Но против человеческой жадности никакие стены не сдюжат.
В те времена смуты, беспредела и безвластия, когда начальники ЖЭКов разъезжали на «мерседесах», женились на молоденьких торговках и захватывали подвалы, чердаки, скверы и всё то, что раньше считалось народным достоянием, в лапах пузатого начальника оказались и просторные подвальные хоромы дома Цок-Цок. В них и соорудили кафешку, исправно поставлявшую ежемесячную дань кому следует. Аппетиты долго на одном и том же месте не стоят, и вот уже крушатся несущие стены и делается просторный ресторанный зал.
В этом мире всё стоит на подпорках. Даже дома. Убери их, и они начинают валиться. Такое случилось и с обиталищем Цок-Цок: двери перекосило и они утратили первородную функцию – открывать и закрывать жилище, по стенам и потолкам поползли змейки трещин, с угрожающим воем из тыльного фасада начали вываливаться стеклоблоки и с фугасным эффектом разрываться под ногами отчаявшихся приблизиться к входным дверям людям, в шахтах застряли лифты и в душах граждан поселился страх… а что, если ночью?
Вот так загнанные в угол жильцы сгрудились и ощетинились. Они не захотели умирать и подчиняться ни районной, ни городской власти и выставили впереди себя хрупкую, тоненькую, изящную молодую женщину.
Спаси и сохрани. Они знали что делали, ибо самая тоненькая, изящная и хрупкая из них перестала думать о себе, а думала о доверившихся ей людях. И не только думала – писала письма и жалобы, встречалась с экспертами, выуживала из непроходимых чащ нужные бумаги, настаивала, стыдила, требовала и не сдавалась, когда ей отказывали или советовали приходить завтра.
И вот апогей – начальники, чуя нарастающий гул народной стихии, грозящей вымести из доходных гнёзд, решились одним махом «снять навар» и продать лакомое подземное царство. Продать, несмотря на закон (Господи, да кто из властей предержащих сейчас обращает на него внимание?) сие запрещающий, ибо дело уже пребывало в суде.
Именно в этой точке, когда Цок-Цок, как бьющаяся в закрытое окно ласточка, призывала прокуратуру вспомнить о своём историческом предназначении, и позвал её на помощь Александр. Конечно, она не могла отказать человеку, оказавшемуся в таком положении. Тем более человеку, к которому… Она и сама не знала, что испытывала. Но то, что испытывала – сомнений не было. И уступила ему ночью вовсе не из жалости к побитому, но гордому. И не потому что с загипсованным человеком у неё был первый опыт, как тогда на верхней полке вагона с незнакомым попутчиком. Влекло её, тянуло из-за непохожести Александра на всех прочих ухажёров, и правила отбора сексуального партнёра здесь не срабатывали.
Впрочем, душа у Цок-Цок хотела прикрыть собою от невзгод весь Киев. Если бы только смогла.
В павильончике под синим тентом на Контрактовой готовили совсем недурственный шашлык.
– Из лопатки и без уксуса, – отметил Мещерский-Барский, снимая вилкой аппетитные, с корочкой, кусочки мяса со второго шампура. – Забивать его вкус кетчупом не обязательно. И вообще, кетчуп – это современное извращение.
– Насчёт извращений – это по моей части, – вмешался Анатолий, допивая Мерло из гранёного стакана. – Тут, похоже, завелись древние греки, которые, как известно, любили разбавлять вино водой. У них даже градация такой смеси была заведена: например, если беседа предполагалась серьёзной, делалась смесь один к одному, – Анатолий демонстративно, а может, по тюремной привычке, вымазал кусочком шашлыка поданный в розочке из фольги кетчуп до остатка. – А беседа, полагаю, у нас предстоит серьёзная. Ты уж не взыщи, Виссарионович, я перехожу на пиво.
– Мы знаем друг друга не один год, так что обойдёмся без нюансов русского языка, – Александр, приблизив лицо к центру стола, перешёл на глухой шёпот. – Призываю объявить войну орде.
– Похоже, ты её уже начал, – Анатолий показал бокалом на гипсовую повязку Александра. – Считаешь, что и нам пора?
– То, что Киев гибнет на наших глазах, сомнений, надеюсь, ни у кого не вызывает, – и, не собираясь переходить на глухой шёпот, довольно громко заявил Мещерский-Барский. – Только вот вопрос: можно ли Киеву ещё помочь? Город испохаблен на века, улицы затоплены агрессией, люди с принципами – деморализованы, варвары, хамы и ушлые мужики захватили все господствующие высоты. Киев, как вкусный торт, разрезали на куски и раскупили. Они жадно чавкают, не вытирая крема с усов. Схватка ведётся за крошки. Поздно, коллеги, поздно. Остаётся разве что снимать с крыш, как при наводнении, уцелевших киевлян.
Народ в павильончике собрался разношёрстный, в основном приезжий, в турецких свитерах и левайсе подольского происхождения. Владимир в неизменно белой накрахмаленной и до фанатизма отутюженной рубашке смотрелся на их фоне белой вороной и его высокомерное молчание усиливало этот эффект. Но в Александре жила уверенность, что тот его поддержит. И не ошибся.
– Валентин Виссарионович, очевидно, прав. Да не совсем. Метафора, конечно, впечатляет, но оценка, я считаю, поспешна, – Владимир носил рубахи исключительно с манжетами под запонки, а рукава его пиджаков были рассчитаны на то, чтобы эти манжеты выглядывали хотя бы на четверть. Это создавало проблемы, поскольку выглядывающие наружу манжеты грязнились от любого соприкосновения с действительностью, зато Владимир выглядел как английский джентльмен. Вот и сейчас он пытался вытереть бумажной салфеткой каплю кетчупа на самом подлом для отмывания месте – сгибе манжета.
– Не следует сваливать в одну кучу негативные последствия демократии, глобализации, да и вообще прогресса, и чисто городские беды и проблемы. В первом случае, действительно, сделать ничего не удастся. Ну не остановишь ведь ракетный лайнер, ухватив его за хвост на взлёте! А вот во втором – можно и нужно попытаться, – Владимир оставил попытки отчистить рубашку от кетчупа, но от этого менторские нотки в его голосе не исчезли.
Порядок возможен лишь в двух случаях: при диктатуре одной личности или идеологии, но мы это уже проходили и больше не хотим, и при абсолютном диктате закона, как в зрелых демократиях на Западе, – Владимир обожал чёткость во всём, даже в выступлениях перед коллегами, которые за это его недолюбливали.
– Вы забыли упомянуть монархию, – Виссарионович, несмотря на учёную степень, терпеть не мог лекций. – Только представьте себе: среди ночи раздаётся стук в двери взяточника: «Отворите! Именем короля!» Ужас, охватывающий душу негодяя, только что продавшего киевские склоны денежному застройщику, невозможно себе даже вообразить. Ибо он понимает: короля не подкупишь.
– Да, конечно, это работает, но лишь в том случае, если есть просвещённый монарх, который прислушивается к мудрецам, обожает поэзию, печётся о процветании искусств и не забывает о благе своих подданных. Но где взять такого монарха? – торжествующе обвёл всех властвующим взглядом Владимир.
– Согласен, – совсем не примирительно согласился Виссарионович, – с просвещёнными монархами у нас напряжёнка. И не только с монархами. Как известно, короля играет свита.
Так вот, со свитой тоже напряжёнка. Ведь у нас не было ни двора, ни фрейлин, ни фаворитов, ни заговоров, ни дворцовых интриг, ни дуэлей, ни рыцарских турниров, ни благородства, ни чести, на которых замешивается основа королевства. У нас был губернский город с хуторянским запашком. Но в этом была своя прелесть, которая задержалась в его кривых улочках на десятилетия, и выветрить его не удавалось даже НКВД. Знаете ли, эдакое мерехтливе отражение флёр свободы от блеска западных столиц.
– Это правда, – Владимир остановил извержение аллюзий и ассоциативных экскурсов в прошлое, потому, и это было известно всем, если Мещерский-Барский усядется на своего конька, оттуда его не стащить. – Однако вернёмся к теме. Ведь почему все те, кто наверху, не хотят иметь здесь западных условий жизни? Не потому что там автобусы ходят по расписанию, а потому что суды там судят по закону, а не по деньгам клиента, и любой чиновник, любой, даже при неподтверждённом подозрении в получении взятки или там кумовства, покровительства любовнице, сначала уходит в отставку, а уж затем отстаивает свою честь в суде. Не нужно это нашим «хозяевам жизни», им нужен беспредел. Но и здесь можно найти нерв, нажми на который, и заболит. Правда, такое действует только накануне выборов, и только на тех, кто жаждет избрания на какой-то пост. Везде и всюду. А вот с чисто городскими делами в Киеве всё выглядит иначе: здесь пару сотен тысяч горожан могут создать разницу, с которой придётся считаться. Если их воодушевить и организовать. Так что, лично я – за объявление войны.
Безропотно выслушав этот длинный спич, коллеги принялись спорить. Перебивая друг друга, разгорячившись и разогревшись, взбудоражив упрёками и неверием в бойцовские качества и рыцарскую честь, они долго выбирали, что бы такое утеять, дабы достучаться до киевлян и показать всему миру, что «лапшу», которую им на уши с утра до вечера вешают власти всех уровней, они начинают снимать.
И таки нашли способ… А обнаружив его, пошли искать пивную, где подают раков.
Сюрприз или сюрпляс?
У дома Александра ждал сюрприз. Собственно, сюрприз сидел на лавочке в глубине двора и, когда Александр его узрел, тут же забыл о нывшем весь день плече.
– Регина, Региночка, как же я рад тебя видеть! – в этом порыве не было и щепотки лицемерия. – Когда ты прилетела?
– Да только что. Боже, а это что? Откуда? – она ощупала гипсовую повязку.
– Да вот, шёл, упал, споткнулся… дальше ты пощупала. Пустяки.
– Ничего себе пустяки! А косточка цела? – женщина провоцирующее улыбнулась. – Не хотела заходить домой, пока не увижу тебя. Я же не знаю, что там дальше было? Ты-то как?
Регина-Региночка. Женщины изначально готовы жертвовать собой куда чаще мужчин. Ни о чём не расспрашивая, Регина нашла вариант с машиной и улетела в Москву на неделю раньше намеченного срока. Может, потому и Таиланд сорвался?
Рисковала она капитально, даже не ведая причин. Без приключений ей скучно. Он никогда и ничего ей не обещал, да она и не просила. Она не отдавалась – она шла навстречу. Делала, что хотела.
Любил ли её Александр? Пожалуй. Да и что такое любовь? Любовь – это всё. И это всё, что мы о ней знаем. Она поражает, как молния, и куда-то исчезает. Александр носил на себе аромат тела Цок-Цок, и Регина, конечно же, это ощущала.
– Давай поговорим здесь, – здоровой рукой он обнял Регину за плечи и увлёк на скамеечку. – Дома я теперь и стенам не доверяю.
– А может, дивану? – она скосила свой лукавый глаз и рывком прижалась к его шее. – Я к тебе вернулась. Позвало. Так что никуда из Москвы не полетела.
– Интуиция тебя не подвела. Что и не удивительно, – его рука соскользнула с плеч Регины и переместилась к ушку. Александр принялся перебирать рыжие волосы, поглаживая нежную кожу тыльной стороной среднего пальца.
Он ощутил нарастающую волну желания. Но пресловутый мешок кирпичей собственной вины, который человеческая душа таскает на своих плечах, придавливал этот порыв. И как оно обычно происходит, когда в состоянии подпития он принимается дарить любимые вещи и книги, а протрезвев, начинает борьбу с этой расточительной чертой своего характера, и, отлично понимая, что раскрывать мягкое подбрюшье нельзя ни перед кем и никогда, он всё-таки довольно неожиданно для себя рассказал и о своём замысле наложить дань на конецких за вторжение в Киев, и о том, как спланировал операцию по отниманию денег, и каким образом с помощью Регины и Анатолия осуществил её, и о том, сколько у него сейчас денег, часть которых, естественно, принадлежит Регине, и о том, как его пытаются запугать, потому что, если бы хотели убить, то давно бы убили, и как принуждают отдать дискету с такими сведениями, за которые мгновенно откручивают голову и не таким, как он, и, наконец, о только что состоявшейся встрече коллег, на которой принято решение спасать Киев… А вот о Цок-Цок слабодушно умолчал.
Регина не перебивала. Она беспрестанно курила, сосредоточенно рисуя прутиком на земле перед скамеечкой кружочки и крестики. Отбросив в сторону прутик, посмотрела ему в глаза. Как показалось Александру, с уважением:
– Ты не рассказал о женщине, и для того, чтобы не делать этого, поведал обо всём остальном без утайки. Не волнуйся – у меня нет на тебя прав, и никаких обещаний ты не давал. Жаль. Но что делать, надо жить. Так когда у вашего рыцарского ордена следующая сходка? Надеюсь, там я её увижу? Ты ведь из тех, кто не спит с женщиной только ради секса. Тебе тела мало, тебе нужна душа женщины. Но дело не в ней, дело в том, что я тоже хочу принять рыцарский обет. Это меня привлекает. И, в конце концов, Жана д’Арк тоже была рыжей, – она встряхнула своими кудрями, поднялась со скамеечки и забросила тяжёлую сумку с аппаратурой на плечо. – Не провожай, и не думай, что я обиделась.
Цок-Цок пришла практически ночью, изнурённая, измочаленная. С опущенными плечами. Александр не стал лезть к ней с расспросами и отправился на кухню готовить ужин. Балетная выправка вернулась к ней лишь после душа. И уже в постели нежным шёпотом в маленькое розовое ушко Александр рассказал о событиях сегодняшнего дня, о встрече с Региной.
Насколько же наивен тот, кто считает, что знает женщин! Они сами не знают, что выкинут в следующий миг.
– Не печалься и не мучься: я уступила тебе не из жалости и не сонной. Да и любви до гроба ты не обещал, – реакция Цок-Цок его поразила. – А на вашу сходку я пойду. И не ради Регины. Мне это интересно.
«О Господи, – подумал Александр, – и почему это все его женщины похожи друг на друга? Очевидно, дело не в них – дело во мне».
Как ни убегай, а жизнь тебя всё равно догонит. Пожуёт, пожуёт и косточки выплюнет. Когда на следующее утро Александр вывел на прогулку медленно выздоравливающую, но уже поднявшуюся на лапы Барбару, которая как-то доковыляла до любимого ею укромного местечка у продырявленной во многих местах сетки «рабица», огораживающей хозяйство зелёной зоны, его окружило пятеро похожих друг на друга парней, коротко стриженых, в чёрных куртках и чёрных джинсах. Шерсть Барбары встала дыбом и она закрыла хозяина своим телом.
– Ты на собаку не надейся, она тебя не защитит, – глухим басом предупредил его парень в кепке блинчиком, очевидно, старший среди этих отморозков. – Тебя вообще никто не защитит.
– Так это вы отравили собаку? – глядя исподлобья спросил Александр без страха в голосе, хотя страх в нём всё-таки сидел. В районе живота. Он оглянулся и понял, что никто ничего не увидит – место было глухим. Невероятно, но в центре Киева ещё попадаются такие места. Но на то он и Киев.
– Какая разница кто, – предводитель банды полез в карман. За ножом, предположил Александр, осознавая бесперспективность своего положения, учитывая загипсованную правую руку, полуживую собаку и численное превосходство противника. В его положении лучше не выходить из дома, не положив в карман что-то увесистое. Глупо вот так умирать.
Вместо ножа главарь вытащил кусок белой бумаги, легкомысленно намереваясь протянуть его своей жертве. Но… и откуда только собака нашла в себе силы?.. Барбара молниеносным рывком попыталась перехватить вражескую руку. Бандит успел её одёрнуть, и зубы Барбары клацнули в миллиметре от его пальцев. Собака вырвала клочок бумаги, и, опешивший от такой прыти пса, он снова полез в карман:
– Ничего, есть другая, – на этот раз главарь бросил бумажку на землю. – Тут телефон. Позвонишь сегодня до шести. С дискетой в руках. Отдашь – будешь жить. А сделаешь копию – не будешь. Понял?
Они по-военному развернулись и остановились, пропуская вперёд вожака. «Какие-то эти бандиты военизированные, – подумал Александр, провожая их тяжёлым взглядом». Он потрепал Барбару по холке, расточая ей похвалы. Она села и затем, тяжело дыша, легла на землю.
– Что ты, собаня? – он поглаживал её по бокам и по голове. Она закрыла глаза. Молниеносный бросок стоил ей последних сил. – Ты полежи, но недолго. Мы никуда не спешим. Всё будет хорошо, и мы оба выздоровеем. И тогда покажем этим бандюкам, кто в Городе хозяин.
В ответ Барабара что-то глухо прорычала. Дескать, слышу и всё понимаю… ты уж прости … что-то я ослабела…
– Что будем делать, собаня? Сдаваться или бороться? Бороться – значит становиться сильнее. Сдаваться – значит становиться слабее. Слабее и слабее, пока совсем не придавят.
Ему вспомнился сюжет рассказа Джорджа Риги, голливудского сценариста, потомка выходцев из Украины. Александр брал у него интервью, и, помнится, тогда его поразило, насколько этот успешный человек с трепетным вниманием относился к своей слепой и некрасивой жене. Тогда они вдвоём распили бутылку водки и далеко за полночь писатель на примере открыл ему тайну, что это такое – бояться и сдаваться.
Нелегальные эмигранты живут на нелегальном положении в какой-то дыре. Тихонько так живут, незаметно. Батрачат за копейки. Но довольны: еда каждый день, откладывать даже получается. Но вот ночью к ним забирается чудовище и принимается терзать их малыша. Мать в ужасе будит мужа:
– Вызывай полицию!
А он в ответ:
– Ты что? Нас же в каталажку упрячут и потом вышлют.
Она требует:
– Смотри, он уже руку отгрыз!
Он:
– Но жить можно и с одной рукой.
Она:
– Смотри, трус. Уже вторую руку грызёт!
Он:
– Жить можно и без рук.
И зверь загрыз малыша. А их всё равно нашли, в каталажку посадили и выслали. Но вдвоём.
Александр исходил из того, что сегодня его убрать не могут, потому как не знают, куда он спрятал дискету. А получив её – загрызут. Газетчик, даже не скопировав её, главное запомнит: кого убрали и сколько миллионов перед этим выманили. И как огородили рынок. И кто разрешение дал и сколько за это взял. И главное – знает, кто они. Учредители там совсем с другими фамилиями. С такими сведениями долго не живут. Разве что напечатать всё это в газете, тогда то же самое будут знать все и всех придётся загрызть, но на всех зубов не хватит. Только как через главного редактора проскочить? А что? Надо попробовать. Теперь же есть, как выразилась Регина, «рыцарский орден». Она такая, что и фотки их сделает.
Собрались они в довольно удалённом, но очень приятном месте – ресторане «Мисливець». Здесь, у дачных мест на берегу Десны, с видом на настоящее село с аппетитным названием Хотя-новка, в волне наплывающего из дальнего леса запаха хвои, поглядывая то на лениво бредущих по дороге дачников, то на ровный сочный лоскут зелёного газона, думалось легко, говорилось ещё легче, а уж пилось…
Собрались вшестером. Нехорошее число, подумал Александр. Да ещё две женщины. А по примете, женщины на корабле – это к удовольствию перед несчастьем. Одно радовало: женщины друг другу понравились.
Александр рассказал об утреннем наезде и положил на стол бумажку с номером телефона.
Срок ультиматума истёк, и теперь нужно было что-то изобретать. Или полностью игнорировать и ждать ответного шага.
Его хмуро выслушали. Но когда Александр предложил напечатать статью в обход главного, все оживились:
– Допустим, отвлечём мы главного, чем-нибудь заморочим, кто-нибудь из нас напросится на этот номер дежурным редактором, а кто-то «свежей головой», и напечатаем твой бессмертный опус, но на следующий же день нас всех элементарно выгонят, – темпераментно включился в обсуждение проблемы Мещерский-Барский. – Неужели, Александр, вам не жаль своих коллег? Ведь ваше имя в переводе с древнегреческого означает совсем противоположное – спаситель людей.
– Конечно жаль. Как собственной головы, так и голов тысяч моих братьев-киевлян, – грустно заметил Александр. – Но сдаваться только потому, что они хотят сломить нас страхом? У них и мыслей других нет, дескать, мы непременно убоимся.
– Всякая власть держится на страхе. И на свободе, и на зоне, – возразил Анатолий. – Но в то же время никто ещё не опроверг истины: кто поборол в себе страх, сделал шаг к свободе.
– Давайте без пафоса, – вмешался Владимир. – Есть конкретная ситуация, из которой нужно найти конкретный выход, – он нервно поправил манжет, пытаясь охранить его от кетчупа (видать, отстирать вчерашние пятна с белой рубахи стоило труда), и продолжил: – С чем я соглашусь, так это с внятной попыткой показать этим замаскированным «хозяевам жизни», что факты на дискете известны не только Александру. Тогда мы сохраним коллеге жизнь.
– Не мешало бы, – согласился Анатолий. – Иначе, кто заплатит за шашлыки и пиво? И как это ты себе мыслишь?
– Просто и изящно, – Александр обвёл присутствующих торжествующим взглядом, задержав его на Цок-Цок, – вставить где-то в середине текста любой статьи о разрушении Киева, а они сейчас печатаются практически в каждом номере, всё что нам нужно. И главный не заметит, и наши головы уцелеют.
– Очень мило, очень. Кстати, такой приём применял Томас Манн. Он вводил в художественную ткань повествования фракции казённых документов – решений суда, предписаний, протоколов и прочей канцелярщины. Причём, без всяких кавычек, – воодушевляясь и, очевидно, пытаясь сгладить впечатление от проявленной им вначале встречи трусости, Ме-щерский-Барский уверенно садился на своего конька. – И, что удивительно, приём действовал безотказно! Убаюканный прекрасным слогом, читатель содрогался от столь беспардонного вторжения чужого и непонятного. Это похоже на то, будто вы, разлёгшись на прекрасной лужайке среди сочной зелени, разнежились под пение птичек, стрёкот кузнечиков, жужжание пчёлок и вдруг услышали рёв мощного дизеля и увидели надвигающуюся на вас чугунную махину на гусеницах.
Мещерский-Барский упивался развёрнутой метафорой, показывая готовность разворачивать её дальше. Но его перебил Анатолий:
– Отличное решение! Владимир сам себя переплюнул. А теперь распределим роли.
Присутствующие, включая молчащих до сих пор женщин, сдвинулись лбами в центре стола. Выдвигались и отклонялись идеи, ходы, повороты, но все сходились на том, что подбираться нужно осторожно, но атаковать молниеносно, как кобра. И не мешкать: счётчик-то тикает.
И тут опять Владимир предложил сногсшибательную идею – поместить жанровое фото учредителей без подтекстовки, скажем, на отдыхе или в кругу друзей. Дескать, серьёзный мес-сидж серьёзным людям. Сразу всем и всё понятно.
Но как и кто это сможет быстро сделать? Такие люди в Киеве не выставляются, предпочитают не лезть в политики, на телеэкраны и газетные полосы. Они обитают за толстыми стенами и высокими заборами, со злобными собаками и нелюдимыми охранниками, они недоверчивы и порой умны. Они привыкли контролировать господствующие высоты, и с телеобъективом к их лицам не подберёшься. Нужны нестандартные, по-настоящему наглые действия. И тут взгляды, как прожекторы в ночном небе войны, скрестились на Регине. Она приняла вызов:
– Пока мыслей нет, – спокойно ответила она, – но завтра появятся. Голову Александра нужно сберечь, и я об этом позабочусь.
Глаза Цок-Цок прищурились и взгляд у неё стал такой, будто она смотрела на Регину через прорезь прицела.
– Пожалуй, у меня мысли есть, – без вызова, но довольно твёрдо вмешалась в обсуждение Цок-Цок. – А ещё у меня есть хитон, пачка и балетные тапочки. Давно подмечено, что балетное одеяние способно разоружить самых суровых воинов. Голову Александра мы не отдадим.
Беда, как известно, объединяет, а поиски выхода из беды сплачивают самых разных людей. Даже женщин-соперниц.
Как оно получилось, Александр толком не разобрался. Но получилось, и обе любимые оказались у него дома. Они пили горький чай и трёхзвёздочный закарпатский коньяк, который вовсе и не коньяк, а чистейший коньячный спирт, заедали тонко нарезанными ломтиками сыра с лимонным кружочком сверху, много шутили и смеялись.
Вместе им было так хорошо, что удалось избежать унизительно напряжённой процедуры выбора, кому с кем спать, и всё определилось само собой – женщины оказались в его постели в спальне, а он на диванчике в гостиной. Барбара перекочевала на коврик у диванчика, и он был вынужден устраивать собаке новое логово. Перед тем как утихомириться, она долго утаптывала выделенное ей суконное солдатское одеяло.
Двери он открыл настежь, поскольку терпеть не мог спать в накуренной комнате, и, дабы не простудить приболевшую собаку, подтыкивал под диван, где гуляли сквозняки, разное попавшееся под руки тряпьё.
В полудрёме ему слышались доносившийся из спальни шёпот его подруг, их хихиканье, шорохи какой-то возни и… но, может быть, это был сон… звук нежного поцелуя.
Ангелы не любят ВВС и киевских мэров
Возможно ли одновременно любить двух женщин? Предшествующий опыт подсказывал: и да и нет. У Александра бывали подобные ситуации. Но в них обитала разная любовь. Теперь она была одной. И скажите, как не любить двух женщин, которые объединились для того, чтобы спасти тебе жизнь? Им понадобилось всего два дня, и они добыли то, что казалось невыполнимым, – нужные снимки.
Тени вышли из тьмы, и отныне сотням тысяч читателей с газетной полосы улыбались лица тех, кто его «заказал».
О том, чего это им стоило, Регина и Цок-Цок помалкивали. Более того, пообещали ни под каким предлогом не раскрывать тайны.
Обе женщины по-прежнему оставались в его квартире на ночь, где дружно пытались поймать за хвост прежнее веселье, но оно всё выскальзывало из шести ладоней, ибо для этого требовалось четыре.
Впрочем, чему удивляться? Александр давно подметил, что в одном и том же месте в одном и том же составе повторно никогда не бывает так же хорошо, как в первый раз.
Хотя обе женщины представлялись ему ангелами.
Люди хотят верить в ангелов. Верят сейчас и верили всегда. Даже те, кто не верит в Бога. На то существуют веские причины. Хотя бы потому, что человек может не иметь ничего, даже паспорта, но имени не иметь не может: если есть имя, значит, есть и ангел. Ибо каждому даётся два ангела. Они восседают на наших плечах и знают о нас больше всех.
Один – Ангел-хранитель – хранит нас от всякого зла, от разных несчастий и помогает делать добро, а другой – святой угодник Божий, имя которого мы носим, ходатайствует о нас перед Богом, молится о нас. И эти молитвы скорее приемлются, чем наши грешные.
Так люди считают не одну тысячу лет. Посему из боязни сшибить ангелов пытаются не проходить через, скажем, отверстие между ножками лестницы-стремянки или через треугольное пространство, образуемое телеграфным столбом и его подпорной балкой.
Люди же воистину мудрые давно ведают: пробудить в себе могущественные, но нередко дремлющие силы, сделать шаг вперёд, к совершенствованию, без помощи ангелов невозможно.
Но, как известно, в мире существуют не только добро, не только день, не только весна и не только любовь. Другие люди верят, что на правом плече у человека сидит добрый ангел, а на левом – злой. Не потому ли лётчики поют: «… и переплюнем через левое плечо». Но ангелы наверняка недолюбливают ВВС.
Возможно, ангелы нужны для подтверждения наших представлений о добре и зле, в том, ради чего мы есть в этом мире, а потому наша вера в них и даёт ангелам существование. Они принимают любой облик, в котором мы можем их воспринять: как видение, как голос, как мечты, как таинственный случай или как нелепое или замечательное совпадение, которое заставляет нас смеяться в восторге и неверии в происшедшее. Они – шёпот интуиции за нашим плечом…
Грустной и никчёмной была бы жизнь, в которой не было бы ангелов. Эти посланники подобны солнцу и звёздам, несущим свет с небес.
Вот и киевлян оберегал старший по званию – архангел Михаил. Небесный архистратиг, полководец и предводитель светлого ангельского воинства, свергнувшего с небес самого сатану. Не случайно, ох не случайно именно его Господь дал в заступники Матери городов русских, символу истинной Веры, колыбели Православия.
Обретя независимость, на стражу Киева на его главной площади поставили фигуру Архистратига, высеченную, как и положено, из белого мрамора. Но дьявол не дремал. Дьявол не любит светлых тонов. Его дело марать, грязнить и пачкать, да и сам он грязный, нечистый, замаранный, иначе говоря, как утверждает сам Даль, чёрт, и посему предпочитает всем цветам только чёрный, что в имени, что в фамилии, что в изображении. Вот чёрные и отлили из чёрного металла нечто непонятное с хищно распростёртыми крылами, а потому и окрещённое киевлянами заморским прозвищем «Бэтмен». И поставили на той же главной площади, а светлого убрали, увезли, запрятали и, говорят, хотят вообще свезти в другой город.
Вот с этого самого момента и обозначена гибель Киева. Будто жирную печать поставили на акте капитуляции. Не тот это теперь Город. Теперь это Город со злым ангелом на левом плече. Но сдаваться злу – не в природе киевлян.
Земной шар недаром напоминает клубок ниток. Да и жизнь тоже. Ибо в этом клубке спрятаны разные концы – добра и зла, безразличия и страсти, жлобской тупости и духовного начала. За какую ниточку потяни, туда и потащит. Вот потянул Александр за ниточку обогащения, и убогая котомка оказалась туго набитой заморскими деньгами. Нет чтобы, как все, тянуть дальше: глядь, и миллиончик бы там осел. Но взыграло ретивое, не дало превратиться в тварь с тугим кошельком.
А тут ещё две женщины – и обе любимые – взалкали его спасать. Не бывает так. Не бывает. Против женской природы это. Они ведь ради того и живут, чтобы приручить, а затем полностью завладеть своим единственным подданным. И он всенепременно должен быть их собственностью, и ничьей другой. Единой и неделимой. Ни с кем другим, ни с какой другой. Без вариантов. А если что-то такое, выбивающееся из этой жёсткой конструкции и случается, то не иначе сие есть задумка многоходовой комбинации, которая должна привести к известному результату – устранению соперницы и тотальному завладеванию объектом.
Александра всегда поражало, да что поражало, он преклонялся перед отвагой женщин, которые не страшились вступать в бой за мужчину, невзирая на красоту, численное преимущество и качество соперниц. Они всегда верили, что могут заменить любую другую женщину и стать его единственной.
Увы, в его случае могло быть и несколько иначе, поскольку Регина и Цок-Цок не входили в девяносто семь процентов таких женщин. Они несомненно принадлежали к остальным, масштаб личности которых предполагал разнообразие вариантов. Они нравились друг другу, они нравились Александру, и Александр нравился им, но, может быть, превыше всего им нравилось то предназначение, к которому инстинктивно стремится каждая женщина, – спасать жизнь. Сжажите, а что может быть выше стремления спасти Город?
Собственно, спасти Город уже не удастся. И дело не в том, что стеклянные иглы, понатыканные в его сердце, убили привычный облик. Дело в том, что варшавяне, пражане, будапештцы, рижане, вильнюсцы, таллинцы и петербуржцы не допустили убийства сердец своих городов, а киевляне допустили.
Порой возникали сомнения: а остались ли вообще в Киеве киевляне? Неужели приезжие из Белой Церкви, Харькова, Донецка, Днепропетровска, Ровно, Мариуполя и других окраин навсегда смогли оттеснить киевлян от печатей, подписей и мэрских кресел? Ну должен же хоть кто-то уцелеть, и пепел догорающего Города должен достучаться до их уснувших сердец. Только как это сделать?
На этот раз они собрались на Пейзажной аллее. Пролегая по верхней кромке Старокиевской горы, эта пешеходная тропа, возможно, была лучшим местом в городе. Недаром же киевские князья именно здесь поставили свой дворец.
Зелёные склоны убегали вниз к Гончарке, уютному Воздвиженскому урочищу. Далее взор свободно бежал к гавани, глади днепровских вод и синим далям. И, что удивительно, всё это не вызывало раздражения – ни игрушечные домики с разноцветными крышами, миражно возводимые богатеями на Воздвиженке по лекалам из мира андерсеновских сказок, ни бурно жиреющая Оболонь, где блоки серых бетонных кварталов, стыдливо скрывая своё пролетарское прошлое, робко жались к высокомерным высоткам. Расстояние задёргивало вуалью страсти, порождаемые стремительным обнищанием одних и обогащением других.
На самой же аллее был разлит уют. Немерено. Зелёная шапка Андреевской церкви по домашнему накрывала поляну с фундаментом Десятинной церкви, мамаш с колясками и просто гуляющих прохожих, поскольку ничего другого, как гулять, на Пейзажной аллее, казалось, делать просто невозможно. Казалось. Годами. Но не сегодня. Сегодня тут начали рыть котлован под домики с бассейнами на крышах для «хозяев жизни». Те для маскировки привлекли служивых из самых послушных, да ещё звучной маркировки – дипломатов.
Не беда, что на этом месте располагалось подворье князей Киевской Руси. Да и кому оно интересно, что отсюда пошла земля русская, что нет для славян земли дороже этой. Куда Кремлю браться! Но в Кремле элитного жилья не строят, хотя денег в России у «хозяев жизни» будет по-боле. А тут – пожалста.
Вот возведут хоромы с балконами, в воскресный день положат их владельцы ноги на перила балконов, а самые продвинутые поставят у ног хай-бол с джином, тоником, вишенкой и лаймом и проворчат, глянув на сиромашных, бредущих по Старокиевской горе: ходят тут всякие.
Самым радикальным средством восстановления справедливости была бы винтовка с оптическим прицелом. Но христианские заповеди и уголовный кодекс против таких методов лечения. Надо искать другие.
– Вот не ожидал, что молодым это интересно, – причмокнул от удовольствия Мещер-ский-Барский, наблюдая за тем, как модно одетые парни и девушки, умело орудуя лопатами, забрасывали землёй котлован.
– Ощущать себя человеком, а не быдлом важно каждому, – пригасил его пафос Анатолий. – Я тут вырос неподалёку. Пацаном ещё был, но помню, как на склонах Гончарки картошку после войны сажали. Все понимали, хоть и огород разводили, что место это святое. И говорить и ходить тут надо тихо.
Александр перехватил пристальный взгляд Владимира на ножки Цок-Цок. Впрочем, радар Владимира засёк этот перехват и позаботился о дымовой завесе:
– Давайте без исторических экскурсов. То время ушло. Навсегда. Эти молодые люди – лучший пример. Они не причитают, а копают, – Владимир, как показалось, был готов закатать рукава, хотя для этого потребовалось бы проделать непростую процедуру – сначала вытащить из накрахмаленных манжет зажимы запонок, а уж затем закатывать. – Вот и нам стоит придумать что-нибудь конкретное. Одно скажу: чиновники боятся огласки своих делишек больше политиков. Поэтому бить нужно по чиновникам.
Ласковое сентябрьское солнышко разливало достаточно тепла для того, чтобы молодые девчонки сверкали полосками голого тела на своих пузиках, а ребята, сбросив футболки, накачанными торсами. Почти у каждого на плечах красовался дракон, змея или какая-то другая замысловатая татуировка, да и на пузиках девчонок выплясывали змеи, паучки или розочки.
«Интересная нас ждёт старость, – подумал Александр. Новое поколение бабушек с татуировками на поясницах и дряхлеющих попах. Но это когда будет! Тогда небось и Украина станет Европой, и чиновник, даже при малейшем подозрении на получении взятки, сперва будет подавать в отставку, а потом сидеть и дрожать в ожидании справедливого приговора. А сегодня? Сегодня – хватай сколько удастся, только не зевай. Прав Владимир: удар нужно наносить по чиновникам».
А Владимир хорош – уволок Цок-Цок в сторонку и что-то ей втирает.
Боже, ну до чего же хорошо на Пейзажке! Сердце успокоено, и кажется, что не бывает в мире зла, ангелы неутомимо разливают благодать, тишина добралась до селезёнок, а мысли о тощем кошельке кувырком укатились в днепровские дали.
Вряд ли отыщется киевлянин, не мечтающий жить в доме, окна которого выходят на эту аллею. Такие мечты посещали и Александра. Помнится, после развода со своей правоверной он пытался разменять свою квартиру на две и даже нашёл однокомнатную в самом начале аллеи. Из окна открывался такой вид, что, проснувшись и выглянув в окошко, осознаёшь, что жить на земле стоит и, если на земле стоит жить, то лишь в этом месте. Но что-то не сложилось, да и сама квартира с газовой колонкой в коридоре и совмещённой с ванной кухней оказалась столь несуразной, что охота меняться сама собой угасла.
Но всё же киевляне, которым так несказанно повезло, существовали. Их аккуратно и по одиночке расселили по троещинам и оболоням, а на их жилплощадях обосновались «хозяева жизни» из удачливых банкиров, газовых королей и наркобаронов, бандюг, переквалифицировавшихся в бизнесменов, а также проворные и пронырливые мужики, разбогатевшие на воровстве бюджетов городов и городишек Украины. Благо таких городов и городишек, а значит, и бюджетов великое множество.
Вот они на сверкающих иномарках злобно катят по пешеходной аллее, не совсем понимая, почему тут ещё кто-то, кроме них, шляется со своими детскими колясками и собаками, и ждут-не дождутся прихода времён, когда всю эту голодраную шваль можно будет безнаказанно давить.
Как говорится, на свете счастья нет, а есть тарань и пиво. Впрочем, кроме счастья не было и тарани. Но пиво было. Усевшись под раскидистым зонтом в кафе, компашка потягивала из высоких бокалов тонкого стекла бочковое пиво, что также окрашивало момент положительными эмоциями, поскольку, как известно, пиво в бокале тонкого стекла воспринимается несколько иначе, нежели в оловянной кружке, не говоря уже о гранёном или пластиковом стакане. Ну а о питии пива из бутылки или из банки упоминать и вовсе не будем.
Вот там, под зонтом и было принято историческое решение о первом выходе на арену рыцарского ордена по спасению Киева. Выход этот намечалось осуществить с неслыханной дерзостью, а сама идея нигде, никогда и никем в мире не осуществлялась. Её острие направлялось в одну цель – разбудить киевлян.
– Давайте распределять роли, – предложил Владимир, как бы примеряя на себя роль предводителя и не забывая при этом приобнять за плечи сидящую рядом с ним Цок-Цок. – Потребуются три группы, а нас пока шестеро, что маловато. Одной следует разведать фамилии антигероев, которых мы собираемся увековечить. Другой – изготовить и установить объект. Третьей – обеспечить явку прессы и телевидения, а также прикрытие операции. Какие будут предложения?
– За предложениями дело не станет, – вздохнул Анатолий, обнаружив, что пива на дне бокала не осталось даже на глоток. – Дело за малым, то бишь за презренным металлом. Насколько я понимаю, мы даже в складчину не потянем. Материал, работа, доставка, установка – тут и в тысячу баксов не уложишься. А у меня, например, на еду стало не хватать.
– Это не проблема, – как бы равнодушно заметил Александр. – Мы с Региной её решим.
Он не успел посоветоваться с Региной, хотя и был уверен в её согласии. Конечно, она метнула в него острый взгляд, но промолчала.
– Вот и чудненько! – утвердил этот пункт плана самозваный шеф и крепче прижал к себе Цок-Цок, но на сей раз та заметно отстранилась.
– У нас два критических момента, где мы не можем не засветиться. Первый – заказ мастерам, которые будут высекать текст, и второй – разрешение охраны на установку объекта. Даже не знаю, кем сможем пожертвовать.
– А зачем жертвовать? – проснулся Ме-щерский-Барский, до этого не пропустивший ни одной пары женских ножек, продефилировавших мимо их выносного столика уличного кафе.
– Можно обойтись и без жертв. А для чего грим существует, накладные усы, бороды и прочие причиндалы? Наша красавица, я полагаю, – и философ-аристократ-журналист и просто любимец публики Мещерский-Барский одарил многозначительной улыбкой Цок-Цок (кажется, они все на неё запали, ревниво отметил этот взгляд Александр!), – обладает искусством изменения облика и не откажет нам в сих дарах.
– «Корочки» сейчас на любой раскладке продаются, – оживился Анатолий при виде официантки, несущей ему второй бокал пива. – Даже на Майдане. Выбирай, что хочешь: СБУ, мэрию, Минтранс. Любую печать с очищенного тёплого яйца, сваренного вкрутую, перекатать с настоящего документа на липовый – не проблема.
– Вот и отлично, – забирая вожжи в свои руки, подытожил Владимир. – «Философ», а отныне мы так и будем называть себя для конспирации, гримируется под заказчика и в том же виде предстаёт перед охраной объекта. «Историк» готовит текст, фамилии, документы и прикрытие. «Банкир» расплачивается, а «гениальный художник» обеспечивает явку прессы и телевидения. Меня же прошу называть «шеф», поскольку возлагаю на себя руководство операцией. Ну а «красавица», – и Владимир вновь предпринял попытку обнять Цок-Цок за плечи и вновь потерпел неудачу, – нас всех преобразит в солидных функционеров. На всё про всё – 24 часа. Как сразу после войны пели в кинотеатрах на концертах перед сеансами: «На том же месте в тот же час». Тогда же и распишем план действий по минутам. Попрошу всех приготовить домашнее задание, – на сей раз он просунул руку под мышкой Цок-Цок, без затей предложив ей уйти вместе. – Ну что, пошли?