Особенности национального пиара. PRавдивая история Руси от Рюрика до Петра Мединский Владимир

Слово сильнее Смуты.

Россию спас PR

В истории русской смуты наступил наконец момент, когда все ориентиры были утрачены. Нельзя было понять, на чьей стороне правда и на чьей стороне сила. Власть разбилась на множество центров, ни один из которых не был легитимен.

Только действующих царей уже было четверо — второй Лжедмитрий, выбранные в разное время Боярской думой сыновья польского и шведского королей, сын Марины Мнишек. Претендентов на престол — еще больше — от германских императоров Габсбургов до последнего казацкого атамана.

Неясны были границы страны.

Непонятны общественные обязанности. Надо ли сеять хлеб или проще и лучше зарезать барина?

Все связи в обществе и в стране разрушились.

Все враждовали со всеми. А стоило где-то прийти к примирению и согласию, так появлялись лихие люди — и вырезали и выжигали все дотла. Разница между интервентами и шишами — партизанами XVII века — не ощущалась.

В ситуации беспредела, казалось, ничто не сможет остановить кровавую анархию. Русское государство гибло на глазах.

Но на Рождество 1610 года патриарх Гермоген разослал городам грамоты, в которых он призывал русских людей объединиться и идти против поляков. Узнав об этом, поляки посадили его в тюрьму. Но грамоты уже разошлись.

Чуть позже, но о том же писал человек светский, военачальник Прокопий Ляпунов. Его грамоты тоже гуляли по стране — от Севера до Юга.

В наше время нет полной аналогии средневековым прокламациям. Это не воззвание, рассылаемое в виде спама по электронной почте. И не циркулярное письмо, распространяемое кремлевским идеологом. Не статья в газете, и не телевизионное обращение. Наконец, грамоты — это не листовки, которые раздают на политическом митинге. Но по силе эмоционального воздействия — это все сразу и одновременно.

Это не просто красивая фраза... и не просто банальность. Слово — реально — сильнее оружия. Грамоты Гермогена и Ляпунова дали русским людям новую идею — ориентир. Стало ясно, кто враг, кто друг и из-за кого гибнет страна. Из-за интервентов. Русские почувствовали почву под ногами. Пусть пока не было понятно, как это сделать, но уже стало понятно — что. Общество начало консолидироваться вокруг идеи изгнания ляхов и прочих неправославных из страны.

Откуда-то взялись вожди, появились войска, нарисовались планы. В ситуации, когда не действовали никакие формальные общественные связи, их роль выполнило письменное слово.

В начале была идея. Россию спасло слово. Агитация и пропаганда. Можно сказать современным языком — Россию спас PR.

Пропаганда Гермогена

Патриарх Гермоген, говорили, был из донских казаков. Судя по его прямолинейности и ненависти к компромиссам — очень может быть. Потом служил попом в Казани. В 1589 году его поставили казанским митрополитом. Подчиненные его не любили: больно строг. Чрезвычайно упрямый, жесткий и неуживчивый человек. Но при этом — прямой, непоколебимый. Убеждения его были просты и как раз ко времени: Русь может держаться только на крепкой царской власти. Став патриархом, он в период смены династий получил исключительное влияние. И все его отдал на то, чтоб утвердился на Руси верховный правитель.

В отсутствие личной заинтересованности ему было, в общем, все равно, кто им станет. До последней возможности он поддерживал царя Василия Шуйского, которого терпеть не мог. Он готов был даже к тому, что престол займет польский королевич Владислав. Он хотел только, чтобы власть была крепкой, законной (в его собственном понимании этого слова) и соответствующей русским традициям.

5 декабря 1610 года к Гермогену пришли бояре. Они хотели, чтобы патриарх подписал заготовленное письмо: надо во всем положиться на королевскую волю. Патриарх отвечал: «Пусть король даст своего сына на Московское государство и выведет своих, людей из Москвы, а королевич пусть примет греческую веру. Если вы напишете такое письмо, то я к нему свою руку приложу. А чтоб так писать, что нам всем положиться на королевскую волю, то я этого никогда не сделаю. Если же меня не послушаете, то я наложу на вас клятву. Скажу вам прямо: буду писать по городам».

Спор с боярами закончился чуть ли не поножовщиной. А на следующий день патриарх приказал народу собраться в церкви. Поляки не успели вовремя оценить ситуацию.

И люди услышали проповедь о том, что надо стоять за православную веру, против оккупантов, и надо сообщать о своей решимости «в города» — сейчас говорят «в регионы». К патриарху приставили стражу, но опять же — слово вылетело. А оно не воробей, вылетит — не убьешь.

Сила слова материальна

Грамоты Гермогена в каждом городе читали в соборной церкви. Их переписывали и отправляли с гонцами в другие города — как правило, сопроводив собственными призывами. Надо собраться со всем своим уездом и идти на выручку Русской земли — таков был их общий смысл.

Из городов грамоты разносились по деревням и монастырям. Повсюду собирались сходки. Люди вооружались, везли в город порох, свинец, сухари. На соборных площадях под звон колоколов выносился приговор: стоять за землю Русскую.

Так формировалось ополчение. Войска стягивались к Москве.

Поляки подсылали к Гермогену бояр-коллаборационистов, и те требовали: «Ты писал по городам; видишь, идут на Москву. Отпиши же им, чтоб не ходили». Гермоген отказывался. Обратного хода нет, коли ему удалось поднять своими воззваниями такую бучу национального масштаба

Руководствуясь собственными представлениями об интересах страны, он сумел уловить общественное настроение. Для нас же важно то, как рукописное воззвание стало средством буквально массовой информации. После того, как грамоты были переписаны бессчетное число раз, и прочитаны повсеместно, а потом и пересказаны, с ними ознакомлено было буквально все граждански активное население.

Но, как мы помним из школьных учебников истории, первое ополчение (т. н. ополчение Ляпунова) оказалось неудачным. При его приближении поляки подожгли Москву и скрылись за стенами Китай-города и Кремля. Этими стенами оказались разделены два вдохновителя восстания: Ляпунов — снаружи, а Гермогена поляки увели с собой, вовнутрь. В стане осаждавших со временем начались беспорядки — слишком уж разношерстным и неуправляемым было войско Ляпунова. Это его и погубило. Во время одного мятежа он был зарублен казацкими саблями.

Гермоген пережил его не надолго. Его заставляли написать к осаждавшим, чтобы те отошли от Москвы, угрожая смертью. «Вы мне обещаете злую смерть, — сказал он, — а я надеюсь через нее получить венец и давно желаю пострадать за правду. Не буду писать — я вам уже сказал, и более от меня ни слова не услышите!» Тогда Гермогена заперли в Чудовом монастыре, не позволяя переступать через порог своей кельи.

Вскоре после этого, в феврале 1612 года, он и умер у себя в келье — от голода.

И комиссары в пыльных клобуках...

У вскоре собранного нового ополчения — знаменитых Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского — была принципиально та же идея, но уже другие идеологи.

Был среди них и некий любопытный келарь Авраамий Палицын. Келарь — заведующий монастырскими делами, в случае Палицына — Троице-Сергиева. Ему предстояло стать настоящим комиссаром в действующих войсках. Едва ли князь Пожарский был похож на легендарного комдива Чапаева, но келарь точно воспроизводил при нем функции Фурманова. Типичный комиссар, только не в пыльной «богатырке», а в клобуке... Может быть, тоже пыльном.

Участвовал во всех боевых походах, «при войске». По его собственным рассказам, лучше всего у него получалось воодушевлять своим красноречием казаков, да убеждать их «обождать» с зарплатой, пока не вышибут проклятых ляхов из Москвы.

В общем, в 1612 году ополчение Минина и Пожарского все-таки выбило противника из столицы[133].

Интервенция закончилась. И тут же началась невиданная для Руси вещь — настоящая избирательная кампания по выборам нового царя.

Возвращение государя.

Путь до Ипатьевского дома — от Ипатьевского монастыря

Во все города ушла грамота, чтобы посылали в Москву лучших людей для избрания государя. Так, повторюсь, вроде само собой появилось нечто неслыханное, незнаемое...

До того времени Русь была как бы личным уделом Государя. Теперь Русская Земля должна была сама выбрать себе царя. Получалось, Земля — первична. Царь — вторичен. Это была архиреволюционная идея!

В Москве состоялся первый всесословный — с участием даже сельских обывателей — земский собор. О, по накалу

страстей, по эмоциям это событие ничуть не уступало Съезду народных депутатов образца 1989 года! Но подробности его, к сожалению, нам неизвестны — протоколов не велось или они были утрачены, а прямая телетрансляция на всю страну тогда, увы, не велась.

По всей московской земле был объявлен трехдневный строгий пост, служились молебны, чтобы Бог вразумил выборных. Дело избрания царя перекладывалось на высшую волю, что, конечно, страховало от сомнений в легитимности принятых решений — на будущее. Мол, не слабые грешные людишки, а сама Высшая Сила будет решать. Рука Божья за вас галочку поставит, да бюллетень в урну опустит. Главное — слушай Глас Божий, да голосуй душой, т. е. сердцем (мне почему-то кажется, что идея голосовать сердцем всем родившимся после 1978 года покажется, как и мне, до боли знакомой).

Регламента не существовало, претендентов выкликал кто хотел. От новгородского представителя поступило предложение выбрать шведского королевича. Предложили еще поляков, или на край — «Маринкина сына». Однако эти идеи как-то особой поддержки не получили. Новгороду же разгоряченные выборщики из числа недавно сражавшихся с интервентами ополченцев, даже пообещали еще один «вразумляющий» поход в стиле Ивана Грозного, и делегация новгородцев сразу как-то поутихла.

«Но выбрать и своего природного русского государя было нелегко, — сообщает Ключевский. — Памятники, близкие к тому времени, изображают ход этого дела на соборе не светлыми красками. Единомыслия не оказалось. Было большое волнение; каждый хотел по своей мысли делать, каждый говорил за своего; одни предлагали того, другие этого, все разноречили; придумывали, кого бы выбрать, перебирали великие роды, но ни на ком не могли согласиться и так потеряли немало дней».

Некоторые бояре, домогаясь царского венца, покупали голоса, засыпали выборных обещаниями и подарками. Появилось несколько фракций, которые можно назвать по именам великородных соискателей: фракции Голицына, Мстиславского, Воротынского, Трубецкого, Романова...

Героя освобождения Москвы Пожарского впоследствии обвиняли в том, будто бы он истратил до двадцати тысяч рублей, подкупая себе голоса. За десять рублей в те времена можно было купить дом, за пять — телегу с лошадью. А за три копейки, дневной заработок поденщика, — пять десятков яиц. Или почти два килограмма свинины, или полтора килограмма осетрины (смотря чем решит поужинать поденщик).

Действительно ли князь Пожарский потратил эти фантастические по тем временам деньги — неизвестно. Но сведения эти заставляют по-другому смотреть на перспективу избрания Пожарского в цари. Национальный герой, все его почитают. Но решив стать царем, опустился до подкупа, самых «черных» технологий, чтобы получить не подобающую ему власть. Несерьезно...

Сейчас это уже не актуально, но во время выборов и сразу после действовало, убеждало: не надо Пожарского в цари. И вообще не надо никого, кто метит на царский трон через покупку голосов и организацию пиров.

Тем более что земля вроде как неожиданно выдвинула в цари того, кто не потратил ни копейки, да и сам вроде как бы в цари даже не стремился...

А дело было так. Вдруг в собор пошли «писания» за Михаила Романова — от дворян, купцов, казаков. Дворяне и дети боярские начали подавать письменно извещения, что они хотят царем Михаила. В народе свежи были страдания семейства Романовых при Борисе, заточение Федора, ставшего потом патриархом Филаретом, и его супруги. А Филарет пока еще и находился в польском плену.

Мы не будем даже предполагать, что за этим движением никто не стоял. 100% — стоял. Скорее всего, и интересантов, и спонсоров, и пиарщиков было немало. Правда, теперь так и останется неизвестным, кто именно. Важно то, что этот кто-то (а все-таки, наверное, эти)... Они твердо решили, что час пробил, и тонко просчитали настроения в обществе. Народ перенес слишком много бедствий, и его сочувствие естественно обращалось к такому роду, который страдал вместе с ним. Короче, обиженных и «страдающих за правду» наш народ любит, с этим базовым постулатом всех русских избирательных кампаний, надеюсь, спорить никто не будет.

Про «Дело пыжиковых шапок» из лучшего фильма об избирательных кампаниях «День выборов», думаю, все заинтересованные лица помнят. У кандидата в губернаторы, ничтожного героя Василия Уткина, оказалась еще и ужасно некрасивая судимость: занимался незаконным предпринимательством, превращая кошек в пыжиковые шапки. И прямо в ходе пресс-конференции ребята из его избирательного штаба сделали из него героя, чуть ли не борца с номенклатурой. «Дело пыжиковых шапок», оказывается, так было названо потому, что в зале суда собрались носители этих некогда престижных шапок — партократы. А судили якобы Уткина за то, что побил хулигана — сынка одного из этих номенклатурщиков...

Так что Уткин — теперь тоже — «страдалец за правду».

Идеально! Только с таким штабом и можно победить на свободных демократических выборах. Между прочим, при всей фантасмагории, очень правдивая ситуация...

Но Василий Уткин при всей свой популярности футбольного комментатора — все-таки не Михаил Романов... Поэтому в избирательной кампании 1613 года, кажется, импровизации было поменьше.

Формально все выглядело так: в самый разгар дебатов на Соборе какой-то городовой дворянин подал письменное мнение, что ближе всех по родству к прежним царям стоит Романов, а потому его и надобно выбрать в цари. Раздались сердитые голоса: кто принес такое писание, откуда? Тут под крики казаков вышел донской атаман и положил на стол свою некую петицию. «Какое это писание ты подал, атаман?» — спросил его Пожарский. «О природном царе Михаиле Федоровиче», — отвечал тот. Мнение казаков будто бы и решило все дело: «прочетше писание атаманское и бысть у всех согласен и единомыслен совет». Михаила провозгласили царем. Предварительно.

Собор окончательное решение не принял, оставил за всей землей. Та же умелая рука, что обеспечила выдвижение Михаила и победу его на этих древнерусских праймериз, отправила по городам и весям верных людей, чтобы те тайно выведали мнение народа.

Наверное, не стоит удивляться тому, что народ оказался уже достаточно подготовленным.

«Посланные возвратились с донесением, что у всех людей, от мала и до велика, та же мысль: быть государем М. Ф. Романову, а опричь его никак никого на государство не хотеть, — отмечает Ключевский. — Это секретно-полицейское дознание, соединенное, может быть, с агитацией, стало для собора своего рода избирательным плебисцитом». Тут подействовали и рассказы сторонников Романовых о якобы великих деньгах, потраченных на «избирательную кампанию» другими кандидатами-олигархами. А олигархов у нас не любили еще тогда.

Но самое последнее слово в выдвижении единого кандидата было за Красной площадью. На ней собрали всех выборных, а кроме них было множество народу. И стоило показаться на лобном месте духовным лицам (в их числе был наш знакомый келарь Палицын-Фурманов) площадь выдохнула: «Михаил Феодорович!»

Тотчас в Успенском соборе пропели молебен с колокольным звоном и провозгласили многолетие новонареченному царю. Во все города были посланы известительные грамоты. В Кострому к Михаилу Федоровичу отправилось посольство от собора — с приглашением на царство.

Повторимся, у нас нет достоверных сведений о том, кто организовал это избрание. Историки много поколений думали: кто бы это мог быть?

Чтоб трон поправить царский

И вновь царя избрать,

Тут Минин и Пожарский

Скорей собрали рать.

И выгнала их сила

Поляков снова вон,

Земля же Михаила

Взвела на царский трон.

Случилося то летом,

Но был ли уговор,

История об этом

Молчит до этих пор.

Так весело писал о событиях XVII века граф Алексей Константинович Толстой[134].

Но, впрочем, догадаться несложно.

Необходимый ресурс для избирательной кампании в масштабах всей страны был тогда только у одного общественного института — православной церкви. Не будем забывать и о том, что отец Михаила относился к высшим церковным иерархам. Конечно, в процессе участвовали и другие силы, но достаточно очевидно, кто именно заставил элиты прийти к консенсусу...

Стоит ли говорить, что новый царь, согласно славной русской традиции, заставил себя упрашивать? Иначе бы народ рисковал в нем разочароваться.

В Ипатьевский монастырь, где жил шестнадцатилетний Михаил с матерью, шла толпа народа с иконами. После молебна посольство вручило грамоту земского собора, извещавшую об избрании на царство, и просило Михаила ехать в царствующий град. Последовал, естественно, отказ: «Московские люди измалодушествовались». Мол, нет больше в народе древнего благочиния, нет благородства, нет почтения к царям. Михаил и его мать вспоминали измену Годуновым, службу Тушинскому вору, насилыюе пострижение Шуйского... Погубят московские люди Михаила, как прежних царей. Какое хорошее, емкое слово: измалодушествовались.

Послы же отвечали, что народ теперь хорошо понимает, что само государство без царя погибает. И в конце концов, после долгих уговоров, заявили: если Михаил не согласится, Русь погибнет лично по его вине! Вот это ход... Такого даже Сталину не говорили. Попробуй не принять царского венца после ТАКОГО...

11 июля венчался на царство царь Михаил, первый из 300-летней династии Романовых. Князь Пожарский был пожалован боярством, а купец Минин возведен в дворянское звание.

Рябушкин А. П. (1861-1904). Сидение царя Михаила Федоровича с боярами в его государевой комнате

Царь Кошкин

Избрание Михаила было проведено в соответствии со стратегией, которую разработали по самым современным для того времени методикам. Предвыборная кампания содержала как традиционные приемы, так и оригинальные ноу-хау. Проводилась предвыборная агитация с участием многочисленной родни Романовых. Был задействован мощный ресурс внешнего давления на выборщиков со стороны казацкой силы. А в то время казаки — это были такие древнерусские «силовики», здорово смахивавшие на бандитов: «Ну чо, братан, голосовать, короче, правильно будешь?!»[135].

Проводились опросы общественного мнения, которые дали нужные результаты. Результаты, в свою очередь, были вовремя продемонстрированы. Общественное давление на процесс избирания было завершено финальным «выдохом» столичной толпы на Красной площади — массовым мероприятием.

Однако использование всех этих методик стало возможно только после определения кандидата. При анализе того, что происходило в Москве в начале 1613 года, не покидает ощущение, что закулисные организаторы избрания на царство новой династии имели две цели.

Во-первых, они были твердо намерены выбрать постоянного царя. Это выражение «постоянный царь» звучит странновато, но ведь начало XVII столетия показало, что век верховного правителя бывает очень недолгим.

Во-вторых, есть впечатление, что режиссерам московского избирательного шоу было по большому счету все равно, кто именно займет престол — лишь бы кандидат сел на него прочно.

Несомненным плюсом для Михаила была просто его молодость — так же, как она станет преимуществом Путина при выборе Ельциным преемника. 45-летний президент, ясное дело, свободно мог править два срока. 16-летний царь должен править не одно и не два десятилетия. А значит, за это время все в стране утрясется, все устаканится. Он, несомненно, даст потомство — преемника для трона русских царей. Если не получится сразу, он сможет жениться снова, и снова — пока не появится наследник. Прерывания новорожденной династии произойти не должно!

Еще более существенной была принадлежность Михаила к любимой народом боярской фамилии. Это была сравнительно недавно обособившаяся ветвь старинного рода Кошкиных. Еще при Иване Калите, на Москве из «Прусские земли» появился некий знатный человек, которого звали Андреем Ивановичем Кобылой[136]. Кобыла стал видным боярином при московском дворе, а от его пятого сына, Федора, пошел «Кошкин род», потому что того прозвали Кошкой. Кошкины блистали в XIV и XV веках, удерживаясь в первых рядах боярства и не имея при этом княжеского титула.

Кошкин правнук Никита Романович был родным братом первой и любимой жены Ивана Грозного, царицы Анастасии. Был он и единственным боярином XVI века, оставившим о себе добрую память. Про него даже сохранилась народная песня, в которой он представлен благодушным посредником между народом и сердитым царем.

Никита положил начало ветви Романовых, а эта пара — сестрица-царица и брат-боярин — в представлении русского общества давала Михаилу некую косвенную принадлежность к прежней династии. В продолжение Смуты было столько неудач с новыми верховными правителями, что теперь казался заслуживающим доверия только тот кандидат, который хотя бы как-то связан с прежним царским домом. Михаил, как все прекрасно помнили, был племянником природного, наследственного царя Федора. Ходил слух, будто Федор, умирая, якобы устно завещал престол своему двоюродному брату, отцу Михаила... Это давало летописцу возможность отметить, что Михаила просили на царство «сродственного его ради соуза царских искр».

Публицисты той эпохи то называли Михаила «избранным от Бога прежде его рождения», то в непрерывной цепи наследственных царей ставили Михаила прямо после Федора Ивановича, игнорируя и Годунова, и Шуйского, и всех самозванцев. Позднее, уже став царем, Михаил Федорович в своих грамотах называл Грозного просто — своим дедом. И во время PR-кампании на избрание царем, конечно, связь Романовых с Рюриковичами активно обыгрывалась.

Ну и конечно, популярности Романовых способствовали гонения, которым они подвергались при Годунове. События Смуты, во время которых Романовы лавировали между различными силами, как ни странно, не вызвали к ним неприязни. Наверное потому, что так же действовали почти все бояре. Иногда полезно быть «как все».

И был еще один момент, который так любили подчеркивать старые советские учебники истории. «Миша Романов молод, разумом еще не дошел и нам будет поваден», — писал «коллеге» один из бояр, руководивших выборами. То есть властная элита намеревалась руководить новым царем — хотя бы на начальной стадии, а уж потом как Бог даст... Тем более мягкость его характера также была хорошо известна.

В общем, для успешных выборов был найден удачный кандидат. И проведена кампания была умело. Прочие кандидаты уже «дали фальшстарт», раскрылись, перессорились, создав столь знакомую по всей Смуте ситуацию раздора и путаницы. Проявили себя корыстными и рвущимися к царскому венцу. И тут-то Михаил Романов был предъявлен, оказался всем люб и быстро утвержден.

Царствование Михаила следует признать удачным, и немного неожиданным для избиравших.

Царь, как почти всегда и происходит, оказался самостоятельнее, чем от него ожидали.

Рябушкин А. П. (1861-1904). Московская девушка XVII века (В праздничный день)

Батюшки, еще один самозванец!

Теперь королевич

Насколько своевременным было это всероссийское избрание, показали события самого ближайшего времени. В 1616 году польский королевич Владислав издал окружную грамоту. В ней он напоминал всем жителям Московского государства, что имеет все права на русский престол. Вот аргументация королевича (точнее, его «избирательного штаба»):

его тоже выбрали на московский престол всей землей;

митрополит Филарет поступал вопреки наказу, данному всей землей, затягивая приглашение королевича на престол; королевич сожалеет о бедствиях Московского государства; достигнув совершеннолетия, он идет сам добывать Московское государство, данное ему от Бога;

все московские люди должны бить ему челом и покориться, как законному московскому государю;

с самозванцем Михаилом, Филаретовым сыном, он поступит сообразно своему царскому милосердию, по прошению всей земли.

Как мы видим, и этот документ был составлен грамотно, умело. Здесь вновь использовалось сочетание нелегитимности действующей власти с легитимностью предлагаемой власти. Еще 5-7 лет назад явление нового самозванца вдохнуло бы новый кислород в меха, раздувавшие Смуту. Но теперь произошло столкновение двух концептов — природного русского царя и государя, приглашенного со стороны. PR Михаила был не хуже.

Владислав шел к Москве в августе 1618 года, пытаясь возмущать умы своей грамотой. Свою аргументацию он подкреплял многочисленными «предвыборными» обещаниями. Королевич уверял, что никогда не будет разорять православных церквей, раздавать вотчин и поместий польским панам, поляки не станут творить никакого насилия, а все прежние права и обычаи русских людей будут сохранены.

Между тем новая царская власть уже начала притеснять население — и по-другому быть не могло, так как после Смуты казна пустовала. «Видите ли, — писал Владислав, — какое разорение и стеснение делается Московскому государству, не от нас, а от советников Михайловых, от их упрямства, жадности и корыстолюбия, о чем мы сердечно жалеем: от нас, государя вашего, ничего вам не будет, кроме милости, жалования и призрения». Естественно, не будем путать призрение с презрением.

Но ничего у Владислава не получилось. В сентябре 1618 года был опять собран земский собор, представлявший все сословия Московского государства. В трудную минуту царь вновь решил опереться на общественное мнение. Ход сам по себе очень рискованный и сильный. Решение собора было единогласным: стоять за православную веру и своего государя, сидеть с ним в осаде. «Безо всякого сомнения, не щадя своих голов, биться против недруга его, королевича Владислава, и идущих с ним польских и литовских людей и черкас (казаков)». Судя по дальнейшим событиям, собор действительно отражал политическую волю русского народа.

В сентябре и октябре поляки были отбиты, а в декабре 1618 года с Польшей подписали мирный договор. Его условия трудно назвать выгодными, но само его подписание свидетельствовало о полной независимости Московского государства от соседней страны.

Напрашивается сравнение с Брестским миром, подписанным как раз 300 лет спустя, но оно будет неточным. Большевики покупали себе ценой территориальных уступок признание узурпированной власти. При первом Романове территориями пришлось расплатиться за независимость. Сильная страна отхватила кусок у слабейшей, но ведь это не доказывало незаконности власти. Поползновения королевича при всей их грамотности дали прямо противоположный результат. А территории всегда можно вернуть.

Сегодня Российская Федерация по размеру едва ли не в два раза меньше, чем была Российская Империя. При этом страна называется так же — Россия. Дикие, немыслимые потери понесли мы на крутых виражах XX века. Что при воцарении коммунистов, что при утверждении у власти антикоммунистов. Но, повторю: территории всегда можно вернуть. Этот урок дает уже не история пиара, а вся история Великой России.

Кстати, о территориях

На протяжении XVII века, несмотря на Смуту и иные потрясения, Россия выросла в разы. Это на западе клочки местности то утрачивались, то вновь приобретались. А на востоке страна прирастала огромными пространствами Сибири. И приросла за сто лет от Урала до Тихого океана!

Я видел эти грамотки в провинциальных сибирских музеях. Казак Ивашка такой-то пишет царю: мол, основал я, царь-батюшка, острог и при том остроге землицы тебе прихватил. А землицы той — равняется четырем Франциям.

При расстроенном состоянии экономики государства, Сибирь стала источником поправления финансов. Царскую казну выручали сибирские меха. Налоги было собрать невозможно, страна лежала в запустении, потеряв третью часть населения. А оставшиеся были нищи и босы. Собирать было нечего, не с кого и некому. И царь отделывался соболями повсюду, где только требовалось платить или дарить. Соболиные шкурки тогда являлись самой твердой валютой.

Для того чтобы вести войну за возвращение пары городков на западных рубежах, требовалось наскребать последние крохи в кремлевских закромах. А восточные рубежи раздвигались как бы сами собой, почти без усилий правительства. И текла, текла из Сибири мягкая валюта... Так же, как сейчас течет нефть.

Вы можете спросить: «А при чем здесь PR?» Поверьте, где нефть, там всегда PR. Ну, или где соболя...

Алексей Михайлович, Брежнев XVII столетия. Приятное впечатление

Хороший человек был Леонид Ильич... То есть, простите, Алексей Михайлович. «Царь Алексей Михайлович был добрейший человек, славная русская душа. Я готов видеть в нем лучшего человека Древней Руси, по крайней мере, не знаю другого древнерусского человека, который производил бы более приятное впечатление», — говорил о нем историк Василий Ключевский. И добавлял: «Но только не на престоле».

АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ (1629-1676, царь с 1645). Тишайший... Это почетное прозвище удивительно подходит для монарха, который вроде бы без видимых усилий провел страну сквозь годы обретений (Украина), потрясений (церковный раскол) и бед (Разин). Подходит настолько хорошо, что обычно забывают: вообще-то титул «тишайшего» входил в титулярную формулу царя. Это слово было переводом латинского serenissimus («обладатель тишины», «устроитель порядка и государственного благополучия»). «Тишайшим» поначалу официально именовался даже баламут Петр I! Позднее это величание, видимо слишком уж не стыкующееся с имиджем Петра, заменили на «всемилостивейший»

Ключевскому нужно было такое публицистическое заострение, ведь он читал лекции. А в XIX веке студенты, хотя и были не в пример внимательнее нынешних, но тоже отвлекались на мечтания о барышнях. Тут в студенческую голову должно было стукнуть: такой хороший человек — и плохой правитель? Интересно, почему?

Мы не студенты, и с профессором не согласимся. То же самое говорили про Брежнева, при котором наша страна пережила один из самых, если не самый благополучный период всего своего существования. Почему то Алексею Михайловичу, напротив, достался один из самых трудных участков нашей истории. Непрерывные бунты и войны, Разин, Никон, церковный раскол, не говоря уж о все еще разоренном народном хозяйстве. И через все эти исторические перипетии он сам прошел и страну провел, заслужив в народе имя «Тишайший».

Имя, надо сказать, для Руси почетное. В нем есть то, чего труднее всего добиться правителю: народная любовь. Ну и ирония, конечно, тоже присутствует. Причем добродушная ирония. Очень хороший имидж у этого царя. Добрая память сохранилась о нем.

В народной памяти и правда есть много общего у Брежнева с Алексеем Михайловичем: по тому, как о них отзываются.

В народной памяти царь Иван IV Грозный — непредсказуем и крут. М. Ю. Лермонтов в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» довольно точно показывает народное, фольклорное мнение о царе. Не самодуре, не злодее... Скорее носителе особой, царской справедливости, далекой от того, что мы бы назвали справедливостью сегодня.

Это когда царь говорит купцу:

Молодую жену и сирот твоих

Из казны моей я пожалую,

Твоим братьям велю от сего же дня

По всему царству русскому широкому

Торговать безданно, безпошлинно.

А ты сам ступай, детинушка,

На высокое место лобное,

Сложи свою буйную головушку.

Я топор велю наточить-навострить,

Палача велю одеть-нарядить,

В большой колокол прикажу звонить,

Чтобы знали все люди московские,

Что и ты не оставлен моей милостью...[137]

Так же и Сталин в немногочисленных анекдотах о нем — непредсказуем и страшен.

«Выходит из кабинета Сталина маршал Конев и бросает сквозь зубы:

— Вот козел усатый... Жуков слышал и забегает в кабинет:

— Товарищ Сталин! А вот Конев вышел из Вашего кабинета, и говорит: «вот козел усатый!»

ГИТЛЕР Адольф (1889-1945, по некоторым данным — настоящая фамилия Шикльгрубер). Был. большим любителем природы и пеших прогулок по альпийским лугам. Любил собак и боролся против жестокого собращения с животными. Еще слыл активным противником курения и сторонником вегетарианства (во всяком случае, ограничивал себя в потреблении мяса). Только в созданных по его приказам концлагерях было уничтожено более 8 000 000 (восьми миллионов) человек, включая сотни тысяч малолетних детей: от грудных младенцев до младших школьников, в основном славян и евреев

— Минуточку... Маршала Конева ко мне... Товарищ Конев, вот Ви виходили из моего кабинета и сказали: «вот козел усатый». Ви кого имели в виду?

— Гитлера, товарищ Сталин... А что?

Сталин поворачивается к Жукову... Пристально смотрит на него...

— Товарищ Жюкоф... А Ви кого имели в виду?»

Далее, видимо предполагается развитие сюжета с наказанием веселых и поощрением находчивых вполне в духе КВН Ивана Грозного.

Нечто общее не в Грозном и Сталине, конечно, но в их фольклорных образах угадывается.

Так же и в образах Алексея Михайловича и Леонида Ильича. Во всех анекдотах про Леонида Ильича встает образ добродушного пожилого дядьки, жизнелюбивого, добродушного.

«Поймали раз студента, который анекдоты про Брежнева рассказывал. Привели к Брежневу.

— Ну что, сынок? Пойдем покушаем, а потом будешь ответ держать, анекдоты про меня рассказывать.

Студент сидит, наворачивает, впервые такое великолепие увидел. Брежнев подпер рукой голову, довольный...

— Кушай... кушай, сынок... Скоро вся страна так будет кушать...

— Леонид Ильич!! Мы же договорились — анекдоты потом!»

Но вот интересное дело — время правления этого добродушного туповатого увальня — одно из самых благополучных, относительно сытых, и при том — время кажущегося прочного положения СССР на международной арене.

Вот и представляется иным: побольше бы таких «периодов застоя»... И таких Брежневых, и Алексеев Михайловичей.

В общем, Алексей Михайлович тоже запомнился как приятнейший на свете человек, хотя на самом деле, в разницу со своим бровастым двойником из века XX, был в действительности весьма толковым государственным лидером.

Имидж Тишайшего был скорее прикрытием его деловых качеств.

Имидж доброго батюшки-царя

Когда вы с ребенком смотрите мультфильм, где есть симпатичный, отчасти смешной, но добрый царь, — это Алексей Михайлович. Он сформировал образ патриархального батюшки-царя и остался таким в русских народных сказках.

Трудно сказать, насколько сознательно выстраивался этот имидж. Вероятно, все шло от его натуры. Этот монарх с именем-отчеством школьного учителя физкультуры был мечтой любого имиджмейкера. Правда, своим имиджмейкером был он сам.

Во-первых, внешность. Белый, румяный, с красивой окладистой бородой, крепкого телосложения. Современники особенно отмечали кроткое выражение глаз.

Во-вторых, характер. Он был не так чтобы просто хорошим человеком. Он был понятным. Его психологический тип вполне отвечал представлениям о том, каким должен быть русский. Можно даже добавить — русский мужик. Добряк по натуре, он страдал вспыльчивостью, легко давал волю рукам и языку, но при этом, как водится, был отходчив. Накричит батюшка-царь, а то и побьет, но потом обязательно обласкает да наградит.

Раз с патриархом Никоном он поссорился прямо в церкви, обозвав его по матушке. Невозможно удержаться, чтобы еще раз не процитировать... Ключевского. Неизвестно, какими историческими материалами пользовался наш прославленный историк, но он счел нужным отметить: «Алексей был мастер браниться тою изысканною бранью, какой умеет браниться только негодующее и незлопамятное русское добродушие». В общем, проверенный, наш товарищ. Даже ругань — и та по-человечески понятная. Далее гнев — не страшный.

Европейцам он был менее понятен. Странным казалось отсутствие в самодержце какого-либо тиранства. Австрийский посол с непередаваемым изумлением отмечал, что русский царь — при всей своей беспредельной власти — ни разу не посягнул на чье-либо имущество, на чью-то жизнь и честь. Добавим — на жизнь, имущество и честь изменников и преступников Алексей Михайлович посягал, и не раз. И бывал крут. Австрийца же удивляло, что царь не казнит и не отнимает имущества политических конкурентов. Видимо, конкурентов «природный царь» себе просто не видел...

Два письма одного самодержца

Человек очень религиозный, Алексей Михайлович необычайно гордился перестроенным и украшенным при нем Саввино-Сторожевским монастырем, который сделал своей загородной резиденцией. Но там произошел инцидент: казначей выпил, подрался со стоявшими в монастыре стрельцами, побил их офицера и велел выбросить за ворота стрелецкое оружие и платье. Лихой такой оказался монах...

Царь написал ему послание, озаглавленное так: «От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Русии врагу Божию и богоненавистцу и христопродавцу и разорителю чудотворцева дому и единомысленнику сатанину, врагу проклятому, ненадобному шпыню (во как! ©) и злому пронырливому злодею казначею Миките»[138]. Здесь интересно даже не то, что великий государь обеспокоился пустяковым, в сущности, случаем — ну, задело человека.

Любопытно, что могущественный царь, которому ничего не стоило стереть какого-то казначея в порошок, вероятно, перечитав обращение и довольно усмехнувшись, в самом письме меняет тон. Он пишет, что будет просить милости у чудотворца Саввы, чтобы он оборонил его, царя, от казначейского злонравия: «Рассудит нас Бог с тобою, а опричь того мне нечем от тебя оборониться». Это царю — от монастырского казначея?!

Как же страшно было монаху, получившему яростное царское послание! Сперва страшно, а потом стыдно. Как странно о таких случаях было узнавать иностранцам. Как приятно — русским...

Вот вам естественный гений пиара — даже в мелочах.

В 1660 году бежал за границу сын будущего главы Посольского приказа[139], кадрового дипломата Афанасия Ордина-Нащокина. Молодой человек подавал большие надежды, но иноземные учителя вскружили ему голову рассказами о Западной Европе, и сын подставил отца, нанеся удар по его карьере.

Ордин-Нащокин просил отставки. Что же ответил царь? «Просишь ты, чтобы дать тебе отставку; с чего ты взял просить об этом? Думаю, что от безмерной печали. И что удивительного в том, что надурил твой сын? От малоумия так поступил. Человек он молодой, захотелось посмотреть на мир Божий и его дела; как птица полетает туда и сюда и, налетавшись, прилетает в свое гнездо, так и сын припомнит свое гнездо и свою духовную привязанность и скоро воротится»...

Ну мог ли после такого «царского разноса» боярин Ордин-Нащокин не положить жизнь за царя, коли потребуется?

Иванов С. В. (1864-1910). Приезд иностранцев. XVII век

День царя

«Свита играет короля» — говаривали французы. Верно, играет. Имидж Государя делает его двор. Алексей Михайлович при своей простоте и неприхотливости сумел завести двор богатый, красивый и пышный. И еще добрый и хлебосольный.

«Двор московского государя, — писал англичанин Карлейль, — так красив и держится в таком порядке, что между всеми христианскими монархами едва ли есть один, который бы превосходил в этом московский. Все сосредоточивается около двора. Подданные, ослепленные его блеском, приучаются тем более благоговеть пред царем и честят его почти наравне с Богом». Вообще, все иноземцы, посещавшие Москву, поражались величию двора «тишайшего государя». Даже те, кто своими глазами видели Версаль! Алексей Михайлович являлся народу не иначе, как самым торжественным образом.

Его поведение было образцовым для каждого батюшки-царя. Все знали, что царь чрезвычайно религиозен. В церкви Алексей Михайлович порой выстаивал по пять-шесть часов, клал по тысяче земных поклонов, а то и по полторы тысячи. Обычно же у царя на обедню уходило около двух часов. Эта религиозная физкультура производила необычайно сильное впечатление на всю Святую Русь. Вот он, народный заступник перед Богом!

После нее в будни он занимался делами. Сохранились собственноручные записи царя — то, как он готовился к заседанию Боярской думы. Вопросы повестки дня разбиты на три группы. Те, по которым у царя нет своего мнения, и он оставляет их боярам. Те, которые он уже обдумал, но пока требуют обсуждения. И те, по которым он принял решение, и которые теперь надо только утвердить. Вообще, сильной стороной его правления было постоянное делегирование полномочий — у Алексея Михайловича всегда были приближенные, которым он мог доверить тот или иной участок работы.

По полудни дела оканчивались, начинался царский обед. Подавалось до семидесяти блюд. Царь часто отсылал их — с царского стола — тем, кому хотел сделать приятное. Но в чревоугодии его было трудно обвинить: Алексей Михайлович держал все посты и питался буквально по-монашески.

«После обеда царь, как всякий русский человек того времени, должен был спать до вечерни: этот сон входил как бы в чин благочестивой, честной жизни. После сна царь шел к вечерне, а после вечерни проводил время в своем семейном или дружеском кругу, забавлялся игрою в шахматы или слушал кого-нибудь из дряхлых, бывалых стариков, которых нарочно держали при дворце для царского утешения. Тот рассказывал царю о далеком Востоке, о Кизильбашской земле; другой — о бедствиях, какие испытывать довелось ему от неверных в плену; третий, свидетель давно минувших смут, описывал литовское разорение...», — повествует Костомаров. Это было для царя чем-то вроде телевизора.

Под конец своего царствования Алексей Михайлович имел свой дворцовый театр и по вечерам любовался «комедийными действами» с музыкой и танцами.

Вот это было ново. Он первый начал ослаблять строгость этикета, заведенного при московском дворе. Ездил к придворным в гости, входил в их домашние дела, приглашал их к себе на вечерние пирушки, где поил допьяна вельмож и духовника, причем некий немчин «в трубы трубил и в органы играл».

Тут что-то знакомое, правда? Ну, конечно, пир Петра Великого! Ведь Петр I был сыном Алексея Михайловича.

Новизны

Таким образом, Алексей Михайлович прочно держался православной старины и при том совершенно не чурался иноземных новшеств. Среди его собственных детских игрушек были конь немецкой работы и детские латы, сделанные для царевича немецким мастером. В отрочестве его одевали в немецкое платье. Своим детям он дал в учителя западнорусского ученого монаха, который учил царевичей латинскому и польскому языкам. Царь ездил в немецкой карете, брал с собой жену на охоту, водил ее и детей на иноземную «комедийную» потеху.