Замок из стекла Уоллс Джаннетт
«В Финикс».
«Теперь наш дом здесь».
Когда мы с Брайаном поняли, что остаемся в Уэлче надолго, мы решили помочь папе строить Хрустальный дворец. Папа показал нам место, отведенное под строительство и отмеченное им колышками с натянутой между ними веревкой. Папа редко бывал дома, потому что был занят налаживанием контактов и расследованием коррупции, поэтому так никогда и не начал работу над фундаментом дома. Мы с братом нашли в заброшенном доме кирку с лопатой и все свободное время посвящали выкапыванию фундамента. «Какой смысл строить хороший дом, если ты не заложил правильный фундамент?» – говорил папа.
Копать было сложно, но через месяц мы вырыли яму такой глубины, в которой нас не было видно. Границы ямы не были идеально ровными, но мы все равно очень гордились своей работой. После того как папа зальет фундамент, мы были готовы помогать ему со строительством.
У нас не было денег на оплату вывоза мусора, а мусора скапливалось все больше и больше. В один прекрасный день папа сказал, чтобы мы сбросили весь мусор в яму.
«Но ведь это же фундамент для Хрустального дворца», – возразили мы.
«Это только на время», – уверил нас папа. Он объяснил, что, когда появятся деньги, он наймет грузовик, который вывезет весь мусор сразу. Но этого не происходило, и мы с Брайаном наблюдали, как яма, вырытая с таким трудом, постепенно наполняется мусором.
Приблизительно в то же время в доме на Литтл Хобарт Стрит появилась большая мерзкая крыса. Первый раз я увидела ее в нашей сахарнице. Крыса была чересчур большой, чтобы поместиться в обычной сахарнице, но наша мама, будучи сладкоежкой, клала в чай восемь ложек сахара, поэтому сахарницей нам служила ваза, стоявшая на кухонном столе.
Крыса сахар не ела. Она в нем купалась: наслаждалась и била хвостом, свешивавшимся из «сахарницы», отчего сахар обильно сыпался на стол и на пол. При виде этого зрелища я замерла и потом вышла из кухни. Вместе с Брайаном мы снова вернулись посмотреть на крысу. К тому времени она уже вылезла из сахара и переместилась на печку, где стояла тарелка картошки. Мы отчетливо видели следы зубов крысы, погрызшей картошку, которую мы должны были есть на обед. Брайан кинул в грызуна небольшой железной кочергой и попал. Однако к нашему изумлению, крыса не ретировалась, а вскочила и зашипела на нас, словно в этой ситуации нарушителем спокойствия была не она, а мы. В ужасе мы выбежали из кухни, захлопнули дверь и подложили под нее тряпки, чтобы крыса не перебежала в другую комнату.
В ту ночь Морин, которой к тому времени уже исполнилось пять лет, не могла заснуть от страха. Она думала, что крыса на нее нападет, и ей мерещилось, что грызун подползает все ближе и ближе. Я сказала, что ей пора перестать быть такой трусихой.
«Но я действительно слышу, что крыса здесь», – ответила Морин.
Это был один из редких моментов, когда у нас было электричество, и я включила свет, чтобы успокоить сестру. На любимом ее одеяле, всего в паре десятков сантиметров от лица Морин, действительно сидела здоровая крыса. Морин завизжала, скинула одеяло, и крыса спрыгнула на пол. Я схватила метлу и стала ею бить крысу, которая ловко увертывалась от ударов. На помощь пришел Брайан с бейсбольной битой, и общими усилиями мы загнали шипящее и щелкающее зубами животное в угол.
У нас была собака Тинкл – помесь терьера с дворнягой. В свое время собака увязалась за Брайаном, да так и осталась у нас жить. Тинкл схватил крысу зубами и начал бить об пол до тех пор, пока крыса не сдохла. Когда на шум пришла мама, Тинкл ходил грудь колесом, гордый своим подвигом. Мама пожалела крысу и сказала: «И крысам надо есть, понимаете?» Хотя крыса была мертва, мама почему-то решила дать ей имя и назвала ее Руфусом. Брайан где-то читал, что индейцы использовали труп врага для того, чтобы испугать противника, и на следующее утро повесил Руфуса за хвост на дереве перед входом в дом. Чуть позже мы услышали звуки выстрелов. Наш сосед мистер Фриман увидел Руфуса и решил, что это опоссум, взял свое ружье и парой выстрелов уничтожил труп крысы, от которого остался только хвост, привязанный к ветке.
После случая с Руфусом я начала брать в кровать бейсбольную биту, а Брайан – мачете. Морин вообще потеряла сон. Она говорила, что ей снятся кошмары, что ее поедают крысы, и использовала это в качестве предлога, чтобы ночевать у подруг. Родители не придали инциденту с Руфусом большого значения. Они говорили, что мы уже вступали в битву со злом, и такая же борьба предстоит нам в будущем.
«Что будем делать с мусорной ямой? – спросила я. – Она уже почти полная».
«Яму надо расширить», – сказала мама.
«Но мы же не можем вечно сбрасывать в яму мусор. Что люди скажут?» – не сдавалась я.
«Жизнь слишком коротка для того, чтобы волноваться о том, что думают о тебе другие, – философски ответила мама. – Пусть принимают нас такими, какие мы есть».
Я была убеждена, что люди станут относиться к нам лучше, если мы приложим усилия и улучшим внешний вид дома № 93 и участка на Литтл Хобарт Стрит. И была уверена, что существует масса вещей, которые мы можем сделать и которые не будут практически ничего стоить. Некоторые жители Уэлча фигурно разрезали старые автомобильные покрышки, красили их в белый цвет и использовали для украшения сада или лужайки перед домом. У нас не было денег на строительство Хрустального дворца, но мы могли бы использовать этот способ для того, чтобы наш дом выглядел чуть посимпатичней. «Пожалуйста, – умоляла я маму, – давай это сделаем!»
«Хорошо», – согласилась она. Но когда мы оказались около облагороженных таким образом участков, мама полностью охладела к моей идее. «Лучше жить с помойкой на лужайке перед домом, так, по крайней мере, естественней», – сказала она.
Однако я не сдавалась и продолжала искать способы облагородить внешний вид дома и участка. Однажды папа принес с какой-то халтуры 15-литровую банку краски. Я открыла банку. Она была неполной, и внутри оказалась краска ярко-желтого цвета. У папы были кисточки. Меня осенило – слой ярко-желтой краски освежит внешний вид дома и сделает его, по крайней мере, с внешней стороны более презентабельным.
Взволнованная радужной перспективой счастливой жизни в ярко-желтом доме, я в ту ночь едва могла заснуть. Я встала рано утром и приготовилась красить. «Если мы все вместе возьмемся за работу, нам понадобится максимум два дня», – убеждала я членов семьи.
Однако папа без оптимизма воспринял мою идею. Он сказал, что наш дом на Литтл Хобарт Стрит – такая дыра, что не стоит тратить на него свое время и силы. Мама сочла, что дом ярко-желтого цвета будет выглядеть пошло. Брайан и Лори отказались под тем предлогом, что у нас нет лестниц и строительных лесов.
Папа не занимался Хрустальным дворцом, и я знала, что остатки краски в банке будут стоять без пользы. Я решила смастерить лестницу или занять ее у кого-нибудь и начать работать, надеясь, что результат всем понравится и мне помогут.
Я открыла банку и помешала краску палочкой. Отстоявшееся масло смешалось с краской, и краска стала кремово-желтого цвета. Я окунула в банку толстую кисть и провела по поверхности старого сайдинга. Результат оказался даже лучше, чем я ожидала. Я начала красить все, что видит глаз, и до чего я могла дотянуться с веранды дома. Через пару часов я израсходовала четверть банки. «Если мне будут помогать и закрасят те места, до которых я не достаю, дом преобразится до неузнаваемости», – думала я.
Однако результаты моей работы не произвели впечатления ни на родителей, ни на Лори с Брайаном. «Ну, что ж. Теперь часть передней стороны дома у нас желтого цвета. Это определенно начало новой жизни», – иронично заметила старшая сестра.
Получалось так, что всю работу мне надо было заканчивать без посторонней помощи. Я попыталась сколотить лестницу из реек, но она разваливалась под моим весом. Я занималась лестницей, как вдруг началось похолодание, и краска замерзла. Когда температура снова стала плюсовой, я открыла банку и увидела, что в краске появились большие сгустки и вид ее стал напоминать прокисшее молоко. Я долго и безуспешно размешивала краску. Я знала, что больше краски мне не видать и вместо ярко-желтого дома у нас будет пятнистый желтоватый дом, по которому сразу видно, что покраска была брошена на полпути. О чем это могло говорить всем незнакомцам, которые могли бы увидеть наш дом? Только о том, что его обитатели хотели привести его в порядок, но дело у них явно не задалось.
Литтл Хобарт Стрит заканчивалась таким глубоким и узким оврагом, что местные шутили – туда надо подводить свет. В нашем районе было много детей, и Морин, наконец, могла играть с настоящими сверстниками, а не с выдуманными друзьями. Обычно дети предпочитали играть у подножия горы, рядом со складом оружия Национальной гвардии. Мальчишки играли в американский футбол, а девочки сидели на кирпичной стене, расчесывали волосы, подводили блеском губы и делали вид, что очень возмущены, когда какой-нибудь резервист свистел им, давая понять, что они ему нравятся совсем не по-детски. На самом деле девочкам это льстило, но они не подавали виду. Одна из девочек по имени Синди Томсон очень упорно пыталась со мной подружиться, но потом выяснилось, что она всего лишь хотела завербовать меня в юношеское отделение Ку-клукс-клана. Меня не интересовали ни губная помада, ни белый колпак как аксессуар одежды, поэтому я предпочитала играть с мальчишками в футбол. Обычно они не брали девочек, но изменяли этому правилу, когда им не хватало игрока.
Люди побогаче не заходили в нашу слободку. Здесь жили несколько шахтерских семей, но большинство взрослых сидели без работы. У некоторых мам не было мужей, а у некоторых мужей от работы на шахте были больные легкие. У всех было достаточно собственных проблем, и основная часть обитателей района жила за счет государства.
Хотя наша семья была самой бедной на Литтл Хобарт Стрит, родители не подавали на пособие по безработице или какую-либо другую форму государственной помощи. Более того, мама с папой всегда отказывались от помощи благотворительных организаций. Когда учителя в школе давали нам мешки с собранной церковью одеждой, мама неизменно просила нас отнести их обратно. «Мы сами в состоянии решить свои проблемы, – говорила мама. – Мы не принимаем подачек».
Когда финансовая ситуация в семье становилась совсем плохой, мама напоминала нам, что на Литтл Хобарт Стрит живут дети, положение которых значительно хуже, чем наше. Она имела в виду двенадцать детей из семьи Грейди, которые росли без отца. По разным версиям получалось, что папа Грейди то ли умер от завала шахты, то ли сбежал с проституткой. Мама Грейди постоянно лежала в кровати, мучаясь от головной боли. Дети в этой семье росли словно сорняки в саду – без присмотра и ухода. Этих детей было сложно отличить одного от другого, потому что все они были одеты в одинаковые белые рваные майки и джинсы, а их головы были выбриты, чтобы они не нахватали блох. Однажды старший мальчик Грейди нашел дома, под маминой кроватью, старое папино ружье и решил пострелять. В качестве мишеней он выбрал нас с Брайаном. Помню, как мы убегали по лесу, а этот маленький идиот отчаянно палил в нас дробью.
Кроме них в нашем районе жила семья Холл, в которой было шесть умственно отсталых от рождения детей. Эти дети уже выросли, но из-за своей болезни продолжали жить с родителями. Я дружески относилась к одному из них – Кенни, ему было 42 года. Однажды сорванцы из нашего района сыграли с Кенни злую шутку – они убедили его, что я хочу пойти с ним на свидание. Они попросили его дать им доллар, раздеться до трусов, показать им свой член, после чего они организуют со мной свидание. Однажды в субботу Кенни появился у нас перед домом и начал плакать и кричать, что я не выполняю условия договора. Мне пришлось выйти к Кенни и объяснить, что над ним зло пошутили и, кроме этого, у меня есть правило – не ходить на свидания с мужчинами значительно старше моего собственного возраста.
Однако в самой тяжелой ситуации из всех обитателей Литтл Хобарт Стрит была семья Пастор. Мама Джинни Сю Пастор была проституткой. Ей было 33 года, и у нее было восемь дочерей и один сын. Имена всех детей в семье заканчивались на букву «Y». Глава семьи Кларенс Пастор подорвал здоровье работой на шахте. Он днями напролет сидел на покосившейся веранде своего дома, но никогда не улыбался и никому не махал рукой. Он сидел, словно прибитый к стулу. Все в городе говорили, что он импотент и ни один ребенок не является его собственным.
Его жена – Джинни Сю – в ожидании клиентов отнюдь не отдыхала на шезлонге в неглиже. Женщины из «Зеленого фонаря» в Бэттл Маунтин (к тому времени я уже поняла, чем они там занимались) целый день валялись на веранде, красили губы, курили сигареты и демонстрировали всему миру свои неотразимые прелести. Джинни Сю не выглядела как проститутка. У нее были крашеные светлые волосы, она рубила в саду дрова или возила на тачке уголь. Во время работы она надевала точно такой же фартук, какой надевали и все остальные домохозяйки. Джинни Сю выглядела как самая обычная мама.
Я удивлялась, как она успевает заниматься проституцией, когда ей надо ухаживать за такой оравой детей. Однажды ночью я увидела, что напротив их дома остановился автомобиль и несколько раз помигал фарами. Через минуту Джинн Сю сбежала с веранды и исчезла в автомобиле, который тут же уехал.
Старшую дочь в семье Пастор звали Кэти. Соседские ребятишки относились к ней, как к грязи, называли ее мать проституткой, а ее саму – вшивой. По правде говоря, у Кэти в волосах действительно было много вшей. Она очень хотела со мной подружиться. Помню, как однажды по пути из школы я упомянула, что мы раньше жили в Калифорнии. Кэти обрадовалась и сказала, что ее мама очень хочет переехать в Калифорнию, и попросила меня прийти к ним домой, чтобы рассказать ей о жизни на Восточном побережье.
Я согласилась. Я никогда не была внутри здания, в котором находился «Зеленый фонарь», и теперь мне предоставили возможность увидеть, как живет проститутка. Я хотела узнать многое. Например, просто ли зарабатывать проституцией? Хорошая это работа или не очень? Знали ли дети в семье и глава семьи о том, что их мама проститутка? И как они к этому факту относились? Я, конечно, не планировала задавать эти вопросы «в лоб», но думала, что во время беседы с Джинни Сю смогу получить на них ответы.
Вместе с Кэти мы прошли мимо сидящего на веранде Кларенса Пастора, который проигнорировал наше появление. Внутри дом был разделен на малюсенькие комнатушки. Жилище Пасторов было построено на склоне осыпающейся горы, в результате чего дом «поплыл» и потолки и полы в комнатах оказались под разным углом. На стенах их дома не было картин, но они были украшены аккуратно вырезанными из каталога магазина Sears картинками с изображениями респектабельно одетых женщин.
Вокруг меня собралась шумная толпа младших сестер Кэти. Они не были похожи друг на друга: одна была блондинкой, вторая рыжей, третья шатенкой. «Парень», как они называли младшего сына, ползал по полу гостиной, уплетая огромный соленый огурец. Джинни Сю сидела за столом. Рядом с ней стояло блюдо с огромной жареной курицей – деликатесом, который мы себе не могли позволить. Лицо ее было усталым, но улыбка искренней и открытой. «Приятно познакомиться, – сказала Джинни Сю. – В этом доме мы не часто видим гостей».
Она пригласила меня к столу. У нее была большая тяжелая грудь и белые волосы с черными корнями. «Помогите мне разделать птицу, а я сварганю вам роллы с куриным мясом, – сказала она Кэти, а потом повернулась ко мне: – Ты умеешь разделывать птицу?»
«Конечно», – ответила я и сглотнула слюну, потому что в тот день еще ничего не ела.
«Покажи», – сказала Джинни Сю.
Я взяла крыло, разорвала его вдоль длинных костей и вынула мясо. Потом я взяла ногу и бедро, сломала соединяющие кости хрящи и освободила кости от курятины. Джинни Сю и Кэти оторвались от своих кусков курицы, чтобы посмотреть, как я работаю. Я разломала гузку и освободила от костей жирное и вкусное мясо. Потом я взяла в руки грудную часть, ногтем выскоблила прилипшее желе и начала снимать мясо.
«Молодец, – похвалила меня Джинни Сю. – Ты чисто работаешь».
Я откусила треугольной формы хрящ на груди курицы.
Джинни Сю собрала мясо в глубокую и большую тарелку, добавила майонеза, мягкого сыра, горсть картофельных чипсов и все смешала. Она намазала все это на два куска белого ватного хлеба, свернула в трубочку и дала нам. «Птица в одеяле», – сказала Джинни Сю. Вкус был божественным.
«Мама, а Жаннетт жила в Калифорнии», – сказала Кэти.
«Вот как? Я мечтала о том, чтобы жить в Калифорнии и работать стюардессой, – сказала Джинни Сю. – Но дальше Блуфильда так никуда и не доехала».
Я начала рассказывать им о жизни в Калифорнии. Они сказали, что их не интересует жизнь в небольших горнодобывающих городках в пустыне, поэтому я завела рассказ о Сан-Франциско и Лас-Вегасе, хотя последний находится вовсе не в Калифорнии. Мы провели в этих городах всего несколько дней, но по моему рассказу могло показаться, что я провела там долгие годы. Я рассказывала о девушках из кордебалета, которых видела мельком, но могло показаться, что я их хорошо знала. Я описывала казино с неоновыми вывесками и делающих высокие ставки игроков, пальмы, отели с бассейнами и холодным кондиционированным воздухом, а также рестораны, где официанты в белых перчатках поджигают десерты.
«Ну и жизнь! Лучше не бывает!» – изумлялась Джинни Сю.
«Да, мэм, это уж точно», – соглашалась я.
«Парень» начал хныкать, Джинни Сю взяла его с пола на руки и дала облизать майонез со своих пальцев. «Ты хорошо расправилась с птицей, – сказала она мне. – Я думаю, что в один прекрасный день ты будешь есть сколько угодно жареной курицы и горящих десертов». И Джинни Сю мне подмигнула.
Только по пути домой я сообразила, что так и не задала вопросы, на которые хотела получить ответы. Я подумала о том, что совершенно не воспринимала Джинни Сю как проститутку. В тот день я поняла про проституцию только одно: с доходов от этой профессии можно покупать очень вкусную курицу.
В Уэлче мы часто дрались. Мы дрались не только с врагами, а просто для того, чтобы отвоевать себе место под солнцем. Жители Уэлча любили подраться. Они дрались потому, что делать в этом городе было нечего, и потому, что от трудной жизни люди черствеют. Может быть, постоянные драки были пережитком борьбы за создание профсоюзов шахтеров, потому что сама шахтерская профессия была трудной, опасной и грязной. Мужчины возвращались с работы и «спускали пар» на женах, те в свою очередь шпыняли детей, которые начинали собачиться между собой. Точно не могу сказать, в чем причина агрессии жителей города, но факт остается фактом: все его обитатели – мужчины, женщины, мальчики и девочки – любили драться.
Здесь происходили потасовки в барах, поножовщина на улицах, избиения на парковках, рукоприкладство в семьях и постоянные свары среди детей. Иногда неожиданная драка заканчивалась одним метким и сильным ударом, а иногда происходили затяжные схватки, во время которых зеваки и болельщики собирались, словно вокруг боксерского ринга, крича и поддерживая окровавленных и потных сцепившихся бойцов. Кроме бытовых драк в городе известны были случаи затяжной вендетты. Например, два брата могли избить кого-нибудь за то, что в мохнатых 50-х отец того человека избил их отца. Или, скажем, женщина могла выстрелить в свою лучшую подругу за то, что та переспала с ее мужем, после чего брат лучшего друга мужа брал бейсбольную биту и дубасил ею этого мужа. Прогулка по центральной улице города была похожа на посещение приемного отделения больницы. Повсюду встречались люди с подбитым глазом, разбитым носом или губой, разбитыми костяшками пальцев или покусанными ушами. Казалось, что в Уэлче шла необъявленная гражданская война. Мы и до этого жили в довольно «отчаянных» городах, но даже маме пришлось признать, что она никогда в жизни не видела такого боевого духа, как у жителей Уэлча.
Лори, Брайан, я и Морин дрались чаще, чем остальные дети. Потасовки с Динитой и ее подругами были только началом длинной череды междоусобиц, которые нам пришлось пережить. С нами хотели драться потому, что у нас были рыжие волосы, потому, что наш папа был алкоголиком, потому, что мы мылись не так часто, как следовало было бы, потому, что мы жили в доме-развалюхе с пятнами желтой краски, а на участке у нас была мусорная яма и по ночам было видно, что у нас нет света, поскольку мы не можем позволить себе подключить электричество.
Чаще всего мы выступали против наших противников единым фронтом. Одной из самых запоминающихся драк, закончившихся нашей победой, была битва с Эрни Гоадом и его друзьями. Мне тогда было десять, а Брайану девять лет. Эрни был мальчишкой с толстой шеей, носом картошкой и глазами, сидящими практически на висках, что делало его похожим на рыбу. Казалось, что Эрни дал клятву выдворить нашу семью из города. Все началось с потасовки, когда мы однажды играли на танке, стоящем около склада оружия Национальной гвардии. Эрни начал кидать в меня камнями и кричать, что наша семья должна убираться из города, потому что все мы воняем.
В ответ я кинула в него пару камней и сказала, чтобы он оставил меня в покое.
«А что ты мне сделаешь?» – спросил он.
«Ничего я тебе не сделаю. Я с мусором не связываюсь», – ответила я.
«Это Уоллсы – мусор, а не я. Это вы рядом с домом мусор в яму бросаете», – парировал Эрни.
Мне нечем было «крыть», потому что эта была чистая правда.
«Все вы – мусор! – орал Эрни. – И живете в мусоре!»
Я изо всей силы его толкнула и в надежде на поддержку посмотрела на ребят, с которыми играла. Однако все они отходили от меня или не поднимали глаз, словно им было стыдно за то, что они играют с девочкой, у которой мусорная яма находится прямо около дома.
В следующую субботу мы с Брайаном читали, сидя на диване, когда окно разбилось и в него влетел булыжник. Мы бросились к дверям и увидели, что Эрни с тремя друзьями разъезжают на велосипедах по Литтл Хобарт Стрит и орут: «Мусор! Мусор! Все вы – мусор!»
Брайан вышел на веранду. Один из приятелей Эрни метко кинул камень и попал брату в голову. Брайан бросился за мальчишками, которые с улюлюканьем уехали. Пошатываясь, Брайан вернулся в дом. Его щека и майка были в крови, а над бровью появилась огромная ссадина. Через несколько минут Эрни с друзьями вернулись и стали кричать, что знают, из какого свинарника мы выползли, и расскажут об этом всем ученикам школы.
На сей раз мы вдвоем с Брайаном бросились за ними, несмотря на то, что противники были в большинстве. Эрни и его приятелям явно нравилась игра, которую они затеяли. Они-то были на велосипедах, поэтому были быстрее нас. Через несколько минут они умчались.
«Они еще вернутся», – сказал брат.
«Что будем делать?» – спросила я.
Брайан начал думать и придумал. Под домом он нашел веревку и повел меня на полянку на горе над Литтл Хобарт Стрит. За несколько недель до этих событий мы с Брайаном вытащили на эту полянку старый матрас, потому что хотели устроить пикник. Брайан объяснил, что хочет сделать что-то наподобие катапульты, о которых он читал в книгах. Мы сложили на матрас камней и привязали матрас к веткам деревьев. Натянув веревки и отпустив их на счет «Три!», мы испробовали нашу катапульту. Результат оказался хорошим, и лавина камней скатилась вниз на улицу. Мы твердо решили убить Эрни и его команду, завладеть их велосипедами и оставить их окровавленные тела для того, чтобы все враги нас боялись.
Мы навалили камней на матрас и стали ждать. Наше ожидание не было долгим. Вскоре появился Эрни со своей командой. Каждый из них управлял велосипедом одной рукой, а в другой держал большой камень. Они ехали гуськом, впереди всех был Эрни. Мы поняли, что можем попасть в несколько человек сразу.
Эрни и его команда подъехали ближе. Брайан дал команду, и мы оттянули веревки. Матрас выстрелил грудой камней. Я услышала, как камни попадали в тела врагов и в их велосипеды. Эрни выругался и упал с велосипеда. Мальчишка, следовавший за ним, наехал на Эрни и тоже упал. Двое других развернулись и умчались. Мы с Брайаном начали бросать камни в Эрни и его приятеля. Враги были перед нами как на ладони, и у нас было несколько прямых попаданий.
Потом Брайан закричал «Ура!» и бросился вниз по спуску. Эрни и его прихвостень вскочили на велосипеды, начали с ожесточением крутить педали и исчезли за поворотом прежде, чем мы успели до них добежать. После этого мы с Брайаном исполнили победный танец, оглашая заваленную камнями улицу воинственным кличем.
Погода становилась теплее, и крутые склоны гор вокруг Литтл Хобарт Стрит зазеленели. Появились дикие ариземы и дицентры великолепные[42]. У дорог начали расцветать белые флорибунды, сиреневые флоксы и желтые краснодневы. Зимой глаз резали выброшенные ржавые холодильники, автомобили и заброшенные дома, но весной на них появились мох и другие растения – зелень скрыла весь хлам. Казалось, что окружающий нас мусор бесследно исчез.
Летом дни стали длиннее, а значит, читать можно было дольше. Маму в то время было не оторвать от книг. Каждую неделю она приезжала из городской библиотеки с двумя наволочками, набитыми романами и биографиями. Она забиралась в кровать и время от времени говорила, что надо бы заняться чем-нибудь более практичным, но она не может оторваться. Как и у папы, у мамы были свои зависимости.
Все мы тогда много читали, но чувства общего единения, которое мы испытывали, когда вместе сидели за книжками в Бэттл Маунтин, исчезло. В Уэлче каждый из нас читал в своем углу. Мы читали, лежа на своих нарах при свете фонарика или свечи.
Лори любила читать больше остальных. Ее привлекали стиль фэнтези и научная фантастика. Больше всего ей нравилась книга «Властелин колец», и когда она не читала, рисовала хоббитов и орков. Она всех нас убеждала прочитать эту книгу со словами: «Вы попадете в совершенно иной мир».
Я не стремилась перенестись в иной мир. Моими любимыми книгами были те, в которых описывалось, как люди борются со сложностями. Мне нравились «Гроздья гнева», «Повелитель мух» и в особенности «Дерево растет в Бруклине». Мне казалось, что мы с Френси Нолан[43] очень похожи, разве что она жила на полвека раньше меня в Бруклине и ее мама всегда поддерживала в доме чистоту и порядок. Ее отец очень напоминал моего папу. Френси видела в своем отце-алкоголике положительные черты, так что, может быть, и я не была полной идиоткой, веря в своего (или скорее пытаясь верить).
Однажды ночью в то лето мне не спалось. Все остальные спали. Я лежала в кровати и услышала, что входная дверь открылась и кто-то вошел в дом. Я зашла в гостиную и увидела, что это папа. В свете луны я заметила, что его лицо и волосы были перепачканы кровью. Я спросила его, что произошло.
«Я вступил в схватку с горой, но гора победила», – ответил папа.
Я посмотрела на маму, которая спала на софе, накрыв голову подушкой. Мама спала очень крепко, обычно ее и пушкой нельзя было разбудить. Я зажгла керосиновую лампу и увидела глубокую рану на папиной правой руке и такой глубокий порез на голове, что была видна черепная кость. Я взяла зубочистку и пинцет и вынула грязь из его ран, потом протерла их ваткой, смоченной в спирте. Папа даже и бровью не повел. Вокруг раны на голове было много волос, поэтому я сказала папе, чтобы он сбрил их вокруг пореза. «Дорогая, не могу позволить себе портить свой имидж, – ответил папа – человек моей профессии должен выглядеть презентабельно».
Потом папа внимательно осмотрел рану на руке и попросил меня принести коробку, в которой мама хранила свои швейные принадлежности. Он безуспешно поискал шелковую нитку и решил, что сойдет и хлопковая. Он вдел в иголку черную нитку, показал на рану и сказал: «Давай, зашивай».
«Папа, я не умею!»
«Перестань, дорогая, – сказал папа, – я бы сам зашил, но левой рукой мне неудобно». Он улыбнулся. «Не волнуйся, я настолько проспиртован, что ничего не почувствую». Он зажег сигарету и положил руку на стол: «Давай».
Я приложила кончик иголки к его коже и задрожала.
«Давай», – повторил он.
Я надавила на иголку и почувствовала упругое сопротивление кожи. Я хотела закрыть глаза, но не могла этого сделать, потому что должна была видеть, что делаю. Я стала проталкивать иголку с большим усилием в папину плоть. Казалось, что я сшиваю кусок мяса. И на самом деле сшивала мясо.
«Папа, извини, не могу», – сказала я.
«Давай сделаем это вместе», – ответил папа.
Пальцами левой руки папа помог мне протолкнуть иголку сквозь кожу на противоположную сторону раны, где выступило несколько капель крови. Я потянула нитку, чтобы соединить два края раны. Потом связала концы нитки так, как папа просил, и сделала еще один стежок. Рана была достаточно большой, и по уму надо было бы наложить еще пару швов, но я уже не могла заставить себя повторить эту операцию.
Мы посмотрели на два темных и слегка кривоватых стежка.
«Я тобой горжусь, Горный Козленок», – похвалил меня папа.
Когда утром я уходила из дома, папа еще спал, а когда вернулась днем, его уже не было.
Папа пропадал по нескольку дней кряду. Когда я спрашивала его, где он пропадает, он давал такие неправдоподобные или туманные объяснения, что я перестала задавать ему этот вопрос. Папа стал приходить домой с двумя большими пакетами продуктов. Мы ели сэндвичи с ветчиной и большими кусками лука, а он рассказывал нам об успехах, которые делает в исследовании коррупции в недрах Объединенного профсоюза горняков. По его словам, ему постоянно предлагали работу, но он не хотел трудиться на дядю. «Невозможно стать богатым, работая по найму», – объяснял папа. Он хотел стать богатым, как Крез. Он говорил, что в Западной Виргинии нет золота, но существует много других способов обогащения. Например, он разрабатывал технологию, позволяющую более эффективно сжигать уголь и, следовательно, использовать уголь низкого качества. Папа считал, что это ноу-хау сделает его несметно богатым.
Слушая его рассказы, я старалась его приободрить. Я хотела надеяться, что он говорит правду, хотя была практически уверена, что это не так. Деньги в семье появлялись только тогда, когда мама получала чек от нефтяной компании, которая качала нефть на ее земле в Техасе, или папа находил небольшую халтуру. Мама всегда очень туманно отвечала на вопрос о том, где именно расположен ее участок земли, каковы его размеры, и наотрез отказывалась его продавать. Было ясно только одно: приблизительно раз в два месяца появлялся чек, а вместе с ним – деньги на еду.
Когда нам подключали электричество, мы ели много бобов. Большой пакет фасоли пинто[44] стоил меньше доллара, и этой еды хватало на несколько дней. Если добавить в фасоль ложку майонеза, получалось вкусное блюдо. Кроме этого, мы ели много риса с сардинами, которые, по словам мамы, были очень полезны для мозгов. По вкусу сардины уступали тунцу, но были гораздо лучше кошачьих консервов, которыми нам время от времени приходилось питаться, когда денег совсем не было. Иногда на обед мама готовила много попкорна. Мама говорила, что в кукурузе есть клетчатка, а в соли – йод, который предотвращает болезни щитовидной железы. «Я же не хочу, чтобы мои дети выглядели, как пеликаны», – объясняла она.
Однажды после получения чека мама купила огромный копченый окорок, который мы ели несколько дней. Так как у нас не было холодильника, мы хранили окорок на кухне. Через неделю после покупки ветчины, отрезая себе кусок мяса для сэндвича, я заметила, что в мясе появились личинки.
Мама сидела на софе и ела сэндвич с ветчиной. «Мам, в мясе завелись червяки», – сказала ей я.
«Ой, перестань. Срежь верхний слой с червяками, внутри мясо отличное», – уверила меня она.
Мы с Брайаном начали исследовать окрестности в поисках «подножного корма». Летом и осенью мы запасались яблоками-дичкой, ежевикой и воровали кукурузу на поле фермера Уилсона. Кукуруза была кормовой и очень твердой, но ее можно было есть, если тщательно пережевывать. Однажды мы поймали подраненного черного дрозда и хотели сделать из него пирог, но у нас не поднялась рука убить птицу, которая была к тому же очень тощей.
Мы слышали, что лаконос можно есть как салат. В наших местах этого растения было много, поэтому мы с Брайаном решили его попробовать. Если салат окажется вкусным, у нас появится новый бесплатный продукт – так рассуждали мы. Сперва мы попробовали сырой лаканос, но он оказался ужасно горьким. Тогда мы начали варить траву, но и в вареном виде вкус был ужасным. После этого эксперимента языки у нас болели несколько дней.
Однажды мы обнаружили заброшенный дом и залезли в окно. Комнатки внутри были маленькими, а пол земляным. На кухне мы нашли массу консервов.
«Бинго!» – закричал Брайан.
«Вот мы наедимся!» – обрадовалась я.
Консервные банки были покрыты толстым слоем пыли, но мы решили, что их содержимое пригодно для пищи. Иначе какой смысл вообще консервировать продукты? Ведь смысл консервирования в том, чтобы сохранить продукт на долгие годы. Я передала банку томатов Брайану, который пробил в ней дырку перочинным ножом. Банка взорвалась, окатив Брайана фонтаном коричневого сока. Мы попробовали открыть еще пару банок – с тем же результатом, и вернулись домой голодные и перемазанные.
Я перешла в шестой класс. В ту пору все смеялись над нами, потому что мы с Брайаном были очень худыми. Меня называли тонконогой, девочкой-пауком, трубочистом, тощей попой, женщиной-палкой и жирафом. Язвили даже, что в дождь я останусь сухой, если встану под телефонными проводами. Во время обеда другие дети разворачивали свои бутерброды или покупали горячий обед, а мы с Брайаном доставали книги и читали. Брайан говорил всем, что ему надо сбросить вес, потому что в старших классах он планирует заниматься борьбой. Я утверждала, что забыла свой обед дома. Никто мне не верил, поэтому во время обеденного перерыва я стала прятаться в туалете. Я заходила в кабинку, запирала дверь и залезала на стульчак, чтобы никто не мог узнать меня по обуви.
Я часто вынимала из мусорного бачка в туалете остатки обедов, выброшенные школьницами. Я совершенно не могла взять в толк, зачем выбрасывать пригодную в пищу еду: яблоки, сваренные вкрутую яйца, упаковки печенья, небольшие пакеты молока, надкусанные бутерброды с сыром, который ребенку, может быть, не очень пришелся по вкусу. Забрав свою добычу, я снова возвращалась в туалетную кабинку и ее съедала.
Иногда в мусорном ведре в туалете оказывалось еды больше, чем я была в состоянии съесть. Однажды я взяла для Брайана сэндвич с копченой колбасой, но потом начала думать о том, что я скажу ему, если он спросит, откуда я его взяла. Я была уверена, что и он роется в мусорных бачках, но этот вопрос мы никогда не обсуждали.
Я сидела в классе и думала о том, как объясню Брайану появление бутерброда с колбасой. В это время бутерброд в моем портфеле начал пахнуть так сильно, что, казалось, запах должны учуять все одноклассники. Я начала паниковать, ведь все знали, что я не приношу с собой обеда, следовательно, могут догадаться о том, что я взяла бутерброд из мусорного ведра. Во время перемены я бросилась назад в туалет и выбросила бутерброд.
Морин, в отличие от меня, всегда хорошо питалась. Она завела себе много подружек и часто появлялась у них дома во время обеда. Я не представляла, что едят Лори с мамой. Любопытно, что мама начала набирать вес. Однажды, когда папы не было дома и у нас не было еды, мама, лежа на софе, периодически скрывалась под одеялом. Брайан оглянулся на маму и спросил:
«Что ты жуешь?»
«Ничего. У меня проблемы с деснами, поэтому просто жую в качестве упражнения для улучшения циркуляции крови», – ответила мама. Но она не смотрела нам в глаза. Брайан откинул одеяло, и под ним оказалась огромная плитка шоколада Hershey, которую мама уже наполовину съела.
«Ничего не могу с собой поделать, – всхлипывала мама. – Мне нужен сахар, я чувствую себя как наркоман».
Она просила нас простить ее так же, как мы прощали папу за то, что он пьет. Мы молчали. Брайан схватил шоколад и разделил его на четыре куска, и мы с Брайаном и Лори проглотили свои порции, как голодные волки.
В тот год зима началась рано и выдалась суровой. Сразу после Дня благодарения выпал первый снег. Мокрые снежинки были огромными, как бабочки. После гигантских снежинок пошел обычный мелкий снег, и метель продолжалась несколько дней. В первые дни после снегопада мне зима нравилась. Снежный покров накрыл город и скрыл сажу и грязь. Наш дом на Литтл Хобарт Стрит начал выглядеть так же, как и остальные дома.
Однако потом стало так холодно, что молодые и тонкие ветки начали с треском ломаться. У меня кроме моего шерстяного пальто без пуговиц не было теплых вещей. Дома тоже было холодно – у нас была печка, но не было угля. В городском телефонном справочнике значилось сорок два продавца угля. Тонна угля, которой хватало на целую зиму, стоила 50 долларов, включая доставку, а уголь более низкого качества – всего 30, но мама сказала, что денег в семейном бюджете нет и нам придется обойтись без угля.
Куски угля падали с грузовиков, которые доставляли его покупателям, поэтому мы с Брайаном решили выйти на улицу и их собирать. Взяв ведро, мы вышли на Литтл Хобарт Стрит. Мимо нас проехали наши соседи, у которых было две девочки: Карен и Кэрол. «Я собираю камни для коллекции!» – закричала я девочкам, которые сидели на заднем сиденье автомобиля.
На дороге валялись только мелкие кусочки угля, и через некоторое время мы наполнили ими лишь полведра. На один вечер нам было нужно, по крайней мере, одно полное ведро. Тогда мы начали собирать хворост, который можно сжечь. Наша семья не могла себе позволить покупать дрова. Папы не было дома, и рубить дрова было некому, поэтому мы сами не только собирали сучья в лесу, но и рубили и пилили их.
Найти хорошее, сухое дерево в лесу было непросто. Мы шли по лесу, осматривали ветки и следили за тем, чтобы они не были трухлявыми или гнилыми. Но по сравнению с углем ветки быстро горели и не давали много тепла. Укутавшись в одеяла, мы сидели около печки и грели руки у огня. Мама говорила, что все равно мы живем лучше, чем первые поселенцы, потому что у нас в доме есть стеклянные окна и печь.
Однажды мы развели в печке сильный огонь. Несмотря на то, что в печи пылало, у нас изо рта шел пар, а окна изнутри были покрыты изморозью. Мы с Брайаном пошли за дровами. По пути назад Брайан сделал интересное наблюдение: «Посмотри, на крыше нашего дома нет снега». Снег действительно отсутствовал. «А на крышах остальных домов снег есть», – продолжил Брайан.
Когда мы вернулись в дом, Брайан сообщил маме: «В нашем доме плохая теплоизоляция. Все тепло уходит через крышу».
«Может быть, у нас плохая теплоизоляция, но зато мы любим и поддерживаем друг друга», – ответила ему мама.
Было так холодно, что с потолка кухни свешивались сосульки, вода в раковине замерзла, а стоящая в ней грязная посуда примерзла, словно ее приклеили. Даже в кастрюле с водой, которую мы держали для умывания в гостиной, появлялась тонкая корка льда. По дому мы ходили в верхней одежде и завернувшись в одеяла. Мы и спали в пальто. В спальне не было печки, и даже под несколькими одеялами мне все равно было холодно. Ночью я просыпалась от холода и растирала руки и ноги, чтобы согреться.
Мы постоянно спорили о том, кто будет спать с собаками, потому что с ними спать гораздо теплее. У нас было два пса: терьер Тинкл и дворняга Пипин, который однажды пришел к нам из леса. Чаще всего собаки оказывались в маминой кровати, потому что тело мамы было больше, чем у детей, а собаки сами мерзли. Брайан купил себе игуану, потому что животное напоминало ему о пустыне, и назвал ее Игги. Обычно он спал, положив игуану себе на грудь, но в одну холодную ночь ящерица замерзла до смерти.
Воду в кране на кухне мы не закрывали, чтобы она не замерзла в трубах. В особенно холодные ночи вода все равно замерзала, и утром мы видели, что из крана свешивается сосулька. Мы пытались прогреть трубу горящей головешкой, но это чаще всего не помогало, и нам приходилось несколько дней ждать потепления, чтобы вода потекла снова. Когда у нас промерзали трубы и воды не было, мы кипятили снег и сосульки на печке, чтобы можно было пить чай и готовить еду.
Несколько раз на нашем участке было мало снега, и мама отправляла меня с ведром – набрать воды у соседей. Рядом с нами жил вышедший на пенсию шахтер по фамилии Фриман, у которого был сын Пинат и дочка Присси. Фриман никогда не отказывал в моей просьбе, но прежде, чем взять мое пустое ведро долго, в течение минуты на меня укоризненно смотрел. Потом он брал мое ведро и заходил к себе в дом. Я, конечно, уверяла его, что весной он может получить у нас сколько угодно воды.
«Ненавижу зиму», – призналась я однажды маме.
«В любом времени года есть свои прелести, – философски отвечала мама. – Холодная погода хорошо влияет на здоровье. И убивает микробы и паразитов».
Судя по всему, мама была права, потому что никто из нас не болел. Но даже если бы я проснулась с температурой, я бы ни за что в этом не призналась, потому что не хотела весь день провести в промерзшем доме, а не в теплой классной комнате.
У холодной погоды был еще плюс – не чувствовалось никаких дурных запахов. Начиная с ноябрьского снегопада до нового года мы всего лишь раз стирали. Летом мы стирали с помощью стоявшей на кухне простейшей стиральной машины, наподобие той, что была у нас в Финиксе, но стиральной машиной мы могли пользоваться тогда, когда у нас было электричество. Стираное белье сушили на улице. Когда мы таким образом постирали зимой, наше белье замерзло. Когда принесли белье с улицы, носки приняли форму вопросительных знаков, а штаны можно было прислонить к стене. Мы начали колотить бельем по теплой печке, чтобы оно оттаяло. «Смотри, как здорово, – сказала Лори, – нам на крахмал точно не надо тратиться».
К январю наша одежда стала такой вонючей, что мама решила потратиться на Laundromat – стирку-самообслуживание. Мы набили наволочки грязным бельем и потащили их вниз по улице на Стюарт Стрит.
Мама несла свой тюк на голове, как делают женщины в Африке, и настаивала на том, чтобы и мы несли свою ношу таким же манером. Мама говорила, что это хорошее упражнение для осанки, но мы стыдились, что нас увидят на улицах города с тюками грязного белья на голове. Мы несли свои наволочки через плечо и закатывали глаза при виде прохожих, давая им понять, что не поддерживаем идею переноски тяжестей на голове.
В прачечной было жарко, как в турецкой парной, и все окна запотели. Мама запихнула монеты в стиральные машины и потом села на одну из работающих сушилок. Мы сделали то же самое и почувствовали, как тепло распространяется по всему телу. После того как белье высохло, мы вынули его и вдыхали исходящее от ткани тепло. Мы клали белье на столы и аккуратно его складывали, а также разбирали носки по парам. Дома мы никогда так аккуратно не складывали чистое белье, но в прачечной был так тепло и хорошо, что нам не хотелось уходить.
В январе началась оттепель, во время которой вся древесина в лесу намокла. Стало невозможно развести огонь, потому что сырые дрова дымили и не загорались. Мы поливали дрова в печке керосином из лампы. Папа был категорически против этого метода разжигания огня. Он говорил, что настоящий первопроходец никогда не будет использовать керосин для разжигания костра. Во-первых, керосин был не дешевым, а во-вторых, велика опасность взрыва. Тем не менее, когда дрова были мокрыми, а мы замерзали, обрызгивали их керосином.
Однажды мы с Брайаном пошли в лес собирать сухие дрова, а Лори осталась дома – разводить огонь. Мы с братом рассматривали ветки и стряхивали с них снег и вдруг услышали звук взрыва со стороны нашего дома. Мы повернулись к дому и увидели, что внутри дома горит.
Мы бросили дрова и кинулись к дому. Лори, пошатываясь, ходила по комнате. Ее челка и брови исчезли, а в доме пахло палеными волосами. Она поливала керосином дрова, и случилось то, о чем нас предупреждал папа, – керосин взорвался. Слава богу, кроме Лориных волос и одежды в доме ничего не сгорело. Лори немного обожгла себе ноги, и Брайан сходил на улицу, чтобы принести снега и положить его на ее ожоги. На следующий день все ноги сестры были в волдырях.
«Не забывайте, – учила нас мама, – то, что нас не убивает, делает сильнее».
«Если это так, то я уже должна быть Геркулесом», – ответила ей Лори.
Через несколько дней Лорины волдыри лопнули, и из них потекла жидкость. На протяжении нескольких последующих недель Лори очень мучилась от ожогов, и ей было трудно спать. А если во сне она скидывала с себя одеяло, чтобы оно не давило на волдыри, она мерзла.
Однажды той зимой я пришла в дом одноклассницы Кэрри Блэнкшип, чтобы вместе сделать один школьный проект. Отец Кэрри работал администратором в городском госпитале, а его семья жила в красивом кирпичном доме на центральной улице города. Стены гостиной этого дома были желто-коричневыми, а цвет занавесок был подобран в тон мебели. На стене висела фотография старшей сестры Кэрри, сделанная на окончание школы. Весь дом был красивым и аккуратным.
Рядом с дверью на стене я заметила небольшую коробочку с рычажком и расположенным над ним рядом цифр. Отец семейства заметил, что я с интересом рассматриваю эту коробочку, и сказал: «Это термостат – для того, чтобы изменить температуру в доме, надо двигать рычаг».
Я решила, что он надо мной шутит, но он подвинул рычажок, и я услышала, что в подвале что-то взревело.
«Там внизу находится котел», – объяснил он.
Он подвел меня к батарее и попросил ее пощупать. Я ощутила, что батарея становится теплее. Я не хотела подавать вида, как сильно удивлена этим новым для меня устройством, и потом на протяжении нескольких ночей мне снился сон о том, что у нас на Литтл Хобарт Стрит появился такой же термостат. Мне снилось, что для того, чтобы в нашем доме стало теплее, надо всего лишь немного подвинуть рычажок.
Во время нашей второй зимы в Уэлче умерла Эрма. Она скончалась в пору последних зимних метелей. Папа сказал, что у нее отказала печень. Мама заявила, что Эрма допилась до смерти: «Алкоголизм – это верная смерть. Можно с таким же успехом засунуть голову в духовой шкаф и включить газ. Алкоголизм ведет к той же верной смерти, но чуть медленнее».
Эрма тщательно подготовилась к своей кончине. На протяжении многих лет она читала только объявления о смертях в местной газете. Она вырезала из газеты некрологи в черной рамке и сохраняла их. Тексты этих некрологов она использовала в качестве рабочего материала для написания собственного объявления о смерти, которое она постоянно перерабатывала и дополняла. Кроме того, она оставила несколько написанных от руки страниц с точными указаниями о том, как ее надо похоронить. Эрма выбрала гимны и молитвы, которые должны звучать во время заупокойной службы, нашла похоронное бюро, заказала по каталогу фиолетовое платье, в котором хотела лежать в гробу, и даже выбрала себе гроб нежно-фиолетового цвета с двумя блестящими хромированными ручками.
Смерть Эрмы обострила мамины религиозные чувства. В ожидании священника мама вынула четки и начала молиться за душу покойной, которая, по мнению мамы, была в опасности потому, что она фактически совершила самоубийство, убив себя алкоголем. Мама пыталась нас заставить целовать покойную бабушку. Мы наотрез отказались. Тогда мама вышла впереди всех скорбящих, встала на колени и поцеловала покойницу в щеку с таким оглушительным звуком засоса, что он был слышен даже в самых удаленных уголках церкви.
Я сидела рядом с папой. Он впервые за всю мою жизнь надел галстук, который называл «удавкой повешенного». Папа был явно подавлен. Я была этому немного удивлена, потому что мне казалось, что Эрма не оказала на него какого-либо положительного влияния. Мне казалось, что он должен радоваться, что освободился от связи с ней.
По дороге домой мама попросила нас сказать об Эрме что-нибудь хорошее. Лори произнесла: «Тили-бом, тили-бом, ведьма умерла».
Мы с Брайаном начали хихикать. Папа повернулся и так враждебно посмотрел на Лори, что я думала, он ее ударит. «Дети, это была моя мать! Мне за вас стыдно! Понимаете, стыдно!» – сказал папа.
Папа развернулся и пошел в сторону бара Junior’s. Все мы смотрели ему вслед.
«Тебе все еще за нас стыдно?» – крикнула Лори. Папа не остановился и не оглянулся.
Минуло четыре дня после этих событий, а папа так и не являлся домой, и мама отправила меня за ним. «Почему я всегда должна за ним бегать?» – спросила я.
«Потому что ты – его любимица, – ответила мама. – И если ты его попросишь, он вернется домой».
В первую очередь я пошла к Фриманам, от которых за десять центов можно было позвонить. Я позвонила дедушке и спросила его, знает ли он, где папа. Дедушка не имел понятия об этом.
Когда я повесила трубку, Фриман спросил: «А когда вы у себя поставите телефон?»
«Мама не любит телефоны, – ответила я и положила десять центов на журнальный столик. – Она считает, что это слишком безличное средство общения».
Потом я пошла в бар Junior’s. Это был самый лучший бар города: там делали гамбургеры и картошку фри.
«Привет! – крикнул мне один из завсегдатаев заведения. – Смотрите, это дочка Рекса. Как дела, дорогая?»
«Спасибо, – ответила я. – Не знаете, где папа?»
«Рекс? – Мужчина повернулся к сидящему рядом с ним человеку. – А где старина Рекс?»
«Сегодня утром я видел его в Howdy House».
«Послушай, ты что-то бледная. Садись и выпей Coca-Colа за счет заведения», – сказал бармен.
«Нет, спасибо. У меня дела».
Я пошла в Howdy House, который был чуть хуже бара Junior’s. Там было темнее и места было меньше, а единственным блюдом, которое там могли предложить, была яичница. Местный бармен сказал, что папа пошел в Pub, который был еще хуже этого заведения. Там было темно, как безлунной ночью, стойка бара была липкой, и еды там вообще не предлагали. В этом пабе я и нашла папу, который рассказывал всем желающим истории из своей жизни.
Увидев меня, папа прервал свой рассказ и отвел в сторону, как всегда делал при моем появлении в барах. Я не хотела искать его по барам, а он не хотел, чтобы его, как нашкодившего школьника, вызывали домой. Сперва он окинул меня холодным взглядом, а потом улыбнулся.
«Привет, Горный Козленок! Что ты делаешь в этой дыре?» – спросил он.
«Мама просит тебя вернуться домой», – отвечала я.
«Вот как?» – Папа заказал мне Coca-Colа, а себе очередное виски. Я сказала, что ему пора возвращаться, но он тянул и заказывал новые шоты, словно решил выпить как можно больше перед тем, как явится домой. Он проковылял в туалет, вернулся, заказал еще один шот «на дорожку», стукнул рюмкой о стол и двинулся к двери. Открывая дверь, он потерял равновесие и упал.
«Дорогая, ты его до дома не дотащишь, – сказал один из посетителей. – Давай я вас подвезу».
«Спасибо, сэр, – поблагодарила его я. – Если вам не очень сложно».
Несколько мужчин помогли загрузить папу в багажник пикапа. Стояла ранняя весна, вечерело, люди возвращались домой. Папа затянул одну из своих любимых песен.
- Прилетела колесница,
- Увезти меня домой
У папы был звучный баритон и неплохой слух, и хотя он был пьян в стельку, слова звучали прямо как в церкви:
- Я посмотрел на другую сторону Иордана
- И что же я увидел?
- Прилетела колесница
- Увезти меня домой,
- И ангелы сопроводят меня.
Я влезла в кабину и села рядом с водителем. По пути домой папа продолжал громко петь, растягивая слова так, что казалось, он мычит. Водитель спросил, как у меня идут дела в школе. Я ответила, что вкладываю в учебу все силы, потому что хочу стать или ветеринаром, или геологом со специализацией на Миоценовом периоде, когда на западном побережье появились горы. Я рассказывала ему, как возникли жеоды, когда он меня прервал словами: «Для дочери алкоголика у тебя довольно амбициозные планы».
«Остановите машину, – сказала я. – Дальше мы доберемся сами».
«Извини. Не хотел тебя обидеть, – ответил водитель. – Ты сама знаешь, что не дотащишь его».
Тем не менее, он остановил машину и откинул вниз стенку багажного отделения. Я попыталась вынуть папу из машины, но ничего из этого не получилось. Я снова села рядом с водителем, сложила руки на груди и уставилась вперед. Когда мы добрались до Литтл Хобарт Стрит, 93, он помог мне вынуть папу из машины.
«Я понимаю, почему ты обиделась на мои слова. Но пойми, я хотел сказать тебе комплемент».
Наверное, тогда мне надо было его поблагодарить, но я этого не сделала. Я подождала, пока он отъедет, и позвала Брайана, чтобы он помог дотащить папу до дома.
Через пару месяцев после смерти Эрмы дядя Стэнли курил в кровати и умудрился спалить весь дом. Он и дедушка благополучно выбрались из горящего здания и переселились в двухкомнатную квартиру без окон в подвале дома неподалеку. До них в квартире жили наркоманы, которые исписали стены матерными словами и психоделическими узорами. Владелец квартиры не стал делать косметический ремонт и закрашивать наскальную живопись, а дядя Стэнли с дедушкой и подавно.
В их квартире была ванная, и время от времени мы ходили к ним мыться. Однажды вместе со Стэнли мы сидели на кровати и смотрели телевизор. Я ждала своей очереди идти мыться. Дедушка был в своем любимом баре, Лори мылась, а мама сидела в дедушкиной комнате и решала кроссворд. Я почувствовала, что рука Стэнли лежит на моем бедре. Я посмотрела на него, но он не отводил взгляда от экрана. Я подумала, что он сделал это случайно, и без слов спихнула его руку. Однако через несколько минут его рука снова появилась у меня на бедре. Я посмотрела на него и увидела, что ширинка его штанов расстегнута, он вынул член и теребит его. Я хотела его ударить, но побоялась, что буду иметь такие же проблемы, как в свое время Лори с Эрмой, поэтому вышла из комнаты и обратилась к маме: «Дядя Стэнли ведет себя неприлично».
«Ты, наверное, что-то придумываешь», – возразила мама.
«Нет, он правда меня лапал! И дрочил!»
Мама, как птичка, наклонила голову, и на ее лице появилось озабоченное выражение: «Бедный Стэнли! Он такой одинокий!»
Мама спросила, причинил ли он мне какой-либо ущерб. Я отрицательно покачала головой. «Ну, вот видишь, – сказала мама, которая всегда говорила, что преступления на сексуальной почве являются преступлениями восприятия. – Если ты считаешь, что не пострадала, значит, ты не пострадала. Многие женщины слишком раздувают эту проблему. Ты гораздо сильнее многих». И она снова вернулась к разгадыванию кроссворда.
После этого случая я отказывалась ходить мыться к дедушке. Быть сильным – хорошо, но я не желала, чтобы Стэнли вообразил, что я возвращаюсь потому, что мне от него чего-то надо. Я начал мыться в доме на Литтл Хобарт Стрит. На кухне у нас был большой алюминиевый таз, который можно было наполнить водой из колонки под домом, когда погода была хорошей, а вода теплой. Помыв тело, я наклонялась и мыла голову. Но таскать вверх по лестнице ведра с водой было непросто, поэтому я всегда до последнего откладывала такое мытье, которое накачивало мускулатуру рук.
Весной полили дожди. Вода сбегала по горным склонам, смывая камни и небольшие деревца, размывала асфальтовые дороги. Ручьи вышли из берегов, и бурая вода в них бурлила и пенилась, словно превратилась в шоколадный шейк. Все ручьи вливались в реку Таг, которая тоже вышла из берегов и залила близлежащие дома и магазины на центральной улице города. Глубина грязи доходила до метра, и вода снесла несколько автомобилей. В Баффало Крик Холлоу смыло дамбу, пошла 10-метровая волна, и 126 человек погибли. Мама говорила, что это месть природы за то, что ее грабят и насилуют, выводят из строя ее дренажную систему, вырубая леса и роя шахты.
Наша улица была расположена высоко, и нас не затопило, но ниже дожди смыли часть асфальтовой дороги. Правда, вода подмыла столбы, на которых стоял наш дом. Дырка в потолке на кухне стала огромной и вскоре начал течь потолок еще в нашей детской спальне – с той стороны, где стояли нары Брайана и Морин. Спавший на верхней койке Брайан начал накрываться брезентом, чтобы не промокнуть.
Все в доме стало влажным. Книги, бумаги и картины покрылись зеленой плесенью. В углах комнат появились маленькие грибы. Влага разъедала деревянную лестницу в дом, и ходить по ней стало опасно. Однажды под мамой сломалась прогнившая ступенька, она упала и покатилась по склону. После этого у нее несколько недель не заживали ссадины на руках и ногах. «Мой муж меня не бьет, – объясняла мама тем, кто пялился на ее раны, – он просто не хочет починить лестницу».
Веранда тоже начала гнить. Перила и пол стали скользкими от плесени. Ночами стало опасно ходить в туалет, потому что каждый из нас минимум по разу ночью поскальзывался и падал. От веранды до земли было около трех метров.
«Нам надо что-то сделать с верандой, – говорила я маме. – Ночью очень опасно ходить по ней в туалет». Кроме того, туалетом под лестницей уже нельзя было пользоваться, потому что яма окончательно наполнилась.
«Ты права, – сказала мама, – надо что-то предпринять».
Она купила ведро из желтой пластмассы и поставила его на кухне. Теперь все, кто хотел ночью сходить в туалет, ходили в ведро. Когда ведро наполнялось, самый смелый из нас выносил его на улицу, рыл яму и выливал туда его содержимое.
В один прекрасный день мы с Брайаном собирали трухлявые ветки для огня и среди личинок и вьюнков нашли кольцо с бриллиантом. Камень на кольце был крупным. Сначала мы подумали, что это бижутерия, но почистив кольцо и попробовав поцарапать его стеклом, как нас учил папа, поняли, что оно, скорее всего, настоящее. Мы решили, что кольцо принадлежало старушке, которая жила и умерла в доме до нас. Все говорили, что эта старушка была немного чокнутой.
«Как ты думаешь, сколько это кольцо может стоить?» – спросила я Брайана.
«Наверняка больше, чем дом», – ответил он.
Мы решили продать кольцо для того, чтобы купить еды и рассчитаться за дом (родители не платили месячные взносы и шли разговоры о том, что нас рано или поздно выселят). После этого у нас могли бы остаться деньги, на которые можно было бы приобрести что-нибудь для нас, например, пару кроссовок.
Мы показали кольцо маме. Она посмотрела на него. Мы сказали, что надо кольцо оценить. На следующий день мама поехала на автобусе в Блуфильд, в ювелирный магазин. Когда она вернулась, сообщила нам, что кольцо оказалось действительно настоящим с бриллиантом в два карата.
«А сколько оно стоит?» – спросили мы.
«Не имеет никакого значения», – ответила мама.