Замок из стекла Уоллс Джаннетт

«Давай узнаем, можно ли ее купить, – ответила я. – А сколько она стоит?»

«Ты можешь у мужа занять деньги».

«У меня самой есть немного денег, – отвечала я. – Так сколько она стоит?» Я где-то читала, что труднодоступные территории в Техасе шли по несколько сотен долларов за акр.

«Ты же можешь занять у Эрика?»

«Сколько стоит?»

«Миллион долларов».

«Что?»

«Миллион долларов».

«Но у дяди Джима было ровно столько же земли, сколько и у тебя, – я начала говорить медленно, чтобы точно понимать последствия того, что мне мама только что сказала. – Ты же получила по завещанию половину дедушкиной земли?»

«Более или менее», – ответила мама.

«Если земля дяди Джима стоит миллион долларов, значит, и твоя земля стоит миллион долларов».

«Не знаю».

«Как это не знаешь? Размер-то одинаковый».

«Я не знаю, сколько она стоит, потому что я ее ни разу не оценивала. Я ее ни в коем случае не хотела продавать. Мой отец научил меня никогда не продавать землю. И именно поэтому мы должны купить землю дяди Джима. Нам ее надо оставить в семье».

«Так значит, твоя земля стоит миллион долларов?» Меня словно громом сразило. Мы столько лет провели в Уэлче без угля, еды, канализации и воды, а мама все это время сидела на миллионе долларов?!! Все это, а также то, что они с папой долго жили на улице, даже не говоря об их настоящей жизни в сквоте, все это было лишь маминым капризом? Она же могла решить все наши финансовые проблемы, продав землю, которую никогда в глаза не видела. Но мама избегала отвечать на мои вопросы, после чего стало ясно, что для мамы эта земля не инвестиция денег, а неоспоримый предмет веры наподобие веры в Бога. Как я ни старалась, она так и не сказала, сколько стоит ее земля.

«Я же тебе говорю, что не знаю», – отвечала она.

«Тогда скажи, сколько у тебя акров и где именно они находятся, и я сама узнаю, сколько стоит эта земля». Меня не интересовали ее деньги, я хотела узнать ответ на вопрос: Сколько стоила эта чертова земля? Может быть, она действительно не знала. Может быть, боялась узнать. Может быть, она боялась того, что мы о ней подумаем. Вместо того чтобы отвечать на мои вопросы, мама лишь твердила, как важно купить землю дяди Джима, принадлежавшую ее отцу и прадеду.

«Мам, я не могу попросить у Эрика миллион».

«Я тебя в этой жизни редко просила об одолжении, но вот сейчас прошу. Я бы не просила, если бы это не было так важно. А это очень важно».

Я сказала маме, что не думаю, что Эрик даст мне миллион долларов на то, чтобы купить какую-то непонятную землю в Техасе, и даже если он мне эти деньги даст, я их у него не возьму.

«Это слишком много денег, – объяснила я. – Что мне с этой землей делать?»

«Она должна остаться в семье».

«Я не понимаю, почему ты меня об этом просишь. Я даже в глаза этой земли не видела».

Мама поняла, что не сможет меня убедить, и сказала: «Жаннетт, ты очень меня расстроила».

Лори работала свободным художником, специализирующимся на фэнтези, иллюстрациях к календарям, книжным обложкам и полям настольных игр. Брайан, как только ему исполнилось двадцать, стал полицейским. Папа говорил, что не понимает, как ему удалось вырастить ребенка, которой пошел работать в гестапо. Но я была рада за Брайана и горда им, когда он, расправив плечи, в новой синей форме с блестящими пуговицами принимал присягу вместе с другими молодыми полицейскими.

Морин закончила школу, и начала учиться в одном из колледжей в городе, но она не хотела прикладывать много усилий и, в конце концов, поселилась вместе с мамой и папой. Время от времени она работала барменом или официанткой, но долго на работе не задерживалась. Еще с детских лет она всегда «приставала» к тем, кто о ней заботился. В Уэлче эту почетную обязанность брали на себя соседи-пятидесятники, и теперь в Нью-Йорке блондинке с синими глазами были готовы помочь самые разные мужчины.

Ее связи были такими же недолговечными, как и ее работы. Она не раз говорила о том, что закончит колледж и пойдет учиться на адвоката, но что-то постоянно мешало. И чем дольше Морин жила у папы с мамой, тем более потерянной она становилась. С некоторых пор она практически все время проводила в их квартире, курила сигареты, читала романы и иногда рисовала собственные автопортреты без одежды. Двухкомнатная квартира была забита вещами. Периодически Морин начинала громко ругаться с папой. Морин называла его бесполезным алкашом, а папа ее – больным и самым слабым щенком из всего помета, которого следовало утопить сразу после рождения.

Потом Морин вообще перестала читать, весь день спала и выходила только за сигаретами. Я убедила ее прийти ко мне и обсудить ее будущее. Когда она пришла ко мне домой, я едва ее узнала. Она перекрасила волосы и брови в белый цвет, и на ее лице было столько косметики, как на лице актера театра Кабуки. Когда я начала говорить с ней о возможностях ее карьеры, она заявила, что хочет заниматься в жизни только одним – бороться с мормонами, которые похитили тысячи людей.

«С какими еще мормонами?» – переспросила я.

«Не делай вид, что ты этого не знаешь. Если ты делаешь вид, что тебе это неизвестно, значит, ты с ними заодно», – ответила она.

После встречи с Морин я позвонила Брайану. «Морин принимает наркотики?» – спросила я его.

«Нет, но лучше бы принимала, – ответил брат. – Она совсем сошла с ума».

Я сказала маме, что Морин надо показать специалистам, но мама упорно утверждала, что девочке нужны только свежий воздух и солнце. Я переговорила с докторами, которые ответили, что, если Морин отказывается идти к психиатру, принудительно лечить ее можно только по решению суда и только если ее поведение является опасным для окружающих и для нее самой.

Через полгода Морин ударила маму ножом. Это произошло после того, как мама решила, что ее дочь должна быть независимой и найти себе собственное место для жилья. Бог помогает только тем, кто сам о себе не забывает, сказала мама Морин, поэтому она должна съехать из их квартиры и найти свое место в жизни. Морин не выдержала мысли о том, что ее выгоняет собственная мать, и пырнула ее ножом. Мама утверждала, что Морин не пыталась ее убить – она просто была очень расстроена, но на нанесенные маме раны надо было накладывать швы, и полиция арестовала Морин.

Дело Морин слушалось в суде через несколько дней после этих событий. Брайан, Лори, мама, папа и я пришли в суд. Брайан был вне себя от негодования. Лори находилась словно в трауре. Папа был пьян и задирал охранников в зале суда. Мама вела себя, как обычно: она не обращала внимания на существующие проблемы. Она сидела на скамье в зале суда, что-то про себя напевала и делала зарисовки портретов тех, кто присутствовал в зале.

Морин ввели в здание. Она была одета в оранжевый арестантский комбинезон, и на ее руках были наручники. Наш адвокат попросил выпустить ее под залог. Я заняла у Эрика несколько тысяч долларов, которые лежали у меня в сумочке. Однако когда судья выслушал историю событий в изложении обвинения, он покачал головой и сказал: «Отказать в освобождении под залог».

В коридоре суда Лори и папа начали громко спорить, кто виноват, что Морин дошла до такой жизни. Лори обвиняла папу в том, что он создал нездоровую атмосферу в семье, а папа заявлял, что у Морин были проблемы с самого рождения. Мама вставила свое слово и сказала, что химические добавки в еде привели к возникновению дисбаланса в организме Морин, а Брайан стал орать, чтобы все немедленно заткнулись, а то он их арестует. Я смотрела на искаженные злобой лица членов нашей семьи, которые спорили между собой и обвиняли друг друга в том, что остальные позволили самому слабому звену нашей семьи сломаться.

Судья направил Морин в больницу на севере штата. Морин выписали через год, после чего она немедленно купила билет на автобус до Калифорнии в одну сторону. Я сказала Брайану, что нам надо ее остановить: она никого в Калифорнии не знает. Как она собирается там выжить? Однако Брайан считал, что переезд в Калифорнию – это самое мудрое, что Морин может в данной ситуации предпринять. Он говорил, что ей надо как можно дальше уехать от родителей и, возможно, от всех остальных членов семьи тоже.

Я подумала и согласилась с доводами Брайана. Я надеялась, что Морин выбрала Калифорнию потому, что считала ее своим настоящим домом, где всегда тепло, где можно танцевать под дождем, собирать виноград с лозы и спать под звездами.

Морин не желала, чтобы мы пришли ее проводить. В день ее отъезда я встала рано утром. Мне хотелось мысленно с ней попрощаться и пожелать доброго пути, когда ее автобус будет отходить от станции. Я подошла к окну, посмотрела на холодное и мокрое небо и подумала о том, будет ли Морин скучать и вспоминать нас. Я в свое время с опаской отнеслась к идее ее переезда в Нью-Йорк. После ее приезда я занималась собой, и у меня не было на нее времени. «Прости, Морин, – сказала я в тот момент, когда ее автобус должен был тронуться, – прости меня за все».

После этого я практически перестала встречаться с родителями. Брайан тоже жил своей жизнью и их почти не видел. Он женился и купил старый викторианский дом на Лонг-Айленде и занялся его ремонтом, у него были жена и маленькая дочь. В общем, у него была своя семья. Лори все еще жила в квартире рядом с портом и чаще нас общалась с родителями, но и у нее была своя собственная жизнь. С тех пор как Морин попала в больницу, мы не собирались вместе всей семьей. В тот день в суде что-то сломалось, и у нас больше не возникало желание собраться вместе.

Приблизительно через год после отъезда Морин в Калифорнию мне на работу позвонил папа. Он сказал, что хочет встретиться со мной по одному важному вопросу.

«А по телефону мы его не сможем решить?»

«Дорогая, я хотел бы тебя видеть».

Папа попросил меня прийти в тот вечер в их квартиру. «И если тебе не сложно, – добавил он, – можешь по пути купить бутылку водки?»

«А, ну с этого и надо было начинать».

«Нет, дорогая. Мне надо с тобой поговорить. Если ты принесешь водки, я буду рад. Ничего исключительного, купи самое дешевое пойло, которое есть в магазине. Чекушка сойдет, а пол-литра будет просто отлично».

Меня возмутила его просьба купить водки, которую он высказал в конце разговора, словно попутно. Я подумала, что он меня зовет только ради того, чтобы я привезла ему алкоголь. В тот день я позвонила маме, которая не пила ничего крепче чая, и спросила, стоит ли мне привозить ему водку.

«Твой отец такой, какой он есть, и его не изменишь, – ответила мама. – Ублажи его, сделай так, как он хочет».

В тот вечер я зашла в ликеро-водочный магазин, купила полгаллона самого дешевого пойла и на такси приехала к ним домой. Я поднялась по неосвещенной лестнице и открыла незапертую дверь их квартиры. Мама с папой лежали в кровати под несколькими тонкими одеялами. У меня сложилось впечатление, что они еще не вставали. Увидев меня, мама заверещала от радости, а папа стал извиняться за беспорядок, утверждая, что, если бы мама разрешила ему выбросить ее барахло, то в квартире появилось бы место для того, чтобы, «кошкой в воздухе помахать», как он выразился. За это высказывание мама тут же стала называть папу бомжом.

«Рад тебя видеть, – сказал папа, когда я наклонилась, чтобы его поцеловать, – давненько не встречались».

Я заметила, что папа жадным взглядом косит на бумажный пакет в моей руке, и передала его ему.

«О, магнум», – с восхищением произнес он и вынул бутылку из пакета. Он отвинтил крышечку и сделал большой глоток. «Признателен, дорогая, ты знаешь, как сделать старику приятное».

Мама была в тяжелом свитере крупной вязки. Кожа на ее руках потрескалась, волосы были спутаны и нечесаны, но глаза ясные и живые. Рядом с ней папа выглядел скелетом. Его зачесанные назад волосы все еще были черными с небольшой проседью на запавших висках. Он отрастил небольшую тонкую бородку. Странно, он всегда брился, даже когда они жили на улице.

«Ты решил бороду отрастить?» – спросила я его.

«Без бороды, как без трусов», – ответил папа.

«С чего это вдруг?»

«Сейчас или никогда, – ответил папа. – Понимаешь, я умираю».

Он нервно рассмеялся и посмотрел на маму, которая молча начала делать зарисовку в своем блокноте.

Папа внимательно на меня посмотрел. Потом он передал мне бутылку водки. Несмотря на то, что я практически не пила, я сделала глоток. Спиртное обожгло горло.

«К этому вкусу надо привыкнуть», – заметила я.

«Не стоит», – ответил папа.

Он рассказал, что после кровавой драки с наркоторговцами из Нигерии он заболел редким тропическим заболеванием. Доктора сказали, что жить ему осталось от нескольких недель до нескольких месяцев.

Эта история ни в какие ворота не лезла. Папе было всего 59, и он курил по четыре пачки в день с тех пор, как ему исполнилось тринадцать лет. Пить, и в больших количествах, он начал приблизительно в то же время. С тех пор он практически не просыхал.

Несмотря на все проблемы, сложности и хаос, которые он привнес в нашу жизнь, мне было сложно представить свое существование без папы. Как бы странно это ни звучало, но я всегда знала, что он любил меня так, как не любил никто другой. Я посмотрела в окно.

«Никаких плачей и панихид после моей смерти, мне этого не надо», – сказал папа.

Я кивнула.

«Но ведь ты всегда меня любила?» – спросил он.

«Конечно. И ты любил меня».

«Это точно, – папа тихо рассмеялся. – Мы много чего пережили».

«Это верно».

«Так и не построили Хрустальный дворец».

«Нет. Зато нам было нескучно, когда строили его планы».

«Черт возьми, вот это были планы!»

Мама молчала, чиркая карандашом в своем блокноте.

«Пап, прости, – сказала я. – Мне надо было позвать тебя на день окончания колледжа».

«Проехали, – он снова засмеялся. – Для меня церемонии – это пшик». Он еще раз хлебнул из магнума. «Я много о чем могу сожалеть в этой жизни, но я горжусь тобой, Горный Козленок. Я рад, что твоя жизнь сложилась. И когда я думаю о тебе, мне кажется, что хоть что-то в своей жизни я сделал правильно».

«Конечно, пап».

«Ну и ладушки».

Мы немного поговорили о прошлом, и я стала собираться. Я их поцеловала, подошла к двери и оглянулась на папу. «Эй, – сказал он, показывая на меня пальцем. – Разве я тебя когда-нибудь подводил?»

Он рассмеялся, потому что знал, как я могу ответить на этот вопрос. Я улыбнулась и закрыла за собой дверь.

Спустя две недели у папы случился инфаркт. Когда я приехала в больницу, он был в реанимации и его глаза были закрыты. Рядом с ним стояли мама и Лори. «Сейчас его жизнь поддерживают только эти машины», – заметила мама.

Я знала, что папе бы не хотелось умирать в больнице, подключенным к массе аппаратов и машин. Он бы хотел умереть на просторах дикой природы. Он неоднократно просил, чтобы, когда он умрет, его останки оставили на вершине горы – пусть его тело разорвут койоты и стервятники. У меня возникла сумасшедшая мысль – схватить его, выбежать из палаты и в самый последний раз «выписаться» по-нашему – по-бразильски.

Вместо этого я взяла его за руку. Рука была тяжелой и горячей. Через час доктора отключили от него все аппараты.

В последующие месяцы я почему-то тяготилась находиться там, где в данный момент находилась. Если я была на работе, мне хотелось домой. Если я была дома, то не могла дождаться момента, когда куда-нибудь выйду. Если такси останавливалось в пробке дольше, чем на одну минуту, я выходила и шла пешком. Лучше всего я себя чувствовала, когда иду, куда угодно, – я не могла находиться на одном месте. Я начала кататься на коньках. Вставала рано утром, шла по пустынным улицам, приходила на каток и зашнуровывала свои коньки так туго, что болели ноги. Я была рада холоду и даже сильным ударам об лед, когда падала. Я раз за разом повторяла одни и те же движения, и монотонность меня успокаивала. Иногда я возвращалась на каток поздно вечером, чтобы прийти домой совершенно выжатой. Через некоторое время я поняла, в чем дело – мне нужно было не просто движение, мне нужно было переосмыслить свою жизнь.

Через год после смерти папы я ушла от Эрика. Он был хорошим человеком, но не тем, который мне был нужен. И Парк-авеню оказалась не тем местом, где я чувствовала себя, как дома.

Я сняла небольшую квартиру в западной части города. В моем новом доме не было швейцара и камина, но были большие окна и, следовательно, много света, паркетные полы и прихожая, похожая на ту, что была в первой нашей с Лори квартире в Бронксе. Все встало на свои места.

Теперь я реже ходила кататься на коньках, а когда их украли, я не стала покупать новые. Желание быть постоянно в движении постепенно ушло. Правда, я начала подолгу гулять ночами. В городе не было видно звезд, но иногда я замечала над темной водой на горизонте Венеру.

V

День благодарения

Я стояла на перроне рядом с моим вторым мужем – Джоном. Прозвучал свисток, замигали красные огни, зазвенели звоночки, опустились порожки для прохода пассажиров. Свисток раздался снова, и из-за поворота появился приближающийся к станции поезд. Стоял ноябрь.

Поезд остановился. Моторы вибрировали, и двери поезда открылись. Из вагона выходили пассажиры с газетами под мышкой, с матерчатыми сумками и в ярких пальто. Я увидела, что Лори с мамой выходят из последнего вагона, и помахала им рукой.

Со дня смерти папы прошло пять лет. С тех пор я очень спорадически виделась с матерью. Мама еще не встречалась с Джоном и не видела нашего большого сельского дома, который мы купили год назад. Джон высказал идею пригласить к нам мою маму, Брайана и Лори на День благодарения. Это была первая встреча членов семьи Уоллс со времени кончины отца.

Мама широко заулыбалась и засеменила к нам. Вместо пальто на ней были одеты четыре или пять свитеров, шаль, вельветовые штаны и старые кеды. В обеих руках у нее было по большому пакету. Лори в черной шляпе и черной элегантной накидке шла за мамой. Вместе они смотрелись довольно странно.

Мама обняла меня. Ее волосы были седыми, щеки розовыми и глаза ясными. Потом мы обнялись с Лори, и я представила им Джона.

«Простите меня за мой внешний вид, – сказала мама, – я потом переоденусь к обеду». Она засунула руку в один из пакетов и достала пару черных, заношенных копеечных туфель.

Дорога к нашему дому шла мимо каменных мостов, через леса и деревни, заболоченные озера, где плавали лебеди, любуясь собственным отражением в тихой воде. Листва уже почти опала, и сквозь голые деревья видны были дома, обычно скрытые от взгляда зеленью.

По дороге в машине Джон рассказывал маме про округу, утиные фермы, цветоводческие хозяйства, а также объяснил индейское название деревни, где мы купили дом. Я сидела рядом, смотрела на его профиль и улыбалась. Джон, как и я, писал статьи и книги. И так же, как я, он в детстве много переезжал с родителями, но его мать выросла в деревне в Аппалачах, в штате Теннесси – приблизительно в 150 километрах к юго-западу от Уэлча. Получалось, что у нас схожие корни, оба мы провинциалы. Я никого так не любила, как Джона. Я люблю его за то, что он готовит без рецептов, пишет своим племянницам смешные стихи на дни рождения и за его большую и добрую семью, которая приняла меня, словно я в ней выросла. Когда я в первый раз показала ему свой шрам, он сказал: «Интересно» и для описания шрама использовал слово «текстурный». Он заявил, что ровная поверхность ужасно скучна и утомительна, а вот текстура – совсем другое дело, это необычно. Он говорил, что шрам является свидетельством того, что я оказалась сильнее тех сил, которые хотели сделать мне больно.

Мы подъехали к дому. Оттуда вышли 15-летняя дочь Джона от первого брака Джессика, Брайан со своей восьмилетней дочкой Вероникой и их мастиф по кличке Чарли. Со времени похорон папы Брайан тоже практически не видел маму. Он обнял ее и тут же стал шутить по поводу подарков из помойки, которые она принесла нам в своих пакетах: старые книги и журналы, потускневшее столовое «серебро» и лишь слегка потрескавшиеся фарфоровые чашки двадцатых годов.

Брайан стал неоднократно награжденным сержантом и детективом, возглавлявшим отдел по борьбе с организованной преступностью. Он расстался со своей женой приблизительно в то время, когда я ушла от Эрика. Брайан решил утешить себя после развода и купил большой дом в Бруклине и сам поменял проводку, починил канализацию, укрепил фундамент и построил новую веранду. Второй раз в своей жизни он купил дом-развалюху и сделал из него конфетку. Сейчас его обхаживали, по крайней мере, две женщины. Все у него в жизни было хорошо.

Мы показали маме наш подготовленный к зиме сад, где работали мы с Джоном. Мы сгребали граблями листья и сжигали их, обрезали мертвые стебли многолетних цветов, мульчировали грядки, перелопачивали недозревший компост и взрыхляли приствольные круги плодовых деревьев, вырыли клубни георгинов, положили их в ведро с песком и поставили в погреб. Джон спилил мертвый клен, забрался на крышу и заменил прогнившую кедровую кровельную дранку.

Мама одобрительно кивала. Ей нравилось, когда люди ведут натуральное хозяйство и являются в некоторой степени независимыми. Ей понравились обвившая сарай глициния, дикий виноград и небольшая бамбуковая рощица на задах участка. А когда она увидела закрытый на зиму тентом мягкий бассейн, то не удержалась и прыгнула на тент, чтобы проверить, выдержит ли он ее вес. Тент не выдержал, мама засмеялась, Чарли залаял. Джон и Брайан помогли маме выбраться из бассейна. Дочка Брайана Вероника не видела бабушку со времен, когда ей было два-три года, и смотрела на нее с изумлением.

«Да, бабушка Уоллс совсем не похожа на других бабушек», – сказала ей я.

«Ох, не похожа», – согласилась Вероника.

Дочь Джона Джессика, повернувшись ко мне, сказала: «Но смеется она точно так же, как ты».

Я показала Лори с мамой дом. Я приезжала в город по делам только раз в неделю, а большую часть времени мы с Джоном работали дома. Это был первый дом, которым я владела. Маме и Лори понравился пол из паркетной доски, стропила на потолке и камин. Мама обратила внимание на египетскую кушетку с выгнутыми ножками и спинкой, инкрустированной перламутром, которую я купила на блошином рынке. Она одобрительно кивнула: «В каждом доме должен быть предмет мебели в очень дурном вкусе».

На кухне пахло запеченной в духовке индейкой, которую Джон готовил с начинкой из яблок, грибов, грецких орехов и хлебных крошек со специями. В дополнение ко всему этому Джон приготовил дикий рис, клюквенный соус и запеченный кабачок. Я испекла три пирога из яблок из соседнего сада.

«Бинго!» – закричал Брайан.

«Вот мы наедимся!» – ответила я.

Он смотрел на расставленную на столе снедь. Я знала, что он каждый раз думает при виде богатого и щедрого стола. «Знаете, если подойти к вопросу серьезно, то не так уж сложно обеспечить, чтобы на столе всегда было много вкусной и полезной еды», – произнес Брайан.

«Брайан, – сказала Лори, – сам знаешь, что бывает с тем, кто старое помянет».

После того как мы сели за стол, мама сообщила нам хорошие новости. Она уже жила в сквоте пятнадцать лет, и, наконец-то, власти города решили продать сквотерам оккупированные ими квартиры за один доллар с семьи. Она объяснила, что не может остаться с нами надолго, потому что ей надо возвращаться на собрание домоуправления сквотеров. Кроме того, мама сообщила, что связалась с Морин, которая по-прежнему живет в Калифорнии, и что наша младшая сестра вроде бы планирует навестить всех нас в Нью-Йорке.

Мы начали вспоминать самые смелые и дерзкие папины выходки. Как он позволил мне погладить гепарда, ловил со мной Чертенка и дарил нам всем звезды на Рождество.

«Нам надо за него выпить», – предложил Джон.

Мама задумчиво посмотрела на потолок. «Вот, наконец, поняла, – сказала она и подняла свой бокал: – Жизнь с вашим отцом никогда не была скучной».

Мы подняли бокалы. Мне показалось, что я слышу папин тихий смех, вызванный маминым тостом. Он всегда тихо посмеивался, когда ему что-то очень нравилось. На улице темнело. Неожиданно поднялся сильный ветер, застучали ставни окон, и пламя свечей на столе трепетно задрожало, освещая зыбкую границу между турбулентностью и порядком.

Благодарности

Благодарю моего брата Брайана за поддержку, которую он оказывал мне в детстве и во время написания этой книги. Очень признательна моей матери за ее веру в искусство и поддержку идеи создания этой книги. Спасибо моей замечательной и талантливой старшей сестре Лори и младшей сестре Морин, которых я всегда буду любить. И моему отцу Рексу Уоллсу за то, что он мечтал по-крупному.

Отдельная благодарность моему агенту Дженнифер Уолш за сочувствие, выдержку, энергичную поддержку и остроумие, моему редактору Нан Грэхам за ее понимание того, когда надо остановиться, и за то, что ей было не все равно, а также Алексис Гаргаглиано за ее вдумчивую работу.

Большое спасибо за поддержку Джей и Бетси Тейлоров, Лори Пек, Синтии и Дэвида Янгов, Эмми и Джима Скалли, Эшли Пирсон, Даны Мэтьюз, Сюзан Уотсон, Джессики Тейлор и Алекса Гуерриоса.

Я бесконечно благодарна моему мужу Джону Тейлору: именно он сначала убедил меня в том, что настало время рассказать эту историю, а потом вытянул ее из меня.

Об авторе

Джанетт Уоллс живет в Нью-Йорке и состоит в браке с писателем Джоном Тейлором. Она пишет для сайта MSNBS.com

Страницы: «« ... 345678910

Читать бесплатно другие книги:

Известная сочинительница детективов Варвара Кольцова, подозревая своего мужа в измене, обращается в ...
В один прекрасный день у нас зазвонил телефон, из трубки послышался гулкий, раскатистый голос:– Здра...
Доминик никогда не верил в любовь, для него важна лишь карьера. Он готов на все, лишь бы доказать се...
Замечательный писатель Михаил Зощенко утверждал, что «маленький читатель – это умный и тонкий читате...
Известные исследователи и популяризаторы феномена внетелесных переживаний Михаил Радуга и Андрей Буд...