Сокровище антиквара Бушков Александр
Вставши рядом со Смолиным, Глыба поводил перед лицом остолбеневшего стукача выкидушкой с узеньким сверкающим лезвием, напоминавшим скорее шило, поинтересовался лениво:
— Слышал когда-нибудь, козлик, как на правильной зоне стукача критикуют? И с чего начинают?
Вроде и ласково он говорил, но от такой ласковости у клиента ледяные мураши должны были целой ордой по спине ползать.
— Ну, в общем, так, — сказал Смолин. — Рассусоливать не надо. Примем за доказанное, что ты меня заложил. В полном соответствии с романом братьев Швайнеров: сдается мне, мил человек, что ты стукачок будешь… Да нет, какое там «сдается». Точно установлено следственным экспериментом… Шварц, он в штаны еще не наделал? У меня насморк что-то, прохватило…
— Да не похоже пока, — сказал Шварц, шумно потянув воздух носом.
— Обделается еще, — с той же ласковой угрозой пообещал Глыба. — Толковище-то всерьез и не начинали еще, все у козла впереди.
— В общем, запоролся ты, Лешенька, — сказал Смолин. — Ну, не молчи! Обоснуй, почему мы тебе не должны яйцы отрезать?
Со звуком, напоминающим жалобный всхлип, Маевский наконец-то разинул рот:
— Я… Я не нарочно… Они… Я…
И замолчал, лихорадочно переводя взгляд с одного на другого.
— Соберись, тварь, — брезгливо поморщился Смолин. — И слушай сюда. Я тебе буду задавать вопросы, а ты будешь отвечать, сука, как на исповеди. Усек?
— Я… Они…
— Помолчи пока, — сказал Смолин. — Рассмотрим пока варианты на будущее, в том числе и ближайшее. Самый простой — дать тебе сейчас под дых легонечко, чтобы барахтаться не смог, окунуть головой в ручей и подержать, пока не захлебнешься. Бросить тут же с вывернутыми карманами и уехать. Ну кто нас искать будет? Если что, доказательств никаких, у нас сейчас с полдюжины свидетелей, что все мы трое водочку жрем на даче в компании легкомысленных девочек… Дешево и сердито. Буль-буль. Был человек, и нет человека.
Маевский издал неописуемый звук, инстинктивно попробовал вырваться, но Шварц держал крепко.
— Это — смертоубийственный вариант, — сказал Смолин. — На случай, если мы все же решим не пачкаться мокрухой, есть второй вариант, без трупов, зато, пожалуй, гораздо более жуткий… Один звонок… — Он двумя пальцами достал телефон из нагрудного кармана джинсовой куртки, повертел его и спрятал обратно. — Один звонок — и уже через пару минут в районное УВД прибежит девочка, вся в слезах, в одежонке порванной, кинет заяву, что буквально вот только что некий гражданин Маевский ее изнасиловать пытался прямо у себя на дому. Ты ж один живешь, козел, квартирку сроду на сигнализацию не ставил. Пока мы сюда ехали, хатку твою аккуратно отмычкой вскрыли и под кровать девочкину заколку кинули, пару пуговиц от блузочки, еще всякие мелочи… Алиби у тебя конечно же не имеется. Мы, все трое, ежели что, будем категорически отрицать, что ты в это время с нами общался под ясной луной. И закроют тебя в камеру, когда еще полночь не пробьет. Летягин тебя, может, и вытащит — но когда это еще будет. День другой на нарах прокантуешься.
Глыба охотно подхватил:
— А в камере таких, как ты, на дух не переносят. Рачком установят и очко раздолбают в самоварную трубу. Вынесут тебя оттуда с драной задницей… Ты меня слушай, я на нарах чалился, еще когда твои папка с мамкой решали, мастерить тебя или в презике в мусорное ведро выкинуть… Точно тебе говорю, очко порвут качественно…
— Ты его слушай, — серьезно сказал Смолин. — Он дело знает. Девочка молоденькая, из приличной семьи, умница, красавица, спортсменка, разве что не комсомолка, на первом курсе универа… Есть у меня такая девочка для деликатных поручений, современный ребенок, за хорошие бабки и не такое устроит…
Шварц загоготал:
— В общем, при любом раскладе жопу тебе зашивать будут долго… Стукач поганый, сука…
Смолин безмятежно продолжал:
— И наконец, третий вариант, самый, можно сказать, бескровный, но для тебя, скотина, пожалуй, самый и убийственный. Не буду я тебя ни мочить, ни подставлять. Всего-навсего завтра же пущу эту информацию в народ. Благо это не клевета, а доподлинная правда. Расскажу, как я решил тебя проверить, и чем дело кончилось. Последствия представляешь? Пальцем тебя никто не тронет, даже в харю не плюнут… но ни один нормальный человек больше с тобой не будет вести никаких дел, тем более что от тебя и допрежь особой прибыли не было, так, по мелочам… Сам понимаешь, новость эта моментально разлетится не только по Шантарску, но и по всей сети. Ну и куда ты после этого? Когда вся система и все клиенты будут знать, что ты — стукачок? Пыль с диплома сдуешь и пойдешь в школу детишек таблице умножения учить? А куда ж еще? Но ты ж, козлина, на бюджетную копеечку жить не сможешь, ты на нее и не жил никогда… — он произнес небрежно. — Отпусти его, Шварц, куда он, паскуда, денется… В сопки рванет — я девочке тут же звякну… И дома его уже ждать будут товарищи в сером…
Шварц отпустил пленника, отступил на шажок, отряхивая руки. Глыба, по-прежнему поигрывая выкидухой, предложил:
— Ну, давай, дерни в чащобу. Чтоб я тебя поймал и обрезание сделал не хуже, чем в синагоге…
С первого взгляда было ясно, что разоблаченный стукачок бежать, равно как и сопротивляться иным образом, не намерен. Пребывает сейчас в полуразобранном состоянии, ноги едва держат, колотун бьет…
Ничего похожего на жалость Смолин не чувствовал: ну разумеется, принудили-запугали-приневолили, как же иначе… но после того, как этот приневоленный тебя пытался сдать на нары, сочувствовать его нелегкой судьбине как-то не тянет. Всех гнули, да не все гнулись…
— И последний вариант, — сказал Смолин жестко. — Все обойдется. Все забудем… на определенных условиях. Ты, конечно, поначалу ломался, как школьница перед азербайджанцем: не хочу, не буду, сроду этого не делала…
— Дядя Вася! — вскрикнул Маевский. — Ты бы знал, как там прессовали…
Переглянувшись с Глыбой, Смолин искренне расхохотался.
— Да ну? — дурашливо воскликнул он. — Прессовали? Ужас какой! Знаю, милый, знаю не понаслышке… А у этого дядьки, — он кивнул на Глыбу, — судимостей и допросов и вовсе… Как блох на барбоске… Только отчего-то не скурвились…
— Да вы б знали…
— Брось, — поморщился Смолин. — Плавали — знаем… Ну конечно, мальчика из интеллигентной семьи, отроду не привлекавшегося, даже в армии не служившего, они колонули, как сухое полено… Пресс-хатой со злобными козлодерами пугали, ага? Живописно повествовали, как тяжко жить на зоне, где такого, как ты, моментально под нижние нары определят? Да ладно, избавь от подробностей, я прекрасно могу представить эту картинку…
— Ну а что мне было делать? — огрызнулся Маевский.
— Действительно, — сказал Смолин. — Ну что тут делать? Только лишь ссучиваться… Знаешь, в чем твоя беда? Ты ремесло себе выбрал не по зубам. Нормальный антиквар всегда должен быть психологически готов к тому, что его станут мотать, — и держаться соответственно. Гнут только тех, кто готов прогнуться, старая житейская истина…
— Д-дядя Вася! — чуть ли не рыдающим голосом воззвал Маевский. — Я же… они же… вынудили!
— Ясен пень, — сказал Смолин. — Не такая уж ты паскуда, чтобы добровольно в стукачи записываться… Ну и что? Что это меняет? Я ведь мог, не приведи господи, из-за тебя и всерьез сесть… Ты меня десять лет знаешь. Я добрый? Я гуманный? Я подлости прощаю?
— Мочить его, конечно, не стоит, — раздумчиво произнес Шварц. — А вот в СИЗО определить, чтоб его там опетушили — будет самое то. И моральное удовлетворение получим, и от стукача избавимся…
— Мужики…
— Мужики пашенку пашут, — хмуро сказал Смолин. — Ладно, слушай внимательно, козлина. Хочешь, чтобы я тебя простил? Хочешь, чтобы ничего как бы и не было? Ух ты, как закивал — голова вот-вот отвалится… Ну вот тебе приговор благородного сообщества. Жить нормально будешь, если станешь ходить по струночке. Киваем снова… Хватит, смотреть страшно. А ходить по струночке означает в том числе, что дяде Васе ты будешь исповедоваться, как не всякий попу согласится… Усек?
— Дядя Вася, да я…
— Не суетись, — сказал Смолин. — Значит, они тебя стращали, кололи и прессовали, пока ты не потек… Что ты им выложил, мурлин мурло без бюста?
— Ну это…
Смолин жестко усмехнулся:
— Другими словами, все, что знал про всех? Ага? Предположим, не так уж и много ты знал, однако за десять лет в бизнесе кое-чего да нахватался, по зернышку…
Он в темпе попытался прикинуть, что этот индивидуум мог слить: ну, в конце концов, ничего такого уж жуткого, так, мелочовка недоказуемая, в нашем деле сплошь и рядом если не пойман за руку сразу, то доказать уже ничего нельзя. Не смертельно. Подумаешь, еще пара бумажек в дела оперативного учета — а оно у Смолина и так, надо полагать, с кирпич толщиной.
— Вову Багдасаряна тоже ты сдал? — сумрачно спросил Смолин.
— Вот тут уж нет! Откуда бы я знал про его дела за Уралом? Мы же с ним особо не контачим, ну, покупал я пару раз у него рыжики…
«Не врет, — великодушно констатировал Смолин. — Багдасарян и в самом деле с этим шибздиком практически не водился. Кто-то другой должен был Вову заложить, гораздо более информированный… Как в анекдоте: и я знаю этого человека…»
— А ко мне, значит, особое внимание? — продолжал он.
— Ну не сказал бы… Просто он спит и видит, как бы кого-нибудь до суда довести…
— Летягин?
— А кто ж еще…
— Наполеоновские планы у человека… — хмыкнул Смолин. — Досуда, дотуда… И у тебя, значит, вредная инструкция: как только прослышишь нечто, дающее повод, докладывать со всем рвением?
— Ну…
— То есть — да? Чего шарахаешься? Бить не буду…
«Инструкция, значит, такая, — подумал Смолин, — учтем. Хорошая инструкция, если подумать, полезная…»
— Ладно, — сказал он почти мирно. — Живи себе дальше, дукат ты наш фирменный (Глыба, не сдержавшись, захохотал). Только… Ты человек где-то даже интеллигентный, если вспомнить папу с мамой, биографию и диплом. Книжки почитываешь. Следовательно, прекрасно должен помнить, что такое агент-двойник. Да?
— Ну да…
Смолин подошел к нему вплотную, положил руку на плечо и самую малость сдавил большим и указательным нужный мускул, отчего Маевский сгорбился, издал болезненный писк.
— Не ори, — сказал Смолин, поморщившись. — Я самую чуточку, для колорита… В общем так. Придется тебе, морда, вести натуральнейшую жизнь агента-двойника. Скрупулезно выполняешь обязанности, возложенные на тебя товарищем майором… но параллельно регулярно и без утаек рассказываешь мне, что ты ему слил, и о чем вы вообще говорили. Только при строжайшем выполнении этого условия все для тебя обойдется. Если будешь вилять, и я узнаю — лучше б тебе и на свет не родиться.
— Дядя Вася, будь уверен…
— Смотри, — сказал Смолин. — Только не вздумай ненароком своему менту признаться, что я тебя расколол. Меня за это даже на рубль не оштрафуют — по какой статье, интересно? А вот тебе будет только хуже. Летягин — кто угодно, только не дурак. И как только узнает, что мы тебя раскололи, моментально поймет, что толку от тебя как от агента больше не будет ни на копейку. И выкинет он тебя, как использованную резинку, и останешься ты один на один с нами, а чем все это может кончиться, я тебе уже подробно изложил, и повторяться не буду… Оно тебе надо?
— Да честное слово…
— Ты мне еще землю есть начни, — фыркнул Смолин. — Не надо мне жутких клятв и честных пионерских. — Он заглянул в глаза собеседника и сказал проникновенно: — Ты, главное, накрепко себе вбей в голову: заложить меня, рассказать про сегодняшнее — себе дороже. Обманывать меня — себе дороже. А так ты будешь жить относительно спокойно и по-прежнему зашибать кое-какие денежки…
— А если что, лично перо в организм суну, — сказал Глыба, держа выкидушку двумя пальцами. — Мне вообще начихать, я человек вольный, сегодня здесь, а завтра за тридевять земель…
— Да ладно, — сказал Смолин. — Человек умный, пединститут кончал, понимает, что к чему… Не самоубийца, чай… Вы погуляйте пока вдоль ручейка, оба, когда-то еще доведется побывать на природе… — Он распахнул заднюю дверцу машины, сел и поманил Маевского. — Садись, дипломированный. Ты мне сейчас подробно расскажешь, о чем тебя спрашивали и тогда, и потом… Я тебе, может, и буду наводящие вопросы задавать, но пока что мне гораздо более интересно подробный монолог послушать. Ну давай, поработай язычком, как хорошая миньетчица…
Глава седьмая
ВПЕРЕД, В ЕВРОПУ!
Хороший антиквар — это в первую очередь и искусный дипломат. И не только с покупателями: даже с теми из коллег по ремеслу, кого ненавидишь, а то и откровенно презираешь, следует всегда сохранять ровные, мнимо-дружеские отношения. И потому что таков уж наш веселый бизнес: вполне может оказаться в один прекрасный момент, что именно твой давний неприятель станет источником нешуточной выгоды, мало ли какие случаются сделки. Ну, а взаимные пакости — это уже для души, они обычно проводятся изощреннейшим образом, в несколько ходов, и на дальнейшие отношения внешне не влияют…
А посему Смолин, направляясь в славный магазин «Раритет», еще за десять метров от крылечка вид принял не только простодушный, но и предельно доброжелательный — теперь в нем за километр можно было распознать лучшего друга хозяина, явившегося исключительно за тем, чтобы оказать услугу старому приятелю, порасспрошать, не нужна ли помощь и поддержка, одним словом, кунака, пришедшего к кунаку… Плохим лицедеям в антикварке делать нечего, господа мои. С тротуара, как говорится, не спихнут, но процветания не дождетесь…
Нате вам! Навстречу Смолину двигался вальяжный, осанистый благообразный господин Яриков, московская стильная штучка, Кока, он же Кака, кому как больше нравится. С превеликим удовольствием Смолин по-простонародному заехал бы ему в торец, однако, как легко догадаться, на его лице эта нехитрая мысль никак не отразилась, наоборот, он раскланялся вполне светски:
— Мое почтение!
— Какие люди! — столь же светски ответил милостивым наклонением головы столичный гость. — Чем ваша эпопея кончилась, Василий Яковлевич? Говорят, к вам тоже… цеплялись?
— Отбились, — сказал Смолин с жизнерадостной улыбкой. — Мы, евреи, всегда выкрутимся… Исторически обусловлено.
— Черт знает что. У нас в столице был случай, когда заставили в музее кремневые пистолеты семнадцатого века засверливать — ну, понятно, натуральное гангстерское оружие…
— Да уж, — с неподдельным чувством сказал Смолин.
История, он доподлинно знал, была реальная.
— Нет ли чего интересного на примете?
— Как вам сказать… — ответил Смолин с должной толикой осторожности, на которую в их бизнесе обижаться не полагалось. — Замаячил один отставной морской волк, есть хорошие вещи, кое-что мне по деньгам, но есть и совершенно неподъемное.
Он прекрасно видел, как в Кокиных глазах зажглась характерная алчность. Отставные морские волки в их ремесле считались добычей лакомой. Сплошь и рядом могли приволочь из дальних странствий нечто уникальное — причем туземный продавец, порой случалось, и сам не представлял ценности вещички, которую за смешные деньги впарил заезжему европейцу. Примеров хватает, достаточно вспомнить, как Митя Шубников надыбал старенькую вдову капитана дальнего плавания и в числе прочего стал обладателем сразу трех гавайских королевских орденов, за которые серьезные коллекционеры готовы платить чуть ли не золотом по весу. Ордена, как удалось установить, капитан еще в шестидесятые приобрел за уморительные центы у филиппинского барахольщика — просто так, по блажи, красивые показались цацки. Ох, и поимел с них Митя — ордена к тому же были редких разновидностей…
— Тропинку, конечно, не покажете? — с тонкой, понимающей улыбкой осведомился Кока.
— Как знать, — сказал Смолин. — Сниму сливки, может, и покажу.
— Процентик? Готов…
— Да нет, — сказал Смолин. — Выгоднее взять будущей необременительной услугой в столице…
— Бога ради. Всегда готов.
Смолин весело подумал: что приключилось бы с этим лощеным хорьком, узнай он, что у собеседника покоятся в заначке сразу семь подлинных, родных яиц Фаберже? Яиц Последней Пасхи императора? То-то корежило бы… Интересно, на что мог бы пойти этот субъект ради такого куша?
— Звоните, ежели что.
— Непременно, — кивнул Смолин. — Как там Слава?
Кока печально улыбнулся, понизил голос:
— Ну, не вполне… Однако могло быть и хуже.
Смолин покивал с понимающим видом, они раскланялись и разошлись, как в море корабли.
Справа от входа высились стеклянные витрины. Смолин прошел мимо, не удостоив и взгляда их содержимое — уж посвященные-то прекрасно знали, откуда выпархивают во множестве там представленные уникальные знаки белых армий, редкие монеты и прочая, прости господи, галантерея. Качественно выполнены, отрицать нельзя — но с подлинными рядом не лежали (хотя и продаются, как доподлинные). Не в одиночестве Маэстро обитает на просторах нашей родины — да вдобавок поляки нынче шлепают означенные раритеты, как на конвейере…
Покупателей оказалось немного — две дамочки, явно иногородние туристки (не покупатели, а поглазеть) разглядывали витрину с элфэзэшками шестидесятых годов, с провинциальной непосредственностью ужасаясь четырехзначным ценам и вспоминая наперебой, сколько такого копеечного добра они переколотили в детстве. Да еще торчал у стенда с копеечными советскими монетками, навалом лежавшими в картонных коробочках, старый хрен невероятно интеллигентного облика, с видом крутого знатока ворошил юбилейные рубли, на иные зачем-то даже в маленькую лупу таращился.
Натуральная блондинка Вероника при виде Смолина ослепительно улыбнулась. Смолин ей улыбнулся с ненаигранной симпатией. Веронику он всерьез уважал, талантливая была девочка: на вид стопроцентная кукла Барби без единой извилины и наивнейшими глазами, а в действительности умнейшее и циническое создание, с одинаковым мастерством и приобретет уникум за червончик у лопуха-сдатчика, и впарит фуфло, глазом не моргнув, и просто заставит раскошелиться случайного «кошелька» на что-нибудь жутко дорогое, пусть даже и подлинное, но особой антикварной ценности не имеющее. Собственно, она порой на себе магазин и вытягивала, пока Врубель странствовал в иных реальностях в компании зеленого пресмыкающегося…
С немым вопросом во взоре Смолин показал через плечо большим пальцем — туда, где меж высоченными старыми буфетами таилась не сразу и заметная узенькая дверца.
Вероника поджала губки:
— В вертикали. Пока что…
— Никого?
— Никого.
— Тогда я пошел… — сказал Смолин.
Бочком-бочком протиснулся меж добротно отреставрированными буфетами, без стука распахнул дверь и оказался в обширном кабинете. Как всегда у антикваров водится, здесь было в сто раз интереснее, чем в торговом зале, куда далеко не все выставляют. Витрина со знаками и наградами Третьего рейха (каковые на виду держать законом запрещено), куча икон, серебро, интересные картины, а если вон в том шкафу в углу покопаться, то и холоднячок кое-какой отыщется…
Завидев Смолина, Врубель взмыл из-за стола, раскинул руки и издал приветственный рев, после чего рухнул назад в кресло, заметно пошатываясь. В хорошей кондиции пребывал, сразу видно: бумаги сдвинуты кучей на правую сторону стола, а перед хозяином почти опорожненная бутылка коньяка, надо полагать, не первая сегодня и уж определенно не последняя. Закуска, естественно, скуднейшая, как оно обычно и бывает.
— Васька пришел! — возопил Врубель. — Уважаю Ваську! На весь этот долбаный город нас двое серьезных антикваров, я да ты, да мы с тобой…
— Уж это точно, Врубель, — серьезно сказал Смолин, присаживаясь. — Все остальные супротив нас, что плотник супротив столяра, если не сказать хуже…
— Выпьешь?
— С удовольствием, — сказал Смолин. — Я без машины сегодня, настроение поганое, отчего ж не выпить…
Схватив пузатую антикварную стопку, Врубель щедро наплескал в нее коньяку по самые края. Одним махом опрокинув содержимое в рот, Смолин присмотрелся, выбрал на блюдце нетронутый ломтик ветчины и быстренько его сжевал. Он умышленно приперся сюда пешком — знал, что Врубель в загуле, а значит, добрую половину мозгов (если не больше) отключил напрочь. И пьяные с ним посиделки для пользы дела послужат…
Врубель брякнул на стол увесистый нагрудный знак:
— Что скажешь?
Серебро явное, скорее литой, чем чеканный, дубовые листья, немаленький венок, череп, кинжал, пронзающий клубок змей… За борьбу с партизанами, Третий рейх — но что касаемо подлинности…
— А вот хрен его знает, Врубель, — сказал Смолин именно то, что думал. — Ничего с ним не понятно. С одной стороны, исполнение поганейшее, с другой, во всех серьезных каталогах уточняется, что под конец войны блямбы эти делались именно что в паскуднейшем исполнении… Был у меня такой однажды. И тот, кто мне его продавал, за подлинность не ручался, и я, продавая потом, ничего не гарантировал… Хрен его маму знает.
— Вот и я так думаю, — глубокомысленно заключил Врубель. — Ну что там? Парнишку своего отмазал?
— Да вроде.
— Мусора, падлы… Хорошо, что меня не было, а то бы тоже под раздачу попал…
— Повезло тебе, — сказал Смолин с видом крайнего простодушия. — Ваше благородие, госпожа удача…
— А я вообще везучий… — Врубель вдруг надолго замер в странной позе, словно мучительно припоминал что-то, потом дернулся, расплылся в загадочной улыбке, воздел указательный палец. — Забыл совсем еще одну штуку тебе показать… Вещь уникальная, возьмешь, не прогадаешь!
Пошатываясь, он поднялся на ноги, сделал два шага в угол, присел на корточки и сдернул порыжевший брезент с чего-то длинного. Выпрямился, держа в руке изрядной длины кремневое ружье, продемонстрировал его Смолину. Смолин взял его, осмотрел: точно, кремневка, увесистая такая бандура.
— Вторая половина восемнадцатого! — гордо возвестил Врубель. — Германия, там написано, клеймы стоят… Только тебе — за сто пятьдесят штук. Бери, наварить можно нешуточно…
Смолин разглядывал штуковину с непроницаемым лицом. Ничего не скажешь, сделано качественно: темное дерево приклада и ложи определенно имеет несовременный вид, лаком не сверкает, боже упаси, коричневая краска, полное впечатление, выцвела и пошоркалась за двести пятьдесят лет. Металл отличнейшим образом заделан под старину: тут вам и вроде бы следы коррозии, тщательно убранной осторожной чисткой, курок и полка никак не выглядят изготовленными на конвейере, ручной работой старинного кузнеца могут показаться. Клейма и надписи в меру застарены…
И все же это было полное и законченное фуфло. Ружьишки эти — и многое другое, огнестрел и холодняк — давненько уж мастерили в Испании, качественно оформляя под старину. Правда, как честные люди (хотя дело тут наверняка не в честности, а в нежелании напороться на строгие европейские законы касаемо торговли подделками под видом подлинников) изготовители эти мушкеты за антикварные и не выдавали, продавали, как искусные копии, о чем и в прилагаемых сертификатах писали. И стоили эти вещички соответственно — несоразмерно с той ценой, которую заломил Врубель. Короче говоря, нечто вроде бутафорского холодняка, которым «Каравелла» набита.
Самое смешное: Врубель, вполне может оказаться, не пытался сейчас Смолина вульгарно кинуть, а искренне полагал, что и впрямь имеет дело с раритетом. Очень может быть. Не силен наш Врубель в старом оружии, как и во многом другом, зато самомнения выше крыши, крутым знатоком себя полагает. Сколько уж раз впаривали ему подобное фуфло за приличные деньги… И как давным-давно известно, ему просто бесполезно объяснять истинное положение дел: ни за что не поверит, будет твердить, что вещь старая, уникальная, и хают ее исключительно ради того, чтобы цены сбить…
Поэтому Смолин, чтобы не ввязываться в совершенно бесплодную дискуссию, старательно изобразил на лице самое горестное сожаление, покачал головой:
— В ближайший месяц не потяну. С деньгами засада, все вбухал в товар, а прихода никакого…
— Ну ладно, — Врубель уложил «раритет» на место, прикрыл его брезентом и вернулся к столу. — Я тебе чего звонил? Есть серьезная идея, Вася. Давай по одной…
Он расплескал по стопкам, взял свою, но, вот удивительно, не торопился осушать. Сидел и разглядывал Смолина с видом таинственным и важным. Вообще-то в трезвом виде несостоявшийся художник выглядел крайне импозантно: красивая шевелюра с редкой проседью, аккуратно подстриженная бородка, всегда в костюмчике и при галстучке — законченная творческая личность, пробы негде ставить. Увы, впадая в очередной запой, Врубель импозантность терял — растрепанный, бородка всклокочена, несмотря на костюмчик-галстук, вид законченного ханыги…
— Есть идея, — значительно повторил Врубель, наконец-то закинув в рот коньяк. — Новая общественная организация. Шантарская гильдия антикваров… ну, может, и не гильдия, как-то это не по-русски… союз там, объединение…
— Банда, — охотно подсказал Смолин.
А Врубель вскинулся с нешуточной обидой:
— Вася, не дури! Я серьезно. У всех есть союзы: писателей, журналистов, архитекторов, художников… Будет союз антикваров. В первую очередь потому, что так будет легче отбиваться от всяких придурков типа этого майора… Взносы, утвержденный устав, статус, почетные члены, и все такое…
— Значки нагрудные, — серьезно сказал Смолин.
— Тоже можно. Но это дело десятое. Главное, будет серьезная и авторитетная общественная организация… в Москве уже что-то подобное имеется, и не только там… Сам подумай, когда тебя труднее сожрать: когда ты сам по себе, или ты член солидного союза, который членов в обиду не дает? Да что там далеко ходить — взять хорошего адвоката на постоянную зарплату, пусть в случае чего глотки рвет… Как в сказке: прутья по одному и дитё сломает, а целый веник хрен одолеешь… Мне эта идея давненько в голову пришла, да руки не доходили…
Смолин помалкивал. Строго говоря, идея эта еще года три назад первому пришла в голову ему самому — абсолютно так, как Врубель сейчас излагал, и адвокат на жалованье предусматривался, и многое другое. Действительно, скопом, как известно из народной мудрости, и батьку бить легче.
Он даже предпринял в то время кое-какие телодвижения, пытаясь собрать народ в некое подобие профсоюза, гильдии… но усилия предпринимал откровенно вялые, да и народ антикварный отнесся к идее с прохладцей. Все до одного говорили, что задумка отличная, что назрело, накипело, давно пора… Вот только как-то незаметно всякие разговоры сходили на нет, не говоря уж о конкретных шагах. Специфика ремесла, знаете ли. Всякий российский антиквар — индивидуалист по природе, это вам не забугорье, где норовят сбиться в гильдии абсолютно все, от собачьих парикмахеров и официантов, до уличных торговцев мороженым и проституток. На словах весь шантарский антикварный бомонд был «за», на деле же всякий (и Смолин в том числе, что греха таить) полагал, что обойдется и так. Жареный петух в темечко все же не клюет убойно, бизнес не рушится, а потому жалко убивать время на всевозможные гильдии…
— Никакого ущерба, зато сплошные выгоды, тебе не кажется? — продолжал Врубель воодушевленно. — Я, между прочим, устав уже набросал начерно, вот, держи… — он извлек из ящика стола файлик с несколькими аккуратно распечатанными на принтере листочками убористого текста, сунул Смолину. — Вот, посмотри потом внимательно.
— Я и сейчас могу, — сказал Смолин. — Бегло… Так… президент гильдии антикваров… почему — президент?
— Для солидности.
— Логично… — проворчал Смолин. — Членские взносы… ну, это резон, юристу платить и все такое прочее… а что это за Дом антиквара?
— О-о-о! — Врубель воздел палец. — Это, Васюта, краеугольный камень, так сказать… Согласись, неавантажно выглядит гильдия, если у нее нет резиденции? Есть же у нас Дом творчества? Все союзы там сидят, уютное здание в центре, чин-чином… Вот и я хочу устроить Дом антиквара. Уютный особнячок в центре города…
— Врубель… — Смолин покачал головой, непроизвольно поморщился. — Ну что за утопии? Какой у нас нынче год на дворе? Кто тебе особнячок в центре города отдаст?
Перегнувшись к нему через стол, богемно пренебрегая тем, что полосатый галстук оказался в блюдце томатной жижицы из-под рыбьих консервов, Врубель так и впился в него загадочно-ликующим взглядом:
— А если будет особнячок, Вась? Если дело железное? Я тебе чем угодно поручусь… У меня связи, сам знаешь, среди покупателей кого только нет… Будет домик в центре, Васенька! Руку на отсечение! Респектабельная резиденция, в холле блондинка в мини, охранник в галстуке, все, как у людей… — Вывеска солидная… — Он провел в воздухе горизонтальную черту большим и указательным пальцами, растопырив их насколько мог. — В дореволюционном стиле, со старой орфографией…
— А зачем нам, собственно, резиденция? — пожал плечами Смолин.
— Идем дальше… — ухмыльнулся Врубель. — Мы в этот Дом стягиваем все магазины. Все. Места хватит…
— У тебя что, и конкретное здание есть на примете?
— Не сбивай, потом… — отмахнулся Врубель. — Короче, туда мы стягиваем все магазины. Притом, что места хватит — затея не самая дурная. Все равно мы, все пятеро, располагаемся почти что на пятачке в центре города, всего-то где-то на паре квадратных километров разбросаны…
— Это если Ремеза не считать.
— Да не придирайся ты к деталям! Кто и когда Ремеза считал? Киоскер… Согласись?
— Ну, в общем, да.
— Вот видишь. Мы пятеро все равно на пятачке. А теперь представь, пять магазинов в Доме антиквара… Собственно, все пойдет по-старому, как работали, так и будем работать. Только будет гораздо легче общаться: не придется, как теперь, при срочной необходимости созваниваться, съезжаться… Вышел в коридор, зашел ко мне… ну, или я к тебе… Что думаешь?
— Непривычно как-то, — сказал Смолин чистую правду.
— Привыкнешь. Жить надо не по-совковому, а по-европейски. Что мы с тобой видели в заграницах? Целые кварталы лавочек, торговые дома… Вот и у нас будет Дом антиквара. В центре города, в хорошем месте, ЦУМ рядом, туристов и бездельников полны улицы… Мы ж все время жалуемся, что приходится для настоящего клиента задние комнатки держать… а там можно заранее спланировать целые залы: зал общего доступа, для лохов и случайный, VIP-зал… Расходы будут, конечно, но не особенно тяжелые, мы тут кое-что просчитывали…
— Мы?
— Я ж не один все это кручу, — сказал Врубель. — Командочка подбирается. Я ж тебе не зря упоминал про почетное членство. Можно забабахать нечто вроде клуба — каминная для джентльменов, лекции для узкого круга, закрытые выставки… Да тут можно такое устроить, что миллионеры ломиться начнут… Между прочим, Леша Маевский обеими руками за, да и Фокин с Демидовым серьезно отнеслись. Один ты у нас остался неохваченным…
Смолин усмехнулся:
— Ну я ж один на льдине…
— Да брось ты эти зоновские приколы! — с досадой воскликнул Врубель. — Я ж не требую от тебя с ножом у горла завтра же вступать. Ты все это обдумай как следует, прикинь выгоды… при отсутствии убытков… Но имей в виду, дело сдвинулось. Вот это, — он показал на файлик, — уже в администрации, там изучают, всерьез отнеслись… В рамках развития культуры в области… Особенно если учесть, что денежек бюджетных мы не просим, да вдобавок совершенно безвозмездно готовы культурку в области развивать с полным нашим усердием… В Заксобрание уже бумаги пошли…
— Через Анжерова? — небрежно поинтересовался Смолин.
— А что? Эдик — мужик обязательный, сам в теме… И помимо него найдется кому словечко замолвить… В общем, дело вполне реальное, никаких тебе утопий. Ты, главное, подумай на досуге убедишься, что толковая идея…
— А президентом-то кому быть? — спросил Смолин все так же небрежно, вроде бы и не глядя в глаза собеседнику.
С Врубелем произошла явственная метаморфоза: он замолчал, скорчил загадочную гримасу — но сейчас, когда он был изрядно поддавши, все попытки улыбаться тонко, загадочно, дипломатично как-то не удавались. Все лежало на поверхности и прочитывалось легко — двадцать лет друг друга знаем, чего там, вечно этот амбициозный алкаш рвался быть номером первым, персоною стать, возглавлять и рулить, значительность свою демонстрировать. Вот так, значит. Президент Шантарской гильдии антикваров господин Тарабрин. А что, звучит. Вообще-то идея не самая дурацкая, даже в той части, что предусматривает собрать все магазины в центр города…
— С президентом решим, — сказал Врубель наконец, по-прежнему корча гримасы, явно представлявшиеся ему загадочными улыбками. — Демократично решим, главное — дело до конца довести… Ну, что скажешь?
— Тут думать надо, — ответил Смолин.
— Но в принципе-то?
— В принципе — идея толковая. Гильдия, особняк, президент и адвокат на жалованьи — это и в самом деле респектабельно, Врубель. В другую плоскость переводит… Ты, может, и Коку…
— А что? Подвязки у него в Москве неплохие. Вот, кстати! Ежели гильдией — будет легче и со столицами работать. Сейчас мы поодиночке туда мотаемся, частным образом, а вот в качестве гильдии… И отношение к тебе другое, и возможностей больше. Скажешь, нет?
— Ну что ты, — сказал Смолин. — Есть в этом своя сермяга…
— А то! За успех предприятия?
Врубель взял бутылку, обнаружил, что она пустехонька, полез под стол — но и там, судя по характерному звяканью пустой тары, со спиртным обстояло ахово.
— Ты посиди пока, — сказал Врубель, кое-как затянув узел перепачканного галстука, выбравшись из-за стола. — Я сейчас сбегаю на уголок… Ты ж пить будешь?
— Да пожалуй, — кивнул Смолин.
— Сиди, я мигом…
Он улетучился, громко хлопнув узенькой дверью. Смолин закурил, задумчиво глядя на заваленный бумагами стол — многовато что-то бумаг, отроду их тут столько не валялось…
Встал, прошелся вдоль стен, рассеянно озирая иконы, потемневшие картины, хотя и старые, но явно принадлежавшие кисти не самых кошерных живописцев. Ага, вот эту лампадку надо будет у него сторговать, когда вернется, отдаст за умеренные деньги — а есть покупатель, который вдвое отвалит… Стоп!
Он сделал шаг назад, вернулся к столу и попытался понять, что зацепило его внимание. Не пустая бутылка же, не убогая закуска… а потемневший портсигарчик интереса не представляет, скучный, хотя и дореволюционное серебро, цена пять штук рублями… Ага!
Косясь на дверь, он нагнулся, присмотрелся к печатному тексту — лист наполовину торчал нижней частью из вороха себе подобных. Те же аккуратные некрупные строчки, на принтере отпечатанные…
Все так же поглядывая искоса на дверь, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги в проходе меж двумя великанскими буфетами, Смолин решительно, без малейших укоров совести снял верхнюю половину бумажной груды, положил ее рядом, вытянул тот самый лист. Все шантарские антиквары сплошь и рядом оставляли коллег по ремеслу в одиночестве в своих задних комнатушках — ясно, что чужого никто не присвоит, ничего в карман не сунет, в их тесном кругу крысятников не имеется, интриганы есть, неприятных типов хватает, но вот воровать у своих — такого не бывает.
Но кто сказал, что в падлу покопаться в бумагах на чужом столе? Ведь Смолин их не ворует, просто любопытствует — особенно в столь непростой ситуации…
Так-так-так… Надо полагать, копия этого документика как раз и странствует по администрации и Заксобранию… Все, как и говорил Врубель: гильдия антикваров, общественное объединение… в рамках развития культуры края… взаимодействие с комитетом по культуре и творческими союзами… безвозмездная лекционная деятельность и другие виды… в целях приобщения населения… и прочие широковещательные, пафосные фразы, коими в таких вот случаях всегда прикрываются печальники о благе народном, о просвещении его, темного… но, в общем, примерно так и надо лапшу на уши вешать, если хочешь от властей что-то поиметь…
Ага! Юридический адрес!
С поразившим его самого спокойствием Смолин несколько раз перечитал последнюю строчку. Юридический адрес новоявленной гильдии. Шантарск, Кутеванова, двадцать семь.
Он и сам не смог бы определить толком, какие чувства испытывает, но знал, что надо всем господствовала ярость — холодная, рассудочная, не туманящая сознание, наоборот, делавшая голову ясной. Корсиканская, ага…
Это был адрес «Рапиры». Того самого особнячка, который чуть ли не десять лет занимали воспитанники Шевалье. Кутеванова, двадцать семь, ну какая тут может быть ошибка?
В коридоре послышались шаги. Когда узенькая дверь приоткрылась, Смолин уже сидел, развалясь, в антикварном кресле из бывшего особняка купца Прибылова (пока не отреставрированного качественно, так что использовал его Врубель утилитарно), покуривал, пуская дым в потолок, а кипа бумаг на столе была скрупулезнейшим образом приведена в первоначальное положение. Комар носа не подточит.
Это оказалась Вероника, одним взглядом оценила ситуацию на столе, печально поджала уголки губ:
— Ну да, надолго…
— Не я это начал… — развел Смолин руками.
— Да я ничего… — сказала Вероника с грустной покорностью судьбе. — Просто закрываться пора. Вы ж гораздо трезвее будете, Яковлич? Поможете ему потом на сигнализацию поставить? А то, как в прошлый раз, нараспашку оставит…
— Конечно, — сказал Смолин. — И в такси посажу непременно… Так что, Вероника, гильдия, говорите, грядет?
Вероника серьезно сказала:
— По-моему, только на пользу пойдет… Ну, я пошла? Я там повесила «Закрыто», но вы пока поглядывайте?
— Конечно, — сказал Смолин.
Она вышла, оставив дверь приоткрытой. Смолин мгновенно убрал с лица вежливую улыбку, зло выдохнул воздух сквозь зубы. Вероникины каблучки простучали к выходу, слышно было, как закрывается входная дверь. Никакого риска запороться не было — Врубеля будет слышно издали. А потому Смолин без малейших моральных терзаний принялся аккуратненько ворошить бумаги на столе.
…Не без труда упаковав почти бесчувственного Врубеля на заднее сиденье, Смолин сунул таксисту в руку клочок бумаги с адресом, купюру. Уточнил:
— Набери код двадцать пятой квартиры, жена сама затащит.
— Да уж не мне возиться… проворчал шофер и захлопнул дверцу.
Машина отъехала. Глядя ей вслед, Смолин представил, как по прямой несется реактивный снарядик, как впечатывается в заднее стекло, и тачка разбрызгивается огненными лохмотьями… впрочем, нет, безвинный водила не при делах…
Он отошел к соседней машине, с водителем коей уже договорился, плюхнулся на сиденье и распорядился:
— Поехали. Только сначала тормозни во-он у того киоска. Я посошок возьму…
Он не был пьян, так, относительно. Выпил гораздо меньше Врубеля, благо тот и внимания не обращал на такую диспропорцию, озабоченный собственной глоткой. А сейчас душа горела. Обычно Смолин в жизни бы не опустился до того, чтобы покупать невесть что в уличном ларьке, но теперь…
Вернувшись с плоской бутылочкой якобы армянского коньяка — судя по цене, произведенного все же не из технарика, а из водки с чайком, но уж никак, понятно, не в Ереване — открутил пробку, присосался. Помотал головой: ну ладно, все же не технарь…
Читать бесплатно другие книги:
