Букет незабудок Андреева Юлия

В комнате в гримерном кресле у зеркала сидел Эдуард Анатольевич Хиль. Заинтригованная больше прежнего, и сбитая с толку присутствием постороннего, Наталья вопросительно уставилась на дочь.

– Да вот же он! – светясь от гордости, сообщила Настя, показывая рукой на Хиля.

«О розыгрышах Эдуарда Анатольевича, конечно, ходили слухи, но до этого лично меня они еще ни разу не коснулись, – рассказывает Наталья Сорокина. – Поэтому я, будучи хорошо знакома с его женой и сыном, была, мягко говоря, ошарашена. В основном, конечно, расстроилась дочь. Ведь она приняла все за чистую монету».

Как выяснилось тут же, за стаканчиком лимонада, Эдуард Анатольевич приметил за кулисами незнакомую девочку. И узнав, чья она, решил подшутить.

В графе «Семейное положение» категорию «не замужем» принято сокращать до двух букв «н.з.». Неприкосновенный запас!

Предложение руки и сердца, прозвучавшее как: «Боже, выходи за меня замуж», отправило меня в лингвистический ступор.

Последнее время получаю много писем. Деловых, полуделовых, дружеских, разных – реклама, спам, записки. Кто-то присылает поэму, кто-то венок сонетов, кто-то целый роман. А ты… разве я просила полное собрание твоих сочинений? Только от тебя, от тебя одного жду я не поэмы, не сонета, не зарисовки, одного единственного предложения. Предложения, на которое я, скромно потупив глазки, громыхну однажды на всю Вселенную «ДА!!!!!».

Как-то утром режиссер Александр Полынников вышел из своего дома и направился в сторону ближайшего ларька Союзпечати за зубной пастой. А в киоске же продавалось все что угодно: книги, пресса, косметика, презервативы, кремы и пасты. Полынников быстро обежал глазами весь ассортимент и остановился на белом прямоугольнике со словом «Далия».

Ага, вот это новая зубная паста, ее я и куплю, сказал себе Полынников и тут же просунул в окошечко киоска деньги.

– Дайте мне эту далию.

– Пожалуйста. – Полынникову протягивают книгу Далии Трускиновской «Обнаженная в шляпе», белый корешок которой он по ошибке принял за коробочку зубной пасты.

– Забавно, – почесал в затылке режиссер и унес книгу домой.

Событие оказалось роковым, уже на следующий день Полынников понял, что хочет поставить фильм по книге, после чего работники киностудии искали по всему свету неуловимого автора.

Долго ли, коротко ли длились поиски, в конце концов, Далию удалось обнаружить в Риге, после чего с ней сразу же был подписан договор.

На встречу с режиссером Далия должна была приехать в Одессу, где Полынников работал с 1967 года сначала в качестве кинооператора, а с 1981-го – как режиссер-постановщик. В Одессе для нее забронировали номер в гостинице «Экран» при киностудии.

Номер состоял из двух комнат, разделенных санузлом.

Въехала, распаковала чемодан, развесила вещи, приняла душ с дороги и спать. Утром просыпается Далия по будильнику. Ноги в тапки и быстренько в ванну. А оттуда ей навстречу выходит сам Виктор Авилов!

Должно быть, сердобольные одесситы решили: приехала одинокая женщина, ей грустно, одиноко, не с кем словом обмолвиться. И устроили роскошный сюрприз.

«Аю-Даг-2011». Незнакомая девочка замечает меня, узнает.

Девочка: Юля, я правильно поняла, вы настоящий писатель?

Я, удерживая правую руку левой. В голове только одна мысль: «Как бы поговорить без рукоприкладства?».

Девочка: Я просто хотела спросить, вы ведь не только фантастику пишите?

Говорят, будто бы писательница Жорж Санд, сев за стол, писала строго до одиннадцати часов ночи. Если же, вопреки четкому плану, роман, над которым она трудилась, вдруг заканчивался ранее установленного времени, например в десять тридцать, Жорж тут же начинала первую главу следующей истории. И как бы сильно при этом ее не затягивала канва начатого повествования, как бы не требовали ее присутствия главные герои, писательница уделяла новой вещи ровно тридцать минут.

Однажды Далию Трускиновскую занесло из Риги в Москву праздновать Новый Год. Но, как это нередко случается, мы тщательно планируем свою жизнь, а вот жизнь почему-то не спешит подстраиваться под наши представления о том, как должно быть. Как говорится, «хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах». В общем, шампанское с «оливье» под елкой с друзьями внезапно отменилось, а Далия в компании знакомого оказалась на базе «Хронодесанта», где и прожила неделю, попав будто бы в смутно узнаваемый фильм режиссера Филлини.

Там Далия впервые узрела людей, не умеющих варить пельмени. Сей факт оставил глубокий след в чувствительной душе писательницы, заставив на какое-то время усомниться в реальности происходящего. Эльфийские девочки рассказывали понятные только им эльфийские анекдоты, а между гостями фланировал, то внезапно исчезая из поля зрения, то появляясь в самых неожиданных местах, кот Фауст.

Друг, с которым Далия приехала на базу «Хронодесанта», чуть ли не пешком пришел из Сибири. Во всяком случае, на нем были настоящие рукотворные унты.

«Каждый из этих унтов был точно крепость, вместе они выглядели как твердыня, – вспоминает Далия, – Кот понял, что пришли какие-то страшные животные, которых нужно срочно изнасиловать».

Унты пришлось прятать на антресоли, где они тихо дрожали, вспоминая вездесущего Фауста и, должно быть, вынашивая планы мести. Во всяком случае, ночью унты спрыгивали на пол, ища в полной темноте уснувшего неведомо где кота.

«Там я принимала эротическую ванну, – понизив голос до доверительного шепота, сообщает писательница, – с водой была проблема, она лилась тоненькой чуть теплой струйкой, так что набирать ванну приходилось долго и мучительно».

Наконец Далия, наполнив ванну, погрузилась в нее, радуясь своим успехам, и лишь потом в ужасе осознала, что в этой ванне она не одна!

«Это был какой-то суп с тараканами. Во второй раз набирать ванну сложно, долго и холодно. Я нашла какой-то черпак и принялась вылавливать непрошеных гостей. Всех ли выловила, до сих пор не знаю. Но в результате, так или иначе, все же умудрилась помыться сама и вымыла тараканов».

После успешного окончания Герценовки поэта Аронзона послали на практику в школу. Он зашел в класс, посмотрел на учеников.

– Дети, я приду через секундочку.

Больше его в этой школе никто не видел.

Знаменитый писатель Дмитрий Вересов в школе ненавидел физику, так как ничего в ней не понимал. Тем не менее, посоветовавшись, учителя все же натянули ему в диплом «трояк», взяв при этом с него честное слово, что он не будет сдавать физику в институт, дабы не позорить родную школу.

– Я привожу эту историю на своей студии, как пример остроумного решения поставленной задачи в рамкам заявленных правил. – Андрей Балабуха ставит на блюдце чашку с черным чаем, делая эффектную театральную паузу. – Во время Первой мировой войны культура отнюдь не была в загоне, и одна из немецких военных газет объявила конкурс на лучший юмористический рассказ, который бы при этом не превышал двести слов. Первое место на конкурсе занял рассказ следующего содержания:

«Обер-ефрейтор Шнитке был большой шутник, однажды он взял и подпилил столбы в унтер-офицерском нужнике. Вахмистр Шнурре пошел утром в сортир и провалился.

Как видите, господа, в этом рассказе ровно 22 слова, остальные 178 произнес вахмистр Шнурре, выбираясь из ямы».

Балабуха дожидается, когда я отсмеюсь, отпивает глоток чая. – С этого рассказа началась литературная слава одного из лучших писателей, писавших о Первой мировой. – Арнольда Цвейга.

Из интервью с Чарльзом Буковски «Солнце, вот он я»: «Я бы сказал, семьдесят пять процентов того, что я пишу, – хорошо; сорок-сорок пять процентов – отлично; десять процентов – бессмертно; а двадцать пять процентов – говно. Складывается в сто?»

В Финляндию за рыбой – обычное дело, и в аквапарк часа на три. Еще хорошо бывает съездить русским-финнам стихи почитать. Финляндия – фэнни – страна фэнов. Там любят фьорды и неспешное созерцание сказочного леса – леса Калевалы. Финны ненавязчивы, но если заслужил дружбу финна, эта дружба навек.

Финны любят фантастику, самим своим существованием постоянно создавая руно. Природа Финляндии с ее покрытыми мхом валунами, лесными озерами, густыми лесами – поэзия в чистом виде. Руно… в рифму и без оной, с ритмом и аритмией, с непонятным рисунком облаков, со змеистыми тропинками. Финны мало говорят, больше думая и созерцая. Удивительный народ.

И снова зима. Как же это несправедливо, что ради мечты получасового созерцания падающего снега приходится терпеть три месяца этой холодной пакости. А надо так: порадовались первому снежку, поиграли в снежки, максимум слепили небольшого снеговика – и все: весна, капель, в идеале – цветущие сакуры.

– Однажды в Харьков в очередной раз приехал Сергей Дяченко, – рассказывает Дмитрий Громов, – и мы устроили ему в харьковском университете встречу с читателями. Народу пришло много, Дяченок любят.

Сначала он по сложившейся традиции немного рассказывает о своем с Мариной творчестве, потом Сергей предлагает задавать вопросы.

И тут какой-то очень молодой человек с горящими глазами вскакивает с места и, перебивая выступающего, спрашивает:

– Вот вы все время пишете про инопланетян…

В зале начинают смеяться: у Дяченок нет ни одной книги на эту тему.

– Так вот, – не унимается парень, – встречали ли вы их на самом деле?

Сережа добрым, проникновенным взглядом посмотрел на вопрошающего и совершенно меланхолично начал:

– Когда я работал врачом в психиатрической лечебнице…

Закончить ему не дали – зал хохотал минут пять.

Подловив на «Росконе» Святослава Владимировича Логинова, я попросила его рассказать что-нибудь из писательской жизни, и вот что он поведал:

– В деревне, где я живу летом, есть у меня соседка Маша, у нее четверо внуков. Вот один из этих внуков – Антон Федоров – прикатил как-то к бабушке в гости. Не знаю, о чем они беседовали, но почему-то Антон расспросил бабушку обо мне и страшно удивился, узнав, что в деревне живет самый настоящий писатель-фантаст. Явился ко мне в гости и начал расспрашивать: каково это – быть фантастом? Впрочем, больше его интересовали гонорары. Я честно признался. Он немного подумал, и сказал, что, пожалуй, его такая оплата устраивает. Поэтому он тоже будет писателем-фантастом.

Надо много учиться, много знать! – попытался я образумить гостя. На что Антон возразил, что в фантастике можно писать все, что угодно.

Попробуй. – Примиряюще согласился я. – Если напишешь рассказ, я постараюсь его опубликовать.

На следующий день он явился с тетрадным листком, озаглавленным «Фонтастика», текст рассказа приводится ниже, синтаксис и орфография – авторские:

Дела была в фиврале шестово чесла в понедельник 1889 года вечером в двенацать чесов была плохая погода я вышел наулицу посмотреть на погоду было темно шол дождь через несколько минут я хотел ити в дом но вдруг внеби чтото засверкало я повернулся посмотреть и увидал не обычный литаюший обект они преземлились я очень испугался и побежал в дом но было позно меня схватили большеголовый они меня завили в кораболь и привизали к столу и начели проводить на домной иксперименты я вырубился

я очухался от боле в животе меня выносят из коробля на какойто планети занесли меня в здание в комноту сомно рядом лежали два большиголовых у одного нехватала руки и глаза а удругова небыла ног меня охватил страх

я заснул и потом проснулся от холода мне принесли стокан счемто житким мне говорит как роботным голосом выпей я спрашиваю что это токое это обезболивушие для тебя я отвечаю уменя нечего неболит он сказал пей я выпил и отрубился через пару чесов проснулся от жуткой боли вногах вглаза светит лампа я спрашиваю у врача где я ты в городской больнице

как я сюда попал вбольницу позвонила женчина и говорит приижайте скорей на кладбише тут человек валяется без руки и глаза без двух ног я посмотрел наноги и впал в шок и говору врачу вколите мне чегонебуть четобы я сразу умир она говорит я не могу этово зделать я ей отвечаю я не смогу так жить

она меня усыпили и сожгла меня в крематори и розвеела мой пепел в поле и говорит лети далеко и храни тебя всегда.

Автор Федоров А.В.

Викторина для самых умных в элитной школе, куда нас с небольшой компанией писателей пригласили в состав жюри, напоминала фильм «Тупой и еще тупее».

В начале восьмидесятых решил скульптор Фатих Сеюков подзаработать и слепил бюст Владимира Ильича Ленина, – рассказывает Андрей Саломатов. – А что бы ему и не слепить, когда он преподавал практику по скульптуре в Суриковском институте? В общем, обычное дело. Сделал бюст, и тут же набежали проверяющие из отдела культуры райкома – работу принимать. Долго ходили-бродили вокруг пластилинового Ленина; направо пойдут, налево пойдут; чинно так, молча. Потом один из них и говорит:

– А чего это Владимир Ильич у вас на татарина похож?

– А на кого должен быть похож вождь из Ульяновска? – изумился Фатих.

– Владимир Ильич все-таки был русским человеком, – осторожно произнес райкомовец, и на членов комиссии с опаской поглядывает.

– Хорошо, – ответил Фатих, – будет русским. Взял лопатку, постучал ею по пластилиновым скулам вождя.

– Так нормально?

Проверяющие посмотрели, покивали и приняли работу.

И действительно, после лопатки Ленин основательно ославянился.

Сидит пьяный Геннадий Жуков, разглядывает свои корочки Союза писателей. Подходит Сергей Битюцкий.

– О, Серега, смотри, что написано: «Управление культуры». Но ведь культура – это я. Эти люди получают зарплату за то, что они мной управляют?!

На все предложения написать его портрет адмирал Ямамото всегда отвечал категорическим отказом: «Портреты – это вульгаризмы, которых следует остерегаться чуть менее строго, чем бронзовых статуй», – говорил он.

– Компания наших московских друзей, – рассказывает Олег Ладыженский, – привезла на «Звездный мост» мультик по Толкиену. Но так получилось, что мультик они показали, но сами закрутились и в результате опаздывают на вокзал.

Прыгают в такси:

– Гони, плевать на красный свет, на что угодно. Главное успеть!

– Но меня же менты остановят. Права заберут, – слабо сопротивляется водитель.

– Гони, у нас бейджики. – В темноте салона на одежде пассажиров действительно поблескивают какие-то таблички, что на них – разобрать невозможно. – Это мэр выдал разрешение ездить без правил. Гони!

Водитель поверил и погнал, как просили – на красный свет, по газонам, по встречке, и самое смешное, что их несколько раз останавливали, но всякий раз отпускали. Вот какая сила убеждения!

Хорошо под стук колес рассказывать друг другу истории протяженностью в несколько километров, короткие – в наше-то ускоренное время. «Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, едет поезд запоздалый», мимо городов и деревень, мимо полей и озер, мимо замков с их синими цветами и ручными драконами… рельсы-рельсы, шпалы-шпалы…

Компания фэнов и писателей возвращаются с конвента, все уже устали от выпивки, гулянки, кто с бодуна, кто просто утомленный. – рассказывает Дмитрий Громов. – И тут несколько человек все-таки решили выпить. Подходят к мирно отдыхающему Вохе Васильеву:

– Воха, водку будешь?

– Не-а, не хочу.

– А если показать?

Поезд движется по земле сибирской, – делится давними впечатлениями Алан Кубатиев, – Все уже порядком датые, настроение лирическое. Ночь. Ледяная осенняя ночь. Остановка на какой-то неприметной станции. Как выясняется, место, в котором когда-то родился присутствующий в купе писатель Г.

Фонари освещают перрон, по трансляции женский голос делает какие-то объявления. По перрону передвигается заковыристыми зигзагами смертельно пьяный индивид в синей майке, синих штанах, тапках на босу ногу, с полной сумкой «хрусталя».

Писатель Г. меланхолично наблюдает за пьяным: «А если бы я остался здесь, я был бы точно такой»…

На писателе Г. синяя майка, синие джинсы, тапки на босу ногу. Поезд трогается, по полу катится пустой «хрусталь»…

Зима. Стоим с дочкой на остановке, мерзнем. Я ребенку: Диана, погляди, что там за автобус идет, коммерческий?

Диана: Кармический.

Идет по улице Дмитрий Громов, никого не трогает, в голове сплошная махабхарата – в смысле, в то время Олди работали над романом «Черный Баламут». Времена доинтернетные, в кармане дискета с очередным фрагментом романа, которую Дмитрий несет соавтору. И тут его останавливает незнакомый кришнаит.

– Купите книжки – вот первоисточники, святые откровения.

– Стоп. Какие же это первоисточники и святые откровения? – возмущается некстати выдернутый из древней Индии Дима. – Это же все комментарии вашего А. Ч. Шри Чайтанья Бхактиведанты Свами Прабхупады!

Понятно, обычный человек такое сходу произнести не может. Кришнаиту этого тоже дополнительно объяснять не нужно – но и отступать он покамест не собирается:

– Хотите первоисточники? Вот вам «Бхагават-гита», – уже более осторожно предлагает он толстенный том.

– Извини, дорогой, «Бхагават-гиту» я читал, – удивляясь непонятливости собеседника, вздыхает Громов, – это тоненькая книжечка, а если брать «Махабхарату», то «Бхагават-гита» – маленький фрагмент в одном из ее томов.

И тут же, вскочив на своего любимого конька:

– Слушай, друг, давай я тебе лучше расскажу, как это было на самом деле?! Приезжает, значит, Кришна в Хастинапур; как всегда, опаздывает – и…

Кришнаит книжки под мышку – и дёру, а Громов его еще некоторое время преследовал, безрезультатно пытаясь донести благую весть до чуть не тронувшегося рассудком парня.

Еще бы, не каждый день удается встретиться с живым свидетелем и очевидцем тех самых легендарных событий!

Вручать орден «Рыцарь авангарда» Борису Марковскому были вызваны Борис Констриктор и Борис Ванталов. После чего он вышел один в двух лицах.

То, что я с Кубатиевым на «ты», было решающим фактором для моей жены выйти за меня замуж, – приоткрывает завесу тайны Дмитрий Быков, – Кубатиев был для нее безусловным «Вы». Что не мешало ему, кстати, быть еще и адресатом для множества шуток.

Дело в том, что Кубатиев – замечательный спортсмен. И когда он проводил свои лекции в Университете, начинались они с того, что, поправляя галстук, он произносил фразу: «Что-то в аудитории душновато», после чего запрыгивал неподражаемым тигриным прыжком на стол и открывал форточку. И так было изо дня в день.

Однажды студенты заранее открыли окно и сели дожидаться преподавателя, перешептываясь «что сейчас будет?». Пружинной, кошачьей походкой Кубатиев влетел в класс, мгновенно оценил ситуацию, после чего произнес: «Что-то в аудитории прохладно», и одним тигриным прыжком взлетел на парту.

Иными словами, без этого ритуального вспрыгивания лекция просто не могла начаться.

На одном из «Странников» я, Успенский и Кубатиев ночевали в одном номере. – рассказывает, одновременно подписывая кому-то книгу, Дмитрий Быков. – И Кубатиев завел свою любимую тему о Генрихе фон Клейсте и «Землетрясении в Чили».

Я честно признался, что ничего не читал из Клейста, на что Кубатиев ответил: «Это ничего не говорит нам о Клейсте, но многое говорит о тебе». После чего он по памяти пересказал все «Землетрясение в Чили». Короче, я настолько был потрясен услышанным, что вернувшись домой, рассказал о Клейсте дочери. После чего, она заболела этим автором и прочла все, что у того было, включая «Михаэля Кольхааса». Так что когда Кубатиев приехал к нам в гости, он был поражен: какой интеллектуальный ребенок! Дочь не знала ничего иного из немецкой литературы: ни Гофмана, ни Тика, ни Новалиса. Но Клейст был ее любимец.

Кубатиев был этим фактом потрясен.

Женя Лукин, выпив и будучи еще и со сломанной ногой, на конгрессе «Странник» с костылем носился за Андреем Столяровым, – рассказывает Дмитрий Быков. – И утром я слышал, как его распекал за это дело Алан Кубатиев в обычной кубатийственной манере:

«Вчера, когда ты с костылем гонялся за Столяровым, – вздыхал Алан, – ты был похож… ну, я не знаю… На Столярова».

– Самая трогательная утренняя сцена, которую я только видел в своей жизни: Миша Успенский как младенца держит на коленях «больного» Борю Штерна и поит его из бутылочки (правда без сосочки). Он и меня, Дмитрия Быкова так спасал-похмелял неоднократно.

– В одном из романов Василия Васильевича Головачева, мы обнаружили странный термин, состоящий из японских, китайских, вьетнамских слов, как говорится, в одном флаконе, – рассказывают Олди. – По сюжету главный герой – великий знаток боевых искусств – бьет какого-то супостата. И в этот момент возникает означенный термин.

Стало интересно, начали расшифровывать, переводя на русский. Получилось: «удар в прыжке коленом ногой назад через себя».

Выразительный приемчик, если учесть, что противник стоял перед главным героем.

Писатель Уильям Берроуз решил превзойти лучника Вильгельма Телля, попавшего в яблоко, стоящее на голове собственного сына. Собрав у себя дома гостей, Берроуз поставил стакан на голову своей жене Джоан Воллмер и, отойдя на несколько шагов, выстрелил из пистолета. От падения на ковер стакан не разбился, а вот жена скончалась на месте.

Большой спортивный зал был поделен на две части, в одной, под портретом учителя Уэсибы Морихея занимались «айкидошники», в другой – еще какие-то «ниндзя». Тоже, разумеется, под портретом своего вождя.

Во время занятий начинающей спортсменке, а ныне писательнице Юлиане Лебединской потребовалось выскочить на пару минут из зала. Что она и сделала, бесшумно проскользнув по краю татами туда и обратно прямо перед портретами.

Прыг, и она уже на своем месте, будто и не отлучалась никуда. Тем не менее, ее маневр не остался незамеченным, и разгневанный сэнсэй тут же подозвал девушку к себе.

– А известно ли тебе, что пробежав так близко от портрета верховного лидера наших противников, ты рисковала смертельно оскорбить их клан?

– Не-а? – Юлиана непонимающе вытаращилась на сэнсэя.

– Да если бы какой-нибудь «ниндзя» учудил что-нибудь подобное под портретом нашего учителя, я бы его изловил и за ноги подвесил, – строго выговорил тот, тут же лукаво подмигнув Юлиане. – Шутка ли сказать, мимо целого клана ниндзя несется неопытная и ничего еще толком не умеющая девушка. И никто ее не то что не пытается поймать, а не слышит, не видит и не чувствует!

Вот и думай после этого, кто тут ниндзя, а кто погулять вышел.

Дедушка-ямабуси[3] ходил, по-стариковски шаркая ногами и опираясь на посох. В общем, доживал свое старикан. Даже непонятно на первый взгляд, почему такому мастеру, как Владимир Свержин, эдакая незавидная роль досталась. Тут ведь не развернешься как следует, не покажешь удаль молодецкую. Сиди себе, дедулька, в тенечке, рассуждай о вечном, да знай ругай нынешние порядки. Впрочем, это только кажется, что настоящего горного война, зная, что это именно он, в покое оставят. Пришли к старому ямабуси от даймё[4], на земле которого он временно поселиться изволил.

«Нет зерна, – говорят. – Неурожай, засуха». В общем, если не придумает мудрейший, как экономику возродить, придется вымирать».

Что тут будешь делать? Поднялся старикан, и на нетвердых ногах отправился подаяния у соседних даймё клянчить.

Спину ниже обычного согнул, и, протягивая дрожащую ладонь, просит милостыни. Те готовы пособить старичку. Но, что за незадача, просить-то он просит, а взять просто так, мол, стыдно.

– В благодарность за щедрость я готов показать благородное искусству ниндзицу[5] самураям уважаемого даймё. – Скромно потупившись, предлагает Свержин. После чего начинает раскладывать самураев по всем углам княжьего дворца. С оружием без оружия, по двое, по трое…

Закончив показательное выступление, получает просимое, и, старчески шаркая ногами и тряся головой, идет к следующему даймё.

Через какое-то время мастера игры снова обращаются к Свержину-ямабуси с тем же вопросом: «Что скажешь, уважаемый, начинаем вымирать или как»?

«Думаю, может торговлю рисом начать, у нас его нонче как-то многовато». – вольготно расположившись на старой циновке и почесывая спину боевой чесалкой, Свержин выклыдывает перед ничего не понимающими мастерами карточки, заменяющие по игре коку[6] риса.

Десять лет не была в Японии, а друзья нет-нет да и звонят. Спрашивают о здоровье, работе, новых книгах, иногда, теперь уже редко, приезжают.

Без практики язык быстро забывается, да только где ее возьмешь? Вот и получается, что желающим пообщаться по телефону японцам приходится удовлетворяться парой пока еще не выветрившихся из памяти фраз, а потом, если дело важное, зовут переводчика.

Телефонный звонок. Слышу японскую речь. «Здравствуйте, как дела? Как здоровье»? Я еще вполне сносно могу произнести и «Охаё годзаимас» и «Аната-но кибун дайдзебу дес ка?». А дальше… из набора услышанных слов вычленяю понятное «хон» – книга. Ага, даже «анато-но хон» – твоя книга. Потом бульканье «Ироду». Так… «Ирод Великий».

Действительно, не так давно издательство «Вече» выпустило сей труд, сиречь исторический роман. Дальше в трубке снова застрекотали.

«Цуяка онигайшимас» (переводчика пожалуйста), – застонала я. Переводчика не оказалось. Пришлось ломать собственную голову. Я расшифровала слово «аймасе ка» (встретимся?) и с радостью отчеканила «доко?» (где?)

Об идее пересечься где-нибудь на нейтральной территории, где я смогу вручить «Ирода» с автографом, после чего мы завалимся в хорошенький ресторан, совершим экскурсию и в тот же день я сяду в самолет, возможно даже нагруженная подарками, витала в воздухе давно и обсуждалась через переводчика. Оставалось уточнить, где меня ждут, после чего получить либо электронные билеты, либо деньги на перелет.

Итак… «доко?» (где?). В трубке восторженно затараторили. Не поняла, попросила повторить «мой кай онигайшимас» и «юккури» (медленно).

«Харуку», – чуть ли не по слогам произнесла собеседница.

«О’Кей, в смысле дайдзебу», – сдалась я, выписывая на бумажку странное название. Вообще-то в японском языке пользуются слоговой азбукой, поэтому такого явления, как стоящие рядом две согласные буквы, в нем просто не может быть… И следовательно, загадочное «харуку» может в равной степени оказаться и Харьковом и Хайфой, а возможно и еще чем-то недоступным моему воображению и не входящему в кругозор. С другой стороны, рассуждая логично: они желают получить пару экземпляров «Ирода», стало быть, речь идет об Израиле. Не Иерусалим, так Хайфа. С Харьковом у меня почему-то «Ирод» вообще не ассоциируется, хотя, возможно, харьковчане со мной не согласятся, указав на инкарнацию великого идумея в местной городской администрации. Сама я уже давно собираюсь и в Харьков, и в Хайфу, так что ничего не теряла.

«О’Кей, Хайфу, Изураилу, – чуть не сломала я язык.

«Хаифу. О’Кей».

Разговор прервался. Поняв через пару дней свою ошибку (все-таки изначально они рассчитывали на встречу на Украине), я не стала извиняться или что-то спешно менять.

Январь. Хайфа! Оставалось выяснить, не зацветает ли в это недоброе зимнее время в Израиле какой-нибудь цветочек, и затем со знанием дела отвести всю компанию на «традиционное созерцание». Такой финт японцам понятен. Лететь черт знает куда, дабы застыть на мгновение над дурацкой ромашкой. Будут потом рассказывать дома, поминая особый день непонятного зимнего цветка и загадочную русскую душу. Я же, что называется, сохраню лицо.

Мы в Израиле: я, Димыч, Хаецкая, Логинов, Шекли, Дяченко, – рассказывает Олег Ладыженский, – Пошли в какой-то ресторанчик. А надо сказать, что Сережа Дяченко любит произносить тосты, и каждый тост он обычно перекладывает на кого-то, этакое алаверды. В этот же вечер он почему-то прицепился к Шекли.

– Я хочу задать вопрос мистеру Шекли. – Сергей делает выразительную паузу. – Скажите мистер Шекли, а почему женщины любят мужчин?

Все перевели и задумались, что на это можно ответить?

– Потому что собаки и лошади непривлекательны, – мгновенно реагирует Роберт.

На кафедру Большой физической аудитории университета, что в Здании Двенадцати Коллегий, поднимается Никита Алексеевич Толстой, сын писателя Алексея Толстого (да-да, тот самый, из «Детства Никиты»), который вместе с родителями встречался в Берлине с Сергеем Есениным, Айседорой Дункан, Максимом Горьким… По аудитории восторженный шепоток. Никита Алексеевич, высокий, представительный мужчина всего-то сорока пяти лет отроду! Элегантный, явно заграничный костюм, галстук-бабочка, трость, папочка… Кладет трость на кафедру, достает из кармана сигареты с золотым обрезом…

– Все точно, красиво, без тени нервозности или суеты, – рассказывает Михаил Ахманов. – У нас учились немцы, негры из самых разных стран, представительный араб, закончивший сколько-то курсов университета в Париже, самый старший (нам казалось – старый) на курсе, ребята из советских английских школ, считавшие, что они-то самые образованные…

Несколько фраз приветствия, и к кафедре поплыли записки. Никита Алексеевич разворачивает первую.

– Записка на немецком, – поясняет аудитории, а затем читает вслух на немецком, переводит на русский, отвечает на немецком и тут же вновь переводит на русский.

Разворачивает следующую.

– На французском.

Аудитория застыла, Никита Алексеевич, не моргнув глазом, читает на французском, переводит на русский, отвечает сначала на французском, затем переводит на русский. Народ начинает аплодировать. А лектор, точно фокусник, грациозно разворачивает третью бумажку.

– Записка на английском. – Хмурится. – На плохом английском. Вот это слово с ошибкой, и тут тоже не так. – Вздыхает. – Но я все же отвечу.

Читает записку на английском, переводит на русский, отвечает на английском и дублирует ответ на русском.

После чего, как ни в чем не бывало, начинает лекцию.

Далекий 1981 год. Михаил Якубовский листает каталог своей библиотеки. Телефонный звонок.

– Якубовский? – вежливо вопрошает трубка.

– Да.

– Михаил Альбертович? – уточняет невидимый собеседник.

– Он.

– Председатель клуба фантастики?

– Совершенно верно.

– С вами говорит редактор отдела «Вечерний Ростов» Николай Георгиевич Куриленко.

– Чем могу, Николай Георгиевич?

– Понимаете, Михаил Альбертович, у меня к вам такой вопрос, может быть, вы сможете мне помочь… Я примерно помню содержание рассказа, но ни названия, ни автора…

– Да, конечно, если смогу, то конечно. – Якубовский машинально пролистывает каталог.

– Рассказ начинается с того, что в пустыне нашли две статуи…

– Игорь Росоховатский, «Встреча в пустыне», – немедленно реагирует Якубовский и дополняет, глядя в каталог, – сборник «Каким ты вернешься», издательство «Детская литература», Москва, 1971 год.

Журналист минуты три не находит слов. Он еще, можно сказать, не задал вопроса, а получил более чем исчерпывающий ответ.

В тот день в гости к Якубовскому зашел Сергей Битюцкий. Михаил приятелю все как есть рассказал, посмеялись, да и за дело принялись. Надо было по клубу что-то обсудить. Пока обсуждали, пока чаи гоняли, то да се… пришлось Сергея оставлять ночевать.

А утром Битюцкий возьми да и предложи:

– А что если бы мы с этим журналюгой дружбу свели? Давай, я возьму эту книжку, заеду к ним в редакцию – якобы привез для ознакомления….

В то время журналисты мало писали о литературных и тем более фантастических клубах, а тут такой шанс.

Якубовский подобную инициативу может только поддержать. По свежим, можно сказать, следам, пока у занятого Николая Георгиевича первое впечатление из памяти не стерлось. Битюцкий берет книгу и едет. Но не успел он до места добраться, как Михаилу новый звонок:

– Михаил Альбертович… Это снова Николай Георгиевич… Я вчера так растерялся, что совсем забыл попросить вас… Можно эту книгу у вас взять на несколько дней?

Якубовский мгновенно реагирует:

– Да, конечно. Человек к вам уже выехал, ждите, будет через пять минут.

Передать Сергею, как дело повернулось, в 81-м не было никакой возможности, так что, действительно, подъехавший через пять минут в редакцию газеты Битюцкий поднявшись на четвертый этаж, обнаружил на лестничной площадке человека, ждущего чуда!

Понадобилось обсудить какие-то издательско-писательские проекты с приехавшим в Питер московским издателем и нашим местным поэтом из породы рыб-прилипал, причем в тепле, при включенном компьютере и желательно при наличии уже изданных книг. Всегда приятно похвастаться, да и без подарков от «Петраэдра», да и от меня лично, еще никто не уходил.

Решили зайти ко мне и за чашечкой кофе, все что нужно и обсудить.

– А у тебя поесть что-нибудь найдется? – интересуется москвич, – или купим по дороге.

– Вряд ли, – у нее все викторианское, – отвечает за меня поэт и тут же поясняет, – без мяса.

2002 год от рождества Христова, конец августа – начало сентября. Идет игра по эпохе Токугава-но Иэясу. Самое начало Эдо бакуфу[7], 1603 год, месяц хатигацу переходит в кугацу. Писатель-фантаст Владимир Свержин отыгрывает в роли дедушки-ямабуси – знатное положение, ямабуси обучали синоби, которых у нас почему-то называют ниндзя. Но это неправильно, ниндзя, тот, кто практикует ниндзицу, а настоящим синоби нужно родиться.

Играют, по сценарию, местный даймё отдал Свержину свою дочь в ученицы. Учил, учил, а ее все равно коварные синоби похитили.

– Непорядок. – решил Свержин и отправился на поиск супостатов. Видит: идут по дороге четыре ниндзя, ведут бедную девочку.

– Ой, напрасно вы это сделали, – семенит он к ним старческой походкой, – похитив дочку даймё, вы безмерно отягчили свою карму, – с этими словами заступает дорогу похитителям. – Так что, я уже явственно вижу смерть, что стоит за каждым из вас и только знака ждет. – Опершись на посох, дедулька-ямабуси извлекает из-за пояса чесалку с когтями и, благостно взирая на застывших перед ним воинов, со скрежетом чешет себе спину. – Лучше вы ее отпустите, сынки. – мягким, доверительным тоном предлагает он, – а то совсем плохо будет.

– Не можем, уже продали, – отвечает один из похитителей, оглаживая свой явно не пустой пояс.

– Понятно, но только лучше бы вам все-таки ее прямо сейчас мне отдать, – не отстает вредный дедок, незаметно смещая руку по посоху…

Ученица ямабуси все поняла правильно, сделала шаг назад и села в кусты, прикрыв голову руками.

Стоящий рядом мастер по боевке успел только с шумом набрать в рот воздух, потому как четыре специально обученных синоби были уничтожены буквально в мгновение ока.

Первый получил когтистой чесалкой по сонной артерии. Случись такой удар в реальной жизни – и артерию бы выдрал, к бабке не ходи. Второй принял удар посоха в грудину, третий словил удар концом того же посоха в горло, а четвертого посох достал уже в затылок на развороте. Бой выигран, но главный мастер игры решил, что когда одним махом четырех убивахом – это уже перебор и фантастика. Тем более что синоби, все как на подбор, слыли воинами заслуженными, а значит, либо нужно признать, что посох и чесалка ямабуси способны снимать все хиты[8] разом, – собственно на то он и ямабуси, – либо, нужно провести еще один бой, чтобы Свержин эти хиты у народа честно отобрал.

– Не вопрос, – поклонился дедушка-ямабуси и поковылял по своим пенсионерским делам.

Через некоторое время сопровождает Свержин процессию все с той же дочкой даймё (замуж ее, что ли, отдавали)… идут, никого не трогают, вдруг смотрит старый ямабуси: стоят восемь ниндзя – и среди них те четверо, давеча убитые им.

– Минуту вне игры, – Свержин оторвался от процессии и подошел к явно ожидающим его синоби. – Мастера сказали, что мой посох не снимает все ваши хиты. Честно скажу, я не помню, сколько их у вас. Поэтому первым ударом я сбиваю вас с ног, и буду бить, пока вы не признаете, что уже мертвы. Если вы не хотите этого, прижмите, пожалуйста, руки к бокам и стойте.

Восемь ниндзя стоят в ряд, прижав руки к бокам, не шелохнутся, напротив них Свержин, за его спиной медленно проходит кортеж. Свержин кланяется, благодарит за взаимопонимание и тоже уходит. Восемь ниндзя продолжают стоять.

В четырех федеральных бразильских тюрьмах ввели новшество: любой заключенный по желанию, может снизить срок своего наказания с помощью чтения. Буквально: прочитал книгу – освободился на четыре дня раньше. При этом выбор ограничивается разве что тюремной библиотекой.