Гибель Киева Грузин Валерий

Как ни странно, Цок-Цок приняла приглашение, и вскорости очертание идущих под ручку двух фигурок растаяло за поворотом петляющей аллеи. Регина, повторив жест Владимира, увела Александра, который впопыхах успел расплатиться. Хотя ему пришлось вернуться: не мог же он проигнорировать призыв Анатолия, то бишь, «историка», заплатить за ещё один раунд пива.

– А на нас прекрасных дам не хватило, – не без грусти заметил Анатолий, обращаясь к Барскому, – так что будем петь, плясать всю ночь и попутно обсуждать, как нам раздобыть список этих негодяев.

– Чего проще? Возьми хорошую коробку конфет и обратись в городском архиве к самой маленькой регистраторше. Мол, для публикации в газете нужно ещё раз взглянуть на разрешительные документы. Уверяю, фамилии там известные.

Мещерский-Барский, он же «философ», тоже взгрустнул, но мысли о взрывающем скучную жизнь приключении будоражили его воображение. Ему нравилось почти всё, особенно роль защитника сограждан, которых эти надутые, чугунные, полуграмотные и дорого одетые высокомерные хамы вознамерились выселить из Киева в Черниговскую область.

Нельзя заходить в спальню к Богу

Регина увлекла Александра к себе. И там, в приглушенно-красноватом свете лаборатории вновь воскресли давно забытые трепетные ощущения от близости женщины, с которой всё возможно.

Регина печатала фото, снятые в этот день. Его привлёк портрет Цок-Цок. Чёрно-белый. Особенно глаза. В них таилась история несо-стоявшихся надежд и предательств, сладких и горьких дней, забот и побед, но более всего ожидание новых встреч и вера в удачу. Это был взгляд женщины, обращённый вовнутрь, как бы с удивлением обнаруживший в себе нечто такое, о чём вроде и не подозревалось, и вовне, в этот огромный и полный неожиданностей мир, где уготовано местечко, в котором осуществляются мечты, но вот незадача, местечко это как-то не удаётся отыскать. У мужчин не бывает такого взгляда, для этого они слишком целеустремлённы и прямолинейны.

– Понравилось? – Регина вытащила пинцетом фото из ванночки, – Хороша! Очень! Не стерильная и не надуманная. Запомни: настоящий портрет может быть только чёрно-белый и сделать его на «цифре» невозможно. Старинный объектив видит больше глаз, – Регина взяла Александра за шею и потрепала её. – Ты не грусти, она настоящая, не подделка, которыми заполнены улицы. Она не женщина для Владимира – мелковат он для неё. Но, боюсь, она и не твоя женщина. Вы встретились, как встречаются поезда, идущие в разных направлениях. И это была достойная встреча для обоих.

В это же время на другом конце вечного Города, на Левом берегу вечной реки в холостяцкой однокомнатной квартирке, где каждому предмету отведено своё место, под бокал ординарного красного вина и аккомпанемент «Лайт оркестра» Вольдемар искал пути к сердцу, и, скорее всего, не только к сердцу Цок-Цок. Он не рассказывал анекдотов, не делал сальных намёков, он живописал страсти, бушующие в политической жизни города.

А ей вспомнилась строка из приблатнённого шансона: «…мужиковская дурь – как всегда напролом». И почему мужчины так убеждены в том, что женщинам интересно то же, что и им? И почему им непременно нужно придумывать женщину по своим чертежам, вместо того чтобы всматриваться в неё, реально существующую, и отыскивать в ней неведомое, новое, замысловатое?

Цок-Цок вновь включила звук и дослушала историю о районном начальнике, имя которого сейчас на слуху из-за его попытки возглавить Город.

Вольдемар живописал в лицах сборище местных хозяев, где шла делёжка привлекательных кусков пирога. Каждому что-то досталось: кому подвалы, кому чердаки под мансарды, а кому и целые магазинчики – как при грабеже захваченного города. Ну а «сам» строго-настрого предупредил, чтобы никто и близко не подходил к известному на всю округу гастроному. Моё!

Картинка, надо сказать, получалась не очень привлекательная и окрашивалась в цвета с грязноватым оттенком, а Снежана любила чистые цвета – белый, чёрный и красный.

Она в пол-уха слушала истории с известными персонажами городской мизансцены, рассматривала интерьер, в котором не было коллажей, круга для метания дартс, фресок на потолке и витражей в дверях, не было ни одной попытки придать жилью индивидуальность владельца, а был чёткий порядок, педантизм и скучный орднунг. Очевидно, он и в сексе такой.

В том, что он предпримет атаку, она не сомневалась, как и в том, что будет она прямолинейной и силовой. И, дай Бог, её выдержать. Но она выдержит, потому как с каждой минутой теряла к нему интерес. Почему согласилась пойти с ним в его лежбище? Да потому же, что и всегда. Ждала и искала. Нет, не принца, а мужчину, способного её увлечь.

Принц на белом коне не помешал бы, да коней на всех не хватает. А ведь так хотелось потерять голову! Впрочем, было ещё одно обстоятельство, подвигнувшее её на рискованное посещение этого обиталища: многое в поведении и характере Александра оставалось для неё загадочным, а расшифровывать загадки почему-то хотелось.

Принципы сексуального отбора, которыми руководствуется женщина при выборе партнёра, пытались вычислить все культуры мира, но к чему-то единому и однозначному так и не пришли. И, что вызывает самое большое удивление, их до конца не понимает и сама женщина. Уже потом она бывает нередко сражена своими же поступками, так и не постигнув мотивов своего поведения.

Одна из героинь Роже Мартена дю Тара, некая мадмуазель Бернардина, рассуждая на эту тему, привела в пример собак. Диву даёшься, говорила она, наблюдая за тем, как сука яростно отбивается от кобеля благороднейших кровей, но не успеешь отвернуться, как её покрыл шелудивый бродячий пёс.

Тут можно порассуждать об альтруизме женщин, их извечном стремлении к опеке кого-нибудь, к встроенной в их натуру природной потребности приносить себя в жертву и о многом таком подобном. Всё это имеет место быть, да только присутствует ещё нечто непостижимое. Чего и словами не выразить.

Хорошо арабам, они верят, что у входа в каждую фердж написаны имена мужчин, которые всё равно войдут в неё, – правдой или обманом, по любви или насильно.

Нынче многие киевляне отдыхают на пляжах Туниса, глубоко вдыхают чистый средиземноморский воздух, выезжают в открытое море на пиратских фелюгах, пьют горький кофе, покупают отростки пальм, даже ездят на верблюдах на окраину пустыни Сахары, но вряд ли кто-нибудь добирается до городка Нефта, что почти на границе с Алжиром. А ведь именно в этом окружённом каменной стеной с шестью воротами городе, где располагалась величественная мечеть, бани, рынок, роскошные сады, а также тысячи зауй, то есть молелен с захоронениями мусульманских отшельников марабутов, между 1394 и 1433 годами и создал Шейх Нефзауи малоизвестные, а, скорее всего, и вовсе неизвестные современному киевлянину наставления по арабской эротологии под чарующим названием «Сад благоуханный».

«Я, слуга Бога, – восклицал Шейх, – благодарен ему за то, что никто не может помочь влюблённому в прекрасную женщину. И за то, что никто не может избежать желания владеть ею. И за то, что ничего этого не изменить, никуда от этого не уплыть, никак от этого не отделаться».

Арабский мудрец не иначе как наведался к Богу, где и проведал о Его подходах при создании человеков, ибо откуда ему знать, что «…Он устроил женские части так, что чувства наслаждения и удовлетворённости не приходят к ним до той поры, пока в них не проникнет инструмент противоположного пола. И подобным же образом органы мужчины не знают ни покоя, ни отдыха до той поры, пока они не очутятся в женских. Отсюда – взаимодействие…»

Многое изменилось с тех пор: и одежды, и времена, и нравы. Изменился сам человек, он, конечно же, помельчал в своих устремлениях, стал умнее, хитрее, изворотливее, пронырливее, но суть взаимного стремления противоположных полов осталась неизменной и всё так же малоизученной, а порой и непонятной. Вроде все об этом знают и в то же время не знают.

Это как с нынешними политиками, особенно на киевской сцене: они ведь не могут не знать, что политика – не что иное, как искусство обмана.

Политики пламенно негодуют по поводу дерибана киевской земли, так сердечно ублажают и обласкивают избирателя, вешая ему на уши тонны «лапши», они даже создают движения или примыкают к ним, протестуя против циничной распродажи народной собственности и «отечество так люблятъ…», а на самом деле, дорвавшись до машины голосования, получив доступ к подписям и печатям, первым делом оттяпывают себе, родному, шесть гектаров. Удалось объегорить народ. Вот и Вольдемар стремится к тому же и туда же, да не всех туда пускают.

– Ну хорошо, а почему вы, с такими знаниями подноготной этой труппы негодяев, не выбрали себе какую-нибудь заметную роль? – Снежана, исподволь подбираясь к главной теме, использовала сильное оружие, на которое всегда западают мужчины, – интерес к его персоне.

– Почему вы так думаете? Я выбрал, – самодовольно парировал человек в безупречно отутюженной белой рубашке с манжетами, где сияли непомерно большие запонки, в сияющую сталь вытянутого овала которых были вставлены полудрагоценные камни тигрового глаза. – И вы в этом принимаете участие. Я собираюсь возглавить движение за спасение Киева. Если удастся, в рядах моих сторонников окажутся сотни тысяч жителей столицы. Под такую поддержку дадут любые деньги и отдадут любой пост.

– Теперь понимаю. А как же ребята? У вас нет ощущения, что вы их используете? – Снежана внезапно осознала, что случайно затронула нерв.

– Нисколько. Барскому что нужно? – Владимир сделал эффектную паузу и занял позицию между торшером и Цок-Цок, пытаясь произвести на неё впечатление своей выигрышной стороной – медальным профилем. – Что его привлекает больше всего в нашей борьбе? Возможность поговорить, высказаться, показать свою эрудицию, покрасоваться. И он это и получит. А Толе? Чувство братства, ощущение его нужности, востребованности, поддержка его фронде и получить возможность хоть как-то насолить сильным мира сего. Что поделаешь – это извечная мечта неудачников. И это он получит. Регине нужны приключения, адреналин и Александр. И это ей обеспечено. Так что все довольны и ничьих интересов я не затрагиваю.

– Вы, кажется, забыли об упомянутом вами Александре. Его-то что ведёт? – Для того чтобы скрыть свою заинтересованность, Снежана сделала большой глоток из бокала, и напрасно: каберне, похоже, долго стояло откупоренным, а потому выдохлось, да и разведено водой оно было чрезмерно.

– С ним сложнее. Потому как одинокий волк. Стаи терпеть не может. А с оплатой за такую жизнь, да ещё сохраняя принципы, у него проблемы. Правда, откуда-то деньги у него появились. Не пойму, откуда, но, кажется, догадываюсь. Но у таких деньги не задерживаются. Но что мы всё о других да о других. Пора бы поговорить о себе, – и тут он полез. Неумело и напролом. Ни кусочков льда на соски, ни мороженого на пупок. Тривиально так полез, как слесарь или начальник к секретарше, сразу под юбку.

Обычно Снежана таких убивала наповал. Но здесь надо было сохранить нормальные отношения, потому как нет ничего коварнее и страшнее мужчины, обретающего статус отвергнутого в пользу известного ему соперника. И она прибегла к универсальному средству, применяемому всеми женщинами мира с целью мягкого устранения ненужных осложнений:

– Я сейчас лечусь, и ничего такого категорически нельзя. Кто знает что там? Результаты анализа будут через неделю. Надеюсь, вы не в обиде и меня проводите?

Бедный, бедный Вольдемар. Всё в его организме пришло в движение, а тут такой облом. Может, и хорошо, что облом.

Беги, Володя, беги. Она никогда не полюбит тебя.

Ньютону на голову упало яблоко. Но каштан лучше

Удивительное дело: как только человек устремится что-то сделать по своей воле, никакие препятствия для него не помеха. А начнёшь вгонять его в схемы и программы, тут же возникают трудности.

Через двадцать четыре часа после предыдущей встречи, собравшись под зонтом уличного кафе в полном составе, спасители Киева обнаружили, что всё задуманное вполне может свершиться. Оставалась малость – чётко распределить обязанности, расписать всё по минутам и оплатить расходы.

Анатолий справился первым. Для начала потребовал заказать ему бокал пива и, дождавшись его появления, сделал могучий глоток, почти как герой рассказа Мопассана «Гарсон, кружку пива».

Насладившись золотистым пенным нектаром и, выдержав МХАТовскую паузу, тихо сообщил, что добыл фамилии негодяев, и затем тоном судьи, оглашающего приговор, зачитал подготовленный текст.

– Откуда такая уверенность? Вы что, милейший, присутствовали в тот момент, когда им вручали пакеты с долларами? А может, среди них есть достойные люди? А мы вот так, наобум, их ославим перед всем городом! – в Мещер-ском-Барском просыпался трибун, оратор, Демосфен, но Анатолий жёстко его прервал:

– Ты что, парень, в другом городе живёшь, что ли? Или советские времена вспомнил? Никто теперь пачек с валютой не таскает. Для этого есть челядь. Всё делается тихо, через жён, родственников, друзей и как бы невзначай, и не сразу и в другом месте, а то и в другом городе или даже в другой стране. Почти законно. По прейскуранту. Захотел подпись для аренды земли под киоск, готовь десять тонн «зелени», и то, как для своих. Под магазин – другие цены. Ну а площадка в центре города – через швейцарский банк, потому как не существует чемоданов такого размера.

– Допустим, размеры взяток мне не известны, – не унимался «философ». – Допускаю, что их дают и их берут. И всё же, повторюсь, откуда вам известно, что именно эти люди берут?

– А тут и допускать нечего. Нет там других людей. Их просто туда не пускают, а если каким-то чудом и затешется белая ворона, её заклюют или прогонят.

– Ты хочешь сказать, что берут все?

– Точно. Все. Все сто процентов. В зависимости от чина и занимаемой должности. Поэтому и ошибки быть не может. Крата. Не будем терять времени, – рубанул рукой Анатолий, как бы подводя черту под бессмысленной дискуссией.

Вручая коллегам почти настоящие удостоверения, он попросил заучить новое имя, должность и место работы.

Оставалось вклеить фото и перекатать печати. Фото должны соответствовать новому облику, а для этого требовалось поработать над внешностью. Владимир, уже не сидевший рядом с Цок-Цок, но бомбардировавший её красноречивыми взглядами, командирским тоном с язвительным окрасом спросил:

– Вы, надеюсь, готовы преобразить нас по своему вкусу?

– Да. Я захватила и грим, и парики, и усы – всё, что понадобится, – миролюбиво ответила Снежана.

– А вы сможете нас сфотографировать? – осознав, что выдал себя пристрастным тоном, Владимир благожелательно обратился к Регине.

– Ноу проблем, – Регина решительно растёрла окурок в пепельнице и в упор посмотрела в глаза Вольдемара. – Лучше это сделать в моей студии. Давай команду, начальник.

Проблемы возникли разве что с «философом». Мещерский-Барский был великолепен в налаживании контактов, неподражаем в их развитии, но совершенно беспомощен в деловых переговорах. Вот и сейчас он не смог договориться с кладбищенскими мастерами ни о цене, ни о сроках выполнения заказа.

Операцию неспроста запланировали в пятницу на конец рабочего дня: служивых в это солнечное время в кабинетах не сыщешь: они либо пьют водку, либо нежатся в постелях любовниц, либо стоят в пробках по дороге на дачу. До времени «Ч» оставалось два дня, и риск переноса операции надо бы исключить.

– Ну что ж, Александр, вот и пришло твоё время. Ты ведь мастер искушать людей, – Владимиру явно изменило хладнокровие, которое он культивировал и в своём облике, и в манере общения. Что ни говори, а мужчине практически невозможно утаить эмоции после того, как его отвергают: взыгравший тестерон давит любую волю. – Понимаю, что гипс, всё понимаю, но придётся ехать и договариваться. Вот «красавицу», – и Вольдемар метнул гневный взгляд в Цок-Цок, – могу дать тебе в помощь. Вдвоём у вас многое может получиться.

Александр решил не вступать в пикировку ни по поводу самозахвата Владимиром лидерства в придуманной и разработанной Александром операции, ни по поводу ревнивой атаки на Цок-Цок, ни по поводу амикошонства в свой адрес. Слишком тяжело ему далось движение к цели, слишком высока была её цена и слишком близко он подобрался к ней, чтобы вот так, из-за женщины, всё полетело кувырком. Хотя… Троянская война началась из-за женщины. Да всё в мире творится мужчинами, что бы они там не говорили и какие бы сказки не сочиняли, из-за женщин. А те во все века за этим процессом наблюдают. Очень внимательно.

– Хорошо, поеду, – только и сказал он, – даже без эскорта.

На том и порешили. Шумной гурьбой отправились к Регине и там, будто на разудалой корпоративной вечеринке, пребывая в возбуждённом состоянии от предстоящего приключения, густо замешанного на реальной опасности, ибо в случае поимки всем им светило от пяти до семи лет пребывания за решёткой, веселились от души, потешались друг над другом.

На Барского водрузили парик, приклеили ему щегольские усы, и он из аристократа преобразился в раздобревшего управдома, накрывшего своим вниманием близлежащие торговые точки, подвалы и мелкий нелегальный бизнес.

Вольдемар смахивал на городского начальника среднего управленческого звена. Анатолий же, как это ни казалось странным – на добродушного милицейского майора, стыдливо распихивающего по карманам сотки. И всё же, скорее, в нём угадывался полицейский пристав, потому как майоры, а особенно подполковники, ныне предпочитают если и не костюмы от Брио-ни (это привилегия политиков), то ненамного уступающие им в цене «прикиды».

Александра гримировали первым. Он ощутил на своём лице не столько грим, сколько дрожь в пальцах Цок-Цок. Чуть позже они принялись нежно поглаживать его шею у подбородка. Образ получался карикатурный, нечто среднее между руководителем охранной фирмы и надзирателем из СИЗО. Вот с этим гримом он и отправился на кладбище, где лишние три сотки евро легко помогли решить все вопросы.

Бабьим летом в Киеве тепло днём, а по вечерам потягивает сквозняком, как будто в концах улиц забыли закрыть двери. Цок-Цок и Александр не успели сменить одежду и, вспоминая о шерстяных свитерках, зябко поёживались.

Барбара рыскала по углам, считывая послания, переданные собачьей почтой, а они остановились под раскидистым деревом.

Как-то само собой так получилось, что Александр здоровой рукой обнял женщину за плечи, и она прильнула к нему, вначале робко, затем всем телом. Он принялся шептать ей на ушко нежные слова, но она остановила его, прикрыв двумя пальчиками его губы. И, действительно, к чему слова?

И тут на голову Александра упал каштан. Обычный киевский каштан. Он поднял его. Зелёная оболочка наполовину раскололась, и в обнажившемся молочном мешочке обнажилось ядро, уютно поблёскивающее лакированной кожурой кофейного цвета, будто натёртой шведским мебельным полиролем. Александр вытащил из мешочка аппетитного вида ядрышко, поглаживая его поверхность.

– Вроде бы и рановато таскать с собой, – сказал Александр, пряча каштанчик в карман брюк. – Врачи советуют носить их с собой в кармане страдающим суставным ревматизмом. И вообще, если и существует на свете лекарство-панацея от всех болезней, так это каштан. Но у меня другая причина.

– С молью что ли бороться? – Снежана поцарапала пальчиком Александра по животу. – Или ты сейчас будешь рассказывать о том, что каштаны хорошо очищают воздух от автомобильных выхлопных газов? А может, вспомнишь, что каштаны завезли к нам из Западной Европы лет триста назад, куда они попал из Константинополя в конце XVI века? Или ты собираешься подарить его Регине?

– Поражён твоими знаниями. Может, и официальное ботаническое название по-латыни вспомнишь?

– Отчего же, вспомню: Aesculus hippocas-tanurn. Дано Карлом Линнеем.

– Вот уж не ожидал!

– Да не смотри ты на меня такими глазами, – вначале лукаво отстранившись, а затем ещё сильнее прижавшись к нему грудью, воскликнула Снежана. – Был у меня воздыхатель. Ботаник. Настоящий Паганель. Он мне о каждой травинке, о каждом кустике и дереве столько понарассказывал У меня глаза открылись, в каком мире мы живём и что нас окружает. До этого слепая, как все, ходила. Воздыхал он, воздыхал робко и несмело, а потом завёл в заросли багульника на Лысой горе. Там мы даже лисиц видели. Теперь в их норах, кажется, бродячие собаки живут. Киев – это не Москва. Тут раньше весь гербарий можно было собрать. Лоси забредали и волки. Но скоро одни вороны останутся, вместо зарослей багульника – бетонные высотки.

– Ну и чем же вы в зарослях занимались?

– Чем-чем. Хоть убей, не помню. Честно. Ведь в жаркую безветренную погоду, а июнь тогда жарким выдался, в цветах багульника можно опьянеть до полной отключки. Я потом заинтересовалась этим растением и где-то вычитала, что в древности хитрые пивовары добавляли их в свой продукт для пущей хмельности, так что клиенты с ног валились. А колготки у меня оказались порванными – это я точно помню.

– Ты и во всём остальном так подкована?

– И во всём остальном.

– Тогда скажи мне, почему женщины любят мужчин широких в груди и с крепким торсом?

– Для того, чтобы ложиться грациозно на трепещущие груди.

– А почему женщины отдают предпочтение мужчинам с сильным, жёстким и тугим жезлом?

– Потому что такой жезл достигает до дна и заполняет женщину во всех частях.

– А почему женщина любит мужчину?

– Женщина любит мужчину лишь ради одного соития.

– Ничего себе! При такой эрудиции понятно, почему ты не замужем.

– Парниша, не хамите!

– Ну а почему у тебя возник интерес ко мне, прямо скажем, мужчине не с самым мощным торсом?

– Потому что ты не похож на других. И ещё потому, что ты – сумасшедший, а на таких держится мир. И ещё потому, что тебя любит Регина. А Регина замечательная, настоящая женщина, и отобрать тебя у неё, значит быть ещё более замечательной, чем она.

– Ну а ты хотя бы понимаешь, что завтра на нас могут надеть наручники и после этого мы лет семь можем провести за колючей проволокой? Зачем тебе это?

– На этот вопрос давно ответил Шекспир. За точность цитаты не ручаюсь, но звучит приблизительно так: Что человек, когда он занят сном и едой? Животное, не больше. А потом надоело, когда тебя считают быдлом. Вчера они продали подвалы моего дома, которые принадлежат мне и моим соседям, обобрали меня и довели до постыдной экономии на колбасе и газете, истребили продуктовые магазины в моей округе, так что и хлеба купить негде, с тем чтобы загнать меня в свои супермаркеты, а сами набили карманы, накупили по семь домов в Пуще и в Конче, где парятся в джакузи, садят за руль самых шикарных авто своих подросточков, а те презрительно давят сиромашных прохожих, а сегодня призывают меня посадить дерево и рассказывают мне о том, что они самые яростные борцы за моё счастье и поэтому я должна отдать им на выборах свой голос. Они разворовали и убили Город, в котором я выросла. Мой Город. Знаешь, тут самое время запеть старую песню:

«Пускай мы погибнем, но город спасём».

– Кажется, теперь я понимаю, почему мне на голову упал каштан. И почему ты мне встретилась.

– И почему же?

– Каштан помог мне мозги на место поставить в отношении тебя. Это как восклицательный знак в конце предложения.

– Видать, не врал мой воздыхающий ботаник, когда рассказывал, что прогулки под каштанами, особенно зимой, – замечательное средство от многих недугов. Но, гляди, на тебя он и осенью подействовал.

До операции оставалось ровно двадцать часов.

Ну вот, исчезла дрожь в руках

«Газелька» с крытым кузовом заехала на тротуар и остановилась перед свежевыструган-ной высоткой, нахально растолкавшей локтями своих благородных, но побитых длинной жизнью собратьев. Она вертелась перед ними, сверкая своими огромными глазищами – витринами из зеркального стекла, хромом и никелем поручней, маркизами над входами, свежими кирпичными боками и нелепой синей шляпкой, водружённой на ещё более нелепый карандаш, венчавший крышу. Дескать, смотри, нищета, какая я вся из себя новая и нарядная.

Открыв борта машины, Анатолий и два мастера в оранжевых касках и синих комбинезонах с логотипом и надписями с названиями городских коммунальных служб вынули из грузовичка и бережно опустили на предварительно постеленный на асфальт брезент что-то длинное и тяжёлое. Не спеша, была вытащена и стремянка. Установив её рядом с центральным входом, один из мастеров взобрался на верхнюю ступеньку и принялся что-то отмерять и чертить мелком на стене.

И в тот момент, когда он при помощи молотка и керна начал намечать гнёзда для болтов, из дома в сопровождении лиц, вид и одежды которых не допускали двоякого толкования исполнявшихся ими функций, показался важный человек в новом, отлично скроенном сером костюме. Кто его знает, кем он являлся, но властью останавливать подобное своеволие точно располагал. Дюжие руки его помощников в одинаковых мешковатых чёрных костюмах схватили стремянку, готовясь струсить с неё мастера, будто тот являл собой разновидность спелой груши.

– Это ещё что такое? Кто позволил? – в голосе начальника звенела высоколегированная сталь, и голову он нагнул, как разъярённый бык.

«Таким тоном можно и к стенке поставить», – подумал Анатолий. Он узнал эти интонации, внутренне содрогнулся, но попробовал напустить на себя безразличный вид мелкого служивого:

– Опоздали мы. Машина сломалась. Но мы успеем. Сейчас начальства понаедет. Телевидение. Но к приезду мэра успеем. Гарантирую.

– Какое начальство? Я спрашиваю, что вы тут делаете? И кто такие, в конце концов? – начальник в сером не собирался униматься, однако регистр истерики понизил. От внимания Анатолия не ускользнуло то обстоятельство, что на слове «мэр» он поднял голову.

– Мы народ маленький. Нам приказали установить, мы и установим, – и тут, точно по графику, к тротуару подъехал чёрный «мерс» и оттуда вышел шеф. И где это он «мерина» раздобыл? Вроде на «фольксвагене» должен был приехать. Но хорошо вышло. Это прибавит ему веса.

И, действительно, во взгляде начальника в сером ещё не угасало недоверие, но уже возникало и подобострастие. Владимир был совсем не дурак и психотип начальника просканировал точно.

– Это хорошо, что вы на месте, – не представляясь и ничего не спрашивая, Владимир блистательно исполнял роль большого городского начальника среднего звена: в его манере общения органично сочетались пренебрежение к низшим и холодное вежливое высокомерие.

«Шеф» понимал, что этому серому нельзя давать на раздумья и секунды. Его необходимо срочно нагрузить делом, где бы он мог демонстрировать свою значимость. Напустив туману озабоченности, Вольдемар доверительно обратился к коменданту:

– У нас дефицит времени: протокольные мероприятия задержали. Сейчас прибудут пресса, телевидение. Для них нужно отвести правильное место. Выступающим тоже. Сам прибудет позже. Его надо встретить. Как положено. Так что все эти авто, – Владимир небрежным мановением руки указал на припаркованные у входа машины, – разогнать и очистить место. Вам милицией помочь или своими силами обойдётесь?

– Сил достаточно, – проникаясь важностью миссии, но всё ещё источая лёгкое недоверие, отрапортовал начальничек.

– А вы что уши развесили? За работу! Чтобы через полчаса всё было готово! – перейдя на хамский тон, Владимир накричал на «историка». Тот почему-то взял под козырёк и, насколько позволяло его грузное тело, вытянувшись в струнку, отрапортовал:

– Будет исполнено!

И тут из-за поворота, показался фургон с надписью популярного телеканала на борту.

– А вот и телевидение, – Владимир мысленно поблагодарил Регину за своевременную подмогу, которая снимала все вопросы. И, повернувшись к коменданту, который уже, кажется, окончательно поверил в реальность происходящего, как генерал полковнику, сухо, но уважительно отдал приказ:

– Действуйте.

Начальник в сером в струнку не вытянулся, но армейскую прыть проявил, и охранники по его команде притащили какие-то треноги, натянули пластиковые ленты заграждений и принялись разгонять автомобили, обращаясь с вежливыми просьбами к жильцам и покрикивая на водителей. Они беспрекословно помогли подтащить накрытую полотном тяжеленную гранитную плиту и, наслаждаясь своей силой, удерживали её на весу, пока в отверстия вкручивались массивные бронзовые болты.

Подтянувшиеся к месту событий Александр, «философ» и Цок-Цок изображали общественность, развернули бумаги, как бы репетируя свои выступления. Постепенно тротуар заполняли люди с переносными телекамерами и профессиональными фотоаппаратами, пишущая братия рыскала в поисках объекта для интервью, приставая к прохожим, участникам операции и коменданту, но тот отнекивался и отмахивался, мол, некогда тут интервью раздавать, когда вот-вот Сам нагрянет, но вниманием к своей персоне был доволен.

«Слишком гладко всё идёт», – тревожно подумал Александр. Оставался самый щекотливый этап операции, когда требовалось и уйти вовремя, и успеть насладиться её первыми плодами. Хотя основная опасность оставалась: смогут ли они точно описать личности Анатолия и Владимира? Мастеров наверняка будут искать. Но те своё получили, а плита явно ворованная. Так что, защищая себя, будут помалкивать.

И вот он – миг торжества. При невероятном стечении прессы, под блеск объективов телекамер перед микрофоном, установленным прямо под накрытой полотном мемориальной доской, возникает всеми любимый и обожаемый властью народный артист и заслуженный деятель. За ним – ещё более заслуженный, но частично недоласканный властью академик и, наконец, многократно заслуженный архитектор. Они велеречиво повествуют о стремительном развитии Киева, о том, что он перерос Европу и что пора ему становиться центром мировой цивилизации.

Слушая их медовые речи, Александр подумал, что не было ничего проще, нежели притащить их сюда. Мастеров пришлось уговаривать дольше и словам они не поверили: там сработали деньги.

Боже, как же цепляется человек за паутинку славы! Как же он боится бездны! Для родственников усопшего имеет значение, в какой газете напечатан некролог. А газета-то живёт один день! Японцы правы: мы живём один день. Сегодня. Сейчас.

Архитектор дёргает за верёвку, и покрывало величественно сползает с гранитной плиты, открывая выбитый на чёрном лабрадорском камне покрытый бронзянкой текст. Александр видит это из-за угла и спешит к «газельке». Там, в кузове, сидя на одной скамейке с «философом» и «историком», достаёт сигарету и никак не может извлечь из нагрудного кармана зажигалку. Потом видит дрожащий огонёк перед своим носом:

– Кажется, получилось, – произносит Анатолий и защёлкивает крышку «зиппо», некогда подаренного ему Александром. Похлопывает его по плечу, и Александр вскрикивает от боли. – Ой, извини, забыл. Думаю, тебе будет интересно узнать, что Снежана не захотела уезжать с Вольдемаром на «мерсе». Они с Региной наслаждаются последствиями.

Александр остановил машину за два квартала от дома тёти Ани. Там же, в кузове, на него натянули синюю куртку работника коммунальных служб, которая скрыла гипсовую повязку. Он взял в руки большой разводной ключ и, подойдя к калитке, нахлобучил по самые уши бейсболку: соседское око никогда не закрывается.

Барбару он завёз ещё утром. Он знал, что собака будет дежурить у ворот и никакой колбасой её оттуда не выманить. Но что было делать? Так оно и оказалось: Барбара стояла, почти касаясь носом замка. Очевидно, последние четыре часа. Слушая её поскуливание и поглаживая её прижавшуюся к бедру голову, он ещё раз удостоверился в правильности простой истины: лучшее, что может быть у человека, – это собака.

Он вернулся цел и невредим, и, в случае чего, тётя Аня будет клясться и божиться, что никуда из дома он не отлучался, да и собака подтвердит. А то, как он выходил, ни одна соседская душа не видела: «газелька» заехала во двор якобы сгрузить доски, и он скрытно нырнул под тент. Такое вот железное алиби.

Последствия их операции превзошли все ожидания. Почти все каналы телевидения в своих вечерних выпусках в прайм-тайм передали репортажи с места события. Главный текст был и озвучен дикторами, и показан на телеэкранах:

ВАРВАРАМ ПОСВЯЩАЕТСЯ
НА ЭТОМ МЕСТЕ ВОЗВЕДЁН ПАМЯТНИК ВЗЯТКЕ
В НАРУШЕНИЕ ВСЕХ НОРМ И ЗАКОНОВ ЭТИ ЧИНОВНИКИ ПРОДАЛИ
СВОИ ДУШИ, А ЗАОДНО И ИНТЕРЕСЫ КИЕВЛЯН
БУДЕМ ПОМНИТЬ ИХ ИМЕНА

Далее следовал список начальников управлений, служб, комиссий, комитетов и прочих бюрократических образований, выдавших разрешение на строительство этой нелепой высотки на месте популярного ранее сквера, и, к тому же, задевшей фундаменты близлежащих домов и сломавшей прелестную историческую застройку.

Фамилии были высечены крупными прописными буквами, имена, отчества и должности – строчными. Эту часть мемориальной доски показали несколько каналов, владельцы которых оппонировали мэру, поскольку их обделили при делёжке пирога. На следующее утро многие газеты поместили весь текст.

Всегда считалось, что киевляне не так легки на подъём, как москвичи. Те готовы битый час ехать в метро и ещё час на автобусе, чтобы посетить модный спектакль, выставку или захудалую тусовку. И считают это нормальным.

Для того, чтобы совершить подобный подвиг, нужно под носом у киевлян взорвать атомный реактор.

Но в этом случае миф дал трещину: то, что творилось у высотки, опровергало представление о киевлянах как о равнодушных и ленивых созданиях. Близлежащие улицы запрудили толпы, желающие лично обозреть место скандала и сфотографировать мемориальную доску.

Эх, не нашлось у Остапа Бендера достойных наследников в Киеве! Тут бы кассу установить и плату взимать, хотя бы по две гривны.

Сама плита была закрыта полотном, но посетители достопримечательности его постоянно срывали, а охрана была слишком малочисленной, чтобы справляться с таким наплывом народа. Комендант пытался было своими силами демонтировать принёсший ему столько горя объект, да не вышло. Недаром же «философ» раздобыл в институте полимеров какой-то невероятный клей, намертво склеивавший всё ко всему. Им намазали и болты, и заднюю поверхность доски, и теперь её можно было оторвать только вместе с куском стены. Требовались специалисты, но их всё не было и не было, поскольку в мэрии шли согласования, а всем и каждому известно, с какой скоростью они там продвигаются. Без смазки сей ржавый механизм не работает. А кто возьмётся смазывать такое дело? Только самоубийца собственной репутации.

Доска висела себе и висела. По выходным, отправляясь целыми семьями в центр из Березняков, Троещины, Оболони, Теремков, не говоря уже о Нивках и Куренёвке, киевляне и гости столицы планировали посещение новой достопримечательности. Какой-то патриотично настроенный учитель привёл сюда на экскурсию свой класс, а комитет по спасению Киева официально подал документы о внесении мемориальной доски в перечень объектов, охраняемых государством.

О героях, имена которых были высечены на скрижалях городской истории, поговаривали разное, но одно было известно: ни один из них с того памятного дня целую неделю на рабочем месте не оказался. Кто залёг в больничку, кто укатил в Египет, а кто и вовсе укатил. Но что совершенно изумляло, уголовное дело не открыли, и прокуратура не возбудила дело даже по факту. Пока. Да что там милиция вместе с прокуратурой, когда даже в суд от имени увековеченных на доске не поступило ни одного заявления о защите их чести и достоинства!

Такая вот вечная молодость!

Ах эти чёрные глаза

Что ни говорите, а по-настоящему красивыми женщинами бывают только брюнетки. Понятно, что многим такое утверждение не понравится, но с этим ничего не поделаешь. Хотя… и рыжие могут укусить прямо в сердце.

В присутствии Регины в Александре всё оживало, и он как бы попадал в эпицентр огненного желания. Её рыжие локоны напоминали языки пламени, и вся она была порыв и смятение. Взгляд её зелёных глаз расплавлял края щита, созданного им из смеси юмора и здорового цинизма, для отражения вероломных женских атак.

С Цок-Цок было иначе. Когда он смотрел в её чёрные глаза, палуба уходила из-под ног. Не только у него. Случай с Вольдемаром тому доказательство: человек находился на черте капитуляции, или, как говорится на современном сленге, отчаянно «запал» на девушку.

Через две недели, которые герои успешно пролежали на дне, стараясь прошмыгнуть из дома в редакцию, где сидели тихо, без особой нужды не высовываясь из кабинетов, собрались опять у Регины. Довольные собой и красивые. Ведь у них получилось. Захотели и сделали.

По такому случаю Александр раскошелился на ящик Merlot Cabernet. Premier de Синее. J. P. Chenet из провинции Лангедок-Руссийон урожая 2005 года. Для урожая винограда во Франции это был неплохой год, даже хороший, а вот для Киева ужасный. Возродившиеся в году предыдущем надежды на справедливое будущее неотвратимо угасали, и Киев принялись грабить, уродовать и разорять пуще прежнего. Но главное, в сердца горожан заползал холод, замораживающий их витальную силу.

Потягивая терпкое тёмно-красное вино и вдыхая его тонкий аромат, спасители Города вспоминали детали операции, свои удачные реплики и находчивые поступки.

– Не спорю, хорошее дело сотворили. Не грех даже такое замечательное вино за него выпить, – разыскавший где-то алюминиевую кружку, Анатолий наполнил её до краёв. – Да не сработало оно. Сами посмотрите: два-три дня пошумела пресса, неделю потусовались там зеваки, а после этого – молчок. И никакого Герцена мы, декабристы, не разбудили. А на следующей неделе вообще забудут. У людей вон головы на рынках пухнут, а кошельки худеют. Мы от души оторвались, повеселились на сцене, но зрительный зал оказался пустым.

– Не скажите, батенька, не скажите, – Ме-щерский-Барский поднял свой бокал, любуясь рубиновым цветом напитка. – Эх, к такому бы вину да «Эмменталь» французский или хотя бы «Камамбер»! Да. Верю: не пропадёт наш скорбный труд, не может пропасть. Одних мы повергли в смятение и запустили в их души страх, других приподняли над мирской суетой и запустили в их души надежду. Это, знаете, как цветок на пепелище. Пусть нежен и беззащитен, но он, именно он, а не руина, завладевает сердцем.

– Послушайте, Валентин Виссарионович, вы, как всегда, правы, – Александр, уловив закипающий взгляд Вольдемара, попытался предотвратить намечающуюся схватку коллег. – И пусть это так и, наверняка, это так. Но мы не этого результата добивались. Не этого! Надобно поднять киевлян на дыбы. Вы посмотрите, кто рвётся во власть? Застройщики и сгнившие на пню чиновники. Они будут рвать тело Города на куски без помех. И чем они наглее, тем циничнее их обещания учителям, врачам и прочим киевлянам, которых они же выселят в Черниговскую область. Продуктовых магазинчиков уже просто нет. Хлеба купить негде. Всюду одни игорные заведения да банки. А почему? Да потому, что одни хотят забрать у человека деньги сейчас и немедленно, а другие – подсадить на кредитную иглу, нацелились не только на его сегодняшний заработок, но и на завтрашний.

– О вашем боевом духе, – вмешался в спор Владимир, – дамы и так знают. – Он всё ещё сражался за внимание Цок-Цок и не собирался уступать.

Следует признать, Владимир подставился больше всех, к тому же, блистательно исполнил свою партию. Он был убеждён, что имел право выглядеть победителем и потому посматривал на Снежану по-новому, будто вопрошая: ну не молодец ли я? ну, чем не герой? ну, разве я не достоин любви?

Бедный-бедный Вольдемар, он повторял заблуждение всех мужчин, уверенных в том, что женщина может полюбить за что-то. Не любят они мужчину ни за его достижения, ни за его подвиги, ни за сочинённую им песню, ни за вкрученную лампочку. Разве что в этот перечень не попадает норковая шуба, где любовь, или как выразился поэт, любёночек, всё же возникает, но жизнь у него короткая – от силы часа семьдесят два.

Женщины сами не знают, почему любят мужчину и за что. Они сами хотели бы разобраться в причудах своей зигзагообразной логики. Да не могут. Любят, и всё. А тебя, Вольдемар, она не полюбит. Никогда. Так что, беги, кролик, беги: она никогда не полюбит тебя.

– Послушаешь вас, коллега, и возникает желание сцепиться со всем миром. Например, каждому аналитику понятно, что главный конфликт двадцать первого века – это конфликт Китая с Россией. Там всё будет – и войны и гибель миллионов людей. Но это не означает, что сегодня же, сейчас же Россия опустит перед Китаем «железный занавес» и начнёт отстрел понаехавших в неё китайцев. Вот и у нас главная мишень – чиновник как самое слабое и уязвимое звено. Чиновник, он что? Он и по-китайски быстрее всех заговорит, если на нём потребуют общаться оккупанты. Он податлив и чуток к любой угрозе. С ним легче всего работать. Так что давайте не отвлекаться, – Вольдемар возвращал себе утраченные командные высоты.

Александр решил не перечить – он был сосредоточен на следующем шаге, который всенепременно должен быть сильнее предыдущего, ещё более неожиданным и дерзким. Но каким?

Предложения выдвигались самые невероятные. Закрыть вокзал от крыши до тротуара полотнищем с портретами главных продавцов киевской земли. То же самое сделать на здании мэрии. Перегородить Крещатик на уровне человеческого роста канатами, навесив на них портреты главных взяточников и убийц Киева, повесить в центре города, спустив на верёвках с балконов на вторых этажах, чучела прокуроров, судей и прочих мздоимцев. Рассыпать по главной улице столицы маленькие стальные ёжики, они проколют шины автомобилей, стоящие машины парализуют Крещатик и прилегающие улицы на долгие часы, что даст возможность раздать каждому водителю материалы с теми же портретами и вызвать грандиозный скандал. Запустить в небо тысячи воздушных шаров, надутых смесью, удерживающей их на высоте трёх метров, а к шарам подвесить прейскурант взяток, которые берут районные и городские власти.

Выдвигались и вовсе невероятные идеи: перекрыть на несколько дней водопровод, отключить на неделю электричество, взять на месяц в заложники самых востребованных горожан – Верку Сердючку и Поплавского, и даже взорвать дамбу Киевского моря. Но они были отвергнуты по причине их антигуманного характера.

И тут что-то произошло. Внезапно и необъяснимо среди всеобщего шума и яростных схваток наступила тишина. Говорят, что в такие мгновения ангел пролетает. Шелест его крыл был услышан. Александром тоже. Ибо он понял, что ответ нужно искать совсем не там, где привыкли его искать.

Стадо бежит к водопою стадом, где его поджидают хищники. Свою тропу лучше искать в одиночку.

Киев никогда не был украинским городом. Не в том смысле, что он не расположен в Украине.

В классе Александра, кроме него, училось сорок пять ребят. Он помнил их поимённо: Акимов, Андриевский, Артёменко, Бесов, Бойдерман, Власов, Гайван, Греков, Давиденко, Дранов, Драпей, Журбинская, Загуляев, Заксон, Зельцер, Какуша, Кашель, Кацоев, Китоян, Клюева, Кобзев, Козлов, Корольков, Куринец, Липман, Мандич, Мильгром, Молчанов, Пилоян, Пшеничная, Пятигорский, Разумовский, Рындич, Сыско, Федоран, Финберг, Хазанович, Хандрос, Хименко, Шварцман, Шрайбман, Шухман, Эйдман, Янкель, Яновский. Замечательные ребята и девчонки. Лучших не бывает. И никто не интересовался, кто какой национальности.

Это потом ребята с фамилией, оканчивающейся на «-ов» преимущественно оказались в тюрьме, а ребята на «-ман» – за границей. Впрочем, Шухману, больше известному под псевдонимом «пуля», после нескольких отсидок в начале девяностых влепили «кличку» прямо в лоб. А ведь мама была дирижёр, и жил он вместе с Шварцманом в доме докторов. В том самом, на улице Большой Житомирской, с маленьким сквериком. У архитектора Алёшина все жилые дома были так спроектированы, по-киевски – хоть размером с носовой платок, да непременная зеленая лужайка перед подъездом. Ну а ребята на «-ко», «-ец» и «-ский» были в армии сержантами, а на гражданке – кандидатами наук или начальниками среднего звена.

Со временем школу номер двадцать пять, что напротив Андреевской церкви, переименовали, то есть отобрали у неё имя. Очевидно, припомнили русскому критику Виссариону Белинскому высказывания об украинцах, будто они по своей природе и воспитанию напоминают чугунное ядро и никакой цивилизации на пушечный выстрел не подпустят. Хотя впоследствии слова пламенного, сгорающего от чахотки Виссариона с необъяснимым постоянством подтверждались: zhloby со злорадным и искренним удовольствием выдавливали из Киева всё талантливое и яркое. И Олег Борисов, и Юрий Лавров, и Юнна Мориц, и сотни других неординарных личностей, покинув душный Киев, ослепительно засверкали на небосклоне русской культуры.

Сам Александр был стопроцентным украинцем и ни в какой Московии жить не желал. Он вообще не представлял себе никакой жизни вне Киева. Скажите, ну где ещё можно было бы полноценно существовать, если ты десять лет подряд сидел за партой у второго от края окна на четвёртом этаже двадцать пятой средней школы? В той фасадной её части, что выходила на Владимирскую улицу. Десять лет подряд пропитывался голубым таинством днепровских далей, врастал в склоны Гончарки, пускал корни в овраги Воздвиженки, скатывался кувырком с ветхих подольских крыш, робко замирал у ступеней Андреевской церкви и падал на булыжник крутого спуска!

  • Эти крыши на закате,
  • Эти окна, как в огне,
  • Самой резкою печатью
  • Отпечатаны во мне.
  • Этот город под горою,
  • Вечереющий вдали,
  • Словно тонкою иглою
  • Прямо в кровь мою ввели.

И вот пришла орда. И какая разница откуда? Из Мотовиловки, Печерска, Куренёвки, Донецка, Москвы, Торонто, или сам Жерар Депардье приковылял?

  • Хотелось лечь на камни,
  • закрыть телом
  • родные камни мостовой…

Ведь нет разницы между тем одесским мальчишкой, который вместе с последним батальоном покидал родную Одессу, и Александром. Нет и быть не должно. Если ты человек. Ведь не бывает человека без своей мостовой, которую хочется закрыть телом. Иначе ты – животное, не больше.

Никто не спорит, из Одессы или Черновцов выехало критически много евреев. Но на характере и городском темпераменте там это не сказалось. С Киевом же вышел полный завал: он как-то резко поглупел, огрубел и охамел. Баланс нарушился, и весы качнулись в сторону провинциальной тупости и практичности.

С Киевом бывало всякое. До войны в нём проживало тысяч восемьсот, после войны осталось тысяч двести. В пусть разрушенный, но уютный и прекрасный Город устремились люди активные, смелые.

В конце сороковых восстанавливать народное хозяйство призвали людей с профессией. Эти вели себя тихо и скромно, выстраивались на площади Калинина в очередь на троллейбус, гуляли по вечерам под ручку, направляясь к «ракушке» Первомайского сада, где по выходным играл симфонический оркестр.

В шестидесятые-семидесятые Киев начал расстраиваться и заметно меняться. Строители, в основном сельские люди, перетягивали в полученные квартиры свои большие семьи. Эти в театр принципиально не ходили, вернисажи не посещали, книг, а, тем более, «Новый мир» и «Всесвіт» не читали, но зато у подъездов панельных девятиэтажек высаживали мальвы, сидя после работы на скамейках лузгали насіння и пели хором под гармошку, а на балконах кое-кто держал курей. Но Город постепенно их перемалывал: они ходили в Лавру, волей-неволей попадали на какие-то митинги и демонстрации, а их дети, ухлёстывая за городскими девицами, не желая отличаться от сверстников, перенимали их привычки.

В восьмидесятые-девяностые в Киев, тогда самый удобный и престижный для жизни и карьеры город, потянулся служивый люд из Днепропетровска, Львова, Донецка. Поскольку власть в Городе, да и в Украине, никогда не принадлежала киевлянам, каждый новый правитель, переезжая из провинции, перетягивал за собой свою камарилью, которой и перепадали лучшие куски.

Когда же случилась независимость, всё худшее и произошло. Киев стал метрополией, и, как это всегда бывает с метрополиями, принялся всасывать в себя ресурсы провинций. Добро бы интеллектуальные. В силу национальных традиций, многократно помноженных на безудержную и бесконтрольную страсть к наживе, Город превратился в хуторный мегаполис, где каждый стремился оттяпать свою хату с краю.

Погиб Киев в XXI веке, когда сюда со всей Украины начали стекаться финансовые реки. Вместе с ними устремились и люди. Но какие? В основном, предприимчивые и алчные, потому как скромные, образованные и воспитанные остались дома. Наглые и агрессивные, они жили по закону: если ты не хищник, значит – добыча. Они рвали киевскую землю как стервятники, и им было наплевать, что кабели, провода, трубы, дороги, мосты, метро и трамваи, скверы и парки, холмы и низины, уютные закоулки, кладбища и колумбарии, плёсы и пляжи, больницы и родильные дома, Крещатик и Демеевка, церкви и монастыри, детские садики и хлебзаводы, земли и воды Города просто не рассчитаны на такое количество таких людей. А их уже оказалось пять миллионов. И только двести, пусть триста, четыреста, даже пятьсот тысяч коренных. Нет такого другого города в Украине с таким балансом. И Киева нет. Погиб он. Превратился в гнездо стервятников и миллионы их жертв.

Александр закрыл глаза. Вспомнил свою парту. Покрашенную чёрной краской. С откидной половинкой доски, чтобы было удобнее вставать. На внутренней поверхности он вырезал ножом слово «Всегда!» Хотел вырезать и другие слова, но было нельзя. Хотя все и так знали, что он влюблён в Диану Залевскую и бегал на лестницу смотреть, как она спускается из кабинета химии. Диана была на класс старше и, когда выпустилась, он весь десятый не находил себе места. Спасало окно.

Он смотрел вниз, на напоминавшее полураскрытую книгу здание Исторического музея, на зелёную поляну перед ним, а видел деревянный княжеский дворец, воинов в стальных шлемах, коней с привязанными к шеям торбами овса, грудастых девиц в холщовых платьях с вышивкой и княгиню в подбитой горностаем островерхой шапке.

Он смотрел на всё это сверху. Оно было, на самом деле было. Только не было тогда четырёхэтажного здания двадцать пятой средней школы, а на её месте стояла общага варяжской дружины.

И княжий двор был, и он, Александр, был, и всё ещё есть. Только и разницы, что тысяча лет пролегла между ними.

А эти хотят соорудить дом с бассейном на крыше, и чтобы ноги на перила положить, и хайбол у ног поставить, и при виде его проворчать: «ходят тут всякие». Нет, ребята, пока жив, не удастся.

То, что предложил Александр, вызвало шок. А предложил он осуществить казнь. И не над какой-то пузатой мелочью, типа начальника ЖЭКа, который, конечно же, её заслуживал, ибо даже не озаботился тем, чтобы скрывать внешние признаки своего внезапного обогащения. Все видели, как он последовательно менял свою «девятку» на «фиат», а затем на крутой «ниссан-петрол», старую жену на молодку, скромную квартиру на двухэтажную.

Все понимали, откуда повалились на него мешки с деньгами. Ну, не нашёл он клада в стене идущего на снос ветхого дома, не получил по наследству миллионы после смерти американского дядюшки и не сэкономил на обедах в близлежащей столовой. Он примитивно продавал подвалы и чердаки, которых не строил и которые ему никоим образом принадлежать не могли, прикрывал нелегально обосновавшиеся в подведомственных ему скверах торговые точки и ресторанчики, прихватывал квартиры у помиравших одиноких стариков.

Обычное это дело в Киеве, и таких начальничков в нём сотни. Бороться с ними – всё равно что пытаться обуздать мировой хаос.

– Покажите мне или хотя бы расскажите о том месте, где царит справедливость? Всегда и везде справедливость воспринималась как честное распределение чужого. – Мещерский-Барский замахал руками и даже отвернулся. – Ведь, говорят же, и недаром, что тому, кто не может переносить несправедливость, пусть не выглядывает из окна и запрёт дверь своей комнаты. Пожалуй, ему следует также убрать зеркало. Достижение справедливости – это не более чем извечное стремление человека, не скрою, благородное и похвальное, но идеалистическое, эдакая райская птичка в голубом поднебесье. А на практике, кто птичку схватил, тот и молодец, а кто из хвоста лишь пёрышко выдернул – неудачник. И вообще, батенька. Это кто же вам дал право судить о том, кто прав, а кто виноват? А тем более, кого казнить, а кого миловать?

– Права не дают, права берут, – освобождённая пару дней назад от гипса правая рука Александра резко рубанула воздух сверху вниз, будто в ней был зажат меч, отсекающий голову змея-искусителя, который изощрённо пытался перевести совершенно конкретное дело в бесконечную интеллигентскую дискуссию. – А при чём тут все ваши рассуждения о справедливости? Если хотите начистоту, справедливость всегда приправлена щепоткой мести. Мы не ведём дискуссий о моральных категориях. Есть совершенно конкретные людишки, обворовывающие нас лишь потому, что считают, будто мы всё это проглотим и смолчим, потому что мы малодушные и покорные. Не знаю, как вы, а я отказываюсь быть малодушным и покорным. Лично меня грабят, лично мне плюют в лицо. Да и не только во мне дело. Всех предков моих оскорбили, до седьмого колена. Всех киевлян. Лично я терпеть этого не намерен.

И тут Регина метнула в него взгляд, не совсем поддающийся описанию. Женщины умеют так посмотреть, и, если они так смотрят, это означает одно – мужчине конец, как бы он ни сопротивлялся.

– Хорошо, хорошо. Мне это нравится. Я готов вам аплодировать и даже помогать, – «философ» примирительно приблизился своим бокалом к бокалу Александра. – Но казнь никак не дело одного человека. Пусть он и прав. Сам термин восходит от слов «казна», «казать», что значит – публичное государственное воздействие на преступников. Государственное, а не личное.

– Вот тут я с вами согласен, потому как это слово означает полную противоположность преследованию со стороны потерпевшего, иначе говоря, элементарной мести. А само понятие – собирательное и не имеет в виду определённое наказание, а когда имеет, то к нему прибавляют карательную меру, например «казнить смертью».

Насколько я вас знаю, Валентин Виссарионович, вы не настолько кровожадны, чтобы настаивать на смерти наших незабвенных персонажей, – Александр примирительно улыбнулся.

Он хорошо усвоил уроки жизни. Сколько раз, то ли оставаясь наедине с желаемой, но яростно сопротивляющейся женщиной, то ли пребывая в клинче с противником, то ли в стыке с начальством, Александр убеждался, что воля одного неизменно перебивает волю другого. Он не подсчитывал, но половину схваток пока проиграл, но и половину выиграл. И когда выигрывал, дело решало его сверхусилие и сверхнастойчивость. И ещё вера в успех. Каким-то непостижимым образом другая сторона это ощущала и поддавалась.

Вот и сейчас у его друзей не было шанса: они пойдут на казнь. И, действительно, упиваясь силой замысла, все воодушевились, загорелись, долго подбирали кандидатуры, долго исключали из среды потенциальных кандидатов самую циничную особь, которую, в конце концов, спасла беременность. Владимир долго распределял роли и, раздавая чёткие задания, снова оседлал белого коня.

Все понимали, что на этот раз идут на совершенно реальный риск провести за решёткой ближайшие десять лет, но, как это всегда бывает в случаях, когда присутствует большой риск, кровь закипала, голова кружилась и каждый ощущал себя героем.

Кончился вечер совершенно неожиданно. Цок-Цок закапризничала, пожелала уйти, Владимир увязался её провожать, и она ему не отказала. Анатолия и Мещерского-Барского удалось выпроводить, лишь вручив им по бутылке французского вина, а Александра, уже накинувшего ветровку и спешащего к Барбаре, Регина задержала за плечо.

– Ты сейчас не уходи, – только и сказала она.

Ах эти рыжие бестии! С ними бывает так хорошо. Они иногда бывают такими своими, что и слов не нужно. Это как два зубчатых колёсика часового механизма – настолько идеально входят друг в друга. Compatible.

Казнь

Тот день останется в веках. А кому выпало счастье быть свидетелем, будет рассказывать об увиденном всегда, везде и в любой компании. И от него будут требовать всё новых и новых подробностей.

Место казни выбирали тщательно. Остановились на Львовской площади. Во-первых, центр подчёркивал значимость происходящего для всего Города, хотя на Троещине, Харьковском массиве или Оболони собрать народ было куда проще. Во-вторых, эту местность ещё можно было хоть как-то спасти. В-третьих, из соображений безопасности.

В нашумевшем в семидесятые годы романе «Південний комфорт» популярный тогда беллетрист Павло Загребельный отметил неудачное решение транспортной развязки при постройке Дома художника. И, действительно, она была настолько нелепой, что заблокировать движение по прилегающим улицам, в особенности с Крещатика, не составляло труда. Две машины при лобовом столкновении могут перекрыть движение на Большой Житомирской, а рассыпанные на прилегающих улочках стальные ёжики – парализовать весь центр.

Львовская площадь только на первый взгляд кажется захолустным аппендицитом. Хотя, основания к такому заключению вроде бы имелись. Когда-то там стояли Жидовские ворота, получившие колоритное прозвище по той причине, что торговцам, привозившим свой товар с западного направления, разрешалось устраивать торжище, не пересекая границ княжего города.

На гравюрах середины XIX века, изображавших эту местность, хорошо виден полосатый шлагбаум, закрывавший въезд в Киев с улицы, которая сейчас носит имя славного большевика Артёма, хотя перед этим её долго-долго называли Галицкой, как, впрочем, и саму площадь.

По этой торговой улице ещё до революции ходил трамвай, а на самой площади располагался самый домашний рынок Киева. Испокон веков там продавали сено для лошадей, которым и застелили по всей длине и ширине мостовую из булыжника у здания, что расположено совсем неподалёку, на спуске нынешней улицы Олеся Гончара, охраняемого рыжим львом, дабы не тревожить умирающего на втором этаже частной клиники от смертельной раны премьер-министра России Столыпина.

Называть улицы в этой окрестности бессмысленно, поскольку их названия менялись беспрестанно. Мало-Житомирская, Чкалова, Гончара, Большая и Малая Подвальная, Полупанова, Ворошилова, Ярославов Вал. И лишь непостижимым образом Стрелецкая улица, где родился и вырос Александр, да ещё пересекающаяся с ней Рейтарская, хранили верность когда-то квартировавшим там полкам стрельцов и рейтар.

Когда по Большой Житомирской гуляют весенние сквозняки, они гонят пыль многих веков, и живущие там люди не открывают окон с видом на бесконечную череду автомобилей и троллейбусов, следующих маршрутами номер 16 и 18. И правильно делают, потому как через считанные минуты она укрывает толстым слоем подоконники, столы и прочие плоские поверхности, и что ещё более паскудно – залазит в нос и першит в горле.

Люди – создания смертные и живут недолго. А пыль живёт долго. И если разбираться всерьёз, то несёт она в себе и частички чешуи динозавров, и зрачки влюблённых, и кончики волос киевских князей. Только угольной пыли с конецких терриконов в ней нет, ибо её приносят на подошвах владельцы квартир с видом на противоположную сторону улицы, откуда дуют днепровские ветры и открываются днепровские дали.

Киевлян, которые не мечтали бы просыпаться в квартирах с таким видом, в природе не существует. Однако те, кто там просыпаются, в трёхмерной реальности существуют. У них есть имена, фамилии, отчества, счета в швейцарских банках и, увы, временами депутатские значки. Даже при наличии киевской прописки киевлянами их считать никак невозможно.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Пушкинский том» писался на протяжении всего творческого пути Андрея Битова и состоит из трех частей...
НОВЫЙ фантастический боевик от автора бестселлеров «Посмертно», «Окраины. Штурмовая группа» и «Самый...
Понедельник, 7 утра – это мини-роман о людях, которые едут в одном вагоне метро. Каждый из них погру...
Любое путешествие в тысячу миль начинается с первого шага. И ты вполне способен даже на подвиг, хотя...
Молодая журналистка Лора Кэмпион догадывается, что двух актрис – Мишель, умершую при загадочных обст...
Зга – таинственный и мистический город, который пугает чужаков, но может щедро одарить тех, для кого...