Жнецы Страданий Казакова Екатерина

Пролог

Хорош выдался цветень — первый месяц лета! Дивно хорош. Теплый, погожий. Ненастные дни по пальцам пересчитать можно. Нынешний же и вовсе был на загляденье. С утра пролился стеной дождь. Прибил пыль, вычернил могучие бревна тына и тесовые крыши изб, оставил по тропинкам блестящие лужи. А после солнышко выглянуло. Тепло!

Во дворах веси еще царила тишина, но уже тянулся над поселением дым очагов — скоро возвратятся с лова охотники, молодежь придет с репища, дети из лесу. Тогда и оживет деревня: рассыплется тишина на голоса, смех, визг, крики и радостный собачий лай.

Летние дни — длинные, светлые. Ночь на порог едва ступит, едва крылья свои черные над миром раскинет, а утренняя зорька ей уже в затылок дышит. Всегда бы так…

Дед Врон, опираясь на крепкую клюку, сошел с крыльца и поковылял к скамье, устроенной нарочно для него в тени старой яблони. Здесь старик тяжело сел, прикрыл воспаленные глаза и подставил морщинистое лицо щедрому солнцу.

Хлопнула дверь избы. Во двор едва не кубарем выкатилась девчушка весен восьми. Путаясь в подоле рубашонки, она подлетела к блаженствующему старцу и, силясь казаться взрослой, проворчала:

— Ты, дедунь, долго не сиди! А то стемнеет скорехонько, — накинула на согбенные плечи душегрейку и упорхнула обратно в дом.

— Егоза, — с затаенной нежностью прошептал вслед внучке Врон и вздохнул, когда подумал о том, что не увидеть уж ему, как придут за Зорянкой сваты. Не доживет.

Ветер ласково перебирал седые волосы. В яблоневых ветвях свиристела птица, хрипло прокричал петух. Хорошо…

Скрипнула калитка. Дед открыл слезящиеся глаза, очнувшись от стариковской дремы. На двор с улицы зашел соседский парень. Молодой. Да только ноги едва переставлял. Горбилась некогда прямая спина, в смоляных волосах серебрилась седина, и глаза потухшие.

— Здоров будь, Острикович… — негромко молвил вошедший.

— И ты будь крепок, Каред, — ответил старик и подвинулся на лавке. — Садись. Что? Томно тебе?

Гость опустился на скамью и кивнул.

Врон посмотрел на него с жалостью.

Уж полгода миновало с той поры, как заплутал Каред во время охоты в лесу и не смог вернуться в деревню засветло. Как голосила тогда его мать, как билась в избе, как причитала! Единственного сынка забрала проклятая Ночь, единственного мужчину украла из дома.

Едва рассвело, всей деревней отправились на поиски, хотя знали — найти не удастся. Так и вышло — на охотничьей заимке парень не ночевал. И куда делся, не хотелось даже гадать. Но седмицу спустя вернулся. Приди он ночью, не пустили б, но Каред явился белым днем. Первым заприметила усталого путника вездесущая ребятня и с визгом кинулась по дворам — схорониться. Лишь мать не побоялась — выбежала навстречу и повисла на шее, рыдая и причитая.

Вот только как мертвый был сын. Ничего не говорил, смотрел в пустоту и стоял, попустив руки вдоль тела плетьми. Зазвали его в дом к знахарке. Та оглядела несчастного, но не нашла ни единой раны на белом теле, ни единого синяка… Лишь деревянный оберег, висящий под рубахой на шнурке, был словно изгрызен чьими-то острыми зубами.

Сколько ни расспрашивали парня, не говорил тот ни слова. Бедную мать отговаривали пускать его в дом, но та заупрямилась, мол, лучше всей семьей сгибнем, чем родную кровь оставлю ночью за порогом!

Но не сгибла семья. Мало-помалу вошел Каред и в ум, и в память. Но что случилось с ним в ночном лесу — так никому и не рассказал. Однако с той поры, словно жизненный огонь погас в молодом, крепком и прежде смешливом парне — первом женихе деревни. Ходил он теперь, едва волоча ноги, и ни к какой работе не был способен — не держали некогда сильные руки ни топор, ни плуг, ни рогатину.

Говаривали, будто парень скаженный, мол, зачаровал его кровосос, и не будет теперь горе-охотнику ни жизни, ни радости, пока не скинет он с себя злое колдовство или пока не возьмет себе Ходящий В Ночи новую жертву… Ах, как перепугалась весь. Едва солнце к горизонту начинало клониться — все по избам хоронились!

Но прошло уже полгода с той поры. Люди в веси, хвала Хранителям, не пропадали. Кареду делалось то лучше, то хуже, да только прежним он, все одно, не стал.

— Муторно мне, дедушка, — сказал, наконец, парень, с трудом выталкивая слова, — страшно…

Врон помолчал, раздумывая о чем-то своем, а потом заметил:

— Ты допрежь трусом не был.

— Не был… — негромко произнес скаженный. — Но допрежь так не боялся. Допрежь я страх побеждать умел. А теперь разучился. Видать, слаб сделался.

Врон улыбнулся:

— Тю! Будь страх противником легким, ни одного труса бы на свете не осталось. Дык ведь только страх, Каред, человеку не просто так даден. Хранители не зря упредили, что любая живая тварь бояться должна. На пользу. Но есть страх стыдный, а есть простительный.

— Как это? — безо всякого интереса спросил парень.

— А так. Вот нежити ночной бояться стыдно? Нет. Как же ее не бояться, ежели человек с ней совладать не умеет? А поступков дурных стыдно бояться? Тоже нет, ибо какой это страх? Это совесть наша тревожится. А пройти мимо слабого, побоявшись его защитить? Стыдно? Еще бы! А самому слабость явить? То-то. Видишь, сколько их — страхов разных? И все со смыслом. Так что не всякий перебарывать нужно, а лишь тот, который человека гаже делает.

Согбенный парень грустно усмехнулся и сказал:

— Просто у тебя все, дед. Как в басни. Только не так-то это легко — перебороть.

Его собеседник кивнул:

— А ты как думал? Победить всегда трудно. На то мужество надо. А мужество только от любви прибывает. Любовь — сила полноводная. Ради ее лишь страхи забывают. Она и душу исцеляет… Так-то.

Каред слушал старика и глядел в пустоту. О чем он кручинился? Поди, угадай. Но уже к ночи пропал парень бесследно, и не нашли его ни на следующий день, ни через седмицу… Только горько причитала мать, и плакала Зорянка, которой обещал он смастерить соломенную куклу…

* * *

Зима в этом году выдалась холодная и снежная. Поутру, пока от дома до ворот тропинку расчистишь — замаешься. А стужа такая, что дыхание перехватывает!

Лесана возвращалась от колодца с двумя полными ведрами, вода в которых уже начала схватываться ледком. Ветер дул в лицо, мешая смотреть, обжигая щеки.

— Дай, помогу.

И ведра, только что такие тяжелые, вдруг сделались невесомыми. Девушка оглянулась, с трудом разлепляя смерзшиеся ресницы.

Высокий широкоплечий парень в овчинном тулупе перехватил ношу и улыбнулся. Лицо у него было круглое, курносое, простое. Самое лучше в мире лицо! Лесана зарделась. Мирута давно запал ей в сердечко. А она нравилась ему. И весной, возможно, он придет со сватами. Нет, не «возможно», точно придет! От этой мысли на душе становилось тепло-тепло, и даже обжигающий ветер не мог остудить горение сладкого пламени.

Шли молча. Да и о чем говорить? Все они друг о друге знали. Он — сын кузнеца, она — дочь гончара. Не самая завидная невеста, чего уж душой кривить. Семья не шибко богата, скотины в доме немного, зато детей — семеро по лавкам. И она, Лесана, самая взрослая. Была у нее сестра, летами старше. Но вот уже четыре года, как пропала Зорянка. Вечером, в прозрачных осенних сумерках провожал ее жених до дома. Всего-то и надо было дойти от одного двора до другого. Так оба и сгинули. Искали их наутро, звали, кричали, надеялись — спасли несчастных деревянные ладанки-обереги. Но нет. Только собаки беспокоились и выли…

Вызвал тогда деревенский староста обережника, чтобы защитил поселение от возвращения двоих влюбленных. Недешево обошелся охранительный обряд, так недешево, что не сыграли в тот год ни одной свадьбы — не на что было пиры пировать, едва дотянули, перебиваясь с овса на полбу, до нового урожая.

А Лесана до сих пор помнила колдуна — высокого бледного мужика, облаченного в серую, как дорожная пыль, одежу. Он тогда посмотрел на ревущую в три ручья девочку таким холодным и неживым взглядом, что у нее подкосились ноги. И думать забыла рыдать. Хотя… как не плакать, когда родная сестрица вместе с женихом обратилась в нежить и в любой миг может возвратиться на родимый порог — стонать, скрестись под окнами, смеяться диковатым смехом или со слезами звать родичей, чтобы выглянули из избы?

Зато после обряда, проведенного наузником, в деревне стало спокойнее. Теперь обережный круг, очерченный вдоль тына, берег от нечисти все поселение. Даже впотьмах можно было выйти во двор, а то и дойти до соседнего дома. Конечно, по-прежнему мало кто осмеливался нос из дому в сумерках высовывать, но все равно было так спокойнее.

Мирута — из всех храбрецов на деревне первый — рассказывал Лесане, как ночью с друзьями на спор ходил аж до самого колодца! И, хотя сердце едва не выскочило из груди, никто парня не тронул, но он клялся, будто слышал Зорянкин голос, зовущий из-за тына. Отец тогда надавал ему подзатыльников и целую седмицу не выпускал из кузни, работой выбивая из бестолкового придурь. Ибо все знали — не спасет охранное заклятие, если поманит жертву лишающий разума зов Ходящего. Добро, коли висит на шее оберег заговоренный. Но иным храбрецам, бывало, просто хватало услышать голос, взывающий о помощи. Такие сами выбегали на кровожадного волколака и становились добычей.

Да, всякое случалось. Потому каждый знал — с наступлением ночи, если хочешь остаться в живых, из дому — ни шагу. Богат ты или беден, но серебро на защитный талисман-оберег для жилья отыщешь. У кого достаток позволял, те заговаривали целые подворья. Если же беден был человек, накладывал он заклятье всего лишь на дом, но дом этот делался укрытием и для скотины (если имелась таковая), и для людей.

Когда у отца дела шли совсем плохо, или когда год был неурожайный, засушливый, в доме Лесаны теснились за перегородкой и корова с теленком, и коза, и десяток кур. Никуда не денешься.

То ли дело семья Мируты! У них у каждого есть дорогой оберег-ладанка на шее, заговоренный на защиту от зова Ходящих не на год, не на два, а на целых пять лет! И кузня, и дом, и все подворье их осенено особым наговором.

А вот у соседей — бондарей с окраины — денег не водилось, потому, когда померла в семье бабка, не на что было пригласить колдуна — отшептать покойницу. Похоронили ее за буевищем, ибо знали — поднимется.

Так и оказалось. Встала старая через два дня и несколько седмиц ходила вокруг деревни, скрежещущим голосом звала сына. Пришлось тому продать корову, чтобы утихомирить мать. Но долго еще малые дети в доме бондаря кричали во сне, все казалось им — скребется бабушка в дверь, хочет войти и загрызть…

Чего только не бывало. Да.

Думала обо всем этом Лесана, идя к дому, а рука сама собой тянулась к ладанке, висящей на шее под исподней рубахой. Ни у кого в ее семье не было такой. Заговоренной от зова кровососа. Этот оберег подарил Мирута на праздник Первого льда.

Но вот и родные ворота. Девушка остановилась и обернулась к провожатому. Тот нес огромные ведра без малейшей натуги и смотрел счастливыми глазами на шагающую впереди подругу. Дочка гончара была хороша! Русая косища толщиной в руку спускается из-под платка на спину, щеки и нос на белом лице полыхают отчаянным морозным румянцем, но синие глаза под белыми от инея ресницами смотрят открыто и прямо.

— Давай, — протянула она руки в меховых рукавичках, собираясь забрать у парня ведра.

Тот покачал головой и поставил тяжеленные бадьи в снег у тропинки.

Девушка залилась краской, но молодого кузнеца это не смутило, он зажал малиновую от смущения пригожую спутницу между сугробом и забором и, знай себе, целовал, пользуясь тем, что от сторонних глаз их прятал опушенный снегом куст калины.

Наконец, задыхающаяся Лесана вырвалась, толкнула ретивого ухажера и подхватила ведра.

Мирута засмеялся, глядя, как улепетывает от него застенчивая краса:

— Скажи отцу, едва снег сойдет, сватов пришлем! — весело крикнул вслед.

А девушка хлопнула тяжелой створкой ворот и с обратной стороны привалилась к ней, силясь совладать с дыханием и пряча пылающее от счастья лицо в ладони. Скорей бы!

* * *

Долгожданная весна выдалась унылая и затяжная. Проклятые сугробы никак не таяли! И хотя из овчинных полушубков уже давно перебрались в легкие свиты, ноздреватый снег еще лежал плешинами то тут, то там, а дни тянулись серые, ветряные, пахнущие прелой обнажающейся землей.

Гончар ждал сватов, досадуя. Весенняя свадьба — голодная. Старый урожай почти подъели, а новый еще не засеяли. То ли дело осень! Но кузнецову сыну, похоже, страсть как хотелось обневеститься. И только будущая молодоженка ходила счастливая. Ей-то с родительского двора упорхнуть хотелось, чем быстрее, тем лучше.

…Нынешний день — первый за все предыдущие седмицы — выдался солнечным, радостным. Впервые весна не блазнилась, а въяве пришла. Лесана убиралась в хлеву, когда услышала оживленные крики с улицы. Неужели? Вот так, без предупреждения? Страх, замешанный на волнении и предвкушении, стиснул трепещущее сердце. Наконец-то!

Счастливица метнулась прочь из стойла, сжимая на бегу деревянный оберег — главное свидетельство любви Мируты. Но оказалось, то не сваты.

Когда девушка высунулась за ворота, по улице неспешно ехал незнакомый всадник в черной одежде. Серый в яблоках конь степенно шагал по раскисшей дороге, а рядом, торопливо кланяясь, семенил староста. Диво! С чего бы чужаку такая честь?

Но тут порыв свежего весеннего ветра сорвал с путника наголовник, открыв пепельноволосую короткостриженую голову. Крефф! Да неужто? Как есть — обережник из Цитадели! Вон, и меч видать! Приехал искать выучей. Лесана зачарованно смотрела в спину удаляющемуся чужину.

Уже к полудню весть о приезде посланника Крепости разнеслась по всему поселению. В воздухе повисло ожидание. Велика будет честь для деревни, если крефф найдет здесь осененного Даром и заберет на обучение! Обережники Цитадели становились либо колдунами (достаток на всю оставшуюся жизнь!), либо целителями (и эти не бедствовали), либо ратоборцами (жизнь у них суровая и короткая, но сытная).

А уж если чадо науку примет да опоясано будет, то поселение его сможет Осененным платить только половину куны. Счастье! Но в Лесанину весь крефф приезжал последний раз пять лет назад и уехал ни с чем.

Наутро следующего дня всем было велено являться к дому старосты и приводить с собой детей. Семья гончара Юрдона тоже собралась. На диковинного гостя посмотреть было интересно, но живущая ожиданием невеста о нем думала меньше всего. Снег почти сошел! Скоро постучатся в ворота сваты кузнецов. Сердце сладко замирало, и до всего остального дела не было!

Солнце клонилось к закату, когда настала очередь Лесаниной родни показать детей заезжему страннику.

Крефф сидел у печи, прижавшись спиной к теплому камню. Девушка даже удивилась — вроде не старый, а лицо… не то что уставшее, но какое-то… Она не могла объяснить. Мужчина оказался ладен и крепок. Не такой дюжий, как Мирута, но куда там кузнецу даже с его пудовыми кулачищами против такого!

Жесткое лицо, заросшее колючей щетиной, было лишено всякого выражения, а в глазах… в глазах пустошь мертвая. Никогда допрежь Лесана не видела такого тяжелого взгляда. Не отражалось в нем ни чувств, ни искорки веселья, ни любопытства, ни усталости, ни раздражительности. Ничего. И были глаза, без всякого выражения смотрящие из-под черных прямых бровей, такими же серыми, как весеннее небо. И такими же холодными. А правую щеку креффа уродовал белый рубец рваного шрама.

Взор обережника скользил по лицам меньших Лесаниных сестер, но вот остановился на самой девушке, и вдруг в тишине дома прозвучало негромкое:

— Подойди.

Дочка гончара застыла от ужаса, решив, будто крефф умеет читать мысли и сейчас пристыдит ее при всех, что осмелилась задумываться о выражении его глаз и уродстве лица.

— Сколько тебе весен?

Несчастная молчала, не в силах выдавить ни звука.

— Ты немая?

Девушка отчаянно замотала головой, понимая, что не может сказать ни слова.

— Господин, она сробела, — вступился отец, но его замечание не было удостоено ответа.

— Итак, еще раз. Сколько тебе весен? Сговоренная?

Проглотив застрявший в горле ком, бедняжка, наконец, ответила:

— Семнадцать. Нет. Не сговоренная.

— Я просил подойти.

Ой! Она шагнула вперед. Почему-то показалось, что идти приходится через сильный ветер, будто невидимая упругая стена мешала сделать шаг, Лесана собрала в кулак всю волю, перебарывая диковинную преграду.

В серых глазах промелькнуло неожиданное удовлетворение.

— Ты когда-нибудь дралась? — последовал неожиданный вопрос.

Она снова кивнула, не чувствуя в себе сил на ответ.

Взор равнодушных очей обратился на гончара.

Юрдон моргнул, не понимая, к чему такие расспросы, и покаянно ответил:

— Господин, она спокойная девка, но пару раз сцеплялась со здоровыми парнями.

Та, о которой шла речь, потупилась. Ей ли — невысокой, мягкой, словно шанежка, с нежным румянцем на лице и белой чистой кожей — славиться, как задире? Таким более пристало у окна с вышиванием сидеть и визжать до звона в ушах при виде мыши. Но ведь и правда, однажды на ярмарке в соседнем селе сцепилась с незнакомым мужиком, который пытался подрезать у матери кошелек. Кто бы мог подумать, что пятнадцатилетней девчонке достанет сил не только метнуть вора наземь, но и ударить так, чтобы сомлел и в себя пришел лишь после ведра воды, вылитого на дурную голову.

А второй раз… Второй раз она наказала Мируту, когда он, медведище, полез на посиделках ее потискать. А что? Ростом невелика, но женской статью вышла. Тогда-то и проучила девушка будущего жениха, наотмашь ударив кулаком по лицу. Как только зубы целы остались. И в тот памятный день впервые дюжий кузнец посмотрел на нее с восхищением.

Тем временем крефф оглядел смущенную девку и сказал:

— Эта.

Слова камнем упали в тишину горницы. У Лесаны сердце ухнуло в живот, а потом подпрыгнуло к горлу. Как «эта»? Почему? Да никогда у нее не было способностей к колдовству! У нее свадьба скоро, она сватов ждет!

— Выезжаем завтра на рассвете.

Родители и сестры в немом изумлении уставились на будущую выученицу Цитадели. А та стояла и чувствовала, как раскачивается под ногами дощатый пол.

Из дома старосты девушка вышла, словно во сне. И очнулась лишь в родной избе, когда мать, причитая, начала собирать вещи в лубяной короб. Только здесь несостоявшаяся невеста горько расплакалась, повалившись на лавку. Тут же заголосила и родительница, а следом вразнобой отозвались молодшие.

— Хватит вам убиваться, как по покойнице! — рявкнул отец, старавшийся скрыть растерянность за суровостью. — Не на смерть отдаем, на учение. Глядишь, воротится лучше, чем была. Не реви. На золоте есть и спать будешь, дуреха. Такая честь тебе выпала.

Увы! Дочь не слышала этих мудрых увещеваний. Уткнувшись лицом в ладони, она продолжала рыдать, но плакала не оттого, что придется ехать далеко от дома, к чужим людям, да на несколько лет. А оттого, что был у нее Мирута, расставание с которым казалось не пыткой даже — смертью. Как случилось так, что вся упорядоченная и размеренная жизнь вдруг развалилась на обломки?

Приехал бы этот крефф на год раньше, так девушка от гордости лопнула бы, что он ее выбрал! Но нет, принесла нелегкая его сейчас, накануне сватовства. И не ехать нельзя. Слово Осененного — закон. Откажешь — ни один обережник, ни за какие деньги не придет на помощь веси, хоть золотой дождь на него обрушь. Поэтому не могла Лесана даже и возмутиться. Оставалось только плакать и собирать в кузов вещи — единственное, что на чужбине напомнит о доме.

А Мирута не пришел. Когда он узнал о том, что любимую забирают в Цитадель, за окнами уже стемнело…

* * *

Они выезжали рано утром. Мужчина на сером коне и девушка на пегой кобылке, которую креффу продал за две серебряных куны староста.

Солнце светило ярко. Весна, похоже, утвердилась, завладела миром, и скоро на смену месяцу таяльнику придет зеленник — с первыми нежными, клейкими листочками. Сквозь слезы будущая выученица смотрела на толпу провожающих. На улицу высыпала вся деревня! Многие поглядывали на старшую Юрдоновну с удивлением, но во взглядах большинства читалась… зависть.

Да чему ж тут завидовать-то! Едва исчезнет «счастливица» за поворотом, как все вернутся к привычным заботам, в родные избы, обедать сядут в том же кругу, что всегда, и спать устроятся, где привыкли. А что ждет ее? Где преклонит голову? Чем утолит голод? В чем найдет утешение? Да и найдет ли? От тоски и острой обиды, что ничего уже в жизни не будет так, как прежде, захотелось расплакаться, но в горле стоял жесткий ком — не раздышишься.

Подошел Мирута, смущаясь столпотворения, неловко, как-то наспех, обнял и отстранился. Лесане сделалось обидно, но ведь сватов он прислать не успел, потому и впрямь стыдно было обжиматься на глазах у всех.

Крефф терпеливо ждал, когда соотчичи попрощаются с девушкой, но по скучному лицу становилось понятно — лучше с расставанием не затягивать.

Мать обнимала дольше всех. Припала к дочери и заплакала — горько, безутешно… Как ни держалась Лесана, а в носу сразу же защипало и щеки мигом стали мокрыми.

— Пора, — оборвал поток рыданий спокойный голос креффа.

Кое-как его спутница высвободилась из кольца ласковых рук и забралась в седло. Тронула поводья, и кобылка послушно двинулась вперед по дороге. Лесана оглянулась. Родители, прижавшись друг к другу, словно в томительной скорби, медленно шли следом, а за ними, держа за руки ревущих молодших, брела сестра.

Но вот крефф стегнул пегую кобылку по крупу, и та перешла на резвую рысь. Родной тын стал быстро отдаляться, и последнее что увидела девушка, прежде чем дорога сделала крутой поворот — маму, прячущую заплаканное лицо на груди у отца. А потом все скрыли голые черные деревья.

Долгий путь Лесане почти не запомнился. Мелькали стволы сосен, пахло землей и влагой, в угрюмых черных ельниках кое-где еще виднелись грязные корки лежалого снега, но ветер был теплым, и солнышко пригревало. Девушка ехала молча, и спутник ее не собирался завязывать беседу. Остро переживающая разлуку с домом, дочка гончара не терзалась ни голодом, ни жаждой. На душе было пусто, и всякая мысль, казалось, может породить только гулкое эхо и ничего больше. Но вот крефф придержал коня, и Лесане пришлось последовать его примеру.

— Что? — спросила она и с ужасом увидела — солнце клонится к закату.

Скоро ночь, а вокруг непролазная чаща и ни заимки, ни избенки, ни землянки с обережными знаками!

От страха свело живот.

Мужчина тем временем неторопливо спешился и шагнул в сторону раскинувшегося у дороги березняка. Спутница последовала его примеру и, схватив лошадку под уздцы, поспешила следом.

Ей было страшно. Хотелось забиться куда-нибудь под кочку, стать маленькой-маленькой и затаиться до утра, трясясь и обмирая. Ночь! И нет крова, под которым можно укрыться!

Тем временем крефф невозмутимо снимал с коня поклажу: расстилал на земле толстый войлок, готовился развести костер. Он что же, собирается ночевать под открытым небом?

— Господин, — тряским от почтения и страха голосом осмелилась спросить девушка, — мы разве не будем искать, где спрятаться?

Он покачал головой, не считая нужным отвечать.

У Лесаны засосало под ложечкой. Она была испугана, чувствовала себя глупой и жалкой. Пока обережник обустраивал ночлег, девушка непослушными от волнения руками готовила себе ложе. Сумерки наползали медленно, но несчастной уже казалось — чаща наполнилась звуками дикой жизни: где-то стонало, рычало и ухало.

— Господин…

Он прервал ее:

— Если тебе дали в дорогу еды, доставай и ешь. Если надо в кусты — иди, но быстро.

Она покраснела, однако поспешила прислушаться к этому более чем мудрому совету. Когда же дочка гончара вернулась к костру, ее спутник лежал, вытянувшись на войлоке и отдыхал.

Впервые Лесана подумал о том, что ему, должно быть, мало радости скитаться по деревням и собирать вот таких, как она — дрожащих жалких девок, боящихся каждого шороха. Нешто это жизнь — трястись день и ночь в седле, объезжая отдаленные поселения, ночуя каждый раз в незнакомом месте? Она не представляла себе такого бытья и потому пожалела молчаливого странника.

Открывая берестяной кузовок с лепешками и вдыхая сдобный сытный запах, девушка задумалась о том, а был ли у креффа дом? Жена, мать, дети? Кажется он совсем одиноким. Лесана поднялась на ноги и подошла к спутнику.

— Угощайся.

Он по-прежнему молча сел, взял две лепешки, кусок мяса и неторопливо принялся есть.

Сотрапезница исподволь наблюдала. Она не видала еще подобных людей — молчаливых, и с таким остановившимся взглядом, по которому не поймешь — о чем сейчас думает его обладатель. Девушке захотелось подружиться со своим странным спутником. Ну, неразговорчивый, и что? Из дядьки ее тоже трех слов за седмицу не вытянешь, но ведь человек он хороший. Просто неболтливый. Так может и этот тоже? Ведь за что бы ему ее не любить? Верно, не за что.

— Когда мы приедем в Цитадель? — тихо спросила Лесана.

— Через шесть дней, — последовал равнодушный ответ.

Шесть дней! Так далеко!

— Ты наелся?

— Да. Пора спать.

Подзабытый ужас вновь скрутился в животе тугим узлом. Лесана огляделась, с опозданием понимая, что сумерки сгущаются.

— Господин, как…

Он поднялся. Не обращая внимания на жалкий лепет, достал из-за пояса нож с длинным острым клинком и полоснул себя по ладони.

Девушка ахнула и закрыла рот руками. Крефф что-то беззвучно зашептал, обходя место привала по кругу и кропя землю. Когда обережник приблизился к своей трясущейся от ужаса спутнице, той показалось, что он хочет порезать и ее. Лесана сжалась на ложе, однако выставила перед собой дрожащую руку с розовыми следами загрубелых мозолей. Но колдун резать длань не стал, наклонился к подопечной и, обмакнув палец в кровь, начертал под зажмуренными глазами две резы.

— Сейчас высохнут и можешь спать.

Девушка кивнула, не спрашивая. И так все поняла. Обережник творил охранное заклинание, чтобы к их маленькой ночевке не вышли обитатели Ночи. Но Лесане стоило огромных трудов сдерживаться, чтобы не извергнуть из себя недавнюю трапезу.

— Господин, разве они не придут на запах крови? — несмело поинтересовалась будущая выученица.

Хотелось услышать живую речь, чтобы удостовериться — с ней рядом по-прежнему человек, а не клятый Встрешник, который будет пострашнее Ходящих В Ночи.

— На запах этой нет, — ответил тем временем ратоборец, перетягивая ладонь чистой тряпицей. — Кровь обережников защищает Дар.

Собеседница успокоилась. Голос мужчины был невозмутим. Похоже, спутник не злился на ее любопытство и неловкость. Да и остатки здравомыслия подсказывали девушке — крефф знает, что делает. Однако спать ночью под открытым небом все равно было страшно… Порядком перетрусившая она легла, накрывшись с головой плащом, и смежила веки.

Вот пройдет пять лет, и можно будет вернуться в родную деревню. И не просто вернуться! А Осененной — той, которой станут нипочем волколаки, упыри и кровососы. Как будут завидовать ей! Как начнут уважать! Была всего-то Лесанка — дочка гончара, почти голытьба, а станет… Кем она станет? Лучше бы, конечно, колдуньей. Как будет гордиться Мирута!

И тут — ведром студеной воды — обрушилось запоздалое понимание: пять лет. Пять! И несчастная, наконец, поняла — не будет гордиться ей Мирута. Потому что не проходит завидный жених бобылем такой срок. Глупая! Нешто станет молодой красивый парень год за годом ждать возвращения девки, которую только и поцеловал несколько раз?

Нет! Он не такой! Конечно, станет! И Лесана крепче стиснула деревянный оберег, подаренный суженым. Он дождется, обязательно. Но горячие слезы текли и текли по лицу. Девушка смахивала их, размазывала ладонями, безжалостно давила рыдания.

Уставшая от тягостных дум, плача и долгой езды верхом, она провалилась в сон, даже не успев испугаться сгустившейся вокруг темноты.

Проснулась же от того, что стало холодно. Сквозь сон подумалось: поди опять одеяло на пол сползло. Но горячую кожу обжег холодный ветерок, и девушка вспомнила, где она и с кем, с ужасом вскинула голову и… обомлела.

Хранители пресветлые! Что это? Несчастная поняла: она стоит на грани света и тьмы и тянет руки в сумрак леса, откуда глядят горящие зеленью голодные глаза.

* * *

Возле дерева, которого почти не достигал свет догорающего костра, замер высокий мужчина. Он не произнес ни слова, но глаза… Зеленые, словно болотные огоньки, мерцали, завораживали, манили.

Лесана сделала шаг вперед, но замерла, встретив невидимую преграду. Что-то мешало идти дальше, а она уже не могла противиться зовущему взору, обволакивающему, притягательному, обещающему… Девушка вспомнила: кровь! Вещая руда обережника — вот что не пускает ее за очерченный круг. А ее так тянуло к мужчине… О, как ей хотелось коснуться его! Прижаться всем телом, вдохнуть запах, почувствовать тепло, исходящее от кожи… Как долго она его ждала! Именно его! Зачем Мирута? Причем здесь Мирута, когда напротив стоит ОН! Рядом с ним можно не бояться темноты, он не даст в обиду… Мысли путались в голове, рассудок туманился, влечение становилось все сильнее и сильнее.

Незнакомец призывно улыбнулся, однако вместо того, чтобы приблизиться, поманил жертву и бесшумно отступил в чащу.

И тогда она наклонилась и торопливо процарапала ногтями землю, прихваченную последним весенним морозцем. Преграда, отделявшая людей от обитателя Ночи, рухнула.

Лесана шагнула из безопасного круга в темноту. Сердце наполнилось ликованием. Вдруг стало хорошо и спокойно. Вот она идет одна по черному лесу и ничего не боится, а впереди в кромешной тьме крадется ее спутник, в каждом движении которого проглядывается звериная хищность, волчья повадка. И он ведет ее… ведет… ведет…

Как долго они шли? Какая разница! Просто вдруг остановились, и мужчина шагнул к спутнице, притянул к себе. Она прильнула к широкой груди, ощутила запах мокрой волчьей шерсти, а на бедрах сильные руки. Сладкое томление разлилось по телу, дыхание Ходящего обжигало кожу, думать ни о чем не хотелось, да и не было сил думать.

И вдруг чудовище, прильнувшее к Лесане, выгнулось, оттолкнуло сомлевшую жертву и взревело от ярости. Чары рассеялись. Девушка отпрянула, вдыхая удушливый запах псины и пота.

В темноте сверкнуло мертвенное голубое сияние, и оборотень покатился по земле, рыча и воя, объятый призрачным свечением. С ужасом недавняя жертва узрела на человеческих плечах страшную звериную голову. Тварь упала на четвереньки, неестественно выгнула хребет, и одежда с треском расползлась. Волколак метнулся вперед, делая кувырок через голову. Брызнула кровь, и живая кожа лопнула, обнажая мокрую звериную шкуру.

Несколько мгновений и на поляне стоит огромный волк. Ощеренная морда, влажные клыки… сейчас бросится! Но голубое сияние колышущимся маревом обволокло хищника, поднимая дыбом жесткую шерсть вдоль хребта, пробегая по ней ослепительными синими искрами. Ходящий взревел, хотел ринуться вперед, но словно налетел на невидимую стену, опрокинулся на спину и заскулил от боли и ужаса — жалобно, по-щенячьи. Всякая тварь хочет жить… А оборотень уже понял — жизнь его подходит к концу.

Крефф стоял напротив. В его взгляде не было гнева. Но и снисхождения тоже. Там зияла все та же мертвая пустошь, только отсветы призрачного сияния таяли в глубине зрачков. Мерцающий свет тянулся от его ладоней к корежившемуся на земле волколаку, который перед смертью пытался принять людской облик, пытался, но… сдерживаемый Даром, не мог. Оборотень подохнет в обличье зверья. Только так он не встанет. Резкий взмах рук, и сопротивляющееся чудовище поволокло к ратоборцу, словно стянутое невидимым арканом. Блеснул клинок, и человек принял огромного волка на нож. Яростный рык смолк, сменившись булькающим хрипом.

Девушка осела на землю, затряслась всем телом. Никогда она не видела, как убивают нежить. Все было проделано хладнокровно, быстро и равнодушно. Лесана с ужасом поняла, что черный лес плывет у нее перед глазами. Дышать стало нечем, к горлу подпрыгнул ледяной ком, по телу высыпал холодный пот, и вот ослушницу скрутило, содержимое желудка опасно всколыхнулось, но… наружу, к счастью, не исторглось.

Однако уже через миг задыхающуюся, дорожащую от слабости и пережитого страха девку безжалостно встряхнули. Стальные пальцы сомкнулись на плече, и крефф потащил подопечную прочь из чащи к безопасной поляне.

Костер вспыхнул, словно в него плеснули масла. Мужчина наклонился к бессильно упавшей на войлок спутнице, вздернул ее за подбородок и вгляделся в лицо.

— Сказал же — не стирать кровь.

— Я…

— Сказал?

— Да… — прошептала без вины виноватая. — Но я не стирала…

Она осеклась, вспомнив, как плакала, укрывшись плащом, и как смахивала слезы руками.

Больше ни о чем вспомнить не успела, потому что две тяжелые оплеухи оглушили до звона в ушах.

Никогда прежде Лесану не били. Никогда. Если и перепадало, так в далеком детстве, да и то для острастки больше. Поэтому до сего дня она не испытывала настоящей боли. Той, от которой немеет тело.

Дыхание перехватило.

— У волколаков сейчас гон. Он бы тебя и жрать не стал. Ссильничал бы, а мной закусить попытался, — откуда-то, издалека донесся спокойный голос обережника. — Ты едва не накликала беду на нас обоих. Это непозволительно. Ехать еще долго, если такое повторится, отвезу обратно в деревню и будем считать, что твои соотчичи отказали креффу.

У несчастной похолодело сердце.

— Нет! Нет! Я больше никогда…

— Молчать.

Холодные серые глаза смотрели по-прежнему без гнева. Но отчего-то девушка почувствовала себя ничтожной и жалкой.

— Прости, господин, прости меня! — взмолилась она.

Увы, мольба осталась без ответа. Мужчина молча размотал тряпицу на ладони, сковырнул острием ножа корку запекшейся крови и снова, роняя вещую руду, замкнул круг, который разорвала его спутница. Это все из-за нее… Дура!

Однако Лесана заметила, что он даже не поморщился, когда вновь терзал свою рану, словно совсем не испытывал боли.

Тем временем обережник приблизился к наказанной и опять начертал на ее лице резы. С трудом дочка гончара сглотнула рвущиеся из груди рыдания.

— Позволь, перевяжу… — дрожащим голосом попросила она.

Он протянул ладонь. Девушка осторожно смыла с нее кровь, поливая из фляги, про себя обратив внимание на то, какая у креффа жесткая и исчерченная шрамами рука. Перевязав рану, Лесана вернулась на свое неудобное ложе. Лицо дергало, как больной зуб. Наверное, останутся синяки. Снова захотелось расплакаться.

Слезы задрожали в глазах, и тут она вспомнила, что на щеках по-прежнему медленно подсыхают кровяные полосы. Пришлось запрокинуть голову и долго усердно моргать, прогоняя желание разрыдаться от боли, запоздалого испуга, обиды на саму себя и на жизнь, которая так предательски разлучила ее со всем дорогим и привычным.

Она заснула только под утро.

* * *

Последующие два дня не произошло ничего необычного, вот только вместо домашних лепешек и вяленого мяса питались теперь путники дичиной, которую добывал обережник. Увы, зайцы, растрясшие за зиму жирок, были костлявыми, а мясо их сухим и жилистым. Но привередничать не приходилось.

За все время странствия крефф перекинулся со своей подопечной едва ли парой слов.

Молчаливое путешествие оказалось нарушено на утро четвертого дня, когда голый лес сменился полями, раскинувшимися по обе стороны от широкой, плавно несущей свои воды реки.

Огибая невысокий холм, поросший вербами, странники выехали на наезженный тракт, к которому стягивались сразу несколько дорог. По одной из них тоже трусили две лошадки.

На удивление Лесаны, ее спутник натянул поводья, ожидая приближения незнакомцев.

Когда мужчины подъехали ближе, дочка гончара поняла — оставшийся путь до Цитадели проделают не одни.

— Мира в Пути, Клесх, — поприветствовал креффа колдун, сидящий на гнедом коне.

Вот она и узнала имя своего молчаливого спутника.

— Мира в Пути, Донатос, — эхом отозвался обережник.

Тот, к кому он обращался, кивнул и направил своего жеребца вперед по дороге. Взгляд пронзительных колючих глаз упал на Лесану и девушка молчаливо охнула. Колдун! Тот самый, который приезжал в их деревню после пропажи Зорянки и обносил поселение заклинанием! По коже побежали мурашки. Мужчина почти не изменился, разве только черты лица стали еще жестче и резче, да складки в уголках тонких плотно сжатых губ пролегли глубже, а в короткостриженых волосах и щетине на подбородке просверкивала седина.

На вид ему можно было дать весен сорок. Он годился ей в отцы… Да и не только ей, но и своему спутнику. Девушка перевела взгляд на подопечного Донатоса.

Молодой парень, года на два ее старше, колыхался в седле. Он был грузный и рыхлый. «Кровь с молоком» про такого молвить, все равно, что тощим обозвать. На переносице и пухлых щеках рассыпались яркие трогательные веснушки, а темные глаза смотрели с благожелательным любопытством. И веяло от него… добром, уверенностью, теплом. С таким хорошо сидеть дома, в избяном тепле и уплетать наперегонки пироги. Что ему делать в Цитадели среди таких, как Клесх и Донатос?

Юноша тем временем направил своего конька к кобылке Лесаны и поздоровался:

— Мира в Пути.

— И тебе, — ответила девушка и смешалась, не зная, что еще сказать.

— Ты не выглядишь радостной, — справедливо заметил толстяк и добавил — меня Тамиром зовут.

Страницы: 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«– И это все?! – Инспектор уголовного розыска Ерохин закрыл папку и утомленно помассировал веки. – Н...
Это один из популярнейших сборников медитационных упражнений, разработанных Ошо для современного чел...
«Вперед в прошлое!» – это третья книга трилогии Вадима Зеланда «Трансерфинг реальности». Трансерфинг...
Вы держите в руках третью часть древнейшего трактата, содержащего 112 медитационных техник Вигьяны Б...
Вы держите в руках четвертую часть древнейшего трактата, содержащего 112 медитационных техник Вигьян...
Вы держите в руках первую часть древнейшего тантрического трактата, содержащего 112 медитационных те...