Замок из стекла Уоллс Джаннетт

IV

Нью-Йорк

Нью-Йорк я увидела в сумерки. Вдалеке, за горами поднимались небоскребы. Дорога пошла вверх, и на другой стороне реки виднелся остров, застроенный небоскребами, окна которых горели в лучах заходящего солнца.

Сердце начало часто биться, а ладони стали влажными. Я встала, прошла в малюсенький туалет в конце салона автобуса и умылась над небольшой железной раковиной. Я внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале и подумала о том, какое впечатление произведу на жителей Нью-Йорка. Увидят ли они во мне долговязую, провинциальную девушку из Аппалачей с острыми локтями, большими коленями и огромными зубами? Много лет папа повторял мне, что я наделена внутренней красотой. Большинство людей не замечают этой внутренней красоты. Мне самой было сложно ее увидеть, но папа говорил, что именно она создает облик. Я надеялась, что жители Нью-Йорка увидят во мне то, что видел папа.

Автобус прибыл, я взяла свой чемодан и вошла в здание станции. Вокруг меня сновали толпы людей, и я чувствовала себя словно камень, который омывают быстрые воды реки. Неожиданно я услышала, что кто-то зовет меня по имени. Это был бледный парень в очках с такими толстыми линзами, что его глаза казались маленькими точками. Его звали Эван, и он сказал мне, что он Лорин приятель. Сестра была на работе и попросила его меня встретить. Эван предложил донести мой чемодан и вывел меня на шумную улицу. На переходе стояла толпа народа, проезжая часть была забита машинами, и в воздухе летали обрывки бумаги. Я шла следом за Эваном.

Мы прошли до следующего пересечения улиц, и Эван поставил мой чемодан на землю. «Тяжелый, – пожаловался он. – Кто у тебя там?»

«Моя коллекция угля».

Он смерил меня непонимающим взглядом.

«Шучу», – сказала я и ударила его в плечо. Эван не понял моей шутки, и это было хорошим знаком. Значит, не все жители Нью-Йорка были такими остроумными и интеллектуальными, как многие могли предположить.

Я подняла чемодан. Эван больше не настаивал на том, чтобы помочь мне его нести. Более того, мне показалось, он обрадовался, что избавился от него. Мы прошли до следующего перекрестка.

«В Западной Виргинии живут девушки крепкие, как гвозди», – заметил он.

«Это точно», – ответила я.

Эван довел меня до немецкого ресторана под названием Zum-Zum. Лори выносила в каждой руке по четыре больших пивных бокала из-за стойки бара. Ее волосы были собраны в два больших пучка, и говорила она с немецким акцентом, потому что, как объяснила мне позже, за это давали хорошие чаевые. «О, дас ист майнер сестер-швестер! – воскликнула Лори. Она подняла вверх бокалы с пивом: – Velkomen в Нью-Йоркен!»

Я ни слова не знала по-немецки, поэтому воскликнула: «Граци!»

Посетители ресторана рассмеялись. Лори была занята на работе, а я пошла гулять. Несколько раз я терялась, и мне приходилось спрашивать людей, как мне пройти к определенному месту. Меня неоднократно предупреждали о том, что жители Нью-Йорка очень грубые. В тот день я поняла, что отчасти это соответствует действительности. Когда я пыталась остановить людей на улице, многие из них не останавливаясь, продолжая идти по своим делам. Они даже не смотрели на меня. Правда, когда они понимали, что мне не нужны их деньги, их отношение менялось. Они смотрели прямо в глаза и давали точные указания о том, как попасть к Эмпайр-стейт-билдинг. Некоторые из них даже рисовали мне схему, как пройти. Я сделала вывод, что жители Нью-Йорка просто делают вид, будто они недружелюбные.

После окончания Лориной смены мы поехали на метро в Гринвич-Виллидж и пришли в женский отель под названием Evangeline, где она жила. В мою первую ночь в Нью-Йорке я проснулась в три часа и увидела, что небо над городом ярко-оранжевого цвета. Я думала, что где-то пожар, но Лори объяснила – это смог над городом отражает свет фонарей, домов и машин. Она сказала, что ночью здесь небо всегда такого цвета. В Нью-Йорке не видно звезд. «Но ведь Венера не звезда, – подумала я. – Возможно, я смогу ее увидеть».

На следующий день я нашла работу в забегаловке на 14-й улице, в которой продавали гамбургеры. После вычета налогов и социальных отчислений зарплата составляла 80 долларов в неделю. Я много думала о том, как сложится моя жизнь в Нью-Йорке, но даже не подозревала, что в городе так много возможностей. Мне нравилась работа, хотя не очень радовала смешная красно-желтая униформа. Мне даже нравился ажиотаж, который происходил во время наплыва покупателей в обеденный перерыв. Кассиры выкрикивали заказы в микрофон, сотрудники на конвейере переворачивали жарящиеся гамбургеры, все метались между автоматами с напитками и тем местом, где разогревали картошку фри, и менеджер всегда помогал тем, кто не справлялся от обилия заказов. Сотрудники заведения ели с 20 %-ной скидкой, и первые недели работы я неизменно брала на обед чизбургер и шоколадный шейк.

В середине лета Лори нашла квартиру в южном Бронксе, которую мы могли себе позволить. Это было здание желтого цвета в стиле ар-деко. В свое время оно было респектабельным местом, но сейчас стены здания «украшало» граффити, а разбитое зеркало на первом этаже было склеено скотчем. Тем не менее, как выразилась бы мама, у здания были хорошие кости.

Наша квартира была больше и намного красивее дома на Литтл Хобарт Стрит. Блестящий паркет был сделан из дуба. Здесь были прихожая и гостиная, где я спала, и еще спальня Лори. В квартире имелась кухня с работающим холодильником и газовой плитой, огонь которой не надо было поджигать спичкой. В центре плиты всегда горел огонек, и конфорка сама зажигалась, как только включали газ. Моим любимым местом в квартире была ванная комната с черно-белой плиткой на полу, унитазом, который громко спускался, огромной ванной, в которую можно было лечь во весь рост, и горячей водой, которая никогда не кончалась.

Меня совершенно не волновало то, что наш дом был расположен не в самом лучшем районе. Мы всегда жили в таких районах. Здесь было много пуэрториканцев. Пуэрториканские ребята тусовались на улице и около входа в метро, слушали музыку, танцевали, сидели в брошенных автомобилях, а также у мест, где продавали сигареты поштучно. Все советовали, чтобы я немедленно отдавала деньги при любой попытке меня ограбить. Они говорили, что не стоит рисковать жизнью. Но мне совершенно не улыбалась перспектива отдать честные и с трудом заработанные деньги, и к тому же я не хотела, чтобы обо мне сложилась репутация человека, которого легко ограбить, поэтому я всегда сопротивлялась. Однажды, когда я садилась в вагон метро, кто-то схватил мою сумочку, но я с силой ее дернула, и ремешок, на которой она держалась, порвался. Грабитель упал на перрон, так ничего и не получив, и через окно отъезжающего поезда я победно помахала ему рукой.

Той осенью Лори нашла для меня государственную школу, где обязательное посещение занятий было заменено на стажировку, которую ученики проходили в выбранных ими компаниях. Одним из мест моей стажировки была еженедельная газета Phoenix. Ее редакция находилась в центре Бруклина, в подвале на Атлантик-авеню, рядом со старой фабрикой по производству средства от запора Ex-Lax. Владельцем, издателем и главным редактором был человек по имени Майк Армстронг. Он так любил свою газету, что ради нее умудрился пять раз заложить собственный дом. В редакции использовали только старинные пишущие машинки Underwood с пожелтевшими от времени клавишами и изношенными донельзя лентами. На моей машинке не было клавиши с буквой E, и вместо нее я использовала клавишу @. У нас не было писчей бумаги, и мы писали на оборотной стороне пресс-релизов, которые выуживали из мусорных корзин. Раз в месяц зарплатный чек кого-нибудь из сотрудников банк не пропускал по причине овердрафта зарплатного счета. Репортеры периодически увольнялись.

Однажды для прохождения интервью для приема на работу к нам пришла выпускница факультета журналистики. Во время интервью по ее ноге пробежала мышь, отчего девушка завизжала и мгновенно ретировалась из здания. В тот день проходило собрание правления метрополитена, и в газете не было репортера, которого можно было бы отправить на это задание. После того как нервная соискательница отбыла, мистер Армстронг посмотрел на меня и сказал: «Если ты перестанешь называть меня мистером Армстронгом и будешь говорить «Майк», я предложу тебе работу репортера».

Мне только что исполнилось восемнадцать лет. На следующий день я уволилась из забегаловки по продаже гамбургеров и стала репортером в газете Phoenix.

Это были счастливые годы. Я работала 90 часов в неделю, мой телефон звонил без умолку, я всегда бежала на интервью, поглядывая на часы Rolex, которые купила за десять долларов, чтобы не опаздывать, а после интервью бежала в редакцию – писать материал. Когда наборщик уволился, я сидела в редакции до четырех утра, набирая тексты статей. Я зарабатывала 125 долларов в неделю. Если, конечно, банк пропускал чек.

Я писала Брайану длинные письма о том, как хорошо жить в Нью-Йорке. Он отвечал рассказами о том, что жизнь в Уэлче становится только хуже и хуже. Папа был постоянно пьян, за исключением тех дней, которые проводил в тюрьме, мама ушла с головой в свой собственный мир, Морин практически жила у соседей. Потолок в спальне окончательно провалился, и Брайан перебрался на веранду. Он сколотил себе из фанеры бокс и спал там, хотя крыша веранды тоже протекала, и ему все равно приходилось накрываться надувным плотом.

Я сказала Лори, что Брайану надо перебираться в Нью-Йорк, и она со мной согласилась. Но, если честно, я немного боялась, что Брайан предпочтет остаться в Уэлче. Он был скорее деревенским, а не городским парнем. Он любил гулять по лесу, ковыряться с двухтактовым мотором, вырезать фигурки из дерева и рубить дрова. Он никогда не жаловался на сам Уэлч, и, в отличие от меня и Лори, у него было много друзей. Тем не менее, я была уверена в том, что в долгосрочной перспективе он от переезда в город только выиграет. Я составила список причин, почему ему стоит перебраться в Нью-Йорк.

Я позвонила ему на телефонный номер в квартире дедушки и перечислила все причины. Я сказала, что ему придется найти работу для того, чтобы оплачивать часть квартплаты и продуктов. Он может жить в моей комнате, места в ней было достаточно. В нашей квартире потолок не тек, и туалет со спуском воды.

Я закончила свою тираду. Брайан молчал. Потом он спросил: «Так когда можно приезжать?»

Точно так же, как и я, Брайан сел на автобус на следующее утро после окончания одиннадцатого класса. На другой день после своего приезда в Нью-Йорк он нашел работу в кафе поблизости от редакции Phoenix, в Бруклине. Он сказал, что Бруклин ему нравится больше, чем Манхэттен или Бронкс, и ждал меня после работы в редакции иногда до ранних петухов для того, чтобы вместе вернуться на метро домой. Он никогда не объяснял, почему так поступает, но, скорее всего, это была детская привычка, которая подсказывала ему, что вдвоем нам легче справиться со сложностями, которые могут нас ждать.

Я расхотела идти учиться в колледж. Образование казалось мне дорогостоящим мероприятием, а диплом журналиста давал бы мне возможность той работы, которую я уже имела. Я решила, что всему необходимому могу научиться на рабочем месте. Надо быть внимательной, тогда можно подхватить что-то «на лету». Если я что-то не понимала, например, слова «кошерный», haute couture[57] или Таммани-холл[58], я открывала словарь или кого-нибудь спрашивала. Однажды во время интервью мне сказали, что определенная государственная программа отбрасывает нас назад, во времена Эры прогрессивизма[59]. Вернувшись в редакцию, я открыла словарь. Майк Армстронг поинтересовался, что я там ищу. Я объяснила, и он спросил, собираюсь ли я пойти учиться в колледж.

«Зачем мне бросать работу для того, чтобы учиться? – спросила его я. – У тебя выпускники колледжа работают на одинаковых со мной должностях».

«Имей в виду, что в мире есть работы более престижные и интересные, чем эта, – ответил Майк. – Может быть, придет время, и тебе такую предложат. Но без диплома из колледжа ты не сможешь ее получить». Майк обещал, что, если я закончу колледж, могу вернуться в его газету. Я сказала, что подумаю над тем, что он мне сказал.

Лорины друзья считали Колумбийский университет лучшим университетом города. В то время в него принимали только мужчин, поэтому я подала документы и была принята в аффилированый с ним Барнард-колледж. Образование оказалось довольно дорогим, но я получила стипендии и ссуды, а также частично оплачивала из того, что успела накопить за время работы в газете. Чтобы окончательно заплатить за образование, мне пришлось целый год отвечать на телефонные звонки в компании на Уолл-стрит.

После начала занятий я уже не могла платить свою долю квартплаты. По счастью, женщина-психолог, живущая в районе Верхний Вест-Сайд, предложила мне комнату в своей квартире за то, что я буду приглядывать за ее двумя маленькими сыновьями. В выходные я работала в художественной галерее, сгруппировала все свои классы и занятия в два рабочих дня и стала работать редактором новостей в Barnard Bulletin. Через некоторое время я бросила эту работу, потому что мне предложили позицию ассистента в одном из крупнейших журналов города. Здесь работали писатели, у которых выходили книги, репортеры, освещавшие войны и бравшие интервью у президентов. Я проверяла их представительские счета, высчитывала количество знаков в их статьях и переправляла им почту. Мне казалось, что я многого добилась в этой жизни.

Родители время от времени звонили нам с телефона из дедушкиной квартиры и рассказывали о том, что происходит в Уэлче. Я начала бояться этих звонков, потому что каждый раз у них случалось что-нибудь нехорошее: оползень снес остатки лестницы, соседи Фриманы грозились запретить пользоваться их домом, Морин упала с лестницы и сильно рассекла себе голову.

Когда Лори услышала о падении Морин, то заявила, что ей тоже надо перебираться в Нью-Йорк. Нашей младшей сестре было 12 лет, и мне казалось, что она еще слишком мала, чтобы покидать родительский дом. Когда мы переехали в Западную Виргинию, ей было всего четыре, поэтому она не знала и не помнила ничего, кроме Уэлча.

«А кто ею будет заниматься?» – спросила я Лори.

«Я, – отвечала она, – и жить она будет у меня».

Лори позвонила Морин, которая с радостью отнеслась к ее предложению и только после этого поговорила с родителями. Мама сказала, что ей нравится Лорин план, а папа заявил, что Лори украла у него всех детей, за что он лишает ее наследства. Морин приехала в начале зимы. К тому времени Брайан переехал в квартиру поблизости к порту, и мы использовали его адрес для того, чтобы записать Морин в школу. По выходным мы встречались в квартире Лори, готовили свиные отбивные и варили горы спагетти с тефтелями. Мы вспоминали о сумасшествии, которое пережили в Уэлче и смеялись до слез.

В одно прекрасное утро, спустя три года после переезда в Нью-Йорк, я собиралась в колледж и слушала радио. Диктор сообщил, что на платной автостраде из Нью-Джерси стоит большая пробка: там сломался микроавтобус, и из него вывалилась мебель и одежда. Полиция пытается расчистить дорогу, но из микроавтобуса на них напал пес, которого теперь полицейские пытаются поймать. По поводу этой истории на радио долго шутили, потому что автобус и пес задерживали тысячи жителей, которые спешили на работу.

В тот вечер женщина-психолог сказала, что мне звонят, и я подошла к телефону.

«Привет, Жаннетт! – защебетала мама в трубке, – Ты представляешь, мы с папой переехали в Нью-Йорк!»

Первое, что мне вспомнилось при этой новости, был сломанный микроавтобус утром на автостраде. Когда я спросила маму, она подтвердила: действительно, у них были небольшие технические проблемы на большой и широкой дороге, Тинкл устал сидеть в кузове и вырвался на свободу. Появилась полиция, папа с ними повздорил, а те грозились его арестовать. В общем, было небольшое приключение. «А откуда ты об этом знаешь?» – спросила она.

«По радио передавали».

«Вот как? – мама не поверила своим ушам. – В мире сейчас столько интересного происходит, а им больше не о чем говорить, как о микроавтобусе, у которого слетел ремень генератора?» Мама была явно польщена. «Не успели приехать, а уже стали известными!»

Переговорив с мамой, я осмотрела свою комнату. Я жила в бывшей комнате прислуги рядом с кухней, в которой были одно узкое окно и ванная, она же одновременно кладовка. У меня была своя маленькая комнатка и своя жизнь, в которой явно не было места для мамы с папой.

На следующий день я пошла к Лори повидаться с родителями. Все были уже там. Мама с папой меня обняли. Папа вынул из бумажного пакета бутылек виски, мама рассказывала приключения, пережитые ими по пути в Нью-Йорк. Они уже успели осмотреть окрестности и даже прокатились на метро, которое папа окрестил «проклятой дырой». Мама объявила, что настенная роспись на Центре Рокфеллера крайне посредственная, по качеству гораздо хуже многих ее собственных работ. Младшее поколение семьи молчало и не поддерживало разговор.

«Ну, и что вы надумали? – спросил Брайан, когда ему удалось вставить слово. – Вы сюда переезжаете?»

«Мы уже переехали», – ответила мама.

«Навсегда?» – спросила я.

«Точно», – ответил папа.

«Зачем?» – спросила я. Вопрос прозвучал резко.

Папа принял удивленный вид, словно ответ был очевиден. «Чтобы мы опять стали семьей, – ответил он и поднял стакан. – За семью!»

Родители нашли дешевую комнату в пансионе в нескольких кварталах от квартиры Лори. Седовласая владелица пансиона помогла им внести вещи, а через пару месяцев, когда мама с папой задолжали ей за квартплату, выставила их вещи на улицу и повесила на дверь комнаты, где они жили, навесной замок. Мама с папой переселились в шестиэтажный «клоповник» в районе похуже, но там папа заснул в кровати с зажженной сигаретой, отчего чуть не спалил все заведение, и их снова выгнали. Брайан отказывался их брать, говоря, что родители должны научиться не зависеть от детей, иначе будут до конца дней сидеть у нас на шее. Однако Лори съехала из своей квартиры в южном Бронксе и сняла новую в том же доме, что и Брайан, после чего разрешила родителям пожить у нее с Морин. Мама с папой горячо уверяли ее, что через пару недель подыщут себе жилье, но прошел месяц, два, три, а потом и четыре, и ничего не происходило. Я навещала их, и каждый раз квартира все больше и больше заполнялась хламом. Мама развесила в гостиной свои картины, разложила свои уличные «находки» и заставила подоконники бутылками из разноцветного стекла для создания эффекта витражей. Кучи хлама громоздились до потолка и, когда гостиная окончательно заполнилась, выплеснулись на кухню.

Однако больше всего Лори не нравилось поведение папы. Он не нашел работу, но умудрялся добывать деньги на выпивку, возвращался ночью пьяным, как сапожник, и громко спорил и ругался. Брайан прекрасно видел, что Лори не выдерживает, и пригласил папу у него пожить. Брайан повесил замок на шкаф со спиртным, но через неделю папа отверткой открутил дверцы шкафа и выпил все, что было внутри.

Однако Брайан не сорвался. Он сказал папе, что совершил ошибку, оставив в доме спиртное. Он сказал, что разрешит папе жить у себя, но тот должен бросить пить. «Ты, конечно, хозяин в своем доме, и это правильно, – ответил папа, – но скорее ад замерзнет, чем я буду делать так, как велит мой собственный сын». У родителей оставался белый микроавтобус, на котором они приехали из западной Виргинии, и они переселились в него.

Лори назначила маме время на то, чтобы та очистила квартиру от своих вещей, но срок давно прошел, а ничего не происходило. К маме зачастил папа, и они начинали так громко спорить, что соседи стучали в стены. Папа лез драться с соседями Лори.

«Я больше не могу», – призналась однажды мне Лори.

«Тебе надо выгнать маму», – сказала я.

«Но она же моя мать!»

«Не имеет значения. Иначе ты с ума сойдешь».

Наконец Лори согласилась. Она сказала маме, что ей надо забирать вещи и съезжать, но добавила, что готова всячески ей помогать. Мама сказала, что все будет в порядке.

«Лори права, – говорила она мне. – Надо пережить кризис, зарядиться адреналином и понять, на что ты способен».

Мама с Тинклом перебрались в микроавтобус к папе. Они прожили в нем несколько месяцев, но однажды поставили его туда, где нельзя парковаться, и машину утащили на штрафную стоянку. Микроавтобус не был зарегистрирован, поэтому получить его они не могли. В ту ночь они спали в парке. Они стали бездомными.

Родители регулярно звонили нам из телефонных автоматов, и раза два в месяц мы встречались у Лори.

«Жизнь на самом деле не такая уж и плохая», – призналась мама после того, как они пару месяцев уже были бездомными.

«Пожалуйста, за нас не волнуйтесь, – уверял папа, – мы в состоянии сами о себе позаботиться».

Мама объяснила, что они осваивали правила выживания бездомных. Родители посещали разные бесплатные столовые, пробовали разную кухню и уже выработали свои предпочтения. Они были в курсе, в каких церквях раздают сэндвичи для бездомных и когда именно. Они знали, в каких библиотеках самые удобные туалеты, позволяющие нормально помыться, побриться и почистить зубы. «Важно ведь не только помыть голову, но и подмыться», – так выразилась мама. Они вынимали газеты из мусорных урн и находили, где проходят бесплатные общественные мероприятия. Они посещали концерты, театральные постановки, слушали оперу в парках, поэтические чтения и струнные квартеты в лобби офисных зданий и отелей, смотрели кинопоказы и ходили в музеи. Они стали бездомными в начале лета, потому спали на скамейках в парках или в кустах. Иногда их будил полицейский и просил уйти, тогда они спокойно переходили в другое место. На день они прятали свои спальные принадлежности в кустах.

«Нет, так жить невозможно», – сказала я.

«А почему бы и нет? – ответила мама. – Это – сплошное приключение».

С началом холодного сезона мама с папой стали больше времени проводить в теплых и уютных библиотеках, многие из которых работали допоздна. Мама читала Бальзака. Папа заинтересовался теорией хаоса, и его излюбленными изданиями были научный журнал Los Alamos Science и журнал по физике Journal of Statistical Physics. Он даже заявил, что изучение теории хаоса помогло ему улучшить его игру в бильярд.

«А что вы будете делать, когда настанет зима?» – спросила я маму.

Она улыбнулась: «Зима – это одно из моих любимых времен года».

Я не знала, что предпринять. Я разрывалась: с одной стороны, хотела им помочь, а с другой – забыть о них, как о страшном сне.

В тот год зима пришла рано. Выходя из квартиры психолога, я сталкивалась на улице с бездомными людьми, заглядывала им в лица и с ужасом думала, что могу встретить среди них маму с папой. Я всегда давала бездомным мелочь, хотя понимала, что таким образом стараюсь заглушить голос совести, потому что мама с папой сейчас находятся где-то на улице, в то время как у меня есть работа и квартира.

Однажды я шла по Бродвею с однокурсницей по имени Кэрол и дала мелочь какому-то молодому бездомному. «Не стоит это делать», – заметила Кэрол.

«Почему?»

«Потому что это убивает у них стимул заниматься чем-либо другим. Все они обманщики».

«Ты уверена, что знаешь, о чем говоришь?» – хотела я ее спросить. Я хотела сказать Кэрол, что мои родители тоже бездомные и она не понимает, что такое не иметь дома, еды и денег. Однако это означало, что я должна была рассказать ей и о себе самой, а к этому я была не готова. Поэтому я просто рассталась с ней на углу, не сказав ни слова.

Мне надо было как-то помочь родителям. В нашей семье мы всегда помогали и поддерживали друг друга, но тогда у нас не было выбора. Если честно, мне еще в ту пору надоело слушать насмешки над нашей семьей и тем, как мы живем. И теперь я не чувствовала в себе сил снова бороться за родителей.

Именно поэтому я предала свое прошлое в споре с профессором Фухс. Она была одной из моих любимых преподавательниц. Эта невысокого роста страстная женщина с темными кругами под глазами преподавала политические науки. Однажды профессор спросила нас: не является ли феномен бездомных результатом политики активного ознакомления населения с проблемами наркотической и алкогольной зависимости, как утверждают консерваторы? Или, как полагают либералы, эти проблемы возникли из-за уменьшения финансирования социальных программ и неспособности правительства предоставить экономические возможности бедным слоям населения? Профессор Фухс попросила меня ответить на этот вопрос.

«Мне кажется, что в некоторых случаях проблему бездомных нельзя объяснить ни тем, ни другим».

«А поподробнее?»

«Иногда люди живут той жизнью, которая им нравится».

«Ты хочешь сказать, что бездомным нравится жить на улице? – спросила профессор. – Неужто им не хочется спать в теплой постели и иметь крышу над головой?»

«Я не совсем это хотела сказать, – я не могла подыскать правильные слова. – Они хотят все это иметь. Но если некоторые из них захотели бы работать и идти на компромисс, они перестали бы жить так, как им хочется, а просто сводили бы концы с концами».

Профессор вышла из-за кафедры. «Что ты знаешь о жизни бедняков и люмпенов? – спросила она. – Что ты знаешь о сложностях и проблемах их жизни?»

Глаза всех студентов были направлены на меня.

«Я согласна с вами, профессор», – сказала я.

Январь в тот год выдался таким холодным, что по Хадсон Ривер плыли огромные глыбы льда. В середине зимы приюты для бездомных были переполнены. Мама с папой ненавидели приюты для бездомных. Папа называл их проклятыми, вшивыми выгребными ямами и отстойниками. Родители предпочитали спать на скамьях церквей, которые открывали свои двери для бездомных, но в ту зиму практически все места в церквях тоже были заняты. В самые суровые ночи папа спал в приюте, а мама с Тинклом приходила к Лори. В такие моменты мама теряла свой обычный и часто наигранный оптимизм, начинала плакать и признавалась, что жизнь на улице – очень, очень тяжелая штука.

В то время я подумывала бросить обучение. Мне казалось очень эгоистичным – более того, неправильным – ходить в частный колледж и изучать искусство, в то время когда твои родители живут на улице. Однако Лори убедила меня в том, что бросить колледж – отнюдь не самый правильный выход. Толку от этого не будет, да и папа будет расстроен. Он был очень горд тем, что его дочь училась не просто в колледже, а в одном из самых престижных университетов страны. При встрече с любым незнакомцем он умудрялся вставить эту информацию в первые минуты общения.

Брайан считал, что у мамы с папой было несколько выходов из ситуации. Они могли вернуться в Западную Виргинию или в Финикс. Мама могла начать работать. У нее были определенные средства. У нее была коллекция старых индейских серебряных украшений, которые она держала в банковской ячейке. У нее было кольцо с бриллиантом в два карата, которое мы с ним нашли в лесу в Уэлче. Любопытно, что это кольцо она носила даже тогда, когда спала на улице. У нее была собственность в Финиксе. У нее была земля в Техасе, которая приносила ей доход.

Брайан был совершенно прав. У мамы были варианты. Я встретилась с ней в кафе, чтобы их обсудить. Я предложила ей найти комнату в хорошей квартире и присматривать за детьми ее владельцев. То, чем я сама занималась.

«Я всю свою жизнь только и занималась тем, что заботилась о других, – сказала мама. – Пусть теперь мной займутся другие».

«Но ты сама о себе не заботишься».

«Зачем мы вообще об этом говорим? – спросила мама. – Давай поговорим о кино. Я посмотрела несколько хороших фильмов».

Я предложила маме продать ее индейское серебро. Она отказалась. Ей нравилось это серебро. Кроме этого, она получила его в наследство, и эти вещи имели для нее определенную сентиментальную ценность.

Я упомянула землю в Техасе.

«Наша семья владела этой землей несколько поколений, – возразила мама. – И эта земля остается в семье. Такую землю не продают».

Я спросила ее о собственности в Финиксе.

«Я берегу ее на всякий пожарный случай».

«Кажется, такой случай уже настал – пожар разгорелся».

«Нет, лишь слегка дымимся. Это еще не пожар. Не волнуйся – все уладится». Она сделала глоток чая.

«А если не уладится?»

«Тогда, значит, еще не конец».

Она посмотрела на меня и улыбнулась так, как улыбаются те, у кого готовы ответы на все ваши вопросы. После этого мы говорили о кино.

Мама с папой пережили зиму. Правда, каждый раз, когда я их видела, они выглядели все хуже: свалявшиеся волосы, грязная одежда, больше ссадин и царапин.

«Не волнуйтесь, – говорил папа, – вы же знаете, что ваш отец выберется из любой передряги».

Я убеждала себя, что он прав, что они умеют и способны позаботиться друг о друге, но весной мама позвонила и сообщила, что у папы обнаружили туберкулез.

Папа практически никогда не болел. Что бы с ним ни происходило, он всегда быстро поправлялся, словно был неуязвимым. В детстве я слышала истории о его неуязвимости, и, наверное, подсознательно продолжала в них верить. Папа просил, чтобы его не навещали в больнице, но, по словам мамы, он был бы очень доволен, если бы это произошло.

Я ждала около поста медсестры, пока та сходила и сообщила папе, что к нему пришли. Я боялась, что папа подключен к какому-нибудь кислородному аппарату и лежит, харкая кровью, но через минуту он появился в коридоре. Он был еще бледнее и еще более худой, чем обычно, но, несмотря на долгие годы бурной жизни, он не очень постарел. Все папины волосы были на месте, на его голове не поседело ни волосинки, а его темные глаза над надетой на лицо марлевой маской горели.

Он не разрешил его обнять. «Лучше отойди подальше, – сказал он. – Ты прекрасно выглядишь, и я не хочу, чтобы ты подхватила этот чертов вирус».

Папа отвел меня в ТВ-комнату и представил своим знакомым. «Представьте себе, что старина Рекс Уоллс все-таки произвел то, чем стоит гордиться. Вот она, прошу любить и жаловать».

«Папа, у тебя все будет в порядке?» – спросила я.

«Дорогая, никто из нас не выберется живым из этой истории», – ответил папа. Он часто произносил эту фразу, и сейчас она казалась как нельзя к месту.

Потом папа показал свою койку. Рядом с кроватью стояла аккуратная стопка книг. Папа сказал, что болезнь заставила его задуматься о смерти и природе космоса. Со времени поступления в больницу он не выпил ни капли, много читал по теории хаоса, в особенности работы физика Митчелла Фейгенбаума[60] из Лос-Аламоса, который исследовал переход от состояния порядка к состоянию турбулентности. Папа заявил, что Фейгенбаум очень убедительно доказывал свою позицию: турбулентность не является чем-то совершенно случайным и хаотичным, а развивается закономерно – следует определенным законам. Если все происходящее во вселенной не случайно, а имеет некую рациональную структуру, это свидетельствует о существовании божественного начала и заставляет его переосмыслить свои атеистические убеждения. «Я не буду утверждать, что бородатый дядька по имени Яхве сидит в облаках и решает, какая команда выиграет Супер-боул, – говорил он. – Но если даже квантовая физика не исключает существования Бога, я готов рассмотреть этот вопрос».

Папа показал мне некоторые расчеты, которые он сделал. Он обратил внимание на то, что я смотрю на его трясущиеся пальцы: «Недостаток алкоголя и страх перед Богом, даже не знаю, в чем причина. Может, все вместе».

«Обещай, что ты останешься в больнице до тех пор, пока тебе не станет лучше», – попросила я.

Папа громко рассмеялся, но смех перешел в кашель.

Папа пробыл в больнице шесть недель. За это время у него не только прошел туберкулез, но и он не пил дольше, чем тогда в Финиксе, когда пытался бросить. Он понимал, что если опять попадет на улицу, то снова начнет пить. Один из сотрудников больницы предложил ему взять работу завхоза в пансионате на севере штата, где ему предоставят жилье и питание. Этот человек пробовал уговорить маму, чтобы она поехала вместе с папой, но та наотрез отказалась: «Не хочу в провинцию».

Папа поехал один. Время от времени он мне звонил, и мне казалось, что он, наконец, разобрался с пороками своей жизни. У него была однокомнатная квартира над гаражом, ему нравилось чинить разные вещи и следить за тем, чтобы все работало. Кроме этого, он был рад снова быть на лоне природы и воздерживаться от алкоголя. Папа проработал в пансионате все лето и осень. После наступления первых холодов мама ему позвонила и сказала, что вдвоем на улице гораздо проще выжить и что Тинкл по нему очень скучает. В ноябре, после первых морозов мне позвонил Брайан и сообщил, что маме удалось убедить папу уйти с работы и вернуться в город.

«Как ты думаешь, он не начнет снова пить?» – спросила я.

«Уже начал», – ответил Брайан.

Через пару недель я встретилась с ним в квартире Лори. Папа сидел на диване, одной рукой обняв маму, а в другой сжимая бутылку виски, и смеялся: «Вот это женщина! Жить с ней невозможно, но и без нее жизни никакой! Уверен, что она скажет про меня то же самое».

К тому времени у каждого из младшего поколения Уоллсов была своя жизнь. Я училась в колледже, Лори стала иллюстратором в издательстве комиксов, Морин жила у Лори и ходила в школу, а Брайан, который мечтал стать полицейским с тех самых пор, когда ему пришлось вызвать полицию во время громкой ссоры родителей в Финиксе, работал на складе, ходил на подготовительные курсы для приема в полицейскую академию и ждал, когда ему исполнится достаточное количество лет для того, чтобы сдать вступительный экзамен.

Мама предложила всем вместе встретить Рождество в квартире у Лори. Маме я купила в подарок старинный серебряный крест, но подыскать подарок папе оказалось сложнее, потому что тот всегда говорил, что ему ничего не нужно. Стояла зима, папа ходил в легкой куртке, поэтому я решила купить ему теплую одежду. В армейском магазине я купила ему нижнее термобелье, рубашки из фланели, шерстяные носки, синие рабочие штаны и рабочие ботинки с железными вставками на носках. Лори украсила квартиру еловыми ветками и бумажными фигурками ангелов, Брайан сделал эгг-ног, а папа не пил до тех пор, пока мы сами ему не предложили. Мама раздала свои подарки, завернутые в газетную бумагу и перевязанные бечевкой. Лори получила разбитую лампу, которая могла бы быть и Тиффани, Морин досталась старинная кукла, потерявшая все волосы, Брайану – книга стихов, изданная в прошлом веке. Я получила яркий, слегка замызганный свитер из настоящей шотландской шерсти, как подчеркивала мама.

Я передала папе свои подарки в коробках, но тот начал громко возражать и говорить, что у него все есть и ничего ему не надо. «Да ты хоть посмотри, что внутри», – сказала я.

Папа начал аккуратно снимать подарочную обертку. Он поднял крышку и увидел аккуратно сложенную одежду. На его лице появилось обиженное выражение: «Наверное, ты стыдишься своего отца», – сказал он.

«Почему ты так говоришь?»

«Ты думаешь, что я нищий, который только и ждет подачек», – ответил он.

Папа встал и надел куртку. Он не смотрел нам в глаза.

«Ты куда?» – спросила я.

Он поднял воротник и вышел из квартиры.

«Что такого я сделала?» – спросила я.

«Взгляни на ситуацию его глазами, – объяснила мама. – Ты покупаешь ему хорошие и красивые вещи, а он тебе дарит мусор, который мы нашли на улице. Он – твой отец. По идее это он должен о тебе заботиться».

Мы сидели в молчании. «Наверное, и тебе не нужны наши подарки», – спросила я у матери.

«Нет, что ты! – ответила мама. – Я очень люблю подарки».

К следующему лету исполнилось три года, как родители жили на улице. Они постигли премудрости бездомной жизни, и я постепенно привыкла к мысли, что независимо от того, нравится мне такая ситуация или нет, они живут на улице, и все тут. «Здесь есть определенная вина городской жизни, – говорила мама, – в городе очень легко выжить бездомным. Если бы это было невыносимо, поверь, мы бы что-нибудь придумали».

В августе ко мне зашел папа для того, чтобы обсудить мой выбор курсов на следующий семестр. Он также хотел обсудить некоторые обязательные для прочтения студентами книги. С тех пор как родители переехали в Нью-Йорк, папа брал книги, которые мне надо было прочесть по программе колледжа. Более того, он читал все эти книги и был готов ответить на любые вопросы, которые у меня по ним возникали. Мама говорила, что для него это способ получить высшее образование вместе со мной.

Когда он спросил меня, какие курсы я выбрала, я ответила: «Я думаю бросить учебу».

«А вот нетушки», – ответил папа.

Я объяснила ему, что хотя львиная доля расходов на мое образование оплачена грантами и стипендиями, мне все равно приходится платить две тысячи долларов в год. За лето я смогла собрать только тысячу и не знаю, где взять недостающие деньги.

«Что ж ты раньше об этом не сказала?» – воскликнул папа.

Через неделю папа позвонил и попросил встретиться у Лори. Он пришел на встречу с мамой, в руках у него был большой черный пакет для мусора и другой, поменьше, – из коричневой бумаги. Я подумала, что в бумажном у него алкоголь, но когда он вытряс пакет, из него посыпались скомканные мелкие бумажные деньги.

«Здесь 950 долларов», – сказал он. Потом папа раскрыл пластиковый пакет и вынул из него меховую шубу. «Вот это норка. Думаю, ты можешь ее заложить и получить еще, по крайней мере, 50».

Я смотрела на деньги. «Где ты все это добыл?» – спросила я наконец.

«В Нью-Йорке масса людей, которые хотят играть в покер, но совершенно не умеют, потому что у них вместо головы задница».

«Пап, вам эти деньги нужнее, чем мне», – сказала я.

«Это твои деньги, – сказал папа. – С каких это пор отец не имеет права помочь своей маленькой девочке?»

«Я не могу их взять», – сказала я и посмотрела на маму.

Она погладила меня по ноге: «Я всегда считала, что очень важно получить хорошее образование».

Когда я пришла записываться на курс и платить за второй год обучения, расплачивалась скомканными банкнотами, которые дал мне папа.

Через месяц раздался звонок от мамы. Она была так возбуждена, что заговаривалась и путалась в словах. Оказывается, родители нашли себе жилье. У них теперь есть новый дом, по словам мамы, заброшенное здание в Нижнем Ист-Сайде. «Здание, конечно, немного запущено, – призналась она, – но самое главное, что все это совершенно бесплатно».

Мама сказала, что люди, которые вселяются в заброшенные здания, называются сквотерами, а сами здания – сквотами. «Мы с папой, словно первопроходцы, словно первые переселенцы, как мой прадедушка, который покорял Дикий Запад».

Еще через пару недель мама позвонила и сообщила, что за исключением некоторых мелких деталей, например, отсутствия входной двери, все в сквоте в порядке, и они с папой начинают приглашать гостей. В один прекрасный день ранней весной я доехала на метро до Astor Place, поднялась наверх и направилась на восток. Родители поселились в шестиэтажном доме без лифта. Окна первого этажа были закрыты фанерой. Я протянула руку, чтобы открыть входную дверь и увидела большую дырку вместо дверной ручки и замка. Коридор освещала одинокая тусклая лампочка без абажура. Штукатурка со стен обсыпалась, и под ней были видны кирпичи и деревянная дранка. Я постучалась в дверь квартиры мамы с папой на третьем этаже, и услышала приглушенный голос отца. Дверь не распахнулась, как обычно происходит, а с двух сторон двери появились пальцы рук, которые подняли и отодвинули ее в сторону. Передо мной стоял папа с улыбкой до ушей и сказал, что они пока еще не повесили дверь на петли. Собственно говоря, он только что нашел эту дверь в подвале соседнего заброшенного дома.

Из-за его спины появилась мама. Она улыбалась так широко, что были видны ее зубы мудрости. Она обняла меня. Папа сбил со стула кошек (они уже успели подцепить где-то уличных кошек и котов) и галантно предложил мне сесть. Комната была забита старой мебелью, тюками одежды, стопками книг и маминых художественных принадлежностей. Пять или шесть электрообогревателей работало на полную мощность. Мама объяснила, что папа подсоединил дом к электрическому кабелю: «Представляешь, благодаря папе у нас бесплатное электричество! Никто в этом доме без него не смог бы выжить».

Папа скромно улыбнулся. Он сказал, что это было непросто, потому что электропроводка в доме очень старая: «Я ничего подобного еще никогда не видел. Сделано еще, наверное, при древних египтянах».

Я огляделась кругом и подумала о том, что, если заменить электрообогреватели на железную печь, то этот нью-йоркский сквот будет очень похож на наш дом на Литтл Хобарт Стрит. Я уже один раз убежала из Уэлча и вот снова вдыхала запахи собачьей шерсти, грязной одежды, пива, сигаретных бычков и еды, которую не хранят в холодильнике и которая постепенно портится. У меня возникло непреодолимое желание убежать отсюда. Но мама с папой были горды своим жилищем и наперебой рассказывали мне о людях, с которыми они здесь познакомились, дружно ведя борьбу с городскими властями. Мне стало понятно, что они «вышли» на целое сообщество схожих с ними людей, которые любят противостоять властям. После долгих лет скитаний они, наконец, обрели свой дом.

В ту весну я окончила Барнард-колледж. На церемонию окончания пришел Брайан, а Лори с Морин в тот день работали. Мама сказала, что на церемонии будет сказано много нужных спичей о длинном и успешном жизненном пути. Я хотела, чтобы пришел папа, но боялась, что он появится пьяным и начнет выяснять отношения с мотивационным спикером.

«Нет, папа, я не могу рисковать», – сказала я ему.

«Ну и ладно! – воскликнул папа. – Я не обязан смотреть, как ты получаешь диплом, чтобы знать, что ты получила высшее образование».

Журнал, в котором я работала два дня в неделю, предложил мне полную ставку. Оставалось найти квартиру. Вот уже несколько лет я встречалась с человеком по имени Эрик, с которым познакомилась через Лори. Он вырос в богатой семье, управлял небольшой компанией и жил в собственных апартаментах на Парк-авеню. Он был достаточно закрытый, до фанатизма организованный человек, который мог бесконечно обсуждать бейсбольную статистику. При этом он был честным и ответственным, никогда не играл в азартные игры и вовремя платил по счетам. Когда Эрик услышал, что я ищу квартиру, то предложил, чтобы я переехала к нему. Я сказала, что не могу позволить себе его высокую квартплату и не стану жить в его квартире, если не буду в состоянии платить половину. Эрик предложил, чтобы я платила, сколько могу, и постепенно, по мере увеличения зарплаты, увеличивала свой взнос. Это звучало как здравое деловое предложение, и, тщательно все обдумав, я согласилась.

Когда я рассказала папе о своих планах, он спросил, хорошо ли относится ко мне Эрик и счастлива ли я с ним. «Если он плохо с тобой обходится, – заявил он, – я ему так по заднице накостыляю, что у него анус будет между лопатками».

«Он хорошо ко мне относится», – уверила я папу. Я хотела добавить, что Эрик никогда не будет воровать мои деньги или выбрасывать в окно, но промолчала. Я всегда боялась, что влюблюсь в пьющего, скандального, но харизматичного пройдоху наподобие папы, но мой избранник оказался совершенно другим человеком.

Я собрала все свои вещи в два ящика из-под молочных бутылок и в большой мусорный мешок, вышла на улицу, поймала такси и доехала до дома Эрика в центре города. Швейцар в ливрее с галунами вежливо открыл мне дверь и настоял на том, чтобы взять у меня ящики.

В квартире Эрика были камин в стиле ар-деко и высокий потолок. «Неужели я теперь живу на Парк авеню?» – думала я, развешивая свои вещи в шкафу, который освободил для меня Эрик. Потом я подумала о родителях, которые нашли свое пристанище в пятнадцати минутах езды на метро, но при этом в другой галактике, и решила, что я выбрала собственное место в жизни.

Я пригласила родителей в свой новый дом. Папа сказал, что будет чувствовать себя неловко, но маму не пришлось звать дважды, и она приехала практически сразу. Она переворачивала тарелки и рассматривала клеймо производителя, подняла угол персидского ковра и посчитала количество узелков на дюйм. Она рассматривала фарфор на свет и ощупывала старинную мебель. Потом она подошла к окну и посмотрела на кирпичное жилое здание напротив дома. «Мне не очень нравится Парк авеню, – призналась она, – вид здесь слишком монотонный. Я предпочитаю западную часть Центрального парка».

Я сказала маме, что она самый разборчивый сквотер на свете, и она рассмеялась. Мы сели в гостиной. Я хотела с ней кое-что обсудить. Я сказала, что сейчас у меня хорошая работа и я могла бы им помочь. Например, купить им что-нибудь, что сделает их жизнь лучше. Может быть, им нужен небольшой автомобиль? Может быть, немного денег на оплату в течение нескольких месяцев квартплаты? Может быть, внести залог за дом, в котором они хотели бы жить?

«Нам ничего не нужно, – ответила мама. – У нас все в порядке». Она поставила на стол чашку с чаем. «Я вот беспокоюсь о тебе».

«Ты волнуешься обо мне?»

«Да, беспокоюсь».

«Мама, у меня все хорошо. Не стоит беспокоиться по мою душу. Я очень, очень удобно устроилась».

«Вот именно поэтому я и беспокоюсь, – сказала мама. – Посмотри, как ты живешь! Ты продалась с потрохами. Гляди, еще и республиканцем станешь. Где ценности, которые мы в тебе воспитывали?»

Мама стала еще больше переживать за мои жизненные ценности, когда редактор предложил мне писать еженедельную колонку о закулисной жизни важных персон города. Мама считала, что мне надо «выводить на чистую воду» жадных домовладельцев, кричать о социальной несправедливости и классовой борьбе на нижнем Ист-Сайде.

Я очень обрадовалась новой работе и тому, что окажусь в кругу людей, знающих, что происходит на самом деле. Большинству жителей Уэлча было известно, что в семье Уоллс есть проблемы, но дело в том, что и у них самих были проблемы, просто они умели их лучше скрывать. Я стремилась сказать людям, что идеальной жизни не бывает и у каждого из нас есть свои секреты.

Папе понравилась колонка «О худых дамах и толстых котах», как он выразился. Он стал одним из самых преданных читателей моей колонки и даже ходил в библиотеку для того, чтобы выяснить некоторые детали о жизни людей, после чего звонил мне и давал советы: «У этой девушки Астор, оказывается, весьма захватывающее прошлое. Может быть, в этом направлении стоит поискать». В конце концов и мама признала, что моя колонка интересная. «Никто не ожидал, что у тебя в жизни все сложится, – сказала она. – Лори была умной, Морин – красивой, Брайан – смелым. Ты ничем не выделялась, но упорно трудилась».

Мне моя новая работа нравилась даже еще больше, чем новый адрес. Меня начали каждый день приглашать на мероприятия: открытия выставок в галереях, благотворительные балы, кинопремьеры, выходы книг и на обеды в залах с мраморными полами. Я встречалась с владельцами строительных компаний, адвокатами, наследницами, агентами по продаже недвижимости, дизайнерами одежды, профессиональными баскетбольными игроками, фотографами, кинопродюсерами и телекорреспондентами. Я встречала людей, которые владели целыми коллекциями домов и тратили на ужин в ресторане больше, чем стоил дом 93 на Литтл Хобарт Стрит.

Основательно или безосновательно я считала, что, если эти люди узнают, кто мои родители, мне будет невозможно сохранить свою работу, поэтому я избегала обсуждения этой темы, а когда это было невозможно, я откровенно врала.

Через год после того, как начала писать колонку, я сидела в набитом людьми ресторане за столом напротив элегантной и стареющей женщины в шелковом тюрбане, которая составляла Международный список самых хорошо одетых людей.

«Из каких ты краев, Жаннетт?» – спросила она.

«Из Западной Виргинии».

«А откуда именно?»

«Из Уэлча».

«Как интересно. А чем славится Уэлч?»

«Угледобычей».

Она спрашивала меня и рассматривала, как была одета, оценивала ткань и все, что на мне было, а также мой вкус.

«Твоя семья владеет шахтами?»

«Нет».

«А что делают твои родители?»

«Мама – художник».

«А твой отец?»

«Предприниматель».

«А чем он занимается?»

Я глубоко вдохнула. «Он развивает технологию более эффективного использования низкокачественного угля с содержанием битума».

«И родители живут в Западной Виргинии?»

Я решилась – врать, так врать. «Им там очень нравится, – ответила я. – У них прекрасный старый дом на горе с прекрасным видом на реку. Они занимаются домом».

Моя жизнь с Эриком была спокойной и предсказуемой. Мне это очень нравилось, и через четыре года после моего въезда в его квартиру мы поженились. Сразу после свадьбы в Аризоне умер мамин брат и мой дядя Джим. Мама пришла ко мне, чтобы сообщить эту новость и попросить одолжения. «Нам надо купить землю Джима», – просила она.

Мама с дядей пополам унаследовали от своего отца землю в Западном Техасе. Когда мы росли, мама очень туманно отзывалась о том, какого размера та земля и сколько она стоит и у меня сложилось ощущение, что это несколько сотен акров где-то в глухой пустыне вдалеке от дорог.

«Нам надо сохранить для семьи эту землю, – говорила мама. – Из сентиментальных соображений».