Голливуд Буковски Чарльз
– Франсуа, мудак ты эдакий!
– Ой, это ты, Хэнк!
– Я, малыш.
– У меня был пожар. Пожар. Пожар!
– Что?
– Да я купил дешевенький телевизор, черно-белый. Когда уходил из дому, оставлял его включенным. Чтоб думали, будто я дома. Обдурить их хотел. Ну и наверно, произошло короткое замыкание или он взорвался. Я приезжаю – все в дыму. Пожарные до этих мест не добираются. Хоть весь квартал сгори, они не почешутся. Вышел из машины, иду – дым сплошной. Пламя. Негры собрались. Ворье и мокрушники. Воду ведрами таскают, бегают туда-сюда. Я сел, смотрю. Нашел бутылку вина, открыл, пью. Кругом дымище. Огонь вырвался наружу. Негры все бегают. «Мы, – говорят, – опоздали. – Извини, старик. У нас тут сходка была. Кто-то дым учуял». «Спасибо», – отвечаю. У кого-то джин нашелся, пустили по кругу. Потом они разошлись.
– Мне очень жаль, Франсуа. Господи, не знаю, что и сказать. Шить-то там можно еще?
– Я сижу в дыму, сижу в дыму. Как в тумане. Я весь поседел, состарился совсем. Сижу в тумане. А теперь я мальчонка, слышу, как мама меня зовет. Ой, нет, она стонет! Ее трахают. Кто-то страшный ее трахает! Мне надо домой, во Францию, надо спасти мою мать, надо спасать Францию!
– Франсуа, ты можешь ко мне переехать. И у Джона, кажется, есть лишняя комната. Все не так плохо. Нет худа без добра.
– Да нет, худо почти всегда без всякого добра приходит. И остается навсегда!
– Тогда это смерть.
– Каждый день жизни и есть смерть. Я поеду во Францию! Буду действовать!
– Франсуа, а как же цыплята? Ты же не хотел с ними расставаться.
– Да черт с ними! Пускай неграм остаются! Пускай черномазые жрут белое мясо!
– Белое мясо?
– Я в тумане. Пожар тут был. Пожар. Я совсем старик, волосы поседели. Сижу в тумане. Пойду…
Франсуа повесил трубку.
Я попробовал перезвонить. Но слышал только автоответчик: «Говорите не со мной, говорите с этой машинкой. Я не желаю разговаривать…»
Оставалось надеяться, что у него была под рукой бутылка-другая хорошего красного вина, потому что если оно кому и нужно было сейчас позарез, так это моему другу Франсуа. И моему другу Джону. И мне самому. Я откупорил бутылку.
– Как насчет стаканчика-другого? – спросил я Сару.
– Присоединяюсь, – ответила Сара. – Что новенького?
Я рассказал.
В первую ночь никто не явился убивать Джона Пинчота. На вторую у Джона было оружие и он готов был встретить гостя. Но тот опять не пришел. Такие угрозы не всегда выполняют.
Тем временем Франсин Бауэрс оправилась после болезни.
– Пятьдесят баксов в день плюс комната и содержание – вот все, что я могу ей предложить, – сказал Фридман Джону.
Джону удалось уговорить его раскошелиться еще и на оплату перелета в Калифорнию.
Мне полагалось получить часть гонорара в первый день съемок. «Файерпауэр» обязалась заплатить Джону, а из этих денег он должен был выделить мою долю. Но никто никому ничего не заплатил. По-моему, вообще никто из съемочной группы не получил ни гроша.
Поэтому я решил пойти на банкет прокатчиков. Надеялся выяснить там у Фридмана, где застряли мои денежки.
Банкет назначили в пятницу в ресторане «Лимонная утка» – просторном мрачноватом заведении с большим баром и достаточным количеством посадочных мест. К нашему с Сарой приходу почти все они уже были заняты. Прокатчики понаехали со всего света. Выглядели они безмятежно и даже, пожалуй, брезгливо-устало. В основном ели, тщательно обдумывая заказ, говорили немного, пили мало. Мы нашли столик в сторонке, в углу.
Вошел Джон Пинчот и сразу устремился к нам. Подошел, улыбаясь:
– Вот кого не ожидал здесь встретить. Нет ничего занудней банкетов прокатчиков. Кстати, у меня туте собой…
Он раскрыл сценарий в голубом переплете.
– Вот в этом месте надо сократить полторы минуты. Сделаешь?
– Конечно. А ты насчет выпивки не похлопочешь?
– О чем речь!
– Джон прав, – сказала Сара, – особого веселья тут не наблюдается.
– Может, с нашей помощью дело поправится, – сказал я.
– Хэнк, мне уже надоело отовсюду уходить последними.
– Что ж тут особенного…
Я принялся вычеркивать текст. Мои персонажи страшно болтливы. Все до одного. Джон принес выпивку.
– Ну как, кромсаешь?
– Укорачиваю языки.
– Хорошо бы еще с выпивкой укоротить.
– С выпивкой не получится. Ее никогда не бывает слишком много.
Вдруг раздались аплодисменты.
– Фридман, – сказала Сара.
Да, это был он – в засаленном костюме, без галстука, с оторванной пуговицей на мятой рубашке. Фридману было не до таких пустяков, как одежда. Но зато улыбка у него была очаровательная, а глаза прямо-таки буравили собеседников насквозь, почище любого рентгена. Явился из самого пекла, и жил в самом пекле, и готов был отправить туда каждого встречного-поперечного, только дай ему малюсенькую зацепку. Он переходил от стола к столу, отпуская короткие меткие замечания.
Пришла очередь нашего. Фридман отвесил Саре комплимент.
– Кстати, – я ткнул пальцем в сценарий, лежащий на столе, – сукин сын Пинчот заставляет меня вкалывать даже на банкете!
– И это хорошо! – ответил Фридман, повернулся и пошел дальше.
Я сделал купюры и протянул сценарий Джону.
– Отлично, – сказал он. – Ничего существенного не выпало, а читаться будет просто здорово.
– Даже лучше.
Опять послышались хлопки. На этот раз по поводу явления Франсин Бауэрс. Она еще не старушка, но старой закваски. Держится очень прямо и неторопливо поворачивает голову то вправо, то влево, то улыбнется, то посерьезнеет, то опять улыбнется. Вот она останавливается – секунд на десять, не дольше, раздумывая, куда ей присесть, и с достоинством идет вперед. Ее снова награждают аплодисментами. Вспыхивает магний. Она, расслабившись, останавливается на пару слов возле одного из столиков, потом продолжает свой путь.
Черт подери, подумал я, а сценарист-то? Тот, кто вдыхает жизнь (или заражает мертвечиной) в этих манекенов? Тот, кто заставляет биться их сердца, кто дарит им свои слова, побуждает к действиям, обрекает на жизнь или смерть – и все по своей воле? Где же этот человек? Кто и когда ловил его видоискателем? Кто приветствовал его овациями? А сценарист, как всегда, там, где ему положено быть – в темном углу, сидит и наблюдает.
И вдруг – батюшки! К нам приближается Франсин Бауэрс. Она улыбается Саре и Джону, а потом спрашивает меня:
– Вы вписали для меня эпизод с ногами?
– Франсин, все на месте. Ноги тебе обеспечены.
– Вы не пожалеете. У меня потрясающие ноги.
– Абсолютно в этом убежден.
Она наклонилась ко мне через стол, улыбнулась обаятельнейшей улыбкой, сверкнула глазами, продемонстрировала свои знаменитые туго обтянутые скулы:
– И вы правы.
Затем выпрямилась и отошла к другому столику.
– Мне надо с Фридманом поговорить, – сказал Джон.
– Узнай заодно, когда деньги дадут.
Мы с Сарой сидели и изучали публику. Сара незаменима на всех гулянках. Она рассказывает мне, кто есть кто. Я без нее просто слепец. Я, признаться, невысокого мнения о человеческой природе и не очень-то стараюсь в нее вникать. Но Саре удается показать мне ее с забавной стороны, и я ей за это благодарен.
Вечер шел своим чередом. Мы с Сарой закуски по обыкновению не заказывали. Еда отнимает много сил, а после двух-трех стаканчиков совершенно теряет вкус. А вино, согреваясь, становится вкуснее. Откуда ни возьмись появился Джон Пинчот.
– Вон там, – указал он на какой-то столик, – один из фридмановских юрисконсультов.
– Отлично, – сказал я. – Он-то мне и нужен. Сара, за мной!
Мы подсели за его столик. Юрисконсульт уже порядком нагрузился. Рядом с ним сидела долговязая блондинка. Она сидела неподвижно, будто замороженная. Шея у нее была длинная-предлинная, ей просто конца не было. Смотреть страшно. И как будто замороженная. Юрисконсульт нас сразу узнал.
– А, Чинаски! – сказал он. – И Сара!
– Привет! – сказала Сара.
– Привет! – сказал я.
– Моя жена, Хельга.
Мы поздоровались и с Хельгой. Она не ответила. Она была заморожена и неподвижно сидела в своем кресле. Юрисконсульт махнул насчет выпивки. Принесли пару бутылок. Начало неплохое. Юрисконсульт, звали его Томми Хендерсон, разлил по стаканам.
– Бьюсь об заклад, вы недолюбливаете адвокатов, – сказал он мне.
– Не как класс, конечно.
– Я порядочный адвокат, не мошенник. Вы, наверно, думаете, раз я работаю на Фридмана, мне палец в рот не клади?
– Не отрицаю.
– Так вот: вы ошибаетесь.
Томми осушил стакан и без задержки налил второй. Я тоже свой выпил.
– Притормози, Хэнк, нам еще домой ехать, – сказала Сара.
– Если меня развезет, вызовем такси. За счет адвоката.
– Пожалуйста, я готов.
– В таком случае…
Сара залпом опрокинула свой стакан. Долговязая все пребывала в заморозке. Ей-богу, на нее больно было смотреть. Особенно на шею – длинную, тощую, со вздутыми венами. Отвратительное зрелище.
– Моя жена, – пояснил юрисконсульт, – бросила пить.
– Понятно, – сказал я.
– Какая вы молодец, – сказала Сара. – Такой шаг требует большого мужества и силы воли. Особенно когда все вокруг пьют.
– Я бы ни за что на такое не решился, – вставил я. – Хуже нет – сидеть трезвым, когда вся компания бухает как нанятая.
– Однажды я проснулась в пять утра на пляже в Малибу совершенно голая. С тех пор протрезвела раз и навсегда.
– Молодец, – сказал я. – Мужественный шаг.
– И не позволяйте сбить вас с пути, – сказала Сара.
Адвокат Томми Хендерсон налил по новой себе, Саре и мне.
– Чинаски меня не любит, – сказал он своей Хельге. – Считает мошенником.
– Это не его вина, – отозвалась Хельга.
– Правда ведь, правда? – допытывался у меня адвокат. Он почти опорожнил стакан и заглянул мне в глаза. – Думаешь, я жулик?
– Не исключено, – ответил я.
– Думаешь, мы тебе платить не хотим?
– Есть такое ощущение.
– А я, между прочим, почти все твои книжки прочитал. И считаю тебя великим писателем. Почти таким, как Апдайк.
– Спасибо.
– И нынче утром я выслал все чеки. Все вы получите свои денежки ближайшей почтой.
– Правда, – сказала Хельга. – Я свидетель – он отправил чеки по почте.
– Вот и хорошо, – сказал я. – Этого требует элементарная честность.
– Ну да, честность. Мы стараемся честно работать. У нас была заминка с наличностью, но теперь все в порядке.
– Фильм обещает быть хорошим, – сказал я.
– Знаю. Читал сценарий, – сказал Томми. – Ну что, жить стало веселей?
– Гораздо.
– Все еще считаешь меня жуликом?
– Как можно!
– Вот за это давай выпьем! – воскликнул Томми. Он наполнил стаканы. Мы чокнулись. Томми, Сара и я.
– За честность! – провозгласил я. Мы выпили до дна.
Я заметил, что вены на шее Хельги напряглись еще пуще. Но это нас на остановило.
Мы болтали о пустяках. В основном про то, какая Хельга мужественная.
Уходили мы последними. Хельга, Томми, Сара и я. Задержавшиеся из-за нас два официанта провожали нас злыми взглядами. Но мы с Сарой привыкли к такому обращению. И похоже, Томми тоже. Хельга шла рядом с нами, все такая же прямая и страдающая. Зато утром ей не грозит похмельный синдром. Утром придет наша очередь страдать.
Неделю спустя мы поехали на новую съемочную площадку – на Альварадо. Припарковались за пару кварталов и пошли пешком. Уже издали мы заметили народ, толпящийся вокруг Джекова «роллс-ройса».
– Фотографируют, – сказала Сара.
Джек Бледсоу на капоте своей машины с двумя своими приятелями-мотоциклистами. Когда магниевые вспышки прекратились, все трое рассмеялись и пошли прямо по капоту «роллс-ройса», вальяжно ступая тяжелыми ботинками. Они позировали, предоставляя возможность снять их со всех точек.
– Боюсь, машине не поздоровится, – заметила Сара.
Тут я увидел Джона Пинчота. Он шел к нам. На лице его была усталая улыбка.
– Что там за буза, Джон?
– Надо ребят повеселить.
Кто-то из мотоциклистов гикнул. Бледсоу с приятелями спрыгнули с капота. Съемки кончились. Толпа, смеясь, стала расходиться.
– Смотрите, какие царапины остались, – сказал Джон.
– Красиво отделали тачку. Они что ж, не видят, что делают?
– А им плевать. Они на такие мелочи внимания не обращают.
– Бедная машина, – сказала Сара.
Чтобы заделать повреждения, пришлось потратить шесть тысяч баксов.
– Ну что, поговорил с адвокатом, Хэнк?
– Да.
– И что он сказал?
– Сказал, что выслал чеки по почте.
– Правильно. Я их получил.
Джон открыл кошелек. Вытащил оттуда два чека. На каждом из них красовался жирный штамп – «дебиторская задолженность».
– Деньги в голландском банке.
– Не может быть, – сказал я.
– Что за игры такие? – возмутилась Сара.
– Ума не приложу. Утром встретился с Фридманом. Он божится, что с чеками все в порядке, просто бухгалтер проставил не тот номер счета, и когда деньги вернутся, они быстренько все исправят. Я говорю: «Но ведь проще выписать новые счета, чего ждать-то?» «Нет, – отвечает, – это только бухгалтер может сделать, придется подождать».
– Просто в голове не укладывается, – сказал я.
– Я ему говорю: «Давайте позовем сюда вашего бухгалтера». А он мне: «Бухгалтер в Чикаго, у матери. Она на смертном одре. Умирает от рака». Сказал и отвернулся, стал в окно смотреть. Я говорю: «Мистер Фридман, так дела не делают».
– И что же ответило это чудовище? – поинтересовалась Сара.
– Фридман глянул на меня невинными голубыми глазками и спокойно заявил: «Ты помнишь, малыш, ведь никто здесь не хотел с вами связываться? Плевали все на твой фильм с высокой колокольни. Одни мы пошли тебе навстречу. Так что сиди и не рыпайся».
– А ты что?
– Сара, Хэнк, прошу вас, идемте со мной, – сказал Джон. – Сейчас будем снимать сцену в ванной. Помните ее?
– Как не помнить. Ты что же, собираешься вкалывать за его невинные глазки?
Мы двинули к площадке.
– Сцена в ванной должна получиться. Я на нее здорово надеюсь, – сказал Джон.
– Да, – согласился я, – эпизод клевый. Джон продолжил свой рассказ.
– После свидания с Фридманом я кружил вокруг ихней конторы. Дважды прошелся по кварталу взад-назад. И мне пришла в голову мысль. Я вернулся к Фридману… Прости, Хэнк, я сейчас сяду в это кресло, а ты стань рядом.
– Как это понимать?
Возле нас оказался фотограф с камерой наготове. Джон уселся в кресло.
– Стал?
– Да.
– Теперь выдай улыбку до ушей. Я оскалился.
Сверкнула вспышка.
– Еще разок, – скомандовал Джон. Вспышка повторилась.
Джон поднялся.
– Пошли. Снимем наверху. Мы стали подниматься.
– Вот точно так сфотографировались неделю назад Фридман и Фишман. Фридман в кресле, Фишман стоит, оба улыбаются. Фотографию напечатали на первой полосе «Вэрайети». Всю страницу заняли. А под ней подпись: «"Файерпауэр" победит!»
– Ну и что?
– Сейчас доскажу. Давайте тут остановимся на минутку. Я не хочу, чтобы нас слышали.
Мы остановились на площадке.
– Я, значит, опять зашел к Фридману и сказал, что видел их рекламу в «Вэрайети». И добавил, что через неделю на том же самом месте появится снимок – мы с тобой в том же самом виде, а также вот эти два их чека во всей красе и с шапкой: «"Файерпауэр" выиграет, но какой ценой?» Я пригрозил, что даю ему двое суток – если за это время мы не получим нормальные чеки, дадим антирекламу.
На другом конце коридора вырос длиннющий парень, ассистент Джона Марш Эдвардс.
– Все готово, Джон. Пора начинать.
– Минутку. Я сейчас.
– Может, потом доскажешь? – забеспокоилась Сара.
– Нет, хочу сейчас договорить. Я еще вот что Фридману сказал. Что, мол, если мы получим деньги вовремя, опубликуем свое фото, только без чеков и с подписью: «"Файерпауэр", мы поможем тебе победить!»
– А он что? – спросил я.
– Помолчал и сказал: «О'кей, вы получите свои чеки».
– Слушай, но какого же черта мы фотографировались с этими идиотскими ухмылками! Если мы выйдем с шапкой «"Файерпауэр", мы поможем тебе победить», надо же как-то попристойней сняться!
– Если мы получим чеки, – сказал Джон, – пускай он засунет наше обещание себе в задницу. Такая реклама обошлась бы нам в две тыщи!
С тем мы и пошли на площадку – снимать сцену в ванной.
Сцена в ванной была проста. Франсин должна была сидеть в воде, а Джек Бледсоу – на полу, спиной к ней. Франсин полагалось болтать какую-то ерунду, в основном про мокрушника, который поселился в ее доме. Его освободили условно-досрочно. Он стакнулся с какой-то старушонкой и лупил ее нещадно изо дня в день. Через стенку было слыхать, как они собачатся.
Джон Пинчот попросил меня написать для них текст – и я спроворил несколько страниц диалога за стенкой. Эта работа доставила мне самое большое удовольствие в этой киношной эпопее.
Живя в таких вот дешевых меблирашках, обыкновенно маешься от безделья, либо дохнешь с голодухи, либо сосешь пузырь с утра до ночи. Одна радость – слушать соседей. Это помогает понять, что не одному тебе сбили холку, что не у тебя одного крыша поехала.
Нам не удалось стать свидетелями сцены в ванной, потому что не хватило места, так что мыс Сарой ждали в прихожей, выходящей в кухню. Между прочим, больше тридцати лет назад я некоторое время жил в этом самом доме на Альварадо-стрит с той женщиной, о которой писал в сценарии. И теперь меня охватило странное пронзительное чувство. Колесо жизни совершило свой оборот. Только тех, с кем я знался тогда, уже нет в живых. И та женщина тоже умерла три десятка лет назад, а я вот сижу и пью пиво в том же самом доме, напичканном всякой техникой и набитом киношниками. И я тоже умру, теперь уже скоро. Бедный я.
В кухне готовили какую-то еду, холодильник ломился от пива. Я сделал туда несколько ходок. Сара нашла себе собеседников. Счастливая Сара. Когда кто-нибудь заговаривал со мной, мне хотелось выпрыгнуть из окна или по меньшей мере спуститься на эскалаторе. Неинтересны мне стали люди. Может, им и не полагается быть интересными. Вот звери, птицы, насекомые даже – эти да. Не знаю почему.
Джон Пинчот опережал график съемок на целый день, это меня радовало. Потому что уберегало от наездов «Файерпауэр». Сами паханы сюда, конечно, не заглядывали. Но у них были шпионы, это как пить дать. У меня на такие вещи нюх.
Кое-кто из группы подходил ко мне с моими книжками за автографами. Любопытные у них были книжки. То есть не самые лучшие из тех, что я написал. (Лучшая – всегда последняя.) Я увидел свои ранние «грязные» рассказы «Взятка дьяволу», несколько сборников стихов – «Моцарт на фиговом дереве» и «Вы позволите ему нянчить вашу четырехлетнюю дочурку?». А также «Сортир в баре – моя часовня».
День утекал, мирно и бессмысленно. Как долго снимают эту ванную сцену, подумал я.
Франсин, наверное, чисто вымылась.
Вдруг в прихожую вбежал Джон Пинчот. Он был какой-то взъерошенный, кажется, даже не совсем одетый. Во всяком случае, молния на брюках была застегнута только до середины. Он дико вращал глазами.
– Слава богу, ты здесь!
– Ну, как дела?
Он наклонился и зашептал мне на ухо:
– Ужас! С ума сойти! Франсин боится, как бы ее титьки не высунулись из воды! Поминутно спрашивает: не видать? не видать?
– Что ж за беда, если слегка и высунутся? Джон придвинулся еще ближе к моему уху:
– Она не так молода, как хочет казаться. А оператору освещение не нравится. Никак его не наладит, потому волнуется и пьет больше обычного…
Оператор, Хайнс, получил все мыслимые в его профессии призы, он один из лучших ныне живущих операторов, но, как все большие таланты, имеет пристрастие к бутылочке.
Джон продолжал горячо шептать:
– Представляешь, а Джек никак не справится с этой строчкой. Уйму дублей сняли. Его заколодило – начнет говорить и сразу глупо так разулыбается.
– Да что это за строчка-то?
– Строчка такая: «Пускай отдрочит участкового, когда он придет его проверять».
– Давай попробуем так: «Пускай откупится от участкового…» Дальше по тексту.
– Вот спасибочки! Это уже девятнадцатый дубль будет!
– Боже милосердный.
– Пожелай мне удачи.
– Удачи тебе.