Правдивый ложью Елманов Валерий

Про то, что он был богом насмешки и злословия, говорить не стал и упоминать его прозвище – «правдивый ложью» – тоже.

Иначе придется пояснять, откуда оно взялось, и то, что хотя советы Мома и были умны, но неизменно оказывались пагубными для всех, кто им следовал.

Сам потом поймет… может быть.

Если успеет, конечно.

– Потомок бога, – усмехнулся Дмитрий. – Нет уж, скорее все-таки сатаны.

– Ты не совсем верно обо мне отзываешься, потому что неправильно оцениваешь, – обиделся я, – а истинная цена человека – дела его.

– И сколько же ты стоишь, князь? – задумчиво спросил Дмитрий.

– Боюсь, получится необъективная картина, если я сам начну оценивать свои дела, – усмехнулся я. – Во всяком случае, куда больше тридцати сребреников.

– Вот как… – протянул он. – Но тогда поясни: зачем тебе все это? Покамест ты так и остаешься для меня загадкой. Уже все и давно откачнулись от Годуновых. – И настойчиво, словно призывая и меня последовать общему примеру, повторил: – Все и давно. Sunt certi denique fines[59], но для тебя их нет вовсе, хотя ныне ты остался совсем один, но с упорством обреченного все равно продолжаешь стоять на их защите. Quousque tandem abutere patientia nostra?[60] Берегись, incedis per ignes suppositos cineri doloso[61]. Ежели ты ныне вновь удостоишься моего прощения, так сказать, honoris causa…[62]

– Не мои, а его заслуги, государь, – перебил я. – Ведь это Федор Борисович, а не я собирается преподнести тебе Москву на блюдечке. Что же касается меня, то, раз уж ты перешел на латынь, отвечу соответственно: si etiam omnes, ego non. Malo mori quam foedari[63].

– Жаль, что подобные тебе люди встречаются редко, – сокрушенно посетовал Дмитрий.

– Очень редко, – без лишней скромности согласился я. – Corvo quoque rarior albo[64].

– Не подскажешь, где бы мне сыскать пяток-другой таких же, кто готов на смерть ради своего господина? – с улыбкой, давая понять, что шутит, осведомился Дмитрий.

Вот только улыбка у него была какая-то вымученная.

– А вот тут ты не прав, – поправил я. – У меня нет господина. Федор же – мой друг, которого я обязался защищать. А насчет пятка-другого… Ego nihil timeo, quia nihil habeо[65]. Постарайся отыскать себе таких же неимущих, вот и все.

Дмитрий ответил очередной кривой ухмылкой.

Ну да, совет нереальный. Такую роскошь теперь может позволить себе Федор, но не государь всея Руси Дмитрий Первый.

Это только в песенке короли могут все, а на деле они не могут очень и очень многого, и порой самые элементарные вещи для них – непозволительная роскошь.

– И вновь ты не прав, – заметил я ему. – Один неимущий, притом достаточно умный и всегда готовый дать тебе мудрый совет, у тебя имеется.

– И кто же он? Басманов?

– Относительно бедности – навряд ли, поскольку еще при Борисе Федоровиче он был щедро осыпан наградами. Правда, что касается ума, то тут все в порядке, – сдержанно ответил я.

Нельзя мне хорошо отзываться о боярине. Мои комплименты могут сослужить ему дурную службу, потому пришлось избрать нейтральный тон и следовать ему до конца, уклончиво заключив:

– Но я его не знаю, так что не стану говорить ни хорошего, ни плохого – тебе решать, верить ему до конца или нет. Имел же я в виду себя.

– Кого?! – вытаращил на меня глаза Дмитрий.

– А чему ты удивляешься? Я же не собираюсь действовать тебе во вред.

– Не собираешься?! – возмутился он. – А как звать-величать то, что ты тут сейчас передо мной вывалил?!

– Перед тобой, – подчеркнул я. – Теперь ты, но только ты один, знаешь то, что известно мне, вот и все. К тому же ты упустил главное, а оно заключается в цели, то есть для чего я все это тебе сообщил.

– Известно для чего – чтоб сохранить жизнь своему ученичку, – презрительно выплюнул он последнее слово.

– Не только, – возразил я. – Его жизнь, по сути, это нечто второстепенное. В первую же очередь я озаботился о тебе.

– О ком?!

Вместо ответа я поманил его в глубь помещения – хорошо, что он в порыве буйства сюда не добрался.

Дмитрий нехотя пошел следом, встав возле одного из пустых бочонков, на крышке которого были установлены весы.

– Гляди, государь, – указал я на них. – Весы как государство, а ты посредине и должен контролировать, чтобы чаши были в равновесии – только тогда страна останется пребывать в спокойствии. Вот на одной чаше народ. – И щедро, с верхом, сыпанул зерна. – Он, конечно, за тебя. Но власть и сила не у него, а у бояр. И если они где-то в чем-то заупрямятся или просто решат тебя сместить, то… – И положил на другую увесистый кусок железа, которое своей солидной тяжестью тут же опустило чашу вниз. – Вот тут-то и пригодится тебе Федор Годунов. – Я аккуратно опустил на зерно значительно меньший кусок металла.

Чаша медленно и неторопливо пошла вниз, но не уравновесилась. Странно. Утром было абсолютно ровно, а тут…

Но не растерялся, тут же сообразив, как это обыграть.

– Видишь, даже при наличии живого царевича бояре все равно тяжелее, но теперь они перетягивают не столь сильно. Достаточно немногого, чтоб уравновесить чаши.

– И что же это за немногое?

Я скромно потупился, но тут же торопливо добавил, а то роли самого Дмитрия не видно:

– Разумеется, меня слишком мало, но есть еще ты сам, твой ум и твои указы, государь. Вот почему и говорю: тебе и только тебе нужен в наместниках Федор, ибо он станет твоим противовесом в борьбе с боярами, которая непременно приключится, стоит тебе прийти к власти.

– Да почему?! – возмутился Дмитрий. – Карать и казнить я никого не помышляю. Вона, при брате моем, царе Федоре Иоанновиче, молчали они, так почто ныне учнут противиться?

– Ты хочешь услышать от меня правду? Всю правду? – уточнил я и после утвердительного кивка царевича напомнил: – Только не забудь, что горечи в ней в избытке, так что не кривись, а слушай внимательно. Помнится, я тебя предупреждал, что в гражданских войнах все является несчастьем, даже победа. Если ты станешь победителем, тебе придется многое уступить тем, с чьей помощью победил.

– Ежели я не восхочу… – начал было Дмитрий, надменно вскинув голову, но я бесцеремонно оборвал его:

– То все равно уступишь, даже вопреки своему желанию. Или ты и впрямь считаешь, будто весь твой сенат, который поет тебе каждый день хвалу, делает это от восхищения тобой и твоим умом? Увы. Поначалу у них не было иного выхода – либо присягать тебе, либо помирать, так что они стали твоими союзниками поневоле. Да и сейчас они ж как кошки – не ласкают тебя, государь, а попросту ластятся, чтоб получить желаемое. А желаемое – это с твоей помощью вскарабкаться туда, куда при Годуновых им попросту не залезть.

– Удоволю, и всего делов, – хмыкнул Дмитрий.

– А как быть с другими, начальными боярами – Шуйскими, Мстиславскими, Шереметевыми, Голицыными и прочими? Я ведь убавил их количество совсем ненамного, всего на двух человечков, а остальные живы, и, как только ты войдешь в столицу, они сразу обступят тебя со всех сторон и будут протягивать свои загребущие лапы. Как ты удоволишь этих… нищих?

– Кого? – удивился Дмитрий, очевидно решив, что ослышался.

– Нищих, – повторил я, – ибо in divitiis inopes, quod genus egestatis gravissimum est[66].

– Нешто в казне мало добра? – усмехнулся он.

Господи, какие они идиоты – аж восторг берет! Воистину глупость, как и жадность, границ не имеет.

Но вслух я лишь напомнил:

– Казна не бездонна, да и бояре – не народ. Куда легче помочь голодному, чем объевшемуся. В некой стране, где я долго проживал, их называли олигархами, но суть, в отличие от названия, у них одна – торопливо и жадно жрать в три горла все, что только возможно. И плевать им на все остальное.

– Ну наедятся же они когда-нибудь, – неуверенно протянул Дмитрий.

– Никогда! – отчеканил я и насмешливо процитировал:

Мой собеседник только крякнул, не в силах сдержать усмешку – сразу видно, понравилась моя цитата, – но затем, покрутив головой, примирительно заметил:

– А твой гусляр-баюнник, от коего ты оное слыхал, не того, не погорячился? Уж больно он круто забрал.

– Не того, – отрезал я. – Всем им надо как можно больше, а потом они рано или поздно захотят иметь вообще все. Сейчас они вроде бы покорны тебе, но это лишь с виду, внешне, да и то до поры до времени, потому что ты только поначалу был выгоден им, ибо у вас имелся общий враг – Годунов.

– Мыслишь, что они и его не любили? – с сомнением в голосе спросил Дмитрий.

– Не любили – не то слово. Они его ненавидели, государь. И ненавидели похлеще, чем ты, ибо он своим умом, поначалу будучи одним из многих, добился великих высот, встав над ними. Самое яркое доказательство их ненависти – стремление оплевать даже его могилу. Неужто ты не видишь, что каждый из них в душе нет-нет да и подумывает о приятной тяжести шапки Мономаха? Пока не всерьез, но после того, как не станет Федора и единственным препятствием останешься лишь ты…

– Не посмеют! – выпалил Дмитрий. – Я есть законный государь из Рюриковичей, сын царя Иоанна Васильевича.

– Еще как посмеют. Вспомни, сколько на Руси князей. Да, они не сыновья царя Ивана Васильевича, но зато их пращуры… У всех них без исключения там и Рюрик, и Владимир Красное Солнышко, и Ярослав Мудрый, и Владимир Мономах. Про потомков Всеволода Большое Гнездо и вовсе молчу. Вот тут у тебя и будет этот противовес – живой Федор Борисович. И не просто живой, но во всеуслышание объявленный наследником престола. Какой им смысл пытаться убить тебя, если по твоему завещанию на престол взойдет тот, кто для них куда страшнее?

– Чем же он страшнее меня? – криво ухмыльнулся Дмитрий.

– Местью, – коротко ответил я. – Часть из них предали его отца, остальные – его самого. Да, возможно, он и не станет мстить… на первых порах. Но потом непременно…

– Ты же сказывал, что он добрый. – И Дмитрий вопросительно уставился на меня.

– И готов повторить это ныне, – подтвердил я, – но они-то считают иначе, ибо всяк судит по себе. Да и ни к чему ему откладывать на потом, поскольку он может спрятаться под словами, что мстит не за себя, а за твое убийство.

И я поймал себя на странной мысли, что не только не лгу в этот момент, но занимаюсь предсказанием ближайшего будущего, вот только мой собеседник этого не понимает.

Хотя с другой стороны, я столько уже начудил, сохранив жизнь семье Годуновых, что теперь попробуй пойми – какое там будущее впереди у Руси и ее главных действующих героев.

Не исключено, что на самом деле теперь все пойдет совершенно иначе, и в какую сторону закрутится сюжет – кто ведает. Возможно, что сбудутся мои следующие слова:

– Более того, он опасен им уже сейчас, поскольку Федор и добрый, и покладистый, и умный – вдруг ты найдешь с ним общий язык и решишь помочь ему в отмщении за отца?

Фу-у-у, кажется, втолковал. Хоть я во многом поначалу и ошибался в этом парне, но одно его достоинство неоспоримо – мальчишка не только злой и нетерпеливый, но и хорошо понимающий язык логики, а я ему разложил от и до.

Кстати, чуть не забыл еще одно наглядное обстоятельство собственной правоты.

– А чтобы ты поверил мне до конца, выйди сейчас к атаману, который меня охраняет, и спроси, что случилось с одним из его казаков, на чьем месте должен был оказаться князь Мак-Альпин.

Дмитрий недоуменно посмотрел на меня, ожидая дальнейших пояснений, но я не произнес больше ни слова, приглашающе указывая в сторону двери – мол, остальное сам.

Вернулся он довольно-таки скоро и вновь вопросительно уставился на меня.

– Понятия не имею, кто им приказал это сделать, – развел руками я. – Зато подсказать, среди кого искать, могу, поскольку уверен в причине.

– И что за причина? – спросил Дмитрий.

– Я сейчас являюсь щитом для Федора Борисовича, и кто-то это понял. Если мне снова удастся выкрутиться, как это уже было в Путивле, значит, останется в живых и младший Годунов, а кое-кому он, как я пытаюсь тебе втолковать на протяжении битого часа, нож в сердце.

На самом деле у меня на уме была и еще одна версия покушения, причем куда вероятнее первой – просто месть.

За Бельского – навряд ли, за Сутупова – тоже отпадает, а вот за Рубца-Мосальского или за князя Голицына – это да.

Особенно за последнего, с учетом того что где-то среди приехавших к Дмитрию родной брат Василия Васильевича Иван, да к тому же и Басманов тоже является его сводным брательником.

Впрочем, этот не в счет. Общаться нам с ним довелось хоть и недолго, но достаточно плодотворно, чтобы он уже по меньшей мере перекинул ногу в мою лодку. Пусть пока боярин еще в раздумьях, точнее, в ожидании, получится ли у меня выжить, но пакостить мне… Да и глупо совершать покушение после спасения.

– Так среди кого же мне искать? – удивился Дмитрий.

– Среди умных, – ответил я и усмехнулся. – Учитывая это обстоятельство, теперь круг твоих поисков резко сузится. Но суть не в этом. Теперь ты понял, против кого на самом деле направлен удар?

– Против… Федора Борисовича? – удивленно протянул он.

– Именно, – подтвердил я, с трудом сдерживая рвущуюся наружу радостную улыбку.

Еще бы мне не ликовать. Только что Дмитрий впервые по доброй воле назвал младшего Годунова не Федькой, как в недавнем тексте новой присяги, не Федором, а Федором Борисовичем.

Понимаю – непроизвольно, но тем не менее.

Это пока лишь первая ласточка. И пускай она весны не приносит, зато потепление предвещает. Ничего-ничего, дай только срок. А уж я позабочусь, чтоб появились и другие.

– Причины тому я изложил. Наглядное доказательство ты тоже видел. И помни, что бы тебе ни напели, – пока я жив, Федор Борисович и пальцем не пошевелит против тебя, даю слово.

– А сейчас как мне быть? – тяжело вздохнул он.

– Очень просто, – пожал плечами я. – Был у тебя подлый лазутчик, который оболгал меня. Кто его на это подбил – бог весть, дознаться не удалось, поскольку на своде между мною и ним он помер. Сердчишко никуда, вот и скончался на дыбе. Но повиниться в своей клевете он успел.

– Поверят ли? – усомнился он. – Опять же вопрошать учнут – что за лазутчик, где свод был, куда тело делось… И как мне тогда?

– А никак! Ты царь или не царь?! – возмутился я. – Пошли они со своими вопросами к чертовой бабушке! Можешь и еще дальше послать. А особо назойливых предупреди, что кто много знает – мало живет. Да еще поинтересуйся эдак многозначительно, отчего это его столь шибко интересуют все эти подробности. Такое наводит на мысли, что… – И умолк.

Дмитрий некоторое время ждал продолжения, но, так и не дождавшись, нетерпеливо уточнил:

– Что?

– А ничего! – раздраженно ответил я. – Иной раз очень полезно не договорить до конца, оставив многозначительность и намек на продолжение, которое может оказаться для вопрошавшего весьма неприятным, ибо все помнят, сыном какого отца ты являешься. А если кто забыл, то память можно быстренько освежить.

– Ну если так… – неуверенно протянул он. – А что же нам теперь-то делать? – И вопросительно уставился на меня.

Странно, но своим поведением в этот момент он чем-то на удивление напомнил мне Федора, который временами тоже без подсказки никуда.

– Ты о чем? – удивился я.

– Но ведь я тебя должон как-то наказать за… моих бояр, – пояснил он.

– Вот еще! – фыркнул я. – Было бы за кого. У меня тут грамотки хранятся, – и извлек из другого внутреннего кармана бумаги, написанные ими перед смертью, – а в них они каются, что самовольно пошли на злое дело. Так что московский люд казнил их именно за то, что они хотели рассорить тебя с народом. Словом, я постарался очистить тебя и считаю, что мне это удалось.

– Выходит, они даже перед смертью пытались меня обелить, – задумчиво произнес Дмитрий.

Вот тебе и раз! Я ему про Фому, а он про Ерему.

Неужто Федор Романов в состоянии стругать только тупоумных?! Этот временами тормозит, а Миша его, который будущий царь (впрочем, это мы еще поглядим), так вообще не ахти, в смысле с головой не дружен.

Но внешне раздражения не выказал, терпеливо пояснив:

– Поверь, чтобы спасти себя, они бы написали что угодно. Велел бы я им все свалить на тебя, пообещав за это жизнь – дескать, какой с исполнителей спрос, если было повеление свыше, – и каждый сразу написал бы грамотку, где продал бы тебя со всеми потрохами, указав, что это ты приказал им убить царскую семью. – И вздрогнул от неожиданности – так быстро переменился в лице Дмитрий.

Кажется, погорячился я, сравнивая его с Федором. Не стоит принимать мимолетные вспышки за что-то постоянное.

– Июды, – процедил он сквозь зубы.

– Не то слово, государь, – вслух согласился я с ним.

Вот же наивный! А чего иного ты мог от них ожидать? Они легко предали одного царя, и вполне логично, что сейчас по той же самой причине – спасение собственной жизни – продали другого.

Так что ничего странного.

Правда, ты почему-то трактовал первое предательство несколько иначе, но это уж твои проблемы.

– Теперь ты убедился, что моей вины в их смерти нет? – нахально улыбнулся я. – Ну что тут поделать, коли сами люди осудили их за ложь и желание поссорить тебя с народом?

– И впрямь, – кивнул Дмитрий. – Ежели сами люди, так на то их святая воля. – И весело улыбнулся. – Что ж, выходит, вновь все вины с тебя сняты, а потому можно сызнова приниматься за… философию… – И вопросительный взгляд – как я посмотрю на такой поворот.

А вот это уж дудки.

Считай, что у моей машины отказало рулевое управление – прямо и только прямо, невзирая на ухабы, косогоры и обрывы, по направлению… в Кострому.

Так что философия в мои планы совершенно не входит. Верно царевич заметил – не до нее нам нынче, а посему придется обойтись без Гегелей и Кантов. К тому же неизвестно, что настряпает Федор в мое отсутствие. Там одна мамочка чего стоит, следовательно, лучше мне и дальше побыть рядом с царевичем во избежание нежелательных эксцессов.

Но вилять не стал, заявив об этом в открытую.

– К Годунову? – посуровело лицо Дмитрия.

– Не только, – поправил я его. – Там мои ратники, а кроме того, имеется самое главное – куча дел по достойной встрече тебя в столице.

Он уставился на меня с явным подозрением.

– Достойной – это достойной, государь, – пояснил я. – Чтобы и хлеб-соль, и прочее.

Дмитрий утвердительно кивнул.

– Быть по сему. Но Никодима ты мне отдашь, – жестко произнес он, уже направляясь к двери.

– Можно подумать, что я его держу у себя в потаенном месте, – проворчал я. – Грамотку он мне написал, все изложил, и я его сразу отправил обратно в Чудов монастырь, так что хоть сейчас посылай туда человека и забирай своего монаха – зачем он мне?

Но и тут постарался выторговать побольше, сразу заикнувшись про Семена Никитича Годунова.

Разумеется, истинную цель, которую я преследую, желая забрать его из Переславля-Залесского, озвучивать ни к чему. Перед Дмитрием я выдвинул иную, но очень правдоподобную.

Мол, и мне, так же как и государю, хотелось бы посчитаться за пережитое в застенках Константино-Еленинской башни, за те дни, когда я… И, не договорив, зло скрипнул зубами, угрожающе засопев и зло сжимая и разжимая кулаки.

– Так его и без тебя… – пожал плечами Дмитрий.

– То и худо, что без меня, – поправил я. – Представь, что отца Никодима без тебя… Вроде и хорошо, а вроде… – И откровенно сознался: – Не по-христиански, конечно, понимаю, но уж больно сладок грех мести, вот и хочется самолично вернуть должок.

Дмитрий понимающе кивнул и дал добро, хотя сразу выразил сомнение – жив ли еще Семен Никитич.

– Ну а если умер, туда ему и дорога, – с легким сожалением вздохнул я.

Вообще-то не далее как спустя всего день после учиненного мною переворота два десятка свежеиспеченных гвардейцев ускакали на подмену назначенным Дмитрием приставам, но тут и впрямь неведомо – могли не успеть.

Ладно, приеду – узнаю, а пока…

И оговорил с государем насчет особого указа, которым он официально назначал меня приставом над бывшим главой тайного сыска.

Вот теперь, кажется, все.

– Но гляди, князь, – предупредил меня Дмитрий, опершись рукой о дверной косяк и с подозрением глядя на мою нахально улыбающуюся рожу. – Ой, гляди. Вдругорядь я тебя просил ныне, а третьего раза не будет.

– А как же богатыри? – припомнились мне русские народные сказки. – Они своих врагов всегда до трех раз прощали.

– Не будет третьего, – отрезал он. – И не надейся.

– Понятно, – сокрушенно вздохнул я. – Жаль, конечно, но я учту.

Вышли мы с Дмитрием из монастырской подклети чуть ли не в обнимку. Во всяком случае, его рука лежала на моем плече с таким оттенком дружелюбия и некоего покровительства, что у казаков, по-прежнему стоящих в карауле возле двери, чуть ли глаза на лоб не полезли.

Да и у Шарова тоже.

Проходя мимо, я весело подмигнул атаману, но, подметив пристальный взгляд Дмитрия, сразу поспешно нахмурился и демонстративно потрогал заметно припухшую скулу.

– Кто это тебя? – невинно заметил Дмитрий.

– Так, с коня свалился, – хмуро ответил я и еще раз зло покосился на Серьгу.

Вроде и нехитра уловка, но сработала на все сто – сопровождать меня в Москву, согласно распоряжению Дмитрия, должна была сотня под командованием именно Тимофея Ивановича, чему я, разумеется, только порадовался.

Впрочем, до этого следовало еще дожить, что с учетом обилия врагов представлялось по-прежнему затруднительным…

Отраву-то можно подсунуть и еще разок, а коль не выйдет, то придумать что-нибудь другое, более эффективное.

И как в воду глядел…