Эвакуатор Быков Дмитрий

– Если готово, то давай, – кивнул тот, как равный партнер.

– Отойдите все на три метра, – скомандовал Игорь.

– Игорь! – вспомнила Катька. – А что сосед? Ты дядю Колю не возьмешь?

– Я ему предлагал, – сказал Игорь. – В принципе места нет, но вдруг ты не набрала бы… Говорит, не могу. Тут дом, десять лет строил. Парник, помидорки…

Игорь усмехнулся.

– Ладно, отошли все.

Катька подхватила на руки Подушу и оттащила ее на три метра. Бабушка и Майнат нехотя последовали ее примеру.

– Мама, – сказала Подуша. – Еечка взойветца?

– Нет, что ты, – успокоила ее Катька. – Она немножко вырастет, мы в нее залезем и полетим.

– В еечке?

– Да. Помнишь, я тебе сказку читала? Гномики отправились в плавание в башмаке. А мы полетим в леечке.

– Гляди ты, все правда, – тихо сказала бабушка. – Вот не думала, что на старости на Марс полечу.

– Не на Марс, бабушка. Гораздо дальше.

Игорь подошел к лейке, нагнулся, подергал за ручку, словно проверяя, крепка ли, отошел на три шага и щелкнул пальцами, высоко подняв руки.

В ту же секунду лейка начала расти. Она росла очень быстро, вширь и ввысь, раскаляясь и приобретая особенный металлический блеск. Катька уже ничему не удивлялась. Она давно поняла, что эвакуатор не врет, но одно дело – видеть летающую лейку воочию, и совсем другое – слушать рассказ эвакуатора в кафе «Дракон» (бедное кафе «Дракон»! Кто-то уцелел из его постоянных посетителей?). Не сказать, чтобы Катьке было страшно. Скорее, ей было странно. Бывает такое чувство, когда вдруг убеждаешься в правоте самых смелых своих догадок, в которые ты и верить не смел: скажем, ты всегда догадывалась, что есть Бог, но одно дело догадываться, а другое дело лично объяснять ему, что и почему ты здесь натворила. Вот такое же чувство, поняла Катька, будет у меня и после смерти. Я же все понимала, а жила и действовала применительно к земной подлости. Надо было жить так, как будто загробная жизнь будет обязательно, да ведь она и не может не быть, – а я столько раз трусила, пасовала, боялась черт-те кого, вроде Дубова… Что за жестокая вещь – это вечное колебание. Надо раз навсегда решить и делать, как кружащийся мальчик. Все, с этого дня живу как надо. Особенно если уж мне дан такой знак.

Знак в самом деле становился все весомей: лейка росла, росла и вот уже доросла до крыши каменного дома дяди Коли. Ее было бы не обхватить уже всемером, и она начала остывать, приобретая свой обычный серо-стальной цвет, но блестела по-прежнему, отражая сырую ночь вокруг и их страшно вытянувшиеся лица. Наш муж в ужасе что-то бормотал, бабушка крестилась, спокойна была только чеченка Майнат. Вероятно, в фильтрационных лагерях она видела и не такое.

– Ну вот, – со скромной гордостью сказал Игорь. – Модель «Ытылым – шесть дробь пятнадцать».

– Ытылым угус, ыун аус кырык, – поправил Лынгун, стоявший рядом с Катькой и смотревший на ракету с той жаркой любовью, с какой только автомеханик может смотреть на новенький «роллс-ройс».

– Ну, дробь пятнадцать-бэ-два, если быть совсем точным, – кивнул Игорь. – Милости прошу.

В блестящей поверхности появилась узенькая щель, словно раздвигался железный занавес. Обозначился проход. Катька шагнула первой. В лейке было жарко, на панелях мигали разноцветные приборы, а пол был устлан коврами. Положительно, на этой планете все было во имя человека и для блага человека.

– Быстрей, быстрей, – поторапливал Игорь. – Через три минуты люк закроется.

Все быстро вбежали в лейку, не задавая лишних вопросов. Игорь еще раз щелкнул пальцами. Люк закрылся.

«Какая была моя последняя земная мысль? – подумала Катька. – Не помню. Кажется, что-то о Подуше».

Она прижала дочь к себе. Подуша была в восторге.

– Мы поетим, да?

– Уже почти летим.

– Значит, господа, – сказал Игорь торжественно и радостно. – На взлете возможны некоторые перегрузки, но вы не обращайте внимания. Потом я всех приглашу в кают-компанию – немного выпить за встречу и благополучный отлет. После этого желающие смогут лечь спать в верхнем отсеке, у нас анабиоз мгновенного действия и без последствий. А кто хочет, может посмотреть в иллюминатор или послушать музыку. Предусмотрен, кроме того, просмотр видеопрограммы о жизни планеты, на которую вы попадете. Там вам будут очень рады, и вообще, давайте забудем обо всем плохом. Я вас сейчас покину, потому что должен буду находиться в кабине пилота. Один человек может пройти со мной, и я думаю, что это будет Катя.

– Нет, – сказала Катька. – Иди рули, я останусь. Потом всех позовешь.

Игорь понимающе кивнул.

– Ну ладно, – сказал он, – ничего не бойтесь. Тут, в нижнем отсеке, иллюминаторы не предусмотрены, но, когда мы немножко поднимемся, там, из кают-компании, все уже будет видно. Невесомости не бойтесь, это даже приятно. Я сам сколько раз летаю, а все волнуюсь. Ну, до скорого.

Он щелкнул пальцами. В потолке открылся люк.

Не пугайтесь, это глюк.

Неведомая сила втянула Игоря наверх, и он исчез. Из стенок ракеты с легким жужжанием выдвинулись кресла. Их было ровно шесть, и маленькое седьмое креслице для Подуши. Около каждого кресла болтались привязные ремни. Катька крепко пристегнула Подушу, потом уселась, пристегнулась сама и с вызовом обвела глазами окружающих.

– Ну, смелей, – сказала она. – Обратной дороги нет.

Неожиданно за стенками ракеты раздался треск.

– И досюда добрались, – выговорила бабушка.

Майнат напряженно прислушивалась.

– Да не пугайтесь вы, – устало сказала Катька. – Сосед срать пошел. Мы летим, а жизнь продолжается.

А дальше произошло то, чего никто не ожидал. Вместо того, чтобы медленно отделиться от Земли или стремительно рвануть ввысь, лейка бешено закрутилась на одном месте. Больше всего это было похоже на аттракцион «Музыкальный экспресс» в Парке культуры. Вращение ускорялось, Подуша завизжала, дядя Боря радостно захохотал, как хохочут иногда в полный голос здоровые толстые мужики на аттракционах, а Лынгун что-то крикнул по-лынгунски – и в ту же секунду все звуки прекратились, а вибрация исчезла. Они стартовали мгновенно. Вот откуда ведьмины круги, поняла Катька.

Она хотела уже поделиться с остальными этим открытием, но тут на нее навалилась страшная тяжесть, ее буквально вдавило в кресло, и сил на разговоры уже не осталось. Она едва не потеряла сознание, но, когда, казалось, вовсе уже не стало сил терпеть, наступила блаженная легкость и ее даже слегка приподняло над креслом.

– Стратосфера, – со знанием дела определил дядя Боря. – Быстро мы, а?

И он захохотал, радуясь очередной победе техники.

– Дамы и господа! – раздался голос Игоря из динамиков в потолке. – Мы успешно взлетели и через сутки прибудем на Альфу Козерога. Фотонные двигатели нашего звездолета работают нормально. Прослушайте краткую информацию о нашем полете. Курить нельзя. Температура безвоздушного пространства за бортом не имеет значения, потому что безвоздушное пространство не имеет температуры. Через несколько минут вам будут предложены прохладительные напитки, довольно вкусные. Можете отстегнуть ремни и размять затекшие члены. – Игорь усмехнулся. – Когда откроется люк, подходите по одному.

Он говорил теперь гораздо увереннее, явно чувствуя себя хозяином положения. Впрочем, если все время всех подозревать, лучше вообще не жить.

– Сильно прижало-то меня, – сказала бабушка, с трудом поднимаясь с кресла.

– Да ладно, бабушка, – сказала Катька. – Так ли всех прижало в сорок первом!

Люк, как и было обещано, открылся. Катька взяла на руки Подушу и встала под него первой.

– Катерина! Сначала я! – вспомнив, что он глава семьи, потребовал наш муж.

Катька не ответила, но и не послушалась. В ту же секунду ее словно за волосы втащили наверх.

Это было просторное помещение – в центре круглый стол, по бокам кресла, а на столе – развернутая карта, очень похожая на земную, но с незнакомыми очертаниями материков. Прямо на карте стоял поднос с высокими бокалами, зелеными, красными и голубыми, а между бокалами были еще две тарелочки с сырными шариками, теми самыми, которыми Игорь угощал Катьку в Свиблове после самого первого раза, такого далекого, странного и такого все-таки счастливого. На стене висел портрет Лынгуна – смеющегося, с хитрым выражением лица.

– Ух как! – радостно сказала Подуша и засмеялась. – Мам, мы больше в садик не пойдем?

– Никогда в жизни, – не менее радостно ответила Катька.

Когда человека втягивало в кают-компанию, вид его был довольно забавен. Катька, наверное, и сама очень смешно выглядела со стороны, но на нее-то смотреть было некому. Зато она увидела, как в помещение стремительно втянулся наш муж. Больше всего это было похоже на быстрое прорастание гриба из загадочной стальной почвы; гриб был с глазами и бородой, как елочная игрушка боровик.

– Интересно, – неодобрительно сказал Сереженька. Ему здесь не нравилось, а особенно он раздражался потому, что все было слишком комфортно. Это совершенство только подчеркивало его собственную неустроенность, неприкаянность и общую недоделанность.

Следом втянулась бабушка, приговаривая «Господи, Господи», за ней счастливый Лынгун, потом равнодушная Майнат (до чего из нее все-таки выбили все эмоции в этих фильтрационных лагерях!), а последним – дядя Боря, не перестававший радостно улыбаться чудесам заграничной техники.

– Хорошо у них все сделано, – приговаривал он. – По уму все.

Люк задраился. Сверху, из кабины пилота, расположенной под самой крышкой лейки, спустился Игорь.

– Командир корабля, он же экипаж, приветствует вас на борту!

– Трансглюкатор тыуртын? – деловито спросил Лынгун.

– Курутук багарлык! – назидательно ответил Игорь и потрепал его по волосам.

– Что-нибудь с трансглюкатором? – спросила Катька, все еще боявшаяся, что она тогда, в первый приезд в Тарасовку, повредила лейку.

– Да все отлично, просто он спрашивает, включил я его или нет.

– А ты чего?

– А я говорю, не учи отца трансглюкировать! Значит, посидим немножко, выпьем, а потом желающие просмотрят видеопрограмму, а нежелающие пойдут баиньки до самого прилета. Прошу к столу.

Шарики на этот раз были разного вкуса – и мясного, и копченого, и сырного.

– Это у вас вся еда такая? – неодобрительно спросил Сереженька.

– Почему вся? – удивился Игорь. – Это сухой паек, только для эвакуаторов…

– Крепкое? – спросил дядя Боря, принюхиваясь. – А то мало ли… Невесомость начнется, еще затошнит…

– Невесомость еще только минут через десять, – пояснил Игорь. – Я специально перегрузки уменьшил, чтобы нам до невесомости успеть посидеть на дорожку и выпить понемножку. Примета такая. Это вообще не спиртное, просто расслабляет…

– Куда уж расслабляться-то, – прокряхтела бабушка, однако напиток пригубила.

– Места общего пользования внизу, – предупредительно сказал Игорь. – Если захочется, не стесняйтесь, я объясню. Мальчики налево, девочки направо.

– Ишь как, – сказала бабушка.

– Ну, за благополучную эвакуацию! – воскликнул Игорь.

Все робко чокнулись. Напиток напоминал вишневый сок, только прозрачный и вязкий.

– Это у нас есть фрукт такой, – объяснил эвакуатор. – Он растет на полом черенке, черенок вставляешь в специальное отверстие на фрукте, как соломинку, и можно пить. А можно сок выкачать и взять с собой. Он и без консервантов не скиснет. Оказывает очень благотворное действие, любимый напиток всех космолетчиков. У нас там такие фрукты, вообще! Больше трехсот видов, гораздо шире флора, чем на Земле. Есть соленые, сладкие, кислые, есть со вкусом мяса, есть такие, что прямо как соленые огурцы.

Все с удовольствием потягивали вязкий вишневый сироп.

– Вы пейте, – заботливо приговаривал Игорь, – у меня еще много.

Он, кажется, чувствовал некоторую неловкость перед этими землянами, из которых доброжелателен по-настоящему был только дядя Боря. Ну и Катька, естественно, – но она чего-то боялась. С каждым глотком сока в нее все глубже вползала непонятная тревога.

– Тыун кыун, – строго заметил Лынгун.

– Да, лучше пристегнуться, – кивнул Игорь. – Сейчас начнется невесомость. – Он посмотрел на часы. – Через минуту где-то. Если потом захотите поплавать по кают-компании – пожалуйста. Но с непривычки не очень удобно, надо научиться скорость рассчитывать, и вообще…

Все поспешно пристегнулись.

Внезапно бокал выплыл у Катьки из руки и повис в воздухе. Она потянула его за ножку, но остаток напитка, скатавшись в небольшие шары, выплыл из бокала и блестящей вереницей поплыл по кают-компании. Катька по земной привычке – это она одна такая или все-таки подобные неловкости случаются иногда у всех? – быстро огляделась: почти все упустили свои напитки и теперь в легком недоумении парили над креслами, удерживаемые ремнями. Лица у всех покраснели – то ли от сока, то ли от энергетических сухих шариков, тоже плававших теперь по всей лейке, то ли от невесомости, от которой, говорят, в первый момент сильно поднимается давление.

– Ничего страшного, – сказал Игорь. – Чувствуйте себя как дома. Как чуть-чуть привыкнете, можно будет отстегиваться.

В эту секунду чеченка Майнат нехорошо засмеялась и сверкающими глазами обвела присутствующих.

– Аллах акбар! – воскликнула она.

Все обернулись к ней и от неожиданности, кажется, даже плюхнулись на кресла, невзирая на невесомость. Только Подуша продолжала смеяться хрустальным смехом и все ловила блестящие шарики.

– Ну что, русские свиньи?! – торжествующе говорила Майнат, бешено стиснув подлокотники кресла. – Вы думали, что сбежали? Как бы не так! Вам осталось пять минут ровно!

Катька с мольбой взглянула на Игоря. Он был совершенно спокоен – эвакуаторы вообще отлично владеют собой – и только кусал губы. Господи, подумала Катька, бедный, бедный! Добрый, несчастный! Как же страшно я ему все испортила. Кого я ему привезла. Он тут сок наливал, про вишню рассказывал… Почему-то мучительней всего было думать про то, как он наливал сок. Специально налил, а потом вернулся в кабину, чтобы поэффектней появиться. Эта забота о тысяче милых мелочей была особенно невыносима на фоне нынешнего сюрприза. И ведь я знала, подумала Катька. С самого начала все знала. Неужели он ничего не сможет сделать?!

– Свиньи! – продолжала между тем Майнат. – Знаете, кто я такая? Я сама Черная Фатима! Я ехала в вашу Москву, чтобы привести в действие всю систему! Триста наших лучших девушек, сестры и возлюбленные полевых командиров, готовились уничтожить себя по моему сигналу! Но русские свиньи сами сожгли свой город, потому что у них и без нас все летело к черту! И тогда я решила, что не дам уйти вам. Слышите? Я не дам уйти вам! Сейчас вы заплатите мне и моему народу за все, что сделали с моей гордой землей! Вы недостойны жить, и вы не будете жить! Аллах покарает неверных! Аллах акбар! Видите вы эти проводки? – Она пошарила у себя на животе; так вот почему она так осторожно двигалась! Вот тебе и отбитые внутренности; когда уже я перестану верить в этот правозащитный бред?! Теперь, видимо, никогда. – Это пояс Черной Фатимы! Сейчас осколки вашей вонючей еврейской лейки разлетятся в безвоздушном пространстве!

– Почему еврейской-то? – спросил Игорь.

Видимо, он решил заговаривать ей зубы; она, конечно, не пойдет на переговоры. В конце концов, что с них сейчас можно взять? Главное – не пустить ее на планету, потому что если она взорвется там – погибнут все встречающие… Все эти мысли проносились в Катькиной голове с небывалой скоростью: она совсем не боялась за себя, ей все казалось, что можно будет как-то прикрыть Подушу, она уже делала ей знаки, – но Игорь перехватил ее взгляд и покачал головой. Это значило, что рыпаться бесполезно.

– Аллах акбар! – крикнула Фатима в третий раз, изобразила на лице неземное блаженство, закатила глаза и соединила проводки.

Ничего не произошло.

Она лихорадочно тыкала одним проводком в другой, проверяла пояс, рычала сквозь зубы, но взрыва не было, а Игорь все продолжал смотреть на нее с живейшим интересом.

– Что ты сделал?! – оскалившись, крикнула она ему наконец, и Катька поняла, почему он кусал губы. Он изо всех сил старался не расхохотаться.

– Ты, еврейский специалист! Что ты такого натворил?

– Да почему еврейский? – снова спросил он, уже сквозь смех. – Ты чего думаешь, мы в Израиль летим? Ой, не могу… Кто вас там готовит-то, на базах ваших? Ведь дура дурой…

– Не ругайся, собака! – крикнула она, отстегнулась и попыталась шагнуть к Игорю, но вместо этого стремительно взмыла вверх и мощно зыбнулась головой о потолок.

– Ты мне смотри лейку не пробей, – еле выговорил Игорь сквозь хохот. – Готовили ее… Тебя ж для земных условий готовили! Кто ж тебе там мог объяснить, что в невесомости пояс шахида не срабатывает!

– Как не срабатывает? – заорала Майнат сверху. – Почему не срабатывает?!

– Цепь не замыкается, – объяснил Игорь. – Там же так устроено, что сила тяжести обязательно должна быть. А без силы тяжести капсюль не разбивается, и заряд не взрывается.

– Что, правда не взрывается?

– Откуда я знаю.

– Да, красиво.

– Ооо, – завыла Майнат под потолком. – Мой бедный народ… мой гордый народ…

– Да ладно, – утешил ее Игорь. – Спускайся. Только осторожно, а то еще об пол ударишься. Ты думаешь, я про твой пояс не знал? Мне Лынгун сразу сказал: «Пипс, пипс, припипипс». Грамотный эвакуатор всю вашу технику террористическую насквозь видит. Да и датчик у меня срабатывает, я ж двадцать раз взорвался бы в вашей Москве, если бы не знал, в какие поезда можно садиться, а в какие нельзя!

«Со мной тебе ничего не грозит», – вспомнилось Катьке.

– Я разве в претензии? – говорил Игорь. – Нормально все, господи! Борьба за независимость, идейные люди… Я что, не понимаю? Это ваши разборки, нас не касаются… Если тебя Катька привела – значит, ты человек приличный, просто у тебя жизнь была такая. Ты не переживай сильно, приедешь туда – мы тебя взрывником сделаем, у нас для горного дела такой есть дынымыт. Взрывай сколько хочешь, никто тебе слова не скажет, еще зверька дадут! Прилетим – я тебе кофточку куплю.

– Какую кофточку? – заинтересованно спросила Майнат, медленно снижаясь.

– Розовую кофточку, поясок золотой, здесь пуговки в ряд, здесь другой ряд. Сапоги куплю, каблук высокий, тонкий, будешь как Алла Пугачева ходить, красавчик будешь. Штаны куплю, большой штаны, никогда у тебя не было такой штаны, шарфик куплю газовый, слушай, браслет золото натуральный, серьги изумруд, пять карат, героин много, много, сколько скажешь героин!

Майнат зависла между полом и потолком, медленно обмякая.

– Вот так, хорошо, – продолжал Игорь. – Ты думал, я гипноз не знаю, я гипноз знаю, все знаю. Если б у тебя настоящий капсюль был, который невесомость взрывается, система плюс тридцать пять по-нашему, я бы тебя так заговорил, ты бы у меня плавал как рыбка, слюшай! А я человек гуманный, я тебе дал подвиг сделать. Усните блаженно, заморские гости, усните. Спи, дитя мое, усни. Шашлык куплю, машлык, башлык, урус мартан, урулус керугач, батыр керогаз, дум-дум цеппелин! Все тебе куплю, красавчик будешь, Аня Политковская будешь…

– Аня Политковская красавчик, – сонно проговорила Майнат и заснула окончательно.

– Так оно лучше, – сказал Игорь и потянулся. – Ладно, господа. Пора и вам баиньки. Лететь долго, а у нас еще дел много.

Но все и так спали в своих креслах, невесомо паря над ними, еле удерживаемые ремнями. Не спала только Катька, и ей было страшно. Как все смелые люди, она по-настоящему боялась только после опасности.

– Насчет смелых людей спасибо, конечно, но это сильное преувеличение. Я так и не поняла, что ты задумал.

– Да ну? А я бы на твоем месте давно догадался.

– Что ты хочешь с нами делать? – робко спросила она.

– Сожру сейчас, – выпучив глаза, сказал Игорь. – Слушай, ты до сих пор думаешь, что я шахид?

– Не знаю, – сказала Катька. – Вдруг ты хуже? Сожрешь всех на моих глазах, чтобы я помучилась совестью, а когда вследствие огорчения печень моя увеличится, сожрешь и меня…

– Дура ты, Кать, – сказал Игорь. – Хуже Черной Фатимы. На какой только базе тебя готовили? Пошли наверх, в кабину. Есть некое намерение.

– Какое именно?

– Я соскучился очень, – сказал Игорь. – Ну правда, соскучился. Не чаял даже, что свидимся. Ты когда-нибудь трахалась в невесомости?

– Знаешь, да. Но очень давно. Курсе на первом, когда на картошку летали.

Оба расхохотались.

– Мы их не разбудим?

– Что ты. Они теперь будут спать до самого приальфения.

– Подожди. А если в невесомости не срабатывает пояс, то, может… это самое… ну… тоже что-нибудь не сработает?

– Не знаю, – беспечно сказал Игорь. – В отличие от тебя я никогда не трахался в невесомости. Все как-то не с кем было. Пошли, там очень уютно. Только осторожней, башкой не ударься. Она у тебя не такая крепкая, как у этой…

Игорь отстегнулся первым, слегка отодвинул висящую в пространстве Майнат и плавно подплыл к люку на потолке. Катька отстегнулась и поплыла следом. Голова немного кружилась – то ли от сока, то ли от гипноза.

– А почему я не заснула?

– А это гипноз такой, избирательный. – Игорь ковырялся с люком. – Черт, почему у меня в последнее время все так туго открывается? Все, давай.

Он проскользнул в узкое отверстие и втянул ее за собой.

– И ты, я гляжу, проскользнул в узкое отверстие.

– Смотри ты, заметила!

Все получилось, невзирая на невесомость, – как же у них могло не получиться, ведь они родились для этого, для того, чтобы быть друг с другом, друг другом, чтобы медленно, нежно вплывать в объятия друг друга, переворачиваться в воздухе, замирать, настигать друг друга снова. В кабине было огромное лобовое стекло, и сквозь него, как на экране компьютера, подмигивали таинственные звезды. Звезды тоже были каким-то образом во все это вовлечены. Что-то подобное было давным-давно, у моря, когда родители вывезли туда пятнадцатилетнюю Катьку и она первый раз в жизни купалась голая ночью. Вода была теплая и почти не чувствовалась – воздух казался холодней. Она лежала на спине среди звезд, вода заливалась в уши, казалось, что это шорох космического пространства. Или тайный сигнал в наушниках.

Иногда, в свободном плавании по кабине, они натыкались на собственные штаны и свитера и небрежно их отбрасывали, отлетая при этом сами.

– Катька, ты очень хороша. Я никогда еще тебе не говорил этого.

– Да ладно тебе. Я и не мылась со вчерашнего дня.

– Тьфу, ерунда какая.

– Послушай… Мне, вообще, понравилось в невесомости.

– У нас там можно, есть специальный павильон, снимаешь его на сколько хочешь, хоть на сутки, – хочешь пей, хочешь трахайся. Некоторые просто так летают.

– А как вы это делаете?

– Ну, это несложная вещь. Антигравитация. У нас давно умеют.

– Ты обещал видовую программу вообще-то.

– А. Это запросто. – Он брассом подплыл к стене, нажал кнопку, и гигантское лобовое стекло стало медленно заволакиваться опаловым туманом; по нему побежала рябь, и вдруг возник земной пейзаж, только с более сочными красками. На его фоне – горы, море, бледно-лазурные небеса с жемчужными тучками – замерцала странная эмблема: двуликий Янус верхом на Тянитолкае, глядя одновременно влево и вправо, держал на плече двуглавого орла. Зазвучали фанфары.

– Это что у вас?

– Эмблема студии. «Альфа-фильм».

– А что означает?

– Герб наш. Символ всетерпимости.

Пошли титры на непонятном иероглифическом языке – картинки были смешные, похожие на сутеевские: мышка, зайчик, ежик, улыбающийся шар, дерево с раскидистыми толстыми ветками, бабочка с огромными усами… Попадались и непонятные знаки – черточки, стрелки.

– По родным просторам, – перевел Игорь. – Сейчас вы увидите гостеприимные края, в которых… как бы это поточней… не будет ни грусти, ни вздохов, ни евреев, ни греков…

– Ни печали, ни воздыхания, ни эллина, ни иудея, – подсказала Катька.

– Да, точно. Мы рады приветствовать вас на нашей планете и сейчас покажем вам чудеса нашего животного мира.

– Что, синий вол, исполненный очей? – не удержалась Катька.

– Да ну, – сказал Игорь. – Все это скучные песни Земли.

Зазвучала тревожная музыка, она лилась отовсюду, пульсировала, мягко ударяла в барабанные перепонки, – гудела сама почва, и по гулкой, звонкой, сухой степи мчалось стадо небывалых существ, которых Катька узнала сразу, хотя и не видела, конечно, никогда в жизни. Это были лошади – но и не совсем лошади: тоньше, грациозней, стройней тяжелого земного коня, они неслись по жесткой колкой траве и отличались от привычных очень мало. Все дело было именно в тонкости, незаметности отличий: чуть острее уши, чуть меньше голова, чуть длиннее шея. Лошади были молодые, горячие, шоколадного цвета. Они бежали очень быстро и необыкновенно легко, словно сила тяжести, пригнетавшая их к земле, вдруг уменьшилась раза в полтора. Следом так же грациозно, помахивая длинными хвостами и победно трубя, пробежали слоны – легкие, поджарые неземные слоны, беловато-серые, как небо над степью; чувствовалось, что бегать им нравится. Они радостно подпрыгивали и громко трубили – хотя звук был совсем не похож на земной рев слона: скорей это была серебряная труба. На одном слоне сидела девушка совершенно земной внешности, разве что лицо чуть подлинней да глаза немного навыкате; она мягко пришпоривала гордое животное, и гордое животное, мягко пришпоренное, издавало гулкое «гули-гули», похожее на голубиное.

Музыка изменилась – замедлилась, смягчилась, хотя мотив не изменился; он был немножко похож на заставку «В мире животных» – но заставка «В мире животных» показалась бы на его фоне невыносимо грубой и навязчивой. Звуки были легкие, высокие, эоловы – и постепенно затихли, уступая место голосам дикой природы. В небе летел большой полупрозрачный ангел, оказавшийся при ближайшем рассмотрении местным орлом. Сквозь его нежнейшую плоть просвечивали хрупкие кости. «Он альбинос?» – «Да нет, у нас все такие». Стая белых ворон радостно окружала орла, он словно дирижировал ими, плавно и страстно взмахивая крыльями, – и из вороньих клювов изливалась тихая песнь, похожая на плеск кристальной воды в хрустале, на позвякиванье льдинок в серебре, на постукиванье самого чистого дождя по самому синему стеклу. Внизу водили хоровод жуки-олени с ветвистыми хрупкими рогами; жуки-скарабеи катили перед собой шары из чистого золота («Жук-золотарь, у нас там полно этого добра»), и бабочка с размахом крыльев не намного меньше орлиного взлетала с широкого горного плато и парила над пропастью, как дельтаплан. На крыльях у бабочки была реклама «Альфа-колы» («Специально вывели, у нас умеют»).

Дальше начинались истинные чудеса: беззвучно кланялись под ветром огромные лиловые цветы, похожие на трубы невиданных граммофонов; стеблей не было – цветы росли прямо из почвы, выстреливал такой зеленый побег – и тут же разворачивался нежной воронкой. Моллюск выбрасывался на берег, вставал на две немедленно отросшие ножки и робко, шатко, валко делал первые шаги, улыбаясь во всю раковину. Потом ему становилось тесно в раковине, и он перебирался в ванну; с ним играл веселый лупоглазый ребенок, похожий на Лынгуна. Четыре медузы, слившись в хороводе, начинали бешено кружиться, как лейка перед взлетом, – и образовывали единое существо, стройную морскую звезду о четырех лучах, танцующую у поверхности воды в припадке беспричинной радости: «Нет, нет, никогда не было никакой эволюции! Все одна легкая, пляшущая фантазия: захотим – соединимся, захотим – разъединимся, а можем так, а можем этак, все на свете – одно, все плавно и радостно перетекает друг в друга, друг другом, друг с другом, и нечего больше бояться!» Звенели лесные колокольчики, музыкально, на разные голоса, шумели еловые, папоротниковые и лиственные леса, тонко пел на ветру бамбук, и одинокое печальное существо, не желающее и не умеющее жить в стае, брело среди буйной растительности, предаваясь мечтам: тонкие стройные ноги, танцующая походка, полупоклоны, покрытое перьями сухощавое туловище, длинная шея, мягкий клюв, похожий на хобот, – страус не страус, слон не слон: «Как это называется?» – «Это называется ыскытун, типа поэт. Весной заливается – фантастика. Наш соловей».

Ыскытун, подумала Катька. Знакомое слово. Вообще говоря, спать хочется. Господи, как я давно не спала.

– Все очень мило, но я слегка разочарована. Какой-то недостаток фантазии.

– И совершенно правильно. Избыток фантазии – это уже революция, глупость, потеря вкуса. Надо улучшить чуть-чуть, но в этом «чуть-чуть», как мы знаем, и состоит все искусство. На Земле всё почти так – чуть грубее, чуть пошлее, мимо главной точки. Но эти мелочи копятся, и в результате все съезжает по диагонали, мимо главного. Стоит выправить тут, подрисовать там – и можно жить. Я диву иногда даюсь, по каким тонким мелочам тебя сразу распознал. Да, собственно, кроме них, и нет ничего.

– Да, да, я тебя тоже очень.

– Жалко, что у меня в этой лейке нет фильма с городами. Там архитектура – это что-то. Зеркальные стены огромные, метров по десять, и по ним телепрограммы. Народ ходит и смотрит. Или картины классические. Представляешь, картина такая на сто квадратных метров! А кино какое, господи! Но кто бы что бы ни говорил, больше всего я люблю вокзал. Катька, он такой удивительный! Такой светлый! Все эти радуги, дуги, дыги… и аускутун дыгын плюсквамперфектум…

Он заговаривался и засыпал, вися в невесомости. Катька подгребла к нему, устроилась около плеча – отлично было так спать, ни на что не опираясь, и что они всё врали, эти космонавты, про трудности адаптации в космосе? Всю жизнь мечтала… Кажется, все позади. Она уснула, и ей снился вокзал с натянутым между аускутунами транспарантом «Привет покорителям космоса!» на главных земных языках и одном небесном. Солнечные зайчики плясали по лицам встречающих, по мозаикам узорчатого пола и стеклянным стенам, на которых показывали видовое стереоскопическое кино.