Халтурщики Рэкман Том

— Просто мне кажется, что это вполне могло бы быть и так.

— Ты же знаешь, как сильно я тебя любил.

Кэтлин берет оливку, но есть не спешит.

— Довольно прямолинейно.

Он говорит:

— Ты была доброта. — Он как будто сказал неправильно, хотя на самом деле английский у него безупречный.

— Вот теперь я чувствую себя просто дерьмом, — и Кэтлин съедает оливку.

— Я не говорил, что ты не была дерьмом.

Она смеется.

— Будь осторожен, сейчас я, наверное, еще дерьмовее, чем тогда.

— Наверняка. Но ведь так и должно быть? Человек с возрастом становится дерьмовее. Например — ты будешь в шоке — но я тут был несколько неосмотрителен с одной женщиной.

— Правда?

— Я же всегда презирал тех, кто изменял.

— Я знаю. Помню.

— Но я не чувствовал себя виноватым. И жене ничего не рассказал. Я был просто раздражен, я злился на Руби. Это я про нее, она была той женщиной.

— У тебя случился роман с Руби Загой? — переспрашивает Кэтлин и корчит мину. — С этой старой девой, которая работает у нас корректором?

— Я с ней не спал. Всего лишь поцеловал.

— А это считается за роман?

— Не знаю. Да это было просто смешно. Это произошло, когда мы пошли в бар. Честно говоря, вечер был скучным. Мы поспорили из-за какой-то мелочи, не помню, какой именно. Она обиделась. Я расплатился, пошел на улицу и стал ее ждать. Она вышла вся в слезах. Я попытался ее успокоить и — совершенно не понимаю почему — получилось так, что я ее поцеловал. Какое-то время мы целовались на этой улочке в Трастевере, неподалеку от ее дома. Я помню, что там пахло мусором. — Дарио смущенно ерзает на стуле. — Так вот, этим все и закончилось. Больше мы не общались. А через несколько недель она начала мне названивать. Как я уже сказал, звонит и молчит, вообще ничего не говорит. И это меня уже всерьез беспокоит. Намека она не понимает.

— Ну и ну, — отвечает Кэтлин.

— М-м, — мычит Дарио.

— Я такого и предположить не могла! — Она издает сухой смешок. — Руби Зага!

— Мне жутко неприятно тебе в этом признаваться. Но у меня нет с ней других общих знакомых.

— Что я могу сказать? Смени номер.

— Не могу. Я дал ей номер рабочего мобильного, его я даю журналистам. Если я его сменю, никто не сможет со мной связаться. А ведь быть на связи — суть моей работы.

— С тех пор как я вернулась в Рим, я с Руби и десятком слов не перекинулась. Я попробую поговорить с ней, хотя это будет выглядеть крайне странно, — предлагает Кэтлин. — Но теперь я не могу не думать, не делал ли ты чего подобного, когда мы были вместе.

— Разумеется, нет. Мы тогда друг другу не врали.

— Я тебе врала — я же скрывала, что пыталась устроиться на работу в Вашингтоне. Ты не знал, что я собираюсь уезжать.

— Да, верно.

— Прости, — говорит она.

— Забудь. Уже слишком много времени прошло.

Они сидят и едят оливки.

У Кэтлин на лице появляется хитрое выражение.

— Слушай, — начинает она, — как насчет необычного предложения?

— Не знаю. Что ты задумала?

— Ну, — говорит она, — может, ты расскажешь всю правду про меня, что ты обо мне думал? С самого начала — какой ты видел меня тогда. А я расскажу про тебя.

— Зачем это?

— Чтобы узнать то, чего мы не могли сказать друг другу, пока были вместе. Неужели тебе не любопытно?

— Да как-то страшновато.

— А мне любопытно, — подзадоривает его Кэтлин. — Я хочу лучше понимать себя. Или, да храни меня бог, самосовершенствоваться. К тому же я тебе доверяю. Твоему мнению. Ты умный.

— Ты с этим своим умом!

— Что я с умом?

— Ты только об этом и думаешь, кто кого умнее. И себя со всеми сравниваешь.

— Это не так.

— Если ты займешь оборонительную позицию, у нас не получится честного обмена мнениями.

— Если я пообещаю этого не делать, ты согласишься?

— А тебе не кажется, что это глупо? Так друг друга анализировать? Выяснять, хороши мы в постели или нет, это уже слишком. Как-то пошло, нет?

— Вот поэтому ты и ушел из журналистики, а я осталась: я между интересным и пошлым разницы не вижу. Да ладно, давай! Повеселимся. Будь безжалостен. Говори что угодно.

Он ерзает на стуле, потом кивает:

— Ладно, если ты так хочешь.

Кэтлин радостно хлопает себя по бедрам.

— Я всегда надеялась, что мне представится такая возможность. Давай я закажу еще по одной, пока готовлюсь к твоей безжалостной критике. — Ожидая, когда им принесут еще по бокалу совиньона, Кэтлин звонит Мензису и предупреждает, что в ближайшие пятнадцать минут ее на связи не будет. И отключает «блэкберри».

— Четверть часа? — удивляется Дарио. — И всего-то, чтобы разнести друг друга в пух и прах?

— Мы не будем разносить друг друга в пух и прах. Мы честно выскажем свое мнение. Вот на что я рассчитываю. И не жалей меня: скажи, что у меня отвратительный зад, или что я ужасна в постели, или что там еще. Правда.

— Значит, ты хочешь узнать про секс?

— А что, есть что сказать про секс?

— С чего ты взяла?

— Есть, я же вижу.

— Дай подумаю. — Дарио ненадолго замолкает. — Ну, это не так уж серьезно. Просто ты была, наверное, слишком агрессивна.

— В каком плане? В сексуальном?

— Да. Я тебя слегка побаивался.

— Ты меня боялся шесть лет?

— Я знаю, это звучит жалко. Трудно объяснить. Как бы чувствуешь, что тебя трахают, а не…

— А не ты сам трахаешь меня, — неловко дополняет Кэтлин. — Продолжай.

— Хотя, в то же время, тебе словно не хватало задора. Секс с тобой казался не сексом, а чем-то другим. Не знаю, как сказать — каким-то иным процессом.

— Тогда я не думала, что настолько тебе отвратительна.

— Ну вот, ты начинаешь обороняться.

— Нет.

— Что, будем продолжать, Кэт? Как-то неприятно стало.

— Нет-нет. Мне интересно.

— Просто мне…

— Нужна была более покорная женщина.

— Скорее просто менее агрессивная. Это плохо?

— Тебе с самого начала следовало заняться Руби.

— Я понимаю, что ты шутишь, но, наверное, именно это и привлекло меня в ней.

— Тебя привлекают женщины, которые начинают рыдать, когда ты покупаешь им выпить?

Дарио молчит.

Кэтлин говорит:

— Прости. Хотя забавно, что тебе не нравилось то, что я подчиняла тебя себе. А мне не нравилось, что ты был таким пассивным, и мне всегда приходилось брать инициативу на себя. Знаешь? Боже, в твоих устах все звучит так, как будто я бегала за тобой, истекая слюной.

— Ну, совсем без слюны не обходилось, — шутит Дарио.

Она смеется.

— Ну вот, — говорит она, шумно выдыхая, — все оказалось не так сложно. Еще что-нибудь?

— Да вроде нет, — колеблясь, говорит он. — Хотя, было еще кое-что — не про секс. Просто я всегда считал, что у тебя инструментальный подход к людям. Так говорят по-английски? То есть ты всегда во всем искала выгоду. Я помню, как ты знакомилась с людьми — прямо видно было, как у тебя в голове крутятся шестеренки, ведутся подсчеты.

— Послушать тебя, так я была совсем ужасна. Ты же меня… — на слове «любил» Кэтлин запинается. — Ты говорил, что я тебе очень нравилась.

— Да это вовсе не критика.

— Нет, нет, это больше похоже на комплимент, — с сарказмом комментирует Кэтлин. — Может ли быть так, что на твои взгляды просто повлиял мой уход?

— Я уже из-за этого не переживаю. Я рад, что ты ушла. Если бы ты осталась, я бы не встретился со своей женой, у меня бы не было Масси. Я тебя действительно любил. Но у тебя тогда на все имелись свои мотивы.

— А противоположность этому какая? Тупость? Да уж, надеюсь, что у меня имелись мотивы. Все разумные поступки чем-то мотивированы.

— Странная мысль.

— Итак, подведем итог. Я склонна подавлять мужчин, расчетлива и не способна любить. Милый портретик. Если я и была такой, то это все от неопытности. Мне было двадцать с небольшим. Но, — продолжает Кэтлин, — тут мне уже начинает казаться, что ты малость наивен. Ты что, хочешь сказать, что тебе от людей ничего не нужно? У тебя, что ли, нет своих мотивов? У каждого человека они есть. Обрисуй мне какую угодно ситуацию, и я назову тебе мотивы человека. Даже у святых были мотивы — наверное, они хотели чувствовать себя святыми.

— Звучит довольно цинично.

— Это реализм.

— Циники всегда так говорят. Но, скажи честно, Кэт, ты все просчитываешь? Даже в личной жизни?

— Наверное, нет. Не так, как раньше. Признаю, с тобой вышло плохо. Но все же суть любых отношений заключается в том, что ты что-то получаешь от другого человека.

— Я иначе это воспринимаю.

— А зачем ты целуешь женщину? — спрашивает Кэтлин. — Чтобы доставить удовольствие или получить?

Вечером за ужином Найджел ее раздражает. Он жалуется, что в газете уже опубликовали статью о Всемирном экономическом форуме в Давосе, хотя до его начала еще полно времени, а о Всемирном социальном форуме в Найроби — ни слова. Он говорит, что основной массе СМИ интересны лишь дела белых богачей. Кэтлин объясняет, что репортеров в Африке у них нет, поэтому статью о Всемирном социальном форуме писать было некому. Найджел открывает рот, чтобы оспорить этот аргумент, но потом закрывает его.

— Ты можешь со мной не согласиться, — говорит она.

— Знаю.

— И все, больше ты ничего не скажешь? Что-нибудь вроде: «твое нежелание нанять репортера в Африке лишь подтверждает мою точку зрения», или «предварительный обзор может написать не только кенийский корреспондент». Оба довода хороши. Или заведи пластинку насчет того, насколько у нас вообще материалов о Европе больше, чем об Африке. Что такое? «Один погибший белый равняется двадцати погибшим африканцам»? Этого у нас сегодня не будет? Найджел, даже если ты чувствуешь себя виноватым передо мной, это не повод быть такой тряпкой.

— Виноватым?

— Думаю, это из-за твоей подружки.

— Ты о чем?

— О той англичанке. Я права?

Он уходит в ванную. Следует несколько минут тишины. Из крана начинает течь вода. Потом прекращает, но Найджел по-прежнему прячется. Кэтлин расценивает это как подтверждение. Когда он выйдет, состоится разговор. Он наверняка сидит сейчас на краю ванны, судорожно ища выход из этого кошмарного положения. Чем кончится надвигающаяся конфронтация? Что, если у него с этой англичанкой все серьезно? Кэтлин злится на саму себя: она еще не отошла от критики Дарио и неудачно разыграла эту партию.

Найджел выходит и принимается варить кофе. Она смотрит, как неловко он передвигается по кухне. Он ведет себя так, будто он не у себя дома, а вторгся на ее территорию. До чего же он ленив, думает Кэтлин. Работы он боится больше, чем унижения. Он будет цепляться за их брак.

— Знаю, — говорит он, — знаю.

— Что ты знаешь?

Он даже не смотрит на нее.

Прежде чем пожениться, они заключили договор насчет измен, с претензией на зрелость, так как считали себя людьми зрелыми. Согласно статистике, хотя бы один из них, скорее всего, заведет роман на стороне. Так что они пришли к заключению, что виновному категорически воспрещается раскрывать эту тайну.

— Вот этого не должно было произойти, — говорит Кэтлин. — Мне вообще-то больнее, чем я ожидала. Я чувствую себя идиоткой.

— Нет. Ты не идиотка.

Кэтлин вспоминает, как охарактеризовал ее Дарио в плане секса. Но она не опустится до того, чтобы задать подобный вопрос и Найджелу.

— Я хочу знать подробности.

— Не надо спрашивать.

— Я не буду. Но все равно хочу знать.

— Не стоит. Это глупо. В смысле, я глупый. Не ты.

— Мы договаривались, что этого быть не должно, но мы не обсудили, что будем делать, если это все же случится. Хотя, конечно, — продолжает Кэтлин, — может, для тебя это важно. Настолько важно, что ты решишь разорвать наш брак.

— Не сходи с ума. — Он безо всякого повода открывает и закрывает холодильник. — Я не знаю. Прости. Я козел. Это совершенно ничего для меня не значит. Если ты все же выслушаешь подробности, тебе станет легче? Если ты узнаешь, насколько все глупо получилось?

— От этого мне станет только хуже.

— Так что же делать?

Она пожимает плечами.

Найджел пытается разрядить обстановку.

— Может, и ты заведешь интрижку, чтобы мы были квиты?

Кэтлин это предложение не веселит.

— Мне что, с кем-нибудь переспать?

— Я пошутил.

— К чему шутить? Может, это не такая уж и плохая идея.

— Я сказал невсерьез.

— Слушай, я не хочу заводить роман на стороне. Ради бога. Просто мне больнее, чем я ожидала.

— Чем ты ожидала? Ты этого ожидала?

— Я знала, что это случится. Ты как открытая книга, — говорит она. — И кто знает, может, я и воспользуюсь твоим предложением безнаказанно завести роман, а может, и нет. Вот и гадай теперь.

— Ты шутишь?

— Нет.

— Что я могу сказать, поступай как знаешь. Я тебя остановить не вправе, но я очень об этом сожалею.

— Ты сожалеешь? — Она повышает голос. — Это я, блядь, сожалею. Не я тебя к этому подтолкнула. Я сожалею, черт возьми.

Следующие несколько дней Кэтлин груба со стажерами — это всегда безошибочный показатель ее настроения. Она ищет конфликтов с журналистами и стирает их в порошок, звонит издателю, Оливеру Отту, и оставляет на его автоответчике очередное сообщение, требуя увеличить бюджет, с намеком на то, что речь может зайти об ее отставке. Совету директоров «Отт Групп» в Атланте она посылает электронное письмо с аналогичным предупреждением.

Кэтлин крайне недовольна тем, как закончился ее разговор с Найджелом. Разрешение на интрижку — да что мы за люди?

Ближе к концу недели она заходит к Дарио — в его офис в штаб-квартире партии Берлускони на Виа-дель-Умильта. Он встречает ее внизу. Дарио выглядит более солидно, чем обычно, более уверен в себе; очевидно, коллеги его уважают. Он проводит гостью в кабинет с малиновым ковром: телевизор с плоским экраном беззвучно транслирует новостной канал, на потолке фреска наполеоновского конного сражения.

— Кабинет роскошный, может, ты и прав насчет Берлускони, — комментирует она, выглядывая во двор из открытого окна четвертого этажа.

— Попросить для тебя кофе?

Кэтлин садится.

— К сожалению, у меня мало времени.

— Так ты зашла просто поздороваться?

— Да, забежала ненадолго, — говорит она. — Странно, да, мы работаем совсем рядом, но ни разу не столкнулись.

— Я знал, что ты вернулась и снова работаешь на Корсо Витторио, так что я старался держаться оттуда подальше.

— Зря.

— Знаю, это было глупо.

— Ладно, — гостья встает.

— Да, ты действительно ненадолго, — Дарио поднимается и выходит из-за стола.

Она дотрагивается до его шеи. Подается вперед, чтобы поцеловать его.

— Вообще-то это не очень хорошая идея, — Дарио похлопывает Кэтлин по руке, но не убирает ее.

— Всего один поцелуй? Чтобы вспомнить, как это было? — это всего лишь шутка, и Кэтлин отпускает Дарио. — Прости. Не могла устоять.

— Рад, что я настолько привлекателен.

— Значит, нет?

— Это плохая идея.

— А если закрыть ставни? — Она игриво похлопывает по обитому кожей столу.

Дарио смеется.

— Ты с ума сошла.

— В котором часу заканчиваешь?

— У нас после работы деловой ужин, будем обсуждать стратегию партии.

— А ужин когда кончится? — Кэтлин подходит к Дарио и кладет руки ему на плечи. Он накрывает их ладонями. Когда они целуются, она смотрит на него. А Дарио закрывает глаза. Потом они оба делают шаг назад, а их руки скользят вниз, опускаясь на бедра партнера.

— Это было…

— Странно.

— Очень странно.

— Ты. Снова ты.

— Да. Снова ты.

Кэтлин застегивает плащ.

— Я вернусь вечером после работы. Скажем, в начале одиннадцатого?

— Ужин как раз будет в разгаре.

— Ну, найди повод вернуться сюда. Я буду внизу.

Кэтлин приходит после работы, как и намеревалась, а Дарио сбегает с ужина. Он ведет ее в кабинет.

— Только у меня одно требование, — сообщает она.

Дарио не знает, продолжать ему стоять или сесть за стол.

— Я не хочу быть такой, как раньше, — продолжает Кэтлин. — Мне не понравилось, как ты меня описал.

— Я тоже уже не такой, как был, — отвечает он и садится. — Может, как раз потому и нет смысла этого делать.

— Тогда давай просто поговорим. Но пусть хотя бы стол нас не разделяет. Или ты боишься, что накинешься на меня? — Кэтлин подходит к нему, наклоняется, целует. Потом садится к нему на колени.

Она рассматривает Дарио, его уязвимое лицо. Посмотрите на него: он ее хочет. Поняв это, Кэтлин немедленно охладевает. Она убирает прядь волос со лба и выдыхает.

— Который час? — спрашивает Кэтлин. — Мне, наверное, пора идти.

По пути домой она проверяет, нет ли сообщений на «блэкберри». Ей пришло письмо от Бухгалтерии: в нем говорится, что совет директоров рассматривает ее просьбу о новых вложениях. Единственное их требование — сокращение расходов на заработную плату. Если за счет нескольких увольнений удастся выбить новых репортеров за рубежом, оно вполне того стоит.

Кэтлин дает таксисту щедрые чаевые, потом поднимается в лифте на свой этаж, мечтая о том, что газета теперь сможет себе позволить. Наконец у них появится нормальный человек в Париже. Постоянный внештатный корреспондент в Каире — боже, вот это будет совсем другое дело. Она входит, привычно извиняется перед Найджелом, а он подает ей бокал Верментино. Кэтлин нежно похлопывает его по плечу и делает небольшой глоток.

— М-м-м, как вкусно. Действительно хорошее.

— Ничего особенного, — скромно отвечает он, но очевидно, что похвала жены сильно его подбодрила.

— Прямо в точку. Правда. Хороший выбор. Именно такого мне и хотелось. Кстати, у меня отличные новости, — и она ликующе рассказывает, как победила скупердяйский совет директоров «Отт Групп». Муж радуется вместе с ней, они подливают друг другу вина и планируют, на что газета сможет потратить деньги.

Кэтлин позволяет Найджелу высказаться первым. Он приходит в возбуждение, глаза горят, словно этого небольшого вливания хватит, чтобы переделать в газете все. Его восторг трогает ее, и она дает ему высказаться. Через некоторое время он поднимает глаза и говорит:

— Не знаю, это, наверное, тупость, — какой он странный, думает она — сначала раздувается как индюк, а встретившись со мной взглядом, сразу съеживается, будто его застали поющим в душе.

Придя в офис, Кэтлин сообщает о возможных инвестициях, хитроумно утаивая подробности, так что новость вселяет надежду и бодрость во всех сотрудников. Появляются слухи о повышениях для особо отличившихся. Она не дает развиться совсем уж диким фантазиям, но поддерживает в отделе новостей атмосферу сладких мечтаний.

После обеда она получает письмо от Дарио, но не сразу открывает его. Надо ли будет ответить прямо сейчас? Или, может, вообще не следует этого делать. Как будет выглядеть интрижка между ними? Крайне неэтично. Газета часто публикует статьи о его работодателе. Берлускони — такое посмешище. Если узнают, что она связалась с его пиарщиком, выглядеть это будет не очень. Тут действуют двойные стандарты. Когда женщина-профи заводит роман на стороне, люди непременно начинают судачить: якобы она перестает уделять достаточно внимания работе, у нее меняется взгляд на вещи, любовник оказывает на нее влияние. Но если бы главный редактор мужского пола соблазнил пиарщицу, то все считали бы, что это он король положения, что это он морочит ей голову. Бред. Тем не менее она слышала, что репутация женщин рушилась и по менее серьезным причинам. А она планирует когда-нибудь вернуться в США, где будет играть уже более серьезную роль. Так что ее репутация должна остаться безупречной. Благодаря этой работе, пусть со всеми ее недостатками, она поднимется на несколько ступеней; в будущем ее ждут только самые высокие руководящие посты. Так что надо оставаться незапятнанной.

О чем речь? О Дарио. Он приятный человек, но слабый. Бедолага, он пережил срыв. Хотя не так уж это и удивительно. Наверное, он занялся пиаром, потому что ему только там и место. Он милый, но не исключительный. Может быть, он достиг своего предела.

Кэтлин читает его письмо. В нем всего лишь воспоминания об их поездке по Адриатике в 1988 году, они тогда взяли в аренду яхту, хотя ни один из них не мог ей управлять. Когда он упоминает айвар, югославскую овощную икру, которой они питались всю поездку из соображений экономии, Кэтлин улыбается. От отвращения к себе она щиплет себя за руку — предательски было так думать о Дарио. Она перечитывает письмо и отвечает: «Увидимся после работы?»

Они встречаются в коктейль-баре «Густо». Их сажают за низкий столик у окна. В глубине зала играет джаз-бэнд, и чтобы слышать друг друга, им приходится сесть совсем рядом.

— Ты пробовала Кайпироску? — интересуется Дарио. — Тут ее делают с клубникой. Давай закажу тебе.

— Что это?

— Похоже на Кайпиринью, только там водка вместо кашасы.

Кэтлин смеется.

— Понятия не имею, о чем речь.

— Ты не пьешь коктейли?

— Я предпочитаю вино. А ты, как я вижу, увлекся ими после того, как я ушла.

Дарио подмигивает.

— Заливаю печаль.