Голливуд Буковски Чарльз

– А как туда попасть?

Джон продиктовал инструкцию и повесил трубку. Я нашел Сару.

– Слушай, мне надо проведать Джона и Франсуа.

– Я с тобой.

– Нет, тебе нельзя. Это в гетто, в Венисе.

– Надо же – в гетто! И ты хочешь лишить меня этого удовольствия!

– Сделай одолжение, останься!

– Ты что же думаешь, я пущу тебя туда одного? Я положил в карман бритву, сунул деньги в ботинок и сказал «о'кей».

Мы медленно въезжали в гетто. Джон соврал: там жили не одни черные. На въезде было полным-полно латиносов. Я заметил человек восемь мексиканцев, они окружили какой-то древний рыдван. Все без рубашек или в рубашках навыпуск. Я медленно проехал мимо, стараясь не глядеть в их сторону. Они казались довольно мирными. Скорее всего, выжидали. Держались наготове. Наверное, просто скучали. Вполне симпатичные ребята. И чего им было дергаться из-за какого-то фраера?

Потом мы въехали в черную зону. На улицах по колено грязи и хлама – ботинок с левой ноги, апельсиновая кожура, рваная сумка, гнилой грейпфрут, еще один левый ботинок, джинсы, автомобильный скат…

Тут надо было смотреть в оба.

Два пацана лет по одиннадцати, на велосипедах, уставились прямо на нас. В их глазах читалась откровенная ненависть. Я ощущал ее кожей. Черная беднота пышет ненавистью. И белая тоже. Только обзаведясь капитальцем, черные и белые начинают терпеть друг друга. Мало кто из белых любит черных. Очень не многие черные – если вообще такие найдутся – любят белых. В общем, мы квиты. А может, и нет. В капиталистическом обществе проигравший попадает в рабскую зависимость от победителя и проигравших всегда должно быть больше. Что тут поделаешь? Политики не помогут, а выкарабкаться самому как-то не хватает времени.

Мы наконец прибыли по адресу, припарковались и постучали в дверь.

В двери отворилось окошечко, в нем показался чей-то глаз.

– А, Хэнк и Сара!

Дверь открылась, и нас впустили. Я выглянул в окно.

– Ты чего? – спросил Джон.

– Приглядываю за тачкой.

– Это правильно. Пошли, покажу вам две наши кухни.

Там и правда было две кухни, каждая с плитой, холодильником и раковиной.

– Раньше было две квартиры, их соединили.

– Очень мило, – сказала Сара. – Ты можешь готовить в одной кухне, Франсуа – в другой.

– Сейчас мы живем практически на одних яйцах. Держим кур-несушек.

– Господи, Джон, неужели дела обстоят так скверно?

– Нет, зачем же. Просто мы решили, что, раз уж сюда попали, будем тратиться в основном на вино и сигары. А как сценарий?

– Счастлив сообщить, что уже порядочно накатал. Я, правда, ни черта не смыслю в этих штуках, которые вставляют в сценарии, знаешь, всякие там «наплыв», «наезд», «панорама»…

– Не бери в голову, я потом вставлю куда надо.

– А Франсуа где? – спросила Сара.

– В той комнате… Можете войти.

Мы вошли. Франсуа крутил свою рулетку. Когда он напивался, нос у него краснел, как у пьяницы в комиксах. И чем больше он пил, тем больше мрачнел. Во рту у него торчала наполовину выкуренная обслюнявленная сигара. Он сделал подряд несколько затяжек. Рядом с рулеткой стояла почти пустая бутылка.

– Черт, – буркнул он. – У меня выигрыш шестьдесят тыщ, а я пью это сраное вино, которое Джон выдает за настоящее, а это самое поганое дерьмо. Доллар тридцать пять центов за бутылку. Надулся этой кислой мочи по уши! Шестьдесят тыщ – и ни фига мне не светит! Никому я не нужен. Пора… кончать с собой.

– Пошли, Франсуа, – сказал Джон. – Покажем ребятам наших цыпляток.

– Цыпляток-блядок! Все время жрем эти яйца херовы! Одни яйца, чтоб им провалиться! А моя работа – круглые сутки стеречь чертовых кур, которых норовят спереть черные разбойники. Эти юные чернокожие джентльмены перемахивают забор и пикируют прямиком на курятник. Я луплю их дрыном и приговариваю: «Не трожьте, сукины дети, наших цыпляток-блядок, которые несут нам херовы яйца!» Мне некогда подумать о себе, о жизни и смерти, у меня только и делов – пасти чертовых разбойников! Джон, мне нужно еще вина и еще сигару!

Он крутанул ручку рулетки. Картина вырисовывалась безрадостная. Система явно отказывала.

– Слыхали, во Франции ставят на одно зеро? А в Америке – зеро и еще двойное зеро. Просто берут тебя с потрохами! Пошли, покажу вам кур.

Мы вышли во двор, там стоял курятник, вокруг разгуливали куры. Курятник Франсуа сварганил своими руками. Вместо проволоки для пола он использовал деревянные рейки. Двери запирались на замок. Руки у Франсуа были золотые.

– Каждый вечер – проверка: «Сесиль, ты здесь?» «Куд-куда», – отвечает. «Бернадетта, ты здесь?» – «Куд-куда». Итак далее. «Николь?» – позвал я однажды. Не отзывается. Верите ли: при всех заборах и замках – сперли Николь! Пропала Николь, пропала навеки! Джон, Джон, мне еще вина надо!

Мы вернулись в дом, сели на пол, и вино полилось рекой. Джон подал Франсуа новую сигару.

– Я вовремя получаю сигару, – сказал Франсуа, – значит, я существую.

Мы некоторое время пили, потом Сара спросила:

– Слушай, Джон, а ваш хозяин тоже черный?

– А как же!

– Он не спрашивал, почему вы решили тут поселиться?

– Спрашивал.

– И что вы ответили?

– Сказали, что мы режиссер и французский актер.

– А он?

– Он сказал: «О!»

– И все?

– Еще добавил: «Мне на ваши амуры наплевать». И мы принялись пить и болтать.

Время от времени я подходил к окну поглядеть насчет машины.

Чем больше мы пили, тем сильней жгло меня чувство вины.

– Знаешь, Джон, дай-ка я верну тебе аванс. Я загнал тебя в угол. Это невыносимо.

– Нет. Я хочу, чтобы ты закончил сценарий. Мы сделаем фильм. Обещаю.

– Ну ладно, черт с тобой. Мы еще выпили.

Потом Джон сказал:

– Глядите!

Через дыру в стене, как юркий зверек, мелькнула черная рука. Пальцы что-то хищно нащупывали.

– Убирайся! – рявкнул Франсуа. – Убирайся, душитель Николь! Ты нанес мне незаживающую рану в самое сердце! Сгинь!

Но рука никуда не сгинула. Франсуа приблизился к забору.

– Кому говорю, пошел отсюда! Дай спокойно допить вино и докурить сигару. Смотреть на тебя противно! Покоя нет, пока ты тут шастаешь и зыришь на меня!

Рука не реагировала.

– Ну, тогда держись!

На свет явился дрын. Франсуа театральным жестом взмахнул им и принялся почем зря дубасить по забору.

– Куриный убийца, ты нанес мне незаживающую рану!

Раздался оглушительный крик. Франсуа опустил палку. Рука исчезла. Франсуа сел.

– Черт побери, Джон, сигара кончилась. Почему ты не выберешь товар получше, Джон?

– Джон, – сказал я, – нам пора ехать.

– Да что вы, время детское! Я еще ничего и показать не успел…

– Пора, Джон. Работа ждет. Сценарий.

– Ну, раз так…

Вернувшись домой, я сразу сел за сценарий. Странно (а может, и не странно): на фоне последних событий моя прошлая жизнь уже не казалась столь дикой и безумной.

В этой части романа появляется первый кандидат на главную роль в будущем фильме – Том Пелл. Это не кто иной, как Шон Пенн, не расстававшийся со своим телохранителем; упоминается и, его жена, поп-певица Рамона – за этим именем скрывается Мадонна, которая, приводя в экстаз соседей, тоже захаживала в гости к Чарльзу Буковски. Эпизод встречи в доме Хэнка воспринимается документально, включая звонок Барбета Шредера по поводу завещания: «В случае моей смерти не допускайте Денниса Хоппера к постановке «Пьяни». Пусть снимет кто угодно, только не Деннис Хоппер». Главную роль в фильме «Танец Джима Бима» (кстати, «Джим Бим» – марка виски) получил все же не Том Пелл, а Джек Бледсоу (Микки Рурк), женская досталась Франсин Бауэрс (Фэй Данауэй). Финансирование взяла на себя компания во главе с двумя ушлыми ребятами – Гарри Фридманом и Нейтом Фишманом. Не заглядывая в титры, можно безошибочно назвать подлинные имена этих рисковых парней – Менахем Голан и Порам Глобас, а «Файерпауэр» звучит как синоним «Кэннон». Это было время, когда, одержимые жаждой респектабельности, Голан и Глобас занялись поддержкой «высокохудожественных» проектов и выпустили «Потоки любви» Джона Кассаветиса, «Любовников Марии» и «Поезд-беглец» Андрона Михалкова-Кончаловского и – «Болеро» Джона Дерека.

Великий американский писатель Виктор Норман, с которым знакомится Хэнк, – Норман Мейлер. «Крутые ребята катаются на „бэхах“, – подкалывает его Чинаски, намекая на «черный» фильм «Крутые ребята не танцуют», поставленный Мейлером в 1987 году по собственному роману-бестселлеру.

Здесь упоминается еще один фильм – «Потерянный уик-энд» – это картина Билли Уайлдера 1945 года; Рей Милленд сыграл в ней писателя-алкоголика, допивающегося до белой горячки и готового заложить свое орудие производства – пишущую машинку.

Среди гостей-халявщиков – Джим Серри, «авторитет по наркоте в славные шестидесятые», – идеолог «Сознания III» Тимоти Лири.

И специально для фанов: полное название сигарет, которые курил Хэнк, – «Мангалоре Ганеши Бидиз»; они очень быстро гасли, приходилось их несколько раз зажигать, покуда докуришь до конца.

Сценарий пошел как по маслу. Я никогда не считал писательство трудом. Сколько помню, этот процесс всегда протекал гладко: настрой приемник на передачу классической музыки, зажги сигарету, открой бутылочку. Дальше в дело вступает машинка. Я при всем этом лишь присутствую. Участие в этом деле помогало мне тянуть лямку жизни, когда сама она могла предложить слишком мало либо начинала походить на фильм ужасов. Машинка меня выручала, она говорила со мной, развлекала, спасала мою шкуру. Впрочем, затем я и писал – чтобы спастись от дурдома, не высовываться на улицу, убежать от себя.

Одна моя бывшая подружка, помню, раз завопила: «Ты лакаешь, чтобы убежать от реальности!»

– Конечно, дорогуша, – ответил я.

У меня были бутылочка и машинка. Синицу я держал в руке и плевать мне на журавля в небе.

Так вот, сценарий пошел как по маслу. Над романами я обычно работаю от случая к случаю, урывая часок-другой; сценарий же я кропал из вечера в вечер. И быстро с ним покончил.

Я позвонил Джону:

– Не знаю, что уж там получилось, но дело сделано.

– Гениально! Я бы заскочил за ним, но у нас званый обед. Шратва, выпивка и гости. Франсуа заправляет. Может, сам завезешь?

– Да я бы завез, но боюсь ехать в ваши края.

– Уймись, Хэнк, какой дурак позарится на твой «фолькс»?!

– Джон, у меня новехонький «БМВ».

– Чего?

– Позавчера оторвал. Мой консультант по налогам уверяет, что за это полагается скидка.

– Налоговая скидка? Невероятно…

– Он так сказал. Говорит, в Америке деньги надо тратить, а то отымут. Но теперь с меня взятки гладки – все спустил.

– Но надо все же взглянуть на твой сценарий. Продюсерам пасть заткнуть.

– Уговорил. Знаешь универсам «Гальф» возле гетто?

– Да.

– Я там припаркуюсь и оттуда звякну. А ты подгребешь, ладно?

– Договорились.

Мы с Сарой дождались Джона у нашего черного «БМВ», пересели в его машину и двинулись через гетто.

– Не боишься, что критики и читатели затрахают тебя за эту шикарную тачку?

– Их собачье дело – следить за красотой моего слога.

– Они не всегда с этим справляются.

– Их проблема.

– Сценарий с тобой?

– Как миленький, – сказала Сара.

– Позволь представить тебе мою секретаршу.

– Единым духом накатал, – сказала Сара.

– Я гений.

Мы подкатили к дому Джона. Площадку перед ним запрудили автомашины. Был разгар дня, шел, наверное, второй час. Мы прошли через дом во внутренний двор. Накрытые к обеду столы успели потерять свою свежесть: тут и там торчали пустые бутылки, жухли под солнцем ломти арбуза. Мухам уже надоело летать над этим кладбищем жратвы, и они смылись. Гости, проторчав здесь часа три, тоже выглядели неважно и раскололись на множество группок человека по три-четыре. Это была смесь Голливуда с Европой и кое-чем еще. Это кое-что не имело определенного лица, но его присутствие явно ощущалось и не собиралось растворяться в эфире. Я почувствовал разлитую в атмосфере ненависть и растерялся. Но Джон знал, как справиться с ситуацией; он откупорил несколько новых бутылок.

Мы подгребли к Франсуа. Он трудился у гриля. Франсуа уже упился в стельку и помрачнел. Вверенные ему цыплята потихоньку превращались в уголья, а он все вращал и вращал вертел над огнем.

Выглядел он ужасно. Голову его венчала широкополая белая шляпа, которая, видно, не раз падала с затылка и здорово загваздалась. Он увидел нас.

– А я-то вас жду, жду! Припозднились! Случилось чего?

– Прости, Франсуа, припарковались далековато.

– Я для вас цыпляток припас! Угощайтесь!

Он взял две картонные тарелки, плюхнул на каждую по куску курятины.

– Спасибо, Франсуа.

Мы с Сарой нашли местечко у стола и присели. Джон устроился рядом.

– Франсуа переживает. Он думает, что я зарезал кого-нибудь из его подопечных. Все пересчитывает грудки, крылышки и окорочка. Чуть не плачет. Я их у «Ральфа» закупил. А он не верит.

– Франсуа очень чувствительный, – заметила Сара.

– До невозможности, – ответил Джон. – Но это бы ладно. Хуже другое: он зациклился на охране от воров. Намотал везде колючей проволоки, нашпиговал забор сигнализацией. Чуткой до ужаса. Я раз перднул, и она сработала.

– Брось травить, Джон.

– Ей-богу. Ну так вот. На днях Франсуа выходит, садится в машину. Включает зажигание. Переключается на задний ход – тачка ни с места. Он решил, что сцепление отказало. Выходит из машины, глядь – двух задних колес нет как нет.

– Невероятно.

– Но факт. Они под задний мост кирпичей навалили.

– А передние колеса оставили?

– Да.

– Где же вы взяли новые колеса и покрышки? – спросила Сара.

– Откупили у грабителей.

– Это как? – спросил я. – Можно добавки? Джон налил.

– Стучат в дверь. «Колеса нужны?» Я говорю – входите. «Бошки оторву!» – вопит Франсуа. В общем, выпили винца и договорились о цене. Не сразу, правда, – выдуть пришлось немало, но в конце концов они вкатили колеса прямо в дом. Вот так.

– И во сколько же вам это обошлось? – осведомилась Сара.

– Тридцать три бакса. По-моему, неплохо за пару колес и покрышки.

– Неплохо, – согласился я.

– Если быть точным, мы сошлись на тридцати восьми. Пятерку они выклянчили за обещание больше у нас не воровать. Колеса.

– Других соглашений не заключили?

– Нет, они сразу отвалили. Потом выяснилось, что радио сперли. Ума не приложу, как исхитрились. Приемник-то стандартный, не карманный. Нет, это, я вам доложу, достойно восхищения.

– Да уж.

Джон поднялся. Со сценарием в руках.

– Надо спрятать. Есть укромное местечко. Спасибо за работу, Хэнк.

– Пустяки. Не стоит благодарности. Джон ушел. Я взглянул в свою тарелку.

– Боже милостивый, разве ж это еда? Курчонок дотла спалился!

– Мой тоже.

– Там у забора мусорный ящик. Давай выкинем.

Мы направились к забору. Над ним торчали черные мордашки; глазенки сразу обратились в нашу сторону.

– Дядь, дай курочки!

– Эй, мудило, оторви крылышко! Я вплотную приблизился к забору.

– Да тут одни угли.

Быстрая ручонка в мгновение ока стибрила останки курицы с моей тарелки, другая очистила Сарину.

Удальцы с визгом рванули с места события. Остальные ринулись следом.

– В такие минуты ненавидишь себя за то, что ты белая, – сказала Сара.

– Бывают гетто и для белых. А также черные богачи.

– Разве сравнишь!

– Но мы-то тут при чем?

– Каждый должен начинать с себя…

– Меня увольте. Мне моя белая задница ближе. Давай-ка лучше сольемся с народом и примем по маленькой.

– У тебя на все один ответ: давай примем.

– Это не ответ – признание немощи.

Народ по-прежнему кучковался группками. Даже тут, на этих занюханных задворках, выгородились свои гетто: вот публика района Малибу, а вот – с Беверли-Хиллз. Леди и джентльмены в туалетах из лучших модных домов безошибочно узнавали в толпе себе подобных и стягивались друг к другу, не испытывая ни малейшего желания смешиваться с инородными особями. Удивительно, как они вообще решились появиться в черном гетто Вениса. Видать, у них шик такой. Самое же противное – эти богатые и знаменитые по большей части мудаки и ублюдки. Просто им подфартило подобраться поближе к корыту. Или удалось откачать деньжат из карманов публики-дуры. Эти слепоглухонемые бездари, обделенные душой, казались ей небожителями. Плохой вкус плодит гораздо больше миллионеров, чем хороший. И все решается большинством голосов. А на безрыбье и рак рыба. В конце концов, если не эти, то кто? Не они, так другие, ничем не лучше…

Мы подсели к столику Франсуа. Он погрузился в глубокую печаль и не замечал ничего вокруг. Во рту торчала обслюнявленная надломленная сигара. Франсуа уставился в стакан с выпивкой. Шляпу он так и не снял. Чувство стиля не покидало его даже в самые тяжкие моменты жизни. Но теперь оно начало ему изменять, это был плохой знак.

– Где вас черти носили? Я из-за вас обед задержал. Почему опоздали?

– Слушай, старина, может, соснешь чуток? Утро вечера мудренее…

– Ни хрена оно не мудренее. В чем и беда. Подошел Джон.

– Я возьму его на себя. Он у меня будет как огурчик. Пойдемте, я вас кое с кем познакомлю.

– Да нет, нам пора.

– В такую рань?

– Душа не на месте из-за этой «бэхи».

– Ну ладно, я вас отвезу.

Машина стояла на месте как ни в чем не бывало. Мы пересели и помахали Джону, отъезжавшему на гетто-парти к бедняге Франсуа.

Мы быстро вырулили на шоссе.

– Как-никак, а сценарий ты сварганил, – сказала Сара.

– Как-никак – да.

– Неужто его правда поставят?

– Он ведь про пьянь. А кого пьянь интересует?

– Меня. А кто будет играть главную роль?

– Франсуа.

– Франсуа?

– Да.

– А у нас дома выпить есть?

– Пол-ящика «Гамей божоле».

– Это хорошо.

Я ударил по газам, и мы помчались туда, где нас поджидала эта прелесть.

Джон развернул бурную деятельность. Он размножил текст сценария и разослал продюсерам, агентам, актерам. Я вернулся к своим стихам. И разработал новую систему игры на тотализаторе. Тотошка играет в моей жизни важную роль. Позволяет забыть, что я вроде писатель. Беда с этой писаниной. Я без нее не могу, она как болезнь, как наркотик, как чертово бремя, но всерьез считать себя писателем я не хочу. Может, потому, что слишком их на своем веку навидался. Они в основном не пишут, а поливают грязью друг друга. Все, кого я встречал, были либо суетливыми пакостниками, либо старыми девами; они без конца пикировались и делали гадости, при этом чуть не лопаясь от сознания собственной важности. Неужели все пишущие были таковы? Во все времена? Наверное, так оно и было. Писательство, похоже, вообще сучья профессия. И одним сучизм дается лучше, чем другим.

Итак, мой сценарий выкинули на рынок, но особого ажиотажа он не вызвал. Говорили, что хотя сам по себе он и хорош, но публика на такой фильм не пойдет. Одно дело – показать, как небесталанный и самобытный человек гибнет от алкоголя; совсем другое – когда весь сюжет – пьянка, да и все… Какой тут смысл? Кому это надо? Кому интересно, как эти алкаши живут или дохнут? Вскоре позвонил Джон:

– Слушай, я послал сценарий Маку Остину, ему понравилось. Он согласен ставить. И хочет взять на главную роль того же парня, что и я.

– А что за тип?

– Том Пелл.

– Да, из него алкаш получится.

– Пелл без ума от сценария. Он просто торчит от твоей писанины, все прочитал. И сценарий ему так нравится, что он согласен сыграть за горсть орешков.

– Господи…

– Но при условии, что ставить будет Мак Остин. А я его не люблю. Он мой враг.

– С чего вдруг?

– Есть причины.

– Почему бы вам не заключить перемирие?

– Ни за что! И Мак никогда не будет ставить мой фильм!

– Ладно, Джон, черт с ним.

– Нет, погоди. Я хочу собрать Мака Остина, Тома Пелла у тебя дома. И сам приеду. Ну и ты, естественно, должен быть. Может, ты убедишь Тома сниматься без Остина? Том, кстати, гениальный актер.

– Знаю. Пускай приезжают. И Района будет?

– Нет.

Района, знаменитая поп-певица, была женой Тома.

– Когда тебе удобно?

– Они согласились на завтра, на полдевятого вечера, если не возражаешь.